Комплекс прошлого

Элли Итон, 2021

Девочки элитной английской школы-интерната Святого Иоанна Богослова слыли далеко не благочестивым поведением. Они были фанатично преданными, острыми на язык и едкими, какими могут быть только девочки-подростки. Для Жозефины годы в Сент-Джоне прошли целую вечность назад. Она ни с кем оттуда больше не разговаривала с того самого дня, как школа с позором закрыла свои двери. Жозефина возвращается к старым местам. Визит вызывает смутные воспоминания о последних неделях обреченности, которые потрясли многих. Она все ближе приближается к тайне, лежащей в основе давнего школьного скандала. Но чем больше Жозефина вспоминает, тем больше это разрушает ее жизнь, уничтожая не только ее брак и карьеру, но и ее мироощущение. Тревожный и провокационный роман Элли Итон исследует противоречивость между жизнью, которую мы ведем во взрослом возрасте, и тем опытом, который нас формирует, как личностей еще в детстве, побуждая задуматься о том, как наши воспоминания могут заставить нас пересмотреть прошлое.

5

Курилка представляла собой узкую нору между живой изгородью и школьной котельной рядом с прачечной. Заброшенные на пасхальные каникулы мешки с фасолью, тряпичный коврик и безногий диван, на который мы залезали, источал запах взрослой собаки. В тот первый день летнего семестра, пытаясь найти тихое место, чтобы покурить, я плюхнулась в один из сырых мешков с фасолью прямо за своим общежитием и приложилась носом к коленям. С другой стороны стены работники, отдыхавшие от вытаскивания сундуков из машин и распоряжений родителей, сидели на старой церковной скамье, раскинув ноги, пили сладкий чай с молоком и тоже курили.

На меня обрушилась волна усталости от джетлага, такая сильная, что я почувствовала, как меня начинает штормить. В Гонконге сейчас была середина ночи. Я не спала около двадцати восьми часов. Я закрыла глаза, мое тело начало расслабляться, подбородок упал на грудь. Я представляла, как мать надевает шелковую маску для сна, деревянные лопасти потолочного вентилятора гудят над головой, а отец все еще сидит в офисе. Когда я неожиданно кивнула головой, из-за живой изгороди послышался шорох, щелчок и вспышка. Первой моей мыслью было, что это кто-то из моих друзей разыграл меня. Приближалась ночь нашего пятого курса — многолетняя традиция в школе Святого Джона, знаменовавшая конец экзаменов, когда домовладелицы, казалось, закрывали глаза на то, как девушки бегали обнаженными по розовому саду, приклеивали псалтыри на церковные скамьи, или устраивали ночной побег, чтобы покрасить городскую статую в красный цвет.

Я вскочила, и острый кусок карточки перелетел через забор, попав мне в щеку. Еще дюйм, и он попал бы мне в глаз.

— Черт возьми, — схватилась я за лицо. — Это не смешно.

Я вскарабкалась на безногий диван, чтобы посмотреть, кто это был, но тяжелые шаги уже грохотали по прилегающей автостоянке и удалялись в сторону Хай-стрит. Кто бы это ни был, он не был Божественным.

— Черт возьми, — повторила я, мое сердце колотилось. Я потрогала царапину на щеке, что была не больше, чем порез от бумаги, однако обнаружила немного крови. Я громко выругалась, чтобы перестать чувствовать себя униженной и опасаясь, что там может быть банда горожанок из Короля Эдмунда, спрятавшаяся где-то, где я их не увижу, и готовая наброситься на меня, расцарапать мою кожу своими длинными искусственными ногтями и выдернуть волосы.

— Отвалите, — крикнула я. — Коровы.

Затем я посмотрела вниз, чтобы найти то, что чуть не пронзило мне глаз. Полароидный снимок на ковре лицевой стороной вниз.

— Что за черт?

Я нагнулась, подняла его.

Карточка была пустая.

Я увидела, как сквозь молочную платину проявляется слабый розовый цвет, настолько легкий, что я поднесла снимок к лицу, а затем держала его, покачивая в воздухе. Это должна была быть шутка? Среди кремовой глазури я могла различить гребень холма, или, может быть, шляпу, или какую-то фигуру в шляпе, но все равно было невозможно определить это точно. Обрадовавшись тому, что, похоже, никакой группы горожанок, ожидающих в тени, чтобы устроить мне засаду, не было, я стояла там, шаталась из-за джетлага, ждала, пока проявится фото, и гадала, что же это может быть.

— О боже, — сказала я.

Я выронила полароидный снимок на пол, издала визжащий звук, а мое лицо сморщилось так, что я почувствовала, как моя верхняя губа прижалась к деснам.

Это был член.

Самый настоящий «лось».

Я подняла его, чтобы рассмотреть поближе. Это был первый эрегированный пенис, который я когда-либо видела.

Большой палец придерживал его, а кулак сжимал его так, как дрессировщики животных держат за шею гусей или лебедей, чтобы те не хлопали крыльями. Снимок был сделан сверху, в спешке, брюки спущены до колен за забором, и за этим забором стояла я. Он не был таким пухлым или розовым, как у собак, и не таким висячим, как у коня (единственные два ориентира, которые у меня были): он был краснее и внушительнее, головка была в синяках и блестела, как лицо боксера после боя.

Это была самая уродливая вещь, на которую я когда-либо смотрела. Без сомнений. Вот только я не могла перестать смотреть на верхушку, покрытую крошечными белыми пятнышками, и мошонку, которая была гораздо менее волосатая, чем я представляла, она была покрыта лишь пучками волос, как старый плюшевый мишка Скиппер, с которым она все еще спала. Все, о чем я могла думать, так это о том, как Генри Пек держала один из них во рту. В своем рту. Это было комично. Я рухнула обратно на мешок с фасолью и продолжала держать фотографию поближе, пока не забыла, что то, на что я смотрю, было даже не пенисом, а скорее странным грибом, который можно найти на уличном рынке в Гонконге. Я закусила губу, рассматривая мягкую маленькую насечку наверху. Я так глубоко погрузилась в разглядывание «лося», что даже не услышала, как горожанка из школы Короля Эдмунда пробралась в логово и стало уже слишком поздно.

Мои плечи дернулись от шока, голова откинулась назад.

— Что это тут у нас? — спросила она.