Синева

Элла Чудовская, 2023

Я сижу под нависающими ветвями цветущей магнолии и не чувствую ничего, кроме резкой вони свежевыкрашенных ворот. Жена выбрала самый неприятный оттенок охры – светло-рыжий, как… я не знаю, как выразиться поприличнее. Белая красавица заходится буйным цветом – зовет жуков и букашек полакомиться сладким нектаром, – а они по большой дуге огибают наш двор. Да уж! Была бы польза от этой затеи. В прошлом году какие-то полоумные гиды проложили по нашей улице новый туристический маршрут. Все началось с пронырливых китайских туристов, они семенили тараканьими шажочками и льнули ко всем щелям, чем приводили в замешательство местных жителей. Но китайские группы имели начало и конец, как похоронные процессии, их можно было переждать. Шведы, немцы, англичане с красными лицами парами и тройками рассеивались по улице, замирали восковыми фигурами, гремели жестяными пивными банками… И их тоже можно было перетерпеть. Невыносимым стало нашествие пришлой красоты. Девочки, девушки, женщины и какие-то неопределяемые…

Синева

Синева,

Блеск воды.

И ни дней,

Ни часов,

Ни минут.

Облака

В тишине,

Словно

Белые птицы,

Плывут.

Булат Окуджава.

1.

Я сижу под нависающими ветвями цветущей магнолии и не чувствую ничего, кроме резкой вони свежевыкрашенных ворот. Жена выбрала самый неприятный оттенок охры — светло-рыжий, как… я не знаю, как выразиться поприличнее.

Белая красавица заходится буйным цветом — зовет жуков и букашек полакомиться сладким нектаром, — а они по большой дуге огибают наш двор.

Да уж! Была бы польза от этой затеи.

В прошлом году какие-то полоумные гиды проложили по нашей улице новый туристический маршрут. Все началось с пронырливых китайских туристов, они семенили тараканьими шажочками и льнули ко всем щелям, чем приводили в замешательство местных жителей. Но китайские группы имели начало и конец, как похоронные процессии, их можно было переждать. Шведы, немцы, англичане с красными лицами парами и тройками рассеивались по улице, замирали восковыми фигурами, гремели жестяными пивными банками… И их тоже можно было перетерпеть.

Невыносимым стало нашествие пришлой красоты.

Девочки, девушки, женщины и какие-то неопределяемые…

Одинокие, парами и со свитой…

Славянки, азиатки, африканки…

С телефонами, мыльницами, профессиональными камерами…

С селфи-палкой, бойфрендом, подругой или оператором…

Часовые фотосессии у каждого выступа, цветочного горшка, куста, двери… с переодеваниями и поиском туалета…

Это была настоящая осада, и имя захватчику — легион.

Наша тихая улица ничем не примечательна: маленькие домики, прячущиеся в густых садах за сплошными заборами из светлого желтого песчаника, желто-серая брусчатка дороги, ярко-синие двери домов, жесткие кустики лавра, жаркое дыхание разогретых солнцем камней. И только из нашего двора высовываются узловатые ветви старой магнолии в пышном белоснежном одеянии вечной невесты. Узенькая лавочка под стеной в тени — отдохни, усталый путник!

Каждый год по окончании сезона дождей, в первые дни весны, все двери и ворота на улице покрываются свежим слоем синей краски, от бирюзовой до кобальтовой. Наш дом стоит в верхней части улицы, и с террасы на крыше в ясные дни можно видеть лазоревый морской горизонт. Я поднимаюсь наверх с банками красок и импровизированным мольбертом — представляю себя творцом и собственноручно смешиваю новую порцию цвета, сверяясь с синей полосой, простирающейся под пяткой неба. Новый цвет, новая весна, новая жизнь…

К маю магнолия выбрасывает первые крупные цветки, и верхушка ворот вскипает белой пеной далекого прибоя.

Не правда ли, чудесная рамка для фотографии?

С этим соглашается каждая заблудившаяся или добровольно оказавшаяся в наших местах красавица.

Когда ружейным выстрелом обломилась большая ветка, а следом раздался дикий вопль, жена от испуга выронила любимый глиняный горшок, в который только что закончила снимать сливки, десятимесячный внук зашелся в плаче, а бульдожка Лила пукнула и так рванула с места, что запуталась в вязаном коврике и съехала на нем по ступенькам…

Одной незадачливой брюнетке не хватило роста, чтобы ее круглое лицо оказалось окружено цветочными бутонами, и она попросила свою группу поддержки притянуть ветви пониже. Так притянуть, чтоб в кадре это было незаметно. И тут сработал единый для всех народов принцип: сила есть — ума не надо. Ветка треснула, согнулась и, все еще влекомая книзу, оставила глубокую царапину на лбу модели…

Если вы думаете, что нам полагалась компенсация материального ущерба, то очень ошибаетесь. Невезучая девушка пыталась, кажется, получить ее от нас.

Вот тогда-то в умную голову моей вспыльчивой супруги и пришла идея испортить ворота.

Я страдаю.

Я страдаю от запаха плохой краски.

От бесплодного одинокого цветения любимого дерева.

Но это пройдет.

Рыжую эту гадость я не вижу — со стороны двора ничего не изменилось.

2.

У меня сегодня свободное утро, и я должен сходить в багетную мастерскую к Винсенту — готово обрамление к портрету моей дражайшей супруги. Это важное и безотлагательное дело. Да вообще-то абсолютно все важнее, чем быть дедом ползунка. Это же недоразумение, а не человек! Ни поговорить, ни на рыбалку сходить… Вот вырастет, и тогда-а-а-а…

А сейчас мы с Лилой быстренько собрались и выскочили за ворота.

— И в аптеку не забудь! Я тебе все написала! — Контрольный выстрел в спину.

Не забуду, не забуду. Как можно забыть купить морской воды?! Ее же тут днем с огнем не сыскать! Эх!

— Лила, девочка, иди сюда, в тенек.

Бульдожка пыхтит, перебирает лапками. Мы жмемся к теневой стороне улицы. У Прокопия над воротами малиновым облаком вьется бугенвиллея. Сам он восседает на табурете с отверткой в руках и ковыряется в замке.

— Привет, Макарий! Как дела? Смотри что! Напихали дряни в замочную скважину…

— Привет, Прокопий! Мы на набережную идем. Прихватить тебе что-нибудь?

— Не. Сорви красотке цветок.

Охотно. Лила у нас шатенка, и ей идут все оттенки красного. На спинке шлейки я прикрепил маленькую прищепку — как раз для таких случаев! Это выглядит так же парадно, как плюмаж на конской сбруе.

За домом Прокопия улица обрывается, и нам предстоит преодолеть двести метров крутого спуска над каменистым берегом вдоль металлических поручней. Внизу лениво шлепают волны, цикады пропиливают утро навстречу полдню, а мы в тени горы ползем себе по холодку.

Мастерская Винсента притулилась в самом изножье горы, но мы не сразу к нему пойдем — у нас ведь еще аптека, а это почти на набережной. И мы с Лилой выходим на променад.

Я клянусь, мне в жизни не доставалось столько внимания, сколько его получает Лила! От младенцев до беззубых стариканов — все замирают от ее красоты, а отмерев, создают круговое движение. И только старушки с трясущимися чихуанцами нервически озираются по сторонам и хватаются за поводки.

Мы меланхолично проплываем в этом нескончаемом потоке восхищения и усаживаемся на террасе у Джины. У нее самый лучший кофе на острове и изумительное миндальное печеньице. Джина нас замечает и тут же приносит для Лилы непередаваемой красоты керамическую пиалу, облитую бирюзовой глазурью, с холодной водичкой.

— Джина, ты бы мне хоть раз такую роскошь подала!

— Болтун! Кофе?

— Как всегда, дорогая.

Лила напилась и сидит под столиком у моих ног. Терраса приподнята, следуя капризам рельефа, и прохожие имеют возможность любоваться Лилой и моими старыми мокасинами.

Из проулка на малой скорости выскальзывает скутер, ссаживает пассажирку. Она резко сдергивает шлем, распускает черные блестящие волосы, расправляет и приглаживает челку над высоким лбом с широкой полоской пластыря. Скутер исчезает, а девушка направляется в нашу сторону и поднимается на террасу. Взмахом руки с массивным золотым браслетом ее призывают к дальнему столику.

Лила пятится, прижимается к моим ногам и закидывает морду кверху, ища моего взгляда.

— Что, девочка, что? Сейчас идем.

Нам правда уже пора. Прижав блюдцем пять евро, я киваю Джине, занятой на кухне, и сбегаю книзу. За Лилой кидается маленькая девочка с леденцовой конфетой: на, собачка, на! Я успеваю поймать ребенка на краю ступени и вручить в руки подбежавшей матери. Мельком замечаю, как побелевшие пальцы владельца золотого браслета впиваются в запястье девушки с пластырем, прижимая к столу и удерживая.

Винс курит под навесом, потягивая белое домашнее вино из запотевшего бокала. Эта страшная кислятина производится его кузеном в промышленных масштабах с чувством невероятного достоинства. Я напускаю на себя жутко озабоченный вид, суетливо жму руку, рвусь к мастерской — все что угодно, лишь бы избежать угощения. Винсент — отличный мастер по дереву, все в моем доме приведено в порядок его умелыми руками. Расплачиваюсь за раму, бережно несу ее перед собой до ближайшего угла, а там надеваю на себя через плечо и прихватываю на руки Лилу — солнце уже высоко, тени почти исчезли, и темная шерстка красотки раскаляется немилосердно, а нам еще предстоит подъем. Малиновый цветок поник, и я бросаю его в заросли осоки.

Я люблю жару — мое поджарое, легкое тело не знает усталости и не поддается испытаниям погодой. Я молод, бодр и чертовски привлекателен. Кто-то, не будем говорить — кто, зовет меня дедом, но это все неправда и навет. Лила лежит мягким животом на предплечье, легкая рама тихонько тукает по ноге. Полуденное солнце рыбьей чешуей искрится в мелкой морской ряби, оглушая и ослепляя светом. Внизу, под перилами, на изломах плоских камней дна черные пушистые комочки морских ежей выложили свою версию звездного неба. Желтовато-зеленая прозрачная вода перекатывается с ленивым шепотом. За синими картинами приходить надо пораньше или попозже…

И все же я и запыхался, и вспотел, и отчего-то стал не в духе, когда подошел к своему дому, опустил Лилу на землю и уставился на рыжие ворота, как тот баран из поговорки. Это просто невыносимо. И тогда я вспомнил про девушку с пластырем на лбу. И еще что забыл купить морскую воду.

3.

Моя Лариса творила неприятные вещи с моей головой. Она в нее вбивала острые клинья пронзительного голоса.

Пришлось лечь с давлением и головной болью.

Почему нельзя этому внуку промывать нос в естественной среде?! Именно этому! На улице июль, люди платят бешеные деньги за отдых на море, а они из аптеки морскую воду должны приносить! Пф-ф-ф-ф! И не доводите меня!

Нет, я уважаю мнение своей невестки. Она умная девица, самостоятельная… Но ведь и глупая тоже, оттого что еще неопытная. Надо приниматься за воспитание внука, надо… Да, Лилоид курносый?

Лариса вот женщина опытная и мудрая — она с невесткой в конфликт не вступает, ждет, когда меня бомбанет. И тогда все: дед у нас псих на всю голову, да и вообще его нельзя нервировать, давайте притворимся, что мы все делаем по его… А потом все делает по уму. Умница моя.

Вечером, когда сошла жара и солнце приготовилось выложить розовые перины, я вывел своего «жука», и мы отправились к малой купальне. Лила сидела рядом со мной, напружинив лопушки своих ушей и вытянув шею. Сзади, уперев колени в спинку пассажирского сиденья, Лариса развлекала мелкого видами из окна. Его зовут Яном. Ян, Янек, Яничка. Яичница какая-то, а не внук. Мы с ним так себе еще дружим. Вегетативная дружба пока.

Остров наш можно за день проехать по диагонали и за три — по диаметру. И то из-за топографии местности. Положил Боженька в лужицу синего восторга желтенький узорчатый камушек-монетку, да и умилился красоте создания. А потом люди вылупились и давай грызть, давай… Да нет, подрывная работа по периметру проделана миллионами лет водных касаний разной степени нежности и ярости. Люди грызут из середки потихоньку-помаленьку…

Берег скалистый и дно из каменных плит. Песчаных пляжей почти нет, в основном плоские, изрытые, как сыр маасдам, площадки. Малая купальня, излюбленное место в секретной бухте, — неглубокое, не больше локтя, гладкое углубление в камне, размером со среднего бегемота, которое ласково облизывает нежный язычок волны. Вода теплющая всегда, только вот если давно никого не было, дно приходится чистить.

Двадцать минут тряски — Лила скисла и мордой легла мне на колено, пуская печальные слюни, Ян затоптал бабушку, и скисла она, утирая ладонью пот с лица. Я же был в приподнятом настроении — мужика сейчас буду купать!

Эти пухлые складочки и розовые круглые пяточки, мелкие вихры и блестящие глазки… Вы думаете, мы, брутальные мужчины, из чувства презрения к телячьим нежностям не способны обмирать от умиления и заходиться сердцем в приступе любви? Вот и продолжайте так думать.

Миссия была близка к провалу — мелкий верещал и истерил, как только его подносили к воде. Ну да, кто его знает, как ему видится эта подвижная прозрачная масса? Но зачем человеку была дарована собака? Для дружбы в лучших ее проявлениях. И Лила, робкая, утонченная девушка, мужественно шагнула в прохладную соленую негу природной чаши. И как же она элегантно двигала своими короткими лапками, поднимая фонтаны брызг морщинистым носом. Ян не смог отказаться от участия в таком празднике жизни. В общем, носы были промыты у всех.

Я разбежался и нырнул в «настоящее» море, поймал ритм, гладкие волны подхватили тело, и на молодом азарте я маханул аж… Не очень далеко — вокруг меня заложил круг мускулистый, чуть подгоревший англоговорящий товарищ на гидроцикле. Из-под козырька кепки столичного гольф-клуба на меня смотрели равнодушные зеркальные «пилоты». «Где Причал боцмана?» — спросил вежливо и учтиво. Я сделал пространный жест рукой в нужную сторону, назвал главный опознавательный знак. Товарищ кивнул, очертил новый круг и у… то есть вырулил, куда ему было надо, сверкнув браслетом на солнце. Грубое якорное плетение, видел уже сегодня… Вот мода пошла. Вообще не люблю золото на мужиках — это ж мягкий металл, нежный, он всю силу забирает. Идиоты!

Оставшись в плевках турбин и со сбитым настроем, раздумывал: дальше или ну его? И тут Лариса заметалась вдоль берега… Благо малой сучил ногами у нее в руках, а то меня бы инфаркт схватил. Пригляделся, куда она машет, и увидел в воде треугольники ушей Лилы. Лила и так нервничала, когда я поплыл, но кто ж знал, что она расхрабрится и кинется в волны?

Назад, значит.

— Это кто был? Кто был, спрашиваю! Чуть не переехал тебя, скотина!

— Успокойся, не беспокойся, как говаривала хорошая наша знакомая… Дорогу человек спросил, нельзя, что ль?

— Кривляешься все. Тебя даже Лила кинулась спасать! Девочка наша, храбрая наша…

Это вообще не моя собака. Она к внуку прилагается. Тандем такой — не нужны они родителям в отпуске… Заберу всех, на фиг, насовсем, будут мне тут туда-сюда…

4.

— Маркуше, послушай меня хорошо, Маркуше!

— Я слушаю тебя, Пьетро!

Маленький, одышливый человечек без шеи, с неправильным бульдожьим прикусом (в этом месте я готов прочесть лекцию о формировании и различиях пород английского, французского, американского бульдогов, но воздержусь, просто поверьте — Лила чистый «фрэнч» и нет никого ее прекрасней) стоит напротив и буравит меня в области ключиц глазами навыкате. Что у меня там? Аж зачесалось.

— Маркуше, я со всем уважением и ответственностью заявляю — наш кондоминиум этого допустить никак не может! Маркуше, вы подписывали контракт, там все оговорено…

Пьетро трясет раскрытой ладонью по направлению наших «живописных» ворот. Да у меня самого кровь в жилах стынет от одного взгляда на такую выразительную красоту… Подхватываю председателя кондоминиума под локоток и завожу в благодатную тень беседки. Лопасти большого потолочного вентилятора гонят по кругу потоки воздуха, и реденький венчик на макушке Пьетро сминает теплым потоком. Я ищу глазами милую Ларису, но она уже сама бежит навстречу с холодным вином и бокалами.

Ретируюсь. Лара разберется — здесь я буду только мешать. Она может изменить течение вод, а тут всего лишь какое-то постановление жильцов…

Янек спит, фаршированные болгарские перцы тихо булькают в большой кастрюле, Лила смотрит на меня и ждет указаний. Что? Жара, видишь, какая, сиди под кондиционером, вечером плавать поедем. Цербер мой личный. Мать родная за мной так не следила, как Лила сопровождает каждый мой гребок в воде, я нырять уже боюсь: только потеряет меня из виду — рвется с поводка и скулит. Привязываем ее теперь, от греха подальше.

Выложу пока фотографии в соцсетях. С детства увлекаюсь художественной фотографией и считаю — мои пейзажи достойны первых страниц National Geographic. Однако любовью аудитории завладели портреты Лилы, и где-то я с этим согласен, хотя обидно…

— Макар, ты на хозяйстве, а я…

— А ты куда?!

— А я буду в кабинете писать петицию в городской совет от жильцов улицы.

— Зачем?

— Пусть они меняют маршрут по городу! Тогда я перекрашу ворота!

— Ну ты даешь…

— Так, Яничка проснется — дашь ему вот этот творожок и банан разомнешь вилкой. Перцы… Выключаю уже перцы.

— А нам с Лилой что?

— Вот кастрюля, вот холодильник — не маленький! Лила — на диете.

Да это я так, прикалываюсь. Жена, когда злая, такая красивая становится…

Море сегодня говорливое, даже немного сердитое. Волна беспорядочная, ребристая. Пока выбирался на камни, ссадил кожу на бедре. Устал. Лежу возле своей благоверной, отдыхаю. Малой ползает вдоль каменной лохани — топит, спасает корабли и уточек. Лила сидит рядом, ее большие уши чутко подрагивают от каждого звука, спинка напряжена — высматривает что-то. Солнце медленно спускается к горизонту в самой нежной фазе своего засыпания — розовато-сиреневой. Уши Лилы пронзает горизонтальный луч, и они вспыхивают красноватыми фонариками. Ребенок и собака золотистыми контурами сияют в красках догорающего дня. Перед ними простирается оранжевая дорога в неизведанные дали через безграничное сапфировое поле… Время, остановись! Я хочу замереть навсегда перед этой прекрасной картиной, но лишь делаю серию волшебных, магических снимков.

Янек и Лила заснули в машине. Мы тихонько занесли их в дом, посмеиваясь и переглядываясь. Кто бы мог подумать!

Дома пахнет перцами, маленьким ребенком, теплым камнем, собачьим кормом, кондиционером для белья… И еще чем-то едва уловимым, незнакомым. Оглядываюсь. Все привычно. У меня проблемы с обонянием — оно меня мучает избыточными деталями нещадно.

5.

— Собирайся скорее, надо подписи собрать, пока не жарко.

— А что, я должен этим заниматься?

— А кто?

— Хм… Ты в кабинете у меня убирала?

— С чего бы? Мы же договорились.

— Ну там, может, искала что-то или книжку взяла?

— У тебя нет ничего нужного или интересного. Займись делом уже!

Ладно, ладно. Странно это все. Еще и по соседям ходить…

Мы с Лилой начали с Прокопия. Во-первых, дом у него крайний. Во-вторых, он любит всякие обсуждения. В-третьих, он местный, он свой. В-четвертых, он вроде и сам пострадал. Или нет?

Прокопий восхитился нашим явлением под его ворота. Сразу все подписал. Одарил Лилу цветком. Вызвался нас сопровождать.

На это я очень рассчитывал. Теперь Прокопий вел все переговоры, а я носил за ним планшет с протоколом. Когда нас облаяли в третьем по счету дворе, Прокопий так распереживался за психику Лилы, что предложил закончить обход самостоятельно. Нас не пришлось просить дважды — мы уже заждались этого момента и тут же отправились на променад!

На самом деле у меня было в городе дело, но если рядом прекрасная дама, не вывести ее в свет — величайшее преступление. Десятиминутное дефиле в волнах обожания — и как я жил без такой собаки? Не доходя до заведения Джины — это потом, на обратном пути, — сунул Лилу под мышку и побежал. Время было ограничено. Время семейного человека всегда ограничено. Мне не терпелось, я месяц уже изнывал — мой агент так не вовремя уехал в отпуск.

Наконец я получил свою доставку, сунул ее под другой локоть и припустил назад, сгорая от любопытства.

На террасе кафе я занял любимый крайний столик и стал ждать наши с Лилой напитки. Мой кофе и воду для Лилы Джина вынесла одновременно, задержав взгляд на моем пакете, пожевала губу.

— Марко! (Варианты произнесения моего имени островитянами еще не исчерпаны. Не понимаю, чем их не устраивает Макар.) Я варю персиковое варенье, сейчас принесу тебе на пробу.

Джина вынесла креманку с половинкой проваренного в сиропе персика, окруженного медовой жижей и бледными тельцами миндалин, присела ко мне за столик и выжидательно заглянула в лицо. Ну, что ж… Я не люблю сладкое, но абсолютно теряюсь перед знаками женского внимания, поэтому зачерпнул ложечкой орешек, излишне оживленно прожевал, вытаращив от восторга глаза. И тут позвонила жена. Ее интересовало, и справедливо, где я пропадаю — Прокопий уже закончил обход и принес бумаги. Э-э-э-э… В этот момент я удачно вспомнил, как соскользнул вчера с камней.

— Да мы с Лилой в город решили сбегать по-быстрому — хочу купить себе резиновые тапки для плавания.

— Иди на Святого Стефана, там раза в два дешевле будет. И Янеку возьми. И мне заодно.

— А размер?

— Тринадцать сантиметров по подошве у Яна… и мне тридцать седьмой.

— А как…

— Тебя поймут.

Джина тем временем положила ладони на мой сверток, приподняла его, будто взвешивая.

— Книги, — сказал я, опережая вопрос, — внуку заказали русские книги. Пора уже… Кстати, очень вкусно, я бы взял рецептик для жены.

Джина улыбнулась, наклонилась к Лиле, погладила большим пальцем ее лобик и ушла в конце концов.

Мне расхотелось вскрывать и рассматривать здесь мою посылку. Придется дождаться, когда Лара заснет. Мысль купить тапки была очень кстати — в коробке я смогу незаметно пронести свое тайное приобретение.

Когда мы возвращались, солнце стояло в зените. Цикады с громкостью реактивных двигателей приветствовали новый день, а я, в обнимку с горячей Лилой, увешанный коробками, еле полз вверх по дороге, умирая от жары. Внизу море купало морских ежей — оно было так близко, прозрачное, ласковое. Желтое, зеленое, лазурное, синее, кобальтовое, сапфировое… Боже, как жарко.

— Прокопий. Прокопий, ты ходишь на море?

— Да ты что, Макарий! Я уже лет шесть не купался! Спросил тоже!

6.

Допустима ли ложь в браке? Вот что на самом деле вы хотели бы у меня спросить. Отвечаю как на духу — нет. И теперь кажется, что и вас я тоже обманываю. Такая вот жизнь… Скажем, я пользуюсь возможностями умолчания и укрывательства.

С юных лет я собираю редкие ценные книги. Моя жена считает, что у нее аллергия на книжную плесень и пыль, под этим благовидным предлогом она пользовалась чужими конспектами в студенчестве. Поэтому «старье» в доме у нас под запретом. Проверять этот факт себе дороже. Скажу честно, пятая часть книг в моей библиотеке — антиквариат, замаскированный глянцевыми суперобложками современных изданий. Хитрость моя может быть раскрыта в любой момент, да. Я к этому готов — тогда мы обсудим реальность аллергии. И что-то мне подсказывает, все останется, как есть.

Некоторые люди не могут жить без выдумки и тайны. Пусть это будет столь же невинно.

Сколько оттенков синего вам известно?

Море сегодня гнало белых барашков по своим лугам цвета «Лондон топаз». Было ветрено, и наши морские процедуры закончились раньше обычного.

Днем с материка принесло облачко салатовой, не очень крупной саранчи. Яна она привела в восторг, а Лила из состояния ступора впадала в панику, а потом обратно. Пришлось запереть ее в доме. Вечер у детей (понятно ведь уже, что нам подбросили не одного, а двух детей?) прошел под дверями. С визгом счастья Ян просовывал пальчики в щель над полом, а Лила их облизывала.

Мы с Ларой почувствовали, что это, возможно, последний спокойный вечерок — Янек все увереннее стоял на своих пухлых, кривоватых ножках, требовал вертикальных прогулок. Пока дети и собаки были заняты собой, мы душевно распили бутылочку «Чирвары».

Моя новая добыча — мой подарок судьбы, неслыханная удача, моя прелесть — лежала одиноко наверху, в кабинете, и звала меня, как Кольцо Всевластия хоббита Фродо. После вина жена заснет одновременно с младшими, и я наконец-то предамся греховному наслаждению…

Двухтомник «Идиота» Достоевского — единственное прижизненное издание, из коллекции семейства древнего уважаемого рода. Старики ценители отправились на покой, дети утратили волю, внуки любят все свое, все новое, а правнуки просто не читают. Увы, редкий экземпляр находился в крайне удручающем состоянии; неподобающее хранение в условиях эмиграции, небрежение последних лет — все это позволило выкупить бесценный лот за вполне доступные мне деньги. Деньги… Иногда после реставрации книги, которые не сошлись со мной характером — энергетический шлейф, знаете ли, — я опять выставляю на аукцион. Случаются неплохие деньги…

Человек без увлечения, без полета мысли — унылое создание. Мое официальное хобби — кораблики: модели фрегатов, галер, каравелл… Ни у кого не вызывают вопросы миниатюрные инструменты, запахи лака, клея, краски, обрезки картона, бумаги, кожи, шнура… «Ужас какой кошмар, бардак, вонь! И не рассчитывай, что я буду здесь убирать!» — это реплики Лары. А я, в свою очередь, восклицаю: «Не смей ничего здесь трогать!»

Моя тайна живет в укромном местечке.

Ты думаешь, мой друг, какие секреты могут таить близкие тебе люди?

Не думай об этом.

Думай о причинах, по которым они могут появиться.

Ночь приходит внезапно — черный бархат неба прокалывают искры первых звезд. Ковши Большой и Малой Медведицы, Кассиопея, Гончие Псы… За чтением космической карты не замечаешь, как начинает разворачиваться бездонный колодец звездного калейдоскопа и чернота растворяется в спектре холодной сини.

Лила сопит и слегка подрагивает на лежанке под окном. Янек раскинулся в кроватке с высокими бортами, пустил слюнку по пухлой щечке, маленькие пальчики скручены в замысловатые фигуры. Лара лежит на краю кровати, сон ее всегда крепок, радары настроены на один-единственный звук — голос ребенка, — ладонью она все еще касается ножки малыша. Я тихонько крадусь по краю лестничных полотен — у стены они совсем не скрипят.

Сейчас, сейчас…

7.

Моя прелесть!

Я чувствую очень сильное эмоциональное возбуждение. Предвкушаю первое прикосновение. Ножницы в руках слегка подрагивают под мягким светом настольной лампы…

Маньяк. Маньячина.

Подготовлю-ка сначала маскировочную обложку — оттянем, так сказать, момент сладострастия. У меня давно лежат два последних романа Стивена Кинга на итальянском. Я прилично владею несколькими языками, а вот Лара абсолютно счастлива и горда своим совершенным английским. В моей библиотеке нет художественной литературы на английском — осознанно не создаю никаких точек притяжения для супруги. Ужасы на итальянском… Да я ни над чем в жизни больше так не смеюсь. Великолепно, просто великолепно. Сами книги я потом отдаю Винсенту — он заядлый потребитель развлекательной литературы, и на этой почве мы с ним очень подружились.

Винс — итальянец, как вы уже могли догадаться. Однако это не означает, что мы в Италии. Прокопий — грек. Джина — американка. Пьетро из Сицилии, но у меня есть сомнения как в том, что он итальянец, так и в том, что он Пьетро…

Так, так-так.

Моя прелесть!

Срезаю пленку, вскрываю гофрированный картон коробки, снимаю пупырчатую пленку, тонкий слой полупрозрачного, хрусткого пергамента…

Едва уловимое движение за окном отвлекает мое внимание — на меня смотрят две Луны. Одна — бледная, далекая, в голубой короне облака, вторая — желтоватая, будто головка сыра, с тремя черными неровными дырами.

А-а! Да это же перевернутое лицо!

Я позволяю себе лишь короткий, приглушенный вскрик, но тело мое реагирует с полной амплитудой, и я отшатываюсь прочь от оконного проема назад… навзничь… И быть бы мне с сотрясением, да комната у меня узкая и стул, не имея возможности опрокинуться, упирается верхушкой спинки в стену. Ножки стула, сминая коврик, медленно проезжают вперед, и я плавно, сгибаясь в шее и пояснице, словно креветка, укладываюсь на пол, с ногами, торчащими в потолок.

Пара секунд на осознание комичности ситуации с привкусом трагизма, абсурда и ужаса. Подтягиваю колени к груди и вываливаюсь из ловушки набок. С каким выражением лица мне явиться из-под стола перед своим «зрителем»? Являться ли? Выдергиваю из розетки электрический шнур лампы и, не поднимая над столом головы, нащупываю книги, на четвереньках выползаю из кабинета, прикрываю дверь.

Я чувствую себя трусом и малодушным человеком.

Возможно, я испугался собственного отражения в стекле.

У меня нет ни малейшего желания возвращаться в комнату до рассвета.

Прячу книги среди своей рабочей одежды, раздеваюсь и ныряю в постель рядом с женой. Сердце частит, я прислушиваюсь к шорохам дома, пению птиц, скрипу сверчков. Долго не могу заснуть. За окном потихоньку светлеет, но еще до первых красок утра ровное дыхание спящих все же уносит меня в тревожный, поверхностный сон.

Ян просыпается первым, в отличном настроении; ухватившись пухлыми ручками за бортик кроватки, он пружинисто приседает и трясет тяжелым памперсом. Лара легко, по-девичьи, поднимается, чмокает ребенка и уходит делать смесь. Лила продолжает сладко похрюкивать во сне. Я открываю один глаз, затем — второй. Воспоминания молнией проносятся в голове. Надо срочно завернуть и убрать книги. Дожидаясь возвращения жены, возобновляю свой давний разговор с внуком:

— Скажи «деда», Янек, скажи «де-да»…

Он всех уже называет, моя же очередь зависла.

— Мака!

Что?!

— Мака!

Лара стоит в дверном проеме, крутит в ладонях бутылочку и хохочет:

— Ну вот, дед, а потом ты будешь Макай! Ой, ха-ха-ха! Ой, ха-ха-ха!

Зараза ведь эта Лариса. Но я все равно чертовски рад.

Мы с Лилой выходим на утреннюю прогулку. Я осторожно отпиваю свой горячий кофе, Лила цокает коготками в полной тишине утра и обнюхивает влажные от росы камни. Минуя дом Прокопия, мы выходим к высокой осоке над обрывом и одновременно замираем. Лила в связи с физиологическими потребностями, а я от избытка чувств и впечатлений. В чистом, безмятежном, пронзительно-синем небе неподвижно зависли черными галочками два баклана, превратив картину начала дня в детский рисунок. Море цвета изумруда дышит так легко и сонно, словно ветер перебирает страницы раскрытой книги…

Книги!

Возвращаемся к дому, я поднимаю голову и замечаю, как раскачивается от сквозняка фрамуга крайнего окна в кабинете. А окна без москитных сеток мы открытыми не держим…

8.

Как только женщина берет на руки младенца, она превращается в Мадонну и требует всяческого преклонения.

Лара сидела на террасе и маленькими щипчиками подрезала Яну ноготки на ногах. Ян так рыдал и извивался у нее в руках, будто ему откусывали пальцы целиком. Жена бросила на меня лишь один взгляд, как я уже кинулся на кухню, оставил кружку в раковине и заметался в поисках чуда. Лила бочком-бочком, от греха подальше, сбежала в глубь дома. Предательница! Под руки попали коробка с овсяными хлопьями и банка зернового кофе.

Тихо тапками шурша, я выехал в центр площадки, поднял руки и тряхнул импровизированными маракасами. Танец Джима Керри из фильма «Маска» в моем исполнении обескуражил внука до полного забвения своих страшных мук и сразил жену наповал. В общем, все валялись… Лара отдышалась от смеха и прогнала меня восвояси.

— Через полчасика съездим на рынок?

— А то! — Я все еще был в ударе и полон энтузиазма.

Располагая тридцатью минутами личного времени, можно многое успеть, что я и намеревался сделать. Взлетел по лестнице на верхнюю площадку, а там… А там наша милая, бессловесная, хорошо воспитанная Лила сидит напротив двери со сморщенной донельзя мордочкой и глухо порыкивает. Вот те на!

Кто-то в комнате?

Мой задор испарился мгновенно, но отступать-то некуда — я уже дал себе достаточно поблажек… Рванул на себя дверь, готовый ко всему, и тут же на мою голую ногу набросилась когтистая, зубастая саранча. Ыа-а, я бешено затряс ногой, Лила забилась в угол. «Ну, что ты, что ты, это всего лишь букашка…» — бормотал я то ли себе, то ли собаке. Вторая тварюга скребла своими отвратительными лапами в скомканной обертке. Я принялся охотиться с полотенцем наперевес, а Лила страдальческим взглядом сопровождала мои метания. И все же победа была за нами — дикие животные пойманы и выброшены в окно. Открытое не мною окно, которое теперь не хотело закрываться… тэкс, раму отжали, ее повело, и язычок задвижки не попадает в паз. Приходится пристроить щепочку пока что…

Что? Вы недоумеваете, какие могут быть задвижки в нашу эру стеклопакетов? Обычные, как у бабушки вашей на даче были. Думаете, я во дворце живу или современная вилла у меня с двадцатиметровым бассейном и хамамом? Нет, просто старенький, но крепкий, удобный и хорошенький домик. Его давным-давно построил для своей небольшой семьи местный архитектор. И дом, я вам скажу, стоит выложенных за него денег. Люстра богемского стекла с ярко-синими подвесами в малом (малом!) санузле сыграла не последнюю роль в принятии положительного решения. Моя любовь к синему цвету ведет меня по жизни как путеводная звезда — у Лары самые синие, самые прекрасные глаза на свете.

И в этот хорошенький домик кто-то, судя по всему, проник или пытался проникнуть. Я осматриваюсь, открываю все ящики, заглядываю во все углы — все на месте. И лишь упаковка от моей посылки лежит слишком аккуратной кучкой. Я точно не так оставил.

Поднимаюсь на плоскую крышу дома, ложусь животом на край, свешиваюсь и заглядываю в окно своего кабинета. Вот так это было. Угу. Справа к нашему дому вплотную примыкает соседнее здание, оно чуть ниже, и в целях разграничения пространства с нашей стороны стоит ряд высоких горшков с кустами мирта. Горшки тяжелые — целую вечность стоят на одном месте. И вот два горшка в центре смещены — из-под днища выглядывают скобки более темного камня. Больше никаких следов и зацепок. Что происходит?

Меня зовет женщина с ребенком на руках. Слушаюсь и повинуюсь, моя госпожа.

Цыц! Кто тут вспомнил это слово «подкаблучник»?!

Я просто за мир во всем мире. Аминь!

На бегу проверяю, как там лежат под рабочими штанами мои книги. Тоскливо касаюсь пальцами корешков, эх…

Обстоятельства жизни уже давно доказали мне, что если что-то очень настойчиво не происходит, то оно предназначается не для меня. Какая сила не дает мне воссоединиться с «Идиотом»?

9.

Тем временем…

Тем временем Александра переживала не лучшие дни в своей молодой, многообещающей жизни. Все катилось под откос.

Неприятности начались почти полгода назад, когда со смертью деда были приостановлены все финансовые отчисления в адрес родственников. Пропажа завещания, появление из ниоткуда непонятной, невнятной родни, приезд внебрачного сына, пятидесятилетнего волосатого мужика, ДНК-тесты, очередность наследования… Родители, которые от всего «отморозились» и шестой год медитируют на Бали.

Всем по фиг, как она живет!

Оказалось, что ее блогерство, ее подписчики, доходы от рекламы абсолютно не способны покрыть траты на поддержание привычного образа жизни. Ради этой поездки ей пришлось продать свой миленький «поршик»… Хнык-хнык. И она на этом каменном отвратительном острове застряла как последняя дура!

Ее суперпроект — ее блог — умирает, счетчик подписок беспощадно отматывает назад, рекламодатели разрывают контракты, новых предложений нет. Ее аудитория, выпестованная «жестким люксом», не хочет тратить свое время на любование природой жалкого острова.

Синее-синее море. Желтое-желтое солнце, ну, или красное, или… да не важно. Серые камни. Колючие кактусы. Сухая трава.

Никакой экзотики. Никаких мест силы. Никаких достопримечательностей. Да тут даже ни одной приличной войны не было!

А еда эта… Что это за столовки для нищебродов?! И рыба! Они целыми днями жарят рыбу!

Сдохнуть здесь только.

Еще этот ужасный шрам на лбу. Связалась с местными остолопами на свою голову… Завтра снимут швы. Потом лазер, косметика — все что угодно, только бы избавиться от уродливого рубца. А челка? С ней она похожа на деревенскую деваху. Как это пережить?!

Изя следит за ней.

До чего страшная рожа. Изя — это она так его называет из вредности, посмотреть, как он бесится, бастард. Бастард, которому мать дала имя Изсак, что означает «он будет смеяться». Посмотрим, кто будет смеяться последним, посмотрим. Результаты ДНК, кстати, подтвердили родство, и, хочешь не хочешь, придется считаться с новоявленным дядюшкой. Что дед делал в этой убогой Венгрии?

— Я — модьяр! Я — гордый народ! Я — цыган! Я проклинать!

Английский учи, лох. Проклинать он будет.

Маленькую виллу, которую Александра сняла на месяц в единственной бухте с крошечным участком песчаного пляжа, пришлось покинуть, как только Изя ее там нашел. Как он мог узнать, что она в «Причале боцмана»? Кто ему помогает, какие у него возможности?

— Ты говорить, где завещаний! Я искать! Я сын! Я прав! Ты — глупый ленивый овец! Твой родитель — тупой идиот!

Вот такой разговор. Как общаться с этим человеком? О чем?

Нет, ну вот так кратко и четко разложить мою семейку…

Я элементарно проплатила (ладно, дед проплатил) обучение в Королевской Академии драматического искусства. Выперли меня оттуда на второй год. Быстренько закончила частную театральную школу в Лондоне — там все кратко, конкретно, по делу. Вылетела звездой, упала кометой — спасибо, что в атмосфере не сгорела: тело деревянное, голос скрипучий, мимика банальная, харизмы никакой — никому такая не нужна! Ну, ничего, для девочек-дурочек в Интернете моей харизмы хватает. С наследством разберусь, и все будет круче, чем было.

А родители… да, отпилили свой кусок пирога и без дальнейших претензий осели на Индонезийских островах. Карма, астрология, веды, тантра, медитации, благовония… Воскурились, в общем. Считай, нет у меня родителей.

Ноль — таланта, ноль — родителей, ноль — денег, зато больной на всю голову дядька висит на хвосте. Я знаю, что ему надо. Если ему удастся первому найти завещание и уничтожить его, раздел дедовых капиталов пройдет по стандартному порядку очередности, принятому в Евросоюзе. А он, на минуточку, единственный наследник первой очереди, раз мои родители свое как бы уже получили. А если дед его не признал при жизни, то с чего ему получить что-то по наследству? Вот.

Пока я пыталась покорить Голливуд (ха!), мои родители успели выставить на аукцион все, что находилось в квартире, которая была выделена отцу по условиям их с дедом договора. Мебель, картины, библиотеку — все то, что дед у отца хранил. Жизнь в секте тоже, оказывается, денег стоит… Вот они все свое профукают — и что? Придут ко мне: доченька, подай на травку и хлебушек?

Я бросила все дела и прилетела домой месяц назад, когда нарисовался Изя и начались суды по признанию его прав. Завещание должно было быть — оно было, я точно знаю. Дедуля, человек старой закалки, никому не доверял — все у него было в недвижимости, предметах искусства, в сейфах. Не в банке, так «в банке». Если завещание не хранилось в сейфе, не было у поверенного, значит, он его спрятал, а я знала все его тайники, где он прятал от бабушки (бабулечка моя любименькая!) сигары, коньяк и блокноты со всякими кодами и напоминалками. Вот в одной из записных книжек я и нашла пометку: «Завещание — Идиот 2 т. 152».

Я загуглила эту комбинацию и вышла на Достоевского. На Достоевского, которого мои родители успешно продали и денежки наверняка уже потратили. Мне пришлось нанять детектива, и мы отследили, куда направились книги. Направиться-то направились, но получены были только что.

Мне надо лишь посмотреть. И все. Если в книге лежит гербовый бланк завещания, он никому, кроме меня и Изи, не нужен.

Там такая хорошая, приятная русская семья — с ними наверняка можно договориться. Но мне приходится все делать тайно, через нанятого человека.

Попытка пробраться ночью в дом ничего не дала: книги, которые уже были вот, перед носом, исчезли. И куда их этот русский дел, непонятно. Я не могу сама прийти к этим людям — за мной следом явится Изя… и что произойдет потом, мне страшно представить. У них такой славный малыш. А собака-барабака какая милая. Я попросила детектива, и он сделал мне несколько фотографий.

Заведу себе такую же… потом.

10.

Дедушка-ослик полз на гору.

На спине складная коляска и пакет с пирогом, на левой руке — внук, под правым локтем — собака. Это всего двести, но каких метров! Горка градусов под шестьдесят. Думал, что Лила доберется своим ходом, но нет, она привыкла, что здесь ее несут, улеглась пузом на камни, растеклась лужицей, язык розовой тряпочкой вывалила, бровки домиком, взгляд несчастный, глаза слезятся. Я не повелся на эти манипуляции, ушел метров на пять, а она лежит так обреченно — прям трагическая актриса. На руках Ян бьется, тянется назад: «Бака! Бака!» Постоял, вздохнул, вернулся, подобрал. Теперь Ян наклоняется к Лиле, хватает ее за ухо, собака уворачивается…

Словно бурлак на Волге, клонюсь к земле, тащу свою дрыгучую поклажу. Черт меня дернул, но сегодня уже все на взводе — у Яна лезут сразу два зуба, он куксится, ноет, с рук не слазит. Пока Лара занимается ужином и стиркой, я решил, для разнообразия, внука прокатить по набережной. Все было просто отлично: толпа гуляющих, дети, собаки, уличные музыканты, лотки с шарами и сладостями. Ребенок, отвыкший от большого количества людей, глаза и рот раскрыл от удивления и так всю прогулку просидел. Только слюни успевай подтирать.

Потом меня заметила Джина, выбежала, давай зазывать на кофе с горячим пирогом, а Лила та сразу на ступеньки и к знакомому столику — готова, ждет свою водичку. Посмеялся и поднялся на террасу.

Джина поставила передо мной чашечку кофе и целый пирог в упаковке. Присела на корточки, дала воду Лиле, потом повернулась к Яну, сидящему в коляске, и сделала ему всякие «у-тю-тю». Прямо из-под стола она тихо, но внятно произнесла:

— Мы должны поговорить. Это касается безопасности твоей семьи. В десять у Винсента. Пирог отдашь жене — скажешь, угощение от него в честь дня ангела, и отпросишься в гости. Понял?

— Понял.

Язык общения определяет манеру и настроение речи. В русском варианте внутри меня заиграла бы мелодия из «Семнадцати мгновений весны». Английский, чувство которого развито просмотрами боевиков, выдал набор сценок наподобие «разборок в Бронксе». И вот это все: размахивание руками, наклон корпуса, скругленные плечи, мотня между колен, брызги и обороты, сочетающие близких родственников с физиологическими процессами… Но я просто проблеял: «Понял», проглотил кофе одним махом, собрал все свое в охапку, плюс пирог, и ушел, не заплатив. Должен был заплатить?

Лара как-то ничему не удивилась, махнула устало рукой: иди куда хочешь, мы будем уже спать. Ну и ладно. Ну и ладно. Поужинали, я доработал дедушкой до отбоя. Думал было взять с собой Лилу для моральной поддержки, но она первая забилась в свой уголок и моментально засопела. Ну и ладно.

Я вышел, было уже темно, но еще рано — до назначенного времени оставалось минут двадцать. Постоял на горе, посмотрел, как зажигаются звезды, послушал тоскливые песни сверчков об одиночестве. Несколько дней прогноз предрекал дожди и грозы, а небо было ясным, безоблачным, только море волновалось и бурлило меж камней. В голове проносились тревожные мысли — перебирал в уме последние сделки, клиентов, конкурентов, друзей, неприятелей… Никому не должен, никого не подставил. Что за…

Раньше у Винса я бывал только в мастерской — казалось, он и живет там. Но сейчас горело лишь одно окно в доме, я заглянул — кухня. Джина и Винсент сидят у стола, между ними бокалы с вином, курится дымок сигареты, забытой на блюдце.

Постучал, они вздрогнули. Винс вскочил и распахнул дверь: заходи, заходи, — проводил меня в кухню, а сам вышел.

— Где книги, Марко? — Джина начала наскоком, как только я сел.

Она женщина корпулентная, сдобная, веснушчатая, рыжая и всегда в очень ровном, умиротворенном настроении. Сегодня волновалась и явно была не в своей тарелке.

— Э-э-э-э… — «Я вроде обещал Винсенту Кинга, но твое-то какое дело, Джина? — подумал я. — Какие книги?»

— Достоевский. Ты недавно купил Достоевского.

— «Идиота»? Да, а что? Откуда информация?

Тут Джина немного успокоилась — я не отпираюсь, не юлю. Придвинула ко мне бокал с вином, отпила из своего, затушила сигарету, откинулась на спинку стула, посмотрела спокойно, вздохнула и начала:

— Я помогла одной девушке, Александре. У нее умер русский дед. Ее преследовал дядя, там какой-то спор о наследстве. Он напал на нее прямо в моем кафе. Я пригрозила полицией — он сбежал. Александра была так расстроена и напугана — ее всю трясло. Я не могла не предложить свою помощь, и буквально на следующий день она заявилась со всеми своими чемоданами. Теперь она живет в комнате над кухней. Она думает, что очень важный документ спрятан в книге, которую ты получил, точнее, во втором томе. Сейчас посмотрю… На странице сто пятьдесят второй. Это завещание, и дядя Александры хочет его уничтожить, тогда он получит все. Понимаешь?

— Понимаю. Но при чем здесь я и моя семья? Я отдам эту бумажку — не вопрос. Что вообще происходит?

— Александра думает, что дядя, если он узнает, где завещание, может повести себя слишком агрессивно в попытке устроить свои дела. Марко, я видела этого человека — он очень-очень силен и зол. Я боюсь за твою семью! Где ты спрятал книги?

— Почему вы думаете, что я их спрятал?! Они лежат, и все, просто лежат.

— Александра наняла детектива, и он пытался аккуратно и незаметно забрать документ. Книг нет в кабинете.

— Это тогда?! Через окно?! Да я бы отдал — нельзя по-человечески попросить?!

— Не сердись, Марко. Девочка не могла прийти к тебе прямо — за ней повсюду следует дядя. Лучше было сделать это незаметно.

— Так. Хорошо. Что мне сделать?

— Я дам тебе ее телефон, ты придешь домой, найдешь бумагу и просто позвонишь ей.

— Диктуй номер. — Я раздраженно вбил цифры. — Это все?

Джина выглядела расстроенной, но ведь она ни в чем передо мной не виновата. Я погладил ее по руке, пригубил вино, пожевал его, понюхал. Спросил:

— Хорошее?

Она раскрутила вино в своем бокале, тоже понюхала:

— Перспективное, года через два-три будет ясно.

Я кивнул и вышел в ночь.

11.

И вот книги передо мной.

Я не испытываю никакого интереса. Мне все равно. Мы — чужаки.

Меня слегка потряхивает от желания предъявить обвинения в незаконном проникновении в частные владения.

Холодным рассудком оцениваю состояние книг: да, как и было заявлено, корешок поврежден грызунами, уголки сбиты, страницы пожелтели, но главное, в нашем деле главное — никаких следов насекомых и плесени. Все же я работаю с книгами дома.

Перелистываю второй том в ожидании быстрого обнаружения вкладки. Ан нет, не так просто. Перебираю страницы и раскрываю нужный разворот. Вот оно. Но это не официальный бланк. Тонкий листок кальки, исписанной убористым, каллиграфическим почерком, аккуратно, я бы даже сказал — профессионально вклеен между страниц. Подкладываю белый лист для фона, всматриваюсь в текст — письмо-обращение дедушки к внучке.

Теперь можно звонить.

Я набираю, но мой звонок сбрасывают, и следом раздается видеовызов.

На экране хорошо подсвеченное, симпатичное лицо в обрамлении черных глянцевых волос. Я смотрю на свою искаженную камерой физиономию и в который раз поражаюсь тому, как некоторым удается хорошо выглядеть.

Девица представляется, здоровается, встряхивает гривой, и на лбу открывается некрасивый шрам. Сразу понимаю, что мы уже знакомы — это она скандалила, когда сломала магнолию, это она вырывалась из рук мужчины с браслетом. Воспоминания о мужчине вызывают очень сильное желание поскорее покончить с этой историей. Желательно сейчас.

Я говорю: хай! Я говорю: вот книги, здесь письмо, я готов это все отдать, мне ничего этого не надо, скажите, куда отнести, и до свидания.

Александра хлопает глазами:

— Какое письмо? Покажи!

Я держу разворот перед камерой, жду, слышу всхлипывания, подвывание, нецензурную лексику. Типа: что?! Что это за… Как он так мог?!

Мне становится интересно, я приглушаю микрофон и читаю под шорохи и причитания:

— «Дорогая моя девочка, я знал, что ты найдешь это послание. Не стоит думать, что твой дед не замечал, что кто-то потихоньку пьет его коньяк. Хотелось напоследок сыграть с тобой в „Одиннадцать записок“, но времени совсем не осталось. Никогда не верь, что старым не страшно умирать.

Итак, к делу. Я уверен, ты уже познакомилась с Изсаком и тебя это тревожит.

К большому моему сожалению, это плохой человек, хоть я очень виноват перед его матерью.

С целью защитить тебя и твое будущее я предпринял следующие действия.

Во-первых, завещание хранится у надежного человека и будет объявлено 14 августа, в день моего рождения, в вечернем ток-шоу. Туда будут приглашены все заинтересованные лица.

Во-вторых, и это очень трудно признавать, но то разочарование и то чувство вины, которые вызвал у меня мой сын, твой отец, вместе со своей женой, а также твоя неспособность занять достойное место в жизни, вынудили меня лишить тебя права распоряжения наследством. Не кричи, читай дальше.

Тебе останется дом, в котором ты выросла, и он будет содержаться за счет фонда вплоть до твоей смерти или смерти твоих детей, если они появятся. У тебя есть пожизненная медицинская страховка, которая распространится и на твоих детей. Создан образовательный фонд для твоих детей и внуков. Также тебе будет предложена работа на телевидении. Не отказывайся. Я видел твою актерскую дипломную работу — из тебя выйдет отличная ведущая.

Я верю в тебя, мой цветочек.

Все остальное тебе сообщат.

Твой любящий дедушка».

Вот это дед!

Вот это он прикололся, так прикололся…

— А что, — спрашиваю, — большое наследство-то?

Фью-ю-ю-ють…

Интересно, а куда остальное?

Александра рыдает.

— А что такое натворили твои родители?

Поток отборной брани вперемешку с детскими обидами, претензиями и настоящими, в общем-то, горестями брошенного ребенка…

— Послушай, детка, а тут еще вот подчеркнут абзац, может, это тоже важно? — Показываю ей текст, но она, оказывается, почти не читает на русском, и мне приходится перевести: «…теперь уже мне некогда злиться, но тогда, тогда, повторяю, я буквально грыз по ночам мою подушку и рвал одеяло от бешенства. О, как я мечтал тогда, как желал, как нарочно желал, чтобы меня, восемнадцатилетнего, едва одетого, едва прикрытого, выгнали вдруг на улицу и оставили совершенно одного, без квартиры, без работы, без куска хлеба, без родственников, без единого знакомого человека в огромнейшем городе, голодного, прибитого (тем лучше!), но здорового, и тут-то бы я показал…»

— Что это, что это означает? — спрашивает она.

И я говорю, как понимаю:

— Дед твой так налажал с воспитанием твоего отца, что очень сожалеет, что не выставил его из дома в восемнадцать лет на свои хлеба. И теперь, детка, дабы ты не стала такой же, видимо, идиоткой, он лишает тебя наследства.

Александра завывает с новой силой, и я продираюсь сквозь ее плач… но!

— Ты послушай! Ты будешь жить в шикарном доме со слугами, лечиться у лучших врачей, и твои потомки, вплоть до второго колена, смогут получить самое крутое образование…

— Потомки? — спросила она, всхлипывая.

— А еще тебя ждет работа на телевидении! Детка, да ты сорвала джекпот — ты будешь здорова, знаменита, выйдешь замуж по любви за того, кто полюбит тебя, а не твои деньги, и твои дети будут умными людьми! Давай собирайся домой, приводи себя в порядок — я буду смотреть тебя в телевизоре.

— А можно я заберу письмо?

— Конечно. Как?

— Выйдите, пожалуйста, вместе с ним на крышу минут через пять — десять, парень подойдет заберет.

— Извини, а как он окажется у меня на крыше?

— Так он снимает комнату у Пьетро.

— Пьетро? Еще и Пьетро! Вот всегда знал, что ему нельзя доверять!

— Нет! Пьетро вообще ни при чем. Мы просто ждали, когда появится книга, чтоб сразу забрать. Мы думали, там завещание, а срок уже почти совсем истек. Извините.

Скальпелем я тихонько вырезал листок, спустился вниз, взял бутылку вина, два бокала. Сел на крыше, разлил. Подошел парень, я протянул ему вино. Мы немного посидели рядом, помолчали. Он забрал письмо и ушел.

Я был в таком раздрае — мне было бы ни за что не уснуть, — и я остался сидеть один над спящим миром, в ожидании рассвета. Хаос мыслей, образов, событий, страхи, ожидания, мечты — все смешалось в одну кучу. И только приняв твердое решение привести книги в порядок и отправить их девице, я почувствовал успокоение и разглядел все краски новорожденного дня.

12.

В конце августа на пару недель прилетели дети — сын Слава и его жена Маша. Лила фонтанировала щенячьим восторгом — прыгала, носилась, как электровеник, наскакивала на всех и била по ногам лапами: я! я! я! Яничка, тот бочком, бочком обходил родителей сторонкой, косился недоверчиво — привыкал, вспоминал. Два месяца из жизни почти годовалого человека — это о-го-го сколько.

Маша расстроилась, поревновала, порефлексировала на тему чувств ребенка, растущего без родителей. Мы с Ларкой прямо… да много пережили эмоций, а в итоге словно осиротели — представили, как избавляемся от бремени ответственности, уходим в поздний декаданс и отрываемся по полной… Ну там, сидим с книжкой полночи, валяемся в постели до обеда, не ходим на море или сидим на пляже весь день (поздний декаданс — это вам не ранний, где ресторан, кальян, танцы до упаду и казино до рассвета)… И такая пустота навалилась — мрак!

Потом дети какое-то время пожили нашей жизнью, прониклись благостью тихого мирного счастья, да и рассудили здраво: ребенку тут хорошо — лучше, чем в закопченном городе, — он здоров, любим и в безопасности.

Мы воспряли: да, да, а еще вам никто не будет мешать работать, и вы можете взяться за дополнительные проекты и поскорее закрыть ипотеку!

Как же мне не нравятся все эти зависимости…

Так, к взаимному удовольствию сторон, мы решили, что Ян останется с нами до ноября, а там мы все вместе вернемся и продолжим участвовать в его воспитании в удобном для всех режиме.

И Лила тоже с нами. К расставанию с внуком я морально готов — это справедливое, естественное течение жизни. Но как отдать Лилу? Как от сердца оторвать!

И жизнь-мечта в домике у моря покатилась, полилась, побежала на мягких лапах: из рассвета в закат, из голубого в розовое, из синего в черное, из гастрономического фестиваля в исторический парад… Внук побежал, а мы полетели вслед за ним. Ларка помолодела, постройнела, улыбка с лица не сходит, я же просто «царь горы» — жизнь удалась и все мое со мной!

Взялся за «Идиота». Разложил пинцеты, ножнички, кисточки, расставил краски, клей, лак. В первую очередь, конечно, посмотрел место вклейки листа — какие повреждения нанес я сам, вырезая письмо. Ничего, все сделано аккуратно — профессионализм, как говорится, не пропьешь. И пошли картинки перед глазами: Джина на кухне у Винсента, Александра в слезах, рассвет с бутылкой вина… и шоу с оглашением наследства. И шоу!

Это «кино» я должен досмотреть до конца.

Долго пришлось рыскать по Интернету. Не сразу удалось правильно сформулировать вопрос для поиска — известны были только дата мероприятия да имя девушки. Но ищущий да обрящет.

Описываю мизансцену.

Зал в светлых тонах.

В центре ведущий, в наше время сказали бы — щеголеватый, а теперь употребляют другое слово.

Красные диваны по кругу.

На одном сидят Александра и, видимо, ее родители.

Александра выглядит вызывающе: активный макияж, ботфорты, мини, — но смотрится очень достойно: спинку держит, ножки, ручки. Хорошо. Черные гладкие волосы собраны в высокий хвост, и весь ее образ контрастирует с фигурой матери, у которой волосы распущены по спине и груди, они такие же черные, но с видимой сединой, пушатся над бесформенным платьем с мелким графическим узором. Мать периодически тянется к девушке, пытается прикоснуться — ловкость, с которой дочь уклоняется от материнской руки, восхищает. Отец сидит как сомнамбула, смотрит в одну точку, перебирает четки, блестит лысой, загорелой головой.

На других диванах еще какие-то люди, но я не сильно хочу вникать — собираю поверхностное впечатление.

Ведущий преимущественно обращается к родителям.

Отвечает мать: мы тут только поддержать дочь, поделиться с ней светом своей любви, так сказать. Бла-бла-бла. Александра строит на камеру милые рожицы и показывает пальцами сердечки — заигрывает с аудиторией.

Это все идет, идет, я на перемотке пропускаю, и тут в студию врывается новый персонаж — брутальный качок с золотым браслетом. Ага! Он сразу кидается на лучащегося папашу, хватает его за свободные одежды:

— Это ты! Украл отец! Шакал!

Его оттаскивают, усаживают, просят говорить на родном языке — переводчик все переведет. И начинается монотонный дубляж сверхэмоциональных восклицаний.

Александра оживилась, глазища горят. Мать держит отца за предплечье — вроде как удерживает, — а тот как-то скукожился и на героическую партию никак не тянет.

Изсак (очень, очень настаивает на правильном произношении), так зовут дядю, рассказывает душераздирающую историю отношений своей матери с наследодателем, о голодном, бедном детстве и вообще трудной судьбе. Обвиняет не признавшую его семью во всех пороках бесполезного существования.

Потом оглашают результаты ДНК-тестов.

И вот — тадам! — вынос завещания.

Деловитый человечек во фраке надел очки в легкой оправе, раскрыл папку и, чуть подавшись корпусом вперед, очень тихим, проникновенным голосом зачитал написанное.

Детским фондам.

Больничным фондам.

Церкви.

За мир во всем мире…

Изсаку конезавод в каких-то землях при условии прекращения дальнейших притязаний.

Очень долгое описание обустройства счастливой жизни Александры и ее потомства.

А потом — еще осталось на потом — пара миллиардов тому его потомку, который первым получит признание… тут очень длинный список премий… в какой-либо из областей науки или искусства.

Родители Александры встают и гордо выплывают из зала. Изсак брызжет всякими агрессивными словосочетаниями. Александра смеется и показывает знак победы — крупный план!

А что, у девочки вся жизнь впереди, в двадцать-то лет. Живи, достигай.

Меня эта история коснулась постольку-поскольку. Случайный прохожий. Ну, понервничал, да. Но зацепило не это.

Не перестаю думать, что я смог сделать для своего сына, каким был отцом, ради чего прожил свою интересную, успешную… Не прожил, не прожил — все еще предстоит. И успех — относительная штука. Хочется гордиться, хочется смотреть вперед… и чтоб там свет, простор, предвкушение… Хочется быть участником жизни близких людей, чтоб каждый день не зря был прожит.

Иди, Лила, сюда, иди. Дай потискаю тебя доброе, мягкое, пукающее создание.

Ты мне друг?

Ты мне друг.

Смотрю на книжные полки — сканирую обложки, перебираю в памяти свои сокровища. Продам-ка я их. Скоро сезон аукционных торгов. Закроем сыну ипотеку. Все хотелось один проектик замутить, да думал — лениво, устал, пора уже начать сибаритствовать…

А тут вторая молодость накатила. Сил, энергии, желания — вагон и тележка. Новая игра четко вырисовывается, и роли в ней, как ноты, выстроились и ждут первого прикосновения.

Вбегает Лариса:

— Макар! Городской совет по нашей петиции решение принял! Туристов не будет! Можешь перекрасить ворота!

Счастливая какая девушка у меня.

— Ларик, — говорю, — давай фонд на обучение внуков организуем.

Смотрит удивленно. И я думаю, дом нам надо побольше, для всех, с такой поляной, чтоб девочки бегали босиком по мягкой зеленой траве и белые платья хлопали на ветру, как крылья, мальчишки запускали змеев в высоком синем небе, а за спинами у них изумрудное, лазурное, бирюзовое, сапфировое, цвета топаза… море, море, море…

Жена плечиками задумчиво повела:

— А ворота-то когда покрасишь?

— Да покрашу, покрашу.

Ушла. Взглядом где-то далеко, глаза загорелись… Мечтай, моя милая, мечтай. Чего хочет женщина, того хочет Бог.