Три ошибки полковника Измайлова, или Роковое бордо. Полина и Измайлов

Эллина Наумова

Когда молодых, успешных, любящих друг друга супругов травят вином, а потом душат подушкой в собственной спальне – это чересчур даже для изобретательной жестокой Москвы. У полковника Измайлова ничего не получается с расследованием. У Полины тоже. Но она никогда не сдается. И для начала принимается считать ошибки полковника – первая, вторая, третья…

Глава четвертая

Чаще всего в трубке звучали слово «ужас» и проклятья выродкам, способным на такие злодеяния. К моему изумлению несколько не самых глупых людей пытались доказать мне, что во всем виноваты террористы. Еще пара уникумов нашла в гибели Косаревых нечто утешительное. Женщина заявила, если супруг не в состоянии защитить в спальне ни себя, ни жену, то очень хорошо, что лично она всегда была, есть, а теперь наверняка и будет одинока. Мужчина порадовался собственной настойчивости: заставил благоверную родить троих, а не одного, как она хотела, и ему трагедия членов клана, потерявшего единственных наследников, не грозит. «Достала вас житуха по полной программе», — пробормотала я. Но звонить продолжала.

Ряды приятелей Саши и Вали успели уже расстроиться. Кто-то из более близких и давних доказывал мне, что, по меньшей мере, год с ними не встречался. А некоторые, и в дом толком не вхожие, уверяли, будто Косаревы без их общества недели прожить не могли.

— Странно все как-то, — сказал директор одной из Сашиных фирм, которого я знала еще в университете. — Обычно, когда убивают бизнесменов такого уровня, только и разговоров о том, кому перейдут деньги. А тут каждая собака была в курсе, что все остается в семьях. Материально эти смерти были выгодны только родителям, бабушкам и дедушкам. Абсурд.

— А есть какие-нибудь двоюродные, троюродные братья или сестры? — спросила я. — Все равно Сашу с Валей предпочтут заменить кем-то из своих.

— Точно не знаю. Но часто дальние родственники объявляются на похоронах. Пока, вроде, деды убиенных сами впрягаются. Отцы документацию затребовали. Этим мужикам по пятьдесят, пятьдесят с небольшим. Успеют еще детей наделать, вырастить, выучить, натаскать. Вряд ли дальним что-то засветит.

Ольга Суховей, заместитель Вали, та самая, которую родня отрекомендовала Измайлову в качестве лучшей ее подруги, была со мной едва знакома. Она сразу захотела уяснить, какое мне дело до Косаревых, и есть ли у меня хоть по капле такта и совести. Пришлось втолковывать, что я журналистка, и со мной лучше разговаривать спокойно, чтобы все понимала правильно.

— Тем более пошла на.., — озверела она.

— Не надо так, Ольга. Я не собираюсь писать о Косаревых. Истерия в СМИ вот-вот начнется и без меня. Но по-человечески я имею право разобраться в случившемся. Вопрос-то всего один. В последнее время вы ничего необычного за Валей не замечали?

— Ты Полина, да? — вдруг прояснилось сознание бизнес-леди. — Это с тобой мы на Валюшиных именинах про саратовские огни пели?

— И как пели! Народ рыдал от восторга и требовал концерт в одном, а то и двух отделениях, — подтвердила я.

И подумала: «Тогда ты, как и сейчас, порядком надралась».

— Тоже расследуешь? — горько вопросила она. — Плакать надо, за души их молиться, а вы расследуете.

— И кто еще?

— Полиционеры. Лилька, Анька и Егор донимают. Родственники заколебали. Я ничего не замечала. А все косятся, будто обязана была, или замечала, но скрываю. Я ее деду говорю: «Разве что самодисциплина у Вали начала зашкаливать». Он мне: «Вы с коньяком поаккуратнее. Руководителю надо уметь держать себя в руках». Представляешь?

— Как это, зашкаливать? — не поняла я.

— Так. Всем объясняю, никто не врубается. Самодисциплина, это когда человек что-то делает через «не хочу», причем основательно, как не каждый страстно желающий в состоянии. Валюша пахала, как проклятая. Новое отделение очень быстро открыла. А видно было, что без охоты, что сама себя заставляет. Я спрашивала: «Зачем спешить»? Она отшутилась: «Важно не зачем, а куда». Ну, виновата я в том, что только это и могу рассказать?

— Нет, конечно. Вы отдохните, Ольга. Погодите! С Валей раньше случалось подобное?

— С вами со всеми отдохнешь! — вновь разъярилась она. — С ней не случалось, у нее это хронически. Мне, мне нужны были престиж, зарплата, премии. У меня квартиры нет и машина позорная. А у нее все есть, ей все по фиг, только Сашка на уме. Но она умела притворяться заинтересованной. Только тут вдруг видно стало — все по фиг навсегда. Пока! Надоели мне любопытные до черта.

— Пока, — пробормотала я.

И поздравила себя с единственной добытой новостью — Ольга Суховей напивалась не эпизодически, а регулярно. Впрочем, не факт. В медицине короткие скамейки запасных. Много ли людей усадишь ждать освобождения двух кресел — заведующего отделением и главного врача, если их традиционно занимают по блату. И вот в кои-то веки умной, терпеливой, трудолюбивой бабе повезло с работой. Не успела ни квартиру купить, ни машину сменить, как стряслось несчастье с Валей. Оставят ее теперь в Центре? Под чьим он будет началом? Не продадут ли? Тогда Ольга точно вылетит. Присосешься тут к бутылке в ожидании худшего.

Я, как водится, выбранила себя за то, что не могу относиться к людям однозначно. И напоследок набрала номер родимой Настасьи.

— Что? Что случилось? — завопила она дурным голосом.

— Настя, это я, Поля.

— Поняла, поняла. Но тебе же еще два дня молчать!

От ее беспокойства у меня внутри воцарился январь. Когда мороз, сугробы, а щека ощущает рьяное солнечное тепло. Это непередаваемо здорово. О чем я немедленно подруге и сообщила.

— Мне самой приехать или бригаду вызвать? — озадачилась Настасья.

— Бригаду. Где двое с носилками, один с лопатой.

— Поля, только не это! Что бы ни случилось, надо жить. У тебя ребенок!

— Настасья, ты, о чем подумала, а? В своем уме?

— Когда тебя вижу или слышу, в твоем, — огрызнулась она. — Поэтому и волнуюсь. Так зачем тебе понадобился могильщик?

— Косаревых убили. Обоих.

— Ничего себе! — воскликнула докторица и что-то выронила из надежных хирургических рук.

Чертыхнулась, извинилась перед Богом, незатейливо выматерилась. Я вспомнила Ольгу и подумала: «Это у них профессиональное». И проявила участие:

— Градусник разбила? Теперь твою клинику ломать надо?

— Бутерброд не удержала, — сердито сообщила Настасья. — Он, разумеется, маслом вниз.

— Впредь мажь с обеих сторон.

— Кончай издеваться, малоежка несчастная, жалкая. Рассказывай.

Я изложила то, что изволил сообщить мне Виктор Николаевич Измайлов. И сразу спросила:

— Как тебе способ убийства?

— Во времена всеобщего вооружения садистский.

— Значит, Вик правду говорил, это не легкая смерть?

— Прикинь сама, человек чувствует нехватку воздуха, вдохнуть — рефлекс безусловный, во сне, не во сне, надо. А он очнуться и пошевелиться не может. Приятно?

— Но все-таки быстро.

— Извини, Поля, сердце мгновенно только пуля останавливает. А мозг гибнет без кислорода свои пять минут при любом раскладе. У живых более чем приблизительные представления об умирании. Поэтому кто-то мог решить, что удушение спящего — щадящий способ.

— Вик сказал, бесшумный. И один слабосильный играючи справится с двумя молодыми и здоровыми.

— Ну, если твой Викник сказал, — недовольно протянула Настасья, полагающая, что Измайлов мне не пара еще упорнее моей мамы, — то да.

— Настя, как мыслишь, кто убийца по образованию?

— Спроси что-нибудь полегче. Я бы исключила химиков, фармацевтов и врачей.

— Надо же. А я наоборот…

— Поля, если уж людям что-то подмешивали в питье, эти обошлись бы без подушки.

— Отравили попросту?

— Конечно! Химики воспользовались бы ядом, а фармацевты и врачи в состоянии передозировать наверняка абсолютно все. За самоубийство точно сошло бы. Поль, скажи мне, наконец, почему погибают в расцвете лет всегда лучшие? С Сашей я почти не общалась, но Валя — душа человек. Последний раз у тебя виделись, она меня консультантом звала. Я уже собралась разбогатеть.

— Ольга Суховей тоже.

— Кто это?

— Валин заместитель.

— Сколько раз просила, говори мне заместительница. Кофе вон уже среднего рода, победили употребляющие его низы. А с женскими должностями и профессиями никак не разберутся. Сочувствую этой Суховей, как самой себе. Переживает?

— Коньяк глушит.

— Это по-нашему. Надеюсь, без снотворного?

— Типун тебе на язык, Настасья.

— Ладно, Поля, у меня тут гора историй болезней. Вале в какой-то мере повезло, она их больше в глаза не увидит.

— В отличие от тебя она имела возможность бросить свой Центр в любую минуту.

— Но не бросила. К тебе точно не приезжать? Я хотела дома прибраться.

— Точно. Завтра увидимся.

— Завтра операционный день, я до вечера в клинике. Это ты у нас тунеядка.

— Тогда послезавтра.

— Звони, раз уж всполошила.

«И у Настасьи приработок сорвался, — подумала я. — Точно, Валя ее уговаривала выкроить время, чтобы поработать в Центре. По-моему, хотела помочь. Подруга моя назвала сумму очередной прибавки к зарплате, Валя воскликнула: „Доколе же над золотыми головами и руками будут издеваться“. И, тактично выждав минут десять, предложила вести прием у себя. Сколько людей, которым Косаревы платили жалованье, которые рассчитывали на них, сидят сейчас, как на иголках. Тоска».

Я посмотрела на часы. День миновал. Я тысячу слов сказала, но в ответ ни одного, потребного сыскарям, не услышала. А они, бедняги, вторые сутки так бились. Пора было готовить Вику ужин. Если сведений никаких не раздобыла, то хоть накормлю человека. Ему сейчас все равно, что в тарелке, но это не повод халтурить. Я спустила ноги на пол, привычно встретилась ступнями со шлепанцами, и тут зазвонили в дверь.

Приученная к набегам своих неуравновешенных приятелей и приятельниц, я потопала открывать. И была заранее благодарна любому, кто отвлечет меня от мыслей об убийстве. В глазок взглянуть по своему обыкновению не удосужилась. И едва в обморок не грохнулась, увидев на пороге собственной квартиры Илону, домработницу Косаревых.

Пятидесятилетняя пышечка, признающаяся, что забыла, какого цвета ее «природные» волосы, была, как всегда, тщательно причесана племянницей парикмахершей. И накрашена строго по указаниям сожителя племянницы — начинающего визажиста. Одевалась она по собственному врожденному, но не развитому достатком вкусу. При внешней приятности состояние Илоны я определила бы термином невменяемость.

— Здравствуйте, Полина Аркадьевна, — медленно сказала она высоким, но с явной хрипотцой голосом. — Я к вам.

— Добрый вечер. Проходите.

Я сообразила, что раньше никогда к Илоне не обращалась, видела мельком, имя ее знала от Вали, а об отчестве представления не имела.

— Ваш адрес мне дала Валентина Алексеевна, — продолжила Илона, застыв посреди прихожей и глядя мимо меня.

— В каком смысле дала? — опешила я. — Когда? Да пойдемте же в комнату. Кофе хотите? Водки? Как вас по батюшке?

— Зовите Илоной.

— Тогда и меня зовите просто Полиной. Как насчет адреса…

— Водки я выпью.

Пока я наскоро готовила закуску, Илона, притащившаяся за мной в кухню, словно боялась оставаться одна, молча, прямо сидела на стуле. И лишь выпив рюмку и равнодушно сметав яичницу с помидорами, заговорила вновь:

— Перед новым годом Валентина Алексеевна выдала мне премию в размере месячного жалования. Хозяйка была не жадная, таких поискать. А потом и говорит: «Отдыхайте, Илона, до четырнадцатого января. Вы пристраиваться не умеете, про вас все забудут — о себе не напомните. Поэтому, если со мной что-нибудь случится, идите к Полине Аркадьевне. Она вас определит на хорошее место, не к самодурам каким-нибудь». И адрес продиктовала. Я ей: «Про что вы, Валентина Алексеевна»? А она: «Это на всякий случай. Жизнь непредсказуема». Сначала я подумала, чудит. Потом решила, намекает на увольнение и по доброте душевной отдает вам. Расстроилась, плакала, вспоминала, чем могла не угодить. И вдруг такое.

Илона впервые за вечер подняла на меня покрасневшие глаза.

— Как моя фамилия? — быстро в лоб спросила я.

— Извините, не знаю, — покаянно прижала пухлые руки к груди скромная домработница. — Валентина Алексеевна не назвала, а я слово лишнее побоялась сказать.

— Она давала вам мой номер телефона?

— Нет. Разве я бы побеспокоила без звонка. Вы поймите, в голову же не пришло, что это серьезно и на самом деле пригодится.

Она не притворялась, я была убеждена в этом. Монолог любой сложности можно отрепетировать. Но не сфальшивить в ответе на неожиданный вопрос очень трудно.

— Илона, вас не удивил такой отпуск?

— Не очень. Богатые люди. Вдруг съездить куда-то надумали. Весь мир в их распоряжении, чего там. И мне докладываться не обязаны. Велено отдыхать, поблагодари и отдыхай себе, Илона.

— А как бы вы поступили, не имея моих координат?

— Через агентство работу искала бы.

— Не лучше ли было бы обратиться к друзьям Валентины Алексеевны, родственникам?

— Нужна я кому? Чего им души собой бередить, — покорно вздохнула Илона.

— Я обязательно вам помогу. Двое моих знакомых как раз ищут опытную экономку. Еще и выбирать будете.

— Спасибо, не обманула Валентина Алексеевна, — всхлипнула Илона. — Ко мне сегодня из полиции приходили. Я им про вас, про совет хозяйки ничего не сказала. Затаскают еще. Мне-то уж точно все нервы вымотают.

— С чего бы? Вы же, собственно, в двухнедельном отпуске.

— Так ключи хозяйские пропали. Я, когда Валентина Алексеевна дома, из сумки их не достаю, она впускает. Тридцатого у меня уже все сверкало, так что тридцать первого утром я пришла только посуду приготовить — достать из серванта, вымыть, перетереть. Сделала, значит, денежку получила, адрес ваш. Тут подруги Валентины Алексеевны явились, Лиля и Аня. Я не решилась спросить, не увольнять ли она меня надумала. Пожелала здоровья, счастья и побежала на метро. У себя сумку поставила и не заглядывала в нее. Я с ней только к Валентине Алексеевне езжу и в гости. Сегодня парень из полиции — занудный, суровый — спрашивает: «Ключи от квартиры Косаревых есть»? «Есть, конечно, — говорю, — они с утра до ночи работают, я без них квартирой занимаюсь, продукты покупаю. Иногда раз в неделю видимся». Он потребовал показать. Я сунулась, а ключей нет. И куда делись, ума не приложу. Я их отродясь не теряла. Как в детстве мама на веревочке на шею повесила, так и поняла, что надо беречь. Разве что в транспорте вытащили. Если выследили, какие апартаменты они отпирают, могли.

— Да кто же мог выследить, Илона? В подъезде охрана, там чужие не ходят, — возразила я.

— Вот охранники и выследили. Мне рожи обоих никогда не нравились, — заявила домработница.

— Неужели ключами соблазнились, а толстым кошельком с двойной зарплатой нет?

Илона посмотрела на меня с жалостью:

— Я, как все нормальные люди, кошелек в кармане ношу и рукой держу. А крупные деньги в бюстгальтер прячу.

Я поняла, насколько далека от человеческих норм. Шансов стать полноценным членом общества у меня не было. Пришлось отвлекаться вопросом:

— И что полицейский?

— Велел искать ключи у себя, чтобы точно убедиться в отсутствии. Чтобы чем угодно могла поклясться — нету.

«Занудный», суровый, велящий точно убедиться в отсутствии — это Сергей Балков. Илона чувствовала, но не представляла себе, что ее ждет. Сережа нервы не выматывает, а рывком пучками выдергивает. Она при воспоминании о любых ключах до смерти будет вздрагивать и креститься.

— Скажите, а эта неприятность не повлияет на мое дальнейшее трудоустройство? — потупилась Илона.

«Учись, Полина, — мысленно призвала я себя. — Зарплату в лифчик закладывать тебе взбредет в башку только, если вдруг срочно понадобится визуально увеличить объем бюста. И то, когда ее мелкими бумажками выдадут. Но вслушайся, как женщина беседует! Боится сболтнуть лишнее, и поэтому о самом для себя важном, деньгах и работе, говорит надежным канцелярским языком: „в размере месячного жалования“, „дальнейшее трудоустройство“. Интересно, кем она была до того, как подалась в домработницы? А, пусть новые хозяева разбираются. И Сергей выясняет. Он завтра уже будет знать, даже в каком роддоме она родилась, и какая в тот час стояла погода».

— Илона, я представлю вас, как помощницу по хозяйству, которой Валентина Алексеевна неизменно была довольна. Она сама мне вас хвалила, — честно сказала я. — Дальше рассказывайте людям о себе, что хотите. Только рекомендации с прежних мест не забудьте. Они у вас есть?

Во взгляде Илоны промелькнуло что-то вроде уважения. Наверное, ей нравились бдительные особи обоих полов.

— Я до Валентины Алексеевны наводила чистоту у матери одного миллионера. Потом она в Европу переезжать собралась. Я — в агентство, а там говорят: «Пусть хозяйка вас письменно охарактеризует». Она не отказала. Потом они меня к Косаревым направили. Александр Витальевич сказал: «Опыта маловато». А Валентина Алексеевна заступилась: «Как и вредных привычек, которые его сопровождают». Та бумага осталась в агентстве. Я возьму, хоть они и недовольны будут, что без них устроилась.

— Придется им смириться. Илона, эти предновогодние дни чем-то отличались от прошлых? В доме спокойно было?

— Слишком спокойно. Раньше такая веселая суматоха поднималась. Но нынче Валентина Алексеевна и Александр Витальевич пахали, будто все дела за всю жизнь решили переделать. Только ночевать съезжались. Верите ли, елку не наряжали. Мне поручили.

— Когда Валентина Алексеевна купила новые ночные рубашки и пижамы? — спросила я, ощущая себя почти счастливой: обсуждение этого вопроса с Илоной не противоречило нормам морали, нравственности и здравомыслия.

— Ничего она не покупала. Я белье стираю, глажу, развешиваю и раскладываю по шкафам. Все их вещи помню. Они подарить друг другу могли на праздники. Любили такое дарить.

— А желтым атласным комплектом часто пользовались?

Даже домработница начала бросать на меня короткие опасливые взгляды.

— Странным интересуетесь. Этот комплект им на свадьбу бабушка преподнесла. Раза два всего доставали. Сначала Валентина Алексеевна постелила. Но Александру Витальевичу материал не понравился — скользкий. А потом я по незнанию. Она велела сменить. Жалко. Красивый, на наволочках такое кружево толстое. Дорогущий наверняка.

— Спасибо, Илона, — предпочла закруглиться я.

— Вам спасибо. Куда мне дальше? К кому?

Я при ней позвонила двум приятельницам, почти одновременно размечтавшимся о честной домработнице среднего возраста. Одна застала свою прежнюю, юную, в объятьях несовершеннолетнего сына. Вторая встретила на улице в собственных одежде и обуви, привезенных из Франции. Они договорились о смотринах, и повеселевшая Илона покинула мой дом.

«Если через пару лет кто-то из них умрет необычной смертью, нас с Валей, то есть теперь только меня можно будет считать соучастницей убийства, — кисло подумала я. — Но нельзя не выполнить последнюю просьбу человека».

Последняя просьба была поразительной. Я верю в то, что первое впечатление — самое верное. Все-таки свежесть восприятия дорогого стоит. Это потом, по ходу аналитических упражнений мы начинаем заблуждаться. Так вот, я расценила двоякий поступок Вали, как подачу какого-то сигнала. С одной стороны, забота о могущей остаться не у дел Илоне была совершенно в ее духе. С другой, посыл ко мне просительницы, которую она лишила возможности предварительно позвонить, не дав номер телефона, казался симптомом приступа помешательства. Косаревы были щепетильны в вопросах такта. Визит домработницы должен был меня потрясти, остановить на бегу, куда бы личные обстоятельства ни гнали. Валя не только не чиркнула записку, она даже не написала мой адрес своей рукой, а продиктовала Илоне. Хотя ее почерк был бы лучшим поручительством за правдивость истории, которую мне предстояло услышать. Значит, считала, что я должна поверить, а полиции ее памятку предъявлять не стоит. Дальше, она не направила домработницу ни к Лиле, ни к Ане. А ведь девушки общались в обеспеченных кругах и могли организовать будущее Илоны не хуже меня. Она не сообщила Илоне мою фамилию, чтобы я не подумала, будто та нашла мой адрес по справочной. И вообще, мы с Илоной сталкивались всего пару раз, здоровались, не более, так что я была последней, к кому она додумалась бы нагрянуть по собственной инициативе. Совершенной ей не свойственной экстравагантной выходкой Валя пыталась дать понять, что у нее есть серьезные основания опасаться за свою и Сашину жизни. И слова «если со мной что-нибудь случится», не были, обычным для богатых дам, проявлением боязни в одночасье лишиться всего. Да, Саше тоже угрожало нечто, ибо он Илону никогда не прогнал бы, и надобность в моих стараниях отпадала.

Илоне надлежало идти ко мне только после того, как она лишится обоих хозяев. То есть предотвращать меня ничего не просили. Но после случившегося я должна была узнать через домработницу о готовности Вали и Саши к вступлению на необратимый роковой путь. Зачем? Валя с того света предлагала мне провести журналистское расследование? Или, памятуя о заверениях в том, что Косаревы не нуждаются в моих профессиональных навыках, просто собственное расследование. Она имела представление о моей склонности разгадывать криминальные загадки. Но подкидывать их таким образом? Чушь какая-то.

Я не успела определиться. Позвонил Вик, заявил, что давно дома, и жалобно спросил:

— Детка, хлебом не угостишь? У меня пусто.

Это была вторая просьба о хлебе за день. У меня вдруг затряслась рука, держащая трубку.

— Милый, потерпи, сейчас спущусь и быстренько сварганю ужин. Я тут замешкалась. Зато нам есть, что обсудить.

— Да, Борис доложил. Он в ярости. А ведь я тебя просил не лезть.

— Я не лезла. Меня втянули. Если хочешь хлеба, не ворчи.

— Поленька, ты не могла бы ужин не сварганить, а приготовить? А вообще-то я уже не знаю, чего хочу, — признался Измайлов.

— Мне хуже. Я знаю, что ничего не могу, — пожаловалась я.

— Чур, меня, — открестился от моих бед полковник.

Я в невнятной задумчивости взяла под мышку хлебницу и непонятно как оказавшийся на столе пакет сахарного песка. Так и предстала перед Измайловым.

— О, нам предстоит сказочный вечер, — понял он.

И попытался от означенных перспектив потерять аппетит. Но не преуспел. Почему-то приготовленная по системе «все обжарить по отдельности и смешать» еда получается особенно вкусной. А, может, чтобы она таковой казалась, есть надо реже.