Комплекс прошлого

Элли Итон, 2021

Девочки элитной английской школы-интерната Святого Иоанна Богослова слыли далеко не благочестивым поведением. Они были фанатично преданными, острыми на язык и едкими, какими могут быть только девочки-подростки. Для Жозефины годы в Сент-Джоне прошли целую вечность назад. Она ни с кем оттуда больше не разговаривала с того самого дня, как школа с позором закрыла свои двери. Жозефина возвращается к старым местам. Визит вызывает смутные воспоминания о последних неделях обреченности, которые потрясли многих. Она все ближе приближается к тайне, лежащей в основе давнего школьного скандала. Но чем больше Жозефина вспоминает, тем больше это разрушает ее жизнь, уничтожая не только ее брак и карьеру, но и ее мироощущение. Тревожный и провокационный роман Элли Итон исследует противоречивость между жизнью, которую мы ведем во взрослом возрасте, и тем опытом, который нас формирует, как личностей еще в детстве, побуждая задуматься о том, как наши воспоминания могут заставить нас пересмотреть прошлое.

3

Давняя традиция Божественных заключалась в том, чтобы забрасывать наши коричневые кожаные туфли на шнурках на ветви плачущего кедра, растущего перед входом в школу. Моя бабушка и мама сделали это, как и я через несколько недель в момент эйфории после сдачи экзаменов для ОССО (общее свидетельство о среднем образовании). В тот первый день летнего семестра я наблюдала, как похоронная процессия машин выезжала с дороги и поднималась по подъездной дорожке, огибая Круг с этим «обувным» деревом в центре. Машины останавливались у входа, в то время как многострадальный обслуживающий персонал торжественно бросал на траву наши школьные чемоданы королевско-синего цвета с латунными пряжками и наши именами, выгравированными по бокам, а родители продолжали скользить в поисках свободного места для парковки рядом с пансионатом.

В школе Святого Джона был кампус из двух половин — сиамских близнецов, соединенных большим металлическим мостом. Этот мост, уродливое бельмо на глазу всей конструкции, пересекал две разделенные части территории нашей школы и выглядел как какое-то огромное металлическое насекомое продолговатой формы. Он был построен по велению обеспокоенных родителей, которые не хотели, чтобы мы, Божественные, переходили городскую дорогу. Нужно было положить конец нашей игре в «Цыплят»^[8] с горожанами, которые резко ускорялись, когда видели нас, сигналили, проезжали так близко, что мы могли слышать их насмешливые фырканья и ловить на себе брызги луж. Это кое-что говорит о тогдашних гражданских настроениях. Еще задолго до скандала.

Мы все ненавидели мост. Зимой мы цеплялись за замерзшие перила, съезжая вниз по почти вертикальной лестнице. Летом от него исходил неприятный смолистый жар, который ощущался даже сквозь белые кеды. Однако вид, открывающийся с моста, был лучшим видом с территории школы. Стоя посередине и глядя в сторону востока, можно было увидеть пары висящих туфель, блестящих, как каштаны, и вращающихся на вершине кедрового дерева в центре Круга; прачечную, спортивные залы, теннисные корты, фруктовый сад и пансионы из красного кирпича, где мы спали, когда были в младших классах. Все это — бывшие владения богатого викторианского землевладельца, которые были переименованы в честь святых: святой Гертруды, святой Хильды и других. Эти здания были разбросаны по городу, как раковые метастазы, и отделены от недовольных местных жителей внушительными кирпичными стенами.

А на западе была Другая сторона, которая включала в себя почти все, что можно было увидеть: часовню, учебные классы, научные лаборатории, трапезную, кабинет директора и овальный вестибюль, известный как Яйцо (своего рода прихожая кабинета директрисы, где подружки Толстой Фрэн любили собираться в больших креслах с изогнутыми спинками), и, наконец, жилые помещения шестого курса, нижнее и верхнее. Общежития шестикурсников представляли собой два кирпичных бунгало современного вида, когда-то служивших домом престарелых для Божественных монахинь. Они давно умерли, но свойственный им известковый запах сохранялся в помещениях до сих пор. Эти здания располагались в стороне от дороги, вдали от других зданий, что создавало иллюзию уединения, позволявшую шестикурсникам чувствовать себя выше других.

Жизнь девчонок-шестикурсниц казалась нам идеальной. Не было ужасной эдвардианской школьной формы, которую носили мы: синие твидовые юбки, бежевые рубашки и черные шерстяные плащи до щиколотки зимой, хлопковые туники в полоску в летние месяцы. Не было еженедельной проверки общежитий, бесконечного мониторинга шкафчиков с закусками и обязательного отключения света. Вместо этого шестикурсницы носили свою собственную одежду, бездельничали в бунгало в свободные часы, ездили на собственных машинах домой в середине семестра и — то, о чем мы мечтали больше всего, — спали в отдельных спальнях, а некоторые из них, по слухам, имели собственные комнаты.

Еще одним преимуществом шестого курса, насколько я помню, был неограниченный доступ в город без присмотра, но при строгом условии, что они путешествовали группами по двое или больше. Это было обусловлено из-за давней вражды между Богословами и горожанами, которые представляли нас надменной, высокомерной кучкой спонсоров (небезосновательно) с претенциозной традицией называть друг друга именами мальчиков. Разумеется, не помогало и то, что многие местные жители были обязаны школе своей финансовой безопасностью — все деньги мы тратили в их угловых магазинах на сладости, сигареты и журналы, проезд в микроавтобусах, которые мы заказывали для поездок в соседние города, походы в кино и экстравагантные праздничные торты, заказанные в их пекарнях. Более того, школа была одним из немногих оставшихся учреждений, в котором были рабочие места для местных жителей. Горожане мыли у нас полы и туалеты, рисовали линии разметки на теннисных кортах, стирали нижнее белье, подавали нам еду и утилизировали отходы. Неудивительно, что они нас ненавидели.

Горожанин мог заметить Божественного за милю и наоборот. Девочки с акульими глазами из местной государственной школы — с лицами, стянутыми залакированными пучками, блестящими глазами, оскаленными зубами — стояли на автобусной остановке каждый раз, когда мы проезжали мимо. Они были в серых юбках школы Короля Эдмунда, которые доходили до бедер, маленьких школьных галстуках на резинке и золотых серьгах.

— Какого черта ты пялишься, напыщенная шлюха?

Ненависть горожан к нам была интуитивной. Отвращение этих девушек из школы Короля Эдмунда было подобно белой горячке. Они плевали нам на спину в тот момент, когда мы проходили мимо, или роились вокруг нас. Однажды они так уволокли Генри Пек за угол паба White Horse, где толкали ее к стене из красного кирпича и сыпали пепел ей на голову. Когда позже я рассказала об этом инциденте моей матери, она пожала плечами и взмахнула рукой, как будто это было ерундой. Такая враждебность длилась столько, сколько она или кто-либо из Божественных себя помнил, — более ста лет. На протяжении долгого времени наши учителя предпринимали вялые попытки добиться перемирия, но все было тщетно. Горожане ненавидели Божественных. Конец истории.

К середине дня близняшки Пек отказались от игры в теннис и плюхнулись на траву рядом с нами, вспотевшие и раскрасневшиеся. Мы сидели и смеялись, наблюдая за подъезжающими машинами, смотрели, как взрослые радостно салютуют друг другу, машут руками и приветствуют. Они выглядели взволнованными, как щенки, в то время как их потомство, напротив, валялось на заднем сиденье, слушая Walkman^[9]. Может возникнуть вопрос, для кого же предназначалось все это представление, когда матери наклонялись, чтобы дважды поцеловаться через опущенные окна машин, а отцы кричали что-то друг другу через островки травы. Под «обувным» деревом девушки по двое тащили содержимое своих чемоданов в спальни, используя давнюю Божественную технику: из постельного белья они скручивали мешок и, забрасывая его на плечо, переносили в нем тяжести. Новая кровать каждый семестр, в общей сложности четырнадцать спален я сменила за то время, что была Божественной. Я подсчитала вслух: от двух до восьми девушек ютятся в одной комнате в зависимости от курса, а значит, у каждой из нас было по семьдесят две разных соседки с тех пор, как мы начали ходить в школу.

— Не считая Джерри Лейк, — сказала Дэйв, поднимая голову с травы и улыбаясь мне.

Мой желудок сжался, как будто меня сильно толкнули сзади.

— Черт побери, — застонала я.

Остальные фыркнули от смеха.

— Не повезло, Джо, — сказали они, толкая меня локтем под ребра. — Настоящий кошмар.

Джерри Лейк. Ядовитый гном. Самая непопулярная девушка на нашем курсе — шумная, грубая, известная своим взрывным темпераментом. Вместо того чтобы делить комнату, как обычно, со Скиппер и близняшками, я каким-то образом оказалась в спальне вдвоем с Джерри. После того как список общежитий был вывешен на доску в конце предыдущего семестра, я была ошеломлена, пытаясь понять, почему среди всех остальных Божественных в качестве соседки по комнате Джерри выбрала меня. Это не имело абсолютно никакого смысла. За все время, пока она была в школе, мы едва обменялись с ней парой фраз. Серьезная фигуристка, она все время тренировалась или участвовала в соревнованиях. Но в конце концов стало очевидно, что Джерри была в таком же ужасе от такого размещения, которое, должно быть, было задумкой моей домовладелицы, мисс Грейвз, или одной из ее заместительниц, которые подумали, что мы отлично поладим друг с другом. Никто из нас не мог написать свои имена в бланке запроса общежития. Гораздо позже, в те смутные дни после скандала, я узнала, что Джерри лично навестила мисс Грейвз с просьбой о переселении ее к другой Божественной. Она бы с радостью выбрала одну из китайских или русских девушек вместо меня, хотя они, по понятным причинам, держались особняком. Или Квамбоку Мосупа, африканскую студентку по обмену, которую все любили, даже Скиппер, которая относилась к Квамбоке — добродушной, застенчиво улыбающейся, сбитой с толку вниманием — как к домашнему животному в классе. Но по какой-то злополучной причине домовладелицы игнорировали мольбы Джерри. Скиппер в то время жила с близняшками Пек, а я застряла в комнате с Джерри Лейк. С таким же успехом они могли бы подселить меня к горожанину.

Абсолютно несчастная, я сменила тему.

— Кто-нибудь пойдет покурить?

Джордж, девушка, большой палец которой я когда-то сосала, наклонилась и выдохнула мне в лицо, чтобы я почувствовала в ее дыхании запах «Тик-Така» и табака.

— Мы только что ходили.

— Извини, Джо.

Сейчас редко можно встретить курящих подростков, по крайней мере на улицах, где я живу, но Божественные были печально известными заядлыми курильщиками. Прищурившись, я посмотрела на сад, где мы обычно курили, опухшими от джетлага глазами. Я заметила, что к тому моменту приехало уже слишком много родителей и мне пришлось бы пойти в другое место. Отец одной из девушек прошел мимо нас к деревьям и обнял дочь за плечи. Это был последний скорбный жест перед тем, как отдать ее Божественным.

— Выше нос, ангел, — услышали мы его слова. — Это ненадолго.

— К черту. — Я неторопливо соскользнула в травяную канаву. — Я пошла.

Примечания

8

playing chicken — участвовать в конфликтах с целью узнать, кто сильнее; аналог русской игры «Ястребы и голуби».

9

Walkman — музыкальный плеер Sony.