Вирус страха, или Классификация смерти

Элла Златогорская, 2021

Это уже третье произведение автора детективных романов из серии «Юная пенсионерка расследует дело».Пожилую женщину Надежду Земцову находят мёртвой. Смерть ненасильственная, но при этом у жертвы связаны ноги и руки. Злоумышленники забрали драгоценности, скрывшись с места преступления. Днями ранее находят убитой ещё одну пожилую даму, Клару Найдёнову – по словам очевидцев, бедную побирающуюся старуху, как оказалось, страдающую шизофренией, состоятельную, но одинокую и несчастную женщину. Убийцы расправились с ней, задушив её… Подозревают Романа, бывшего супруга Лиды – дочки Нади Земцовой. Сама Лида считает, что её однокурсник не способен совершить что-то подобное… Тогда кто?.. И кого выберут следующей жертвой?..Раскрыть преступления способны только лучшие из лучших – майор Александр Сергеевич и юная пенсионерка Элла Глебовна…

Глава 3

Мою бабушку звали Надеждой. Меня назвали в честь неё. Но она была Надеждой Белогорской — это её девичья фамилия, и она её не

меняла никогда, на то у неё были причины. Но расскажу я всё вам по порядку. Вы спрашивали, как у меня такие пироги получаются? Меня научила их готовить моя бабушка, а её в свою очередь научила Няня. Няня с большой буквы, потому что она моей бабушке заменила всех родных. Начну сначала. Произошла революция, в России переворот, сумятица. Семья моей бабушки жила в Москве. Отец её работал чиновником в Министерстве путей сообщения, был очень уважаемым человеком, прекрасно знал всю инфраструктуру железнодорожных путей сообщения, курировал финансирование новых путей. Тогда само министерство находилось в Санкт-Петербурге на набережной Фонтанки, а в Москве был департамент инспекции. Мама моей бабушки — из дворян, она была очень одарённым человеком: писала стихи, играла на фортепиано, знала языки, получила прекрасное воспитание и образование, чему и учила своих дочерей, у них были гувернантки и приходящие педагоги. У родителей бабушкиной мамы была усадьба в Нижегородской области, где на тот момент они и жили. Бабушка Надя помнит, как они ездили из Москвы к своим бабушке и дедушке, туда же приезжал её дядюшка со своей семьёй, как они играли и дурачились со своими двоюродными братьями и сёстрами. В саду у родных чего только ни росло — неимоверное количество ягод и фруктов. Взрослые женщины варили варенье и морсы, делали многочисленные заготовки. На время пребывания в усадьбе их освобождали от всех занятий. Это было самое лучшее время в жизни у бабушки. Она его часто вспоминала и рассказывала мне, вспоминала какие-то мелочи из той дачной жизни, шалости своих братьев и сестёр. Им разрешали играть с деревенской детворой и сажали за один стол, угощали тем же, что ели и барские дети. Бабушкин дед был очень прогрессивных взглядов, даже создал начальную школу для детей крестьян. Старики очень скучали по своим внукам. Одни жили в Москве, другие — в Киеве, а дед с бабушкой проводили круглый год в усадьбе. Эти счастливые дни своего детства бабушка Надя вспоминала с болью в сердце — самые яркие воспоминания о родных людях. И тут грянула революция. Для бабушки это был как гром среди ясного неба. Она была подростком и многого не осознавала.

Вдруг в один из октябрьских дней к ним в московскую квартиру вломились бравые революционеры и стали требовать отца. А надо сказать, квартира у них была громадная, что соответствовало рангу чиновника такого уровня, как бабушкин отец, и занимала весь второй этаж старинного дома на Остоженке. С ними в этой квартире жили и няня, и прислуга. Революционеры подняли такой ор, что разбудили весь дом. Младшая сестрёнка стала плакать, средняя подвывала, увидев вооружённых людей, только моя бабушка поняла, кто это. Бабушке на тот момент было уже 13 лет, она была большая барышня, как любил говорить её отец, и присутствовала при разговорах взрослых. У бабушкиной мамы не дрогнул ни один мускул на лице, она держалась стойко. Няня увела младших девочек. Какой-то комиссар в кожаном пальто приказал папе собираться.

— Вы нам нужны. Нам необходима ваша помощь в том, чтобы разобраться в хитросплетениях железнодорожных путей в Закавказье. Нам нужна нефть в Москве и Питере, а она застряла на запасных платформах в Баку. Как можно обойти белогвардейские войска, которые заняли основные железнодорожные станции? Говорят, что есть старые пути?

— Увольте, господа, но я не инженер-железнодорожник. Я только финансовый инспектор. Может быть, вам стоит найти главного инженера?

— Это мы и без вас знаем. Его уже ищут по всему Петрограду и не могут найти. Все специалисты вашего министерства удрали или спрятались. Собирайтесь. А там видно будет.

— Хорошо, — отец понял, что спорить с ними не имеет смысла ради безопасности своей семьи. — Я и не собирался прятаться или убегать.

Вдруг один из солдат обратился к дородной кухарке Зинаиде:

— А вы что здесь делаете? — указал он штыком на её дочь, пугливую девицу Полюшку.

Полюшка вздрогнула и запричитала.

— Мы работаем у них. Я кухарю, слежу за всем. А моя дочь, — Зинаида приобняла Полюшку, — убирается, помогает мне.

— А, прислуживаете буржуям! Вот рабское отродье! Пусть сами работают, — солдат с ненавистью глянул на мать.

— Они хорошие, нас не обижают, — заплакала Полюшка.

— Хватит на них работать, езжайте к себе. Откуда сами? — солдат устроил им допрос.

В просторном вестибюле квартиры остались бабуля со своей мамой, Зинаида с Полюшкой и солдат. Комиссар ушёл с отцом в кабинет. Видно, поэтому солдат разошёлся, хотел власть свою показать.

— Да мы из Подмосковья, из деревни Грязево, что на Истре, — бедная Зинаида покраснела вся. — Чего ты нас гонишь? Работаем и работаем. Нам здесь хорошо.

— К себе езжай, ясно? Эту квартиру советская власть отберёт у этих буржуев. Слишком большая для них. Завтра людей пошлём, им две комнаты оставим, и хватит. Ты поняла, старая? — солдат чуть не проткнул штыком толстый живот Зинаиды.

Мама бабушки стояла молча и держала её за руку. Вышел отец бабушки, одетый в свой мундир чиновника железных дорог, с какой-то папкой в руках, следом за ним комиссар. Отец подошёл к жене и дочери, поцеловал обеих и тихо сказал, и в его голосе была такая беспроглядная грусть:

— Милая, если меня не будет больше трёх дней, собирай детей и езжай к своим родителям. Бери самое необходимое, я вас там найду. Надо было нам раньше уехать отсюда. Не переживай, милая. Береги девочек и нашего будущего малыша.

Бабушка всё это слышала. Комиссар торопил отца.

— Что это вы прощаетесь? Завтра уже будете дома.

Но на следующий день отец не пришёл. Зато после обеда появилась живописная группа во главе с нашим дворником Никодимом.

— Вот они, — Никодим услужливо говорил какому-то мужику в тулупе. — Барыня, вас расселять пришли.

— Как это расселять? — возмутилась бабушкина мама. — Эта квартира подарена моему мужу министерством путей сообщения за его заслуги в деле служения Отечеству, и пока муж не придёт, я не пущу посторонних в свою квартиру.

— Товарищ барыня, помолчите, пока я вас отсюда совсем не выгнал, — и мужик в тулупе бесцеремонно оттолкнул мать. Она чуть пошатнулась, няня подхватила её. — Вам положены две комнаты, выбирайте, пока я добрый. А то десять комнат у них, буржуи недорезанные.

— Здесь есть и моя комната, и я буду здесь жить, — заговорила няня. — Я ведь не барыня, я обслуга.

Мать взглянула на няню недоумённым взглядом. Она всегда считала её членом семьи.

— И наша есть, — Зинаида стала повторять за няней. — Мы тоже обслуга, — а потом, чуть подумав, добавила: — Нам солдат советской власти дал разрешение вчера.

— Хорошо, — подумав, сказал человек в тулупе. — Значит, четыре комнаты заняты, остальные будем распределять — я ведь всё-таки управсовкомдом.

Все женщины этого дома удивлённо посмотрели на него — такой аббревиатуры они не знали. А бабушка была маленькая и прыснула от смеха.

— Хорошо, мы бы хотели забрать свои личные вещи из комнат, — сказала мама.

Они долго говорили с няней. Мама сразу поняла, почему няня так сказала: чтоб сохранить за ними три комнаты. Оставили за собой папин кабинет, родительскую комнату и большую детскую. Стали переносить вещи в эти три комнаты и в Зинаидину комнату тоже. Мать дала дворнику Никодиму деньги, чтоб он пошёл в скобяную лавку и купил новые замки в комнаты.

Зинаида вдруг всплеснула руками:

— Барыня, а припасы?! Эти ироды, оглоеды всё унесут! Чем детей кормить будем?

И Зинаида, и Полюшка, и няня, и бабушка маленькая стали таскать всю еду, что у них была, и из кладовой, и из кухни, и из столовой в детскую комнату. Полюшка тащила столовое серебро и фарфор, скатерти и салфетки и всё причитала:

— Где кушать-то будем? Все вместе, что ли?

Квартира мигом наполнилась непонятным народом. Даже в большом парадном зале кто-то улёгся на бархатных диванах прямо в сапогах. Это уже была не их квартира, это был человейник.

Так началась их общежитская жизнь в собственной квартире. Прошло три дня. Суматошных, страшных, в визгах и песнях посторонних людей. На кухне в уголке у Зинаиды висела икона и стояла лампадка. Кто-то сорвал икону и затоптал ногами. Когда Зинаида это увидела, то так стала орать, что на её истошный крик вышли все старые и новые жильцы квартиры. Зинаида в шесть утра готовила кашку для маленькой дочери хозяев и, увидев это кощунство, не смогла сдержать своего гнева.

— Это сатана сделал, не иначе. Сатана сам говорит, что насильно нельзя отучить людей верить в Бога, но можно погрузить их в мрак и тьму, и в суету сует.

Зинаида сидела на кухонном полу и причитала. Какая-то молодая парочка комсомольцев стояла над ней и смеялась. Полюшка и няня подняли кухарку с пола и отвели в комнату, мать дала ей успокоительных капель, так и пролежала Зинаи да целый день в кровати.

Самое трудное — уметь ждать и при этом соблюдать спокойствие. Мама ждала, занималась с дочерьми французским языком и музыкой, няня им читала умные книги и занималась грамматикой. На пятый день мама не выдержала и решила пойти в департамент. Конец октября, снег ещё не выпал, но было не по-осеннему холодно, свистел ветер, завывал в трубах, крутил на улицах прохожих в разные стороны. Как няня ни отговаривала маму, она всё-таки пошла. Её не пустили в здание солдаты-караульные, там находился какойто комитет новой власти. Она хотела найти того комиссара в кожаном пальто, но не знала его имени. Долго простояв на улице, мама замёрзла и вернулась домой. На следующий день с утра она отправилась домой к сослуживцам мужа, к тем, кого она знала и с кем они дружили семьям и. У одних были заколочены входные двери, у других оставалась прислуга, которая узнала барыню и по секрету сказала, что они все удрали в Европу, эти проклятые эксплуататоры. Старая прислуга жила в одной из комнат квартиры друзей, работать уже не могла, но так как она была одинокая, хозяева её содержали и оставили у себя. И мама совсем не ожидала, что этот старый человек будет так пренебрежительно говорить о своих благодетелях. Доброта — это сознательный выбор каждого, и в каждый момент, и в каждой ситуации она должна быть разной. Доброта — это то, что может услышать глухой и увидеть слепой. За доброту эта старая женщина ответила своим благодетелям плохо скрытой ненавистью.

Мама пришла домой ни с чем, она не знала, что делать, закрылась у отца в кабинете и прорыдала весь день. Бабушка уже была взрослой девочкой и понимала, что мать не нашла отца. И она тоже ткнулась лицом в подушку и заплакала. Отец был для неё всем, он понимал её сущность, как и всё на свете. Няня не знала, что делать с ними, но понимала, что они так долго не протянут — запасы еды заканчивались, денег не было, необходимо было уезжать в Нижегородскую губернию к родителям барыни. Но та упёрлась, ни в какую не хотела уезжать без мужа или хотя бы без каких-либо сведений о его судьбе. Тогда няня решила сама предпринять некоторые шаги. Она знала, что в их, теперь коммунальной, квартире живёт друг того самого солдата, который приходил с комиссаром и уводил отца. Поговорив с тем самым другом, она выяснила, где живёт солдат, и пошла к нему в надежде хоть что-то узнать об отце. Солдат вообще не владел информацией, но зато сказал фамилию комиссара и указал место, где он служит, даже не взял пачку галет и плитку бельгийского шоколада, которыми хотела его задобрить няня. Только пробубнил, что времена сейчас голодные и им самим пригодится. Няня была крайне удивлена таким поведением солдата. Люди ведут себя по-разному, порой неожиданно, и этот грубый солдафон показал свою лучшую сторону души. Может быть, Бог смилостивится над ним и простит ему грехи его неразумного поведения.

На следующий день мама отыскала комиссара. Он очень удивился, увидев её. На её вопрос о муже он долго смотрел на неё, после чего сказал, что его командировали на Закавказскую железную дорогу и он не скоро появится в Москве. Комиссар рекомендовал ей найти работу, чтоб не голодать, так как жалование её мужу никто платить не будет. Ког да мама вернулась домой, она уже приняла решение: надо ехать к родителям — вместе легче перенести это смутное время. Она была уверена, что и муж туда приедет. Мама и няня стали спешно собираться. С собой решили взять самое необходимое, рассудили, что драгоценности лучше спрятать на себе и девочках — это был единственный их капитал. Зинаида им наготовила много еды на дорогу. Мама передала кухарке ключи от комнат и попросила дождаться барина. Обе — и Зинаида, и Полюшка — горько плакали, когда прощались с девочками. Няня на них прикрикнула и сказала, что скоро приедут, долго это продолжаться не может. Мама надеялась только на начальника станции железной дороги: он хорошо знал папу, тот инспектировал его участок дороги и говорил, что он порядочный человек, и каждое лето, когда они ездили к родителям, им был предоставлен спецвагон. Только уповая на этого человека, они поехали на станцию. Там творилось что-то невероятное. Люди, солдаты, комиссары, нищие и бродяги пытались сесть в любой поезд, лишь бы уехать из Москвы. У мамы опустились руки. Но они всё равно пошли в здание вокзала искать начальника станции. Дети с няней остались у дверей кабинета ждать его, а мама металась по всей станции, пытаясь найти его, и нашла-таки. Он завёл всех к себе в кабинет, велел располагаться и ждать здесь, дал маме ключ, чтоб она закрылась изнутри и никого не пускала — боялся за них. Ушёл, пришёл, снова ушёл. Дети и поели, и поспали. Наконец он появился, махал руками, цокал языком, пыхтел как паровоз, всё сокрушался за отца. Потом объявил им, что ночью будет поезд, идущий до Томского округа, он их посадит в общий вагон, договорится с начальником поезда — тот его друг. В Нижнем они сойдут. Они должны сидеть тихо и не привлекать внимание пассажиров. Так он и сделал, и денег у мамы не взял. Мама потом долго вспоминала его добрым словом. Наконец они доехали до Нижнего Новгорода. Дети устали, капризничали, мама и няня утешали их, уговаривали потерпеть. Кое-как на перекладных они добрались до усадьбы маминых родителей.

Когда дети увидели дом своих родных, они стали усердно хлопать в ладоши и кричать от радости. Но, к их удивлению, им навстречу никто не вышел. Мама с няней так и остались стоять посреди двора в окружении детей и баулов. Они были потрясены зрелищем, которое увидели. Даже младшие дети замолчали от удивления. Прекрасный дом был разгромлен, разбит и разграблен. Мама не могла даже сделать шаг и подняться по когда-то величественной лестнице.

— Кто эти варвары? Что они сделали? Где родители? — всё это мама сказала вслух, обращаясь к няне.

Няня пошла к дому и уже стала подниматься, когда им навстречу из маленького домика, что стоял в саду, выбежали садовник и его жена, пожилые люди, которые всегда ухаживали за двором, и мама их помнила с детства.

— Барышня, барышня, — они до сих пор называли маму барышней, как юную девушку, — вы приехали? А ваши батюшка с матушкой не дождались, всё ждали-ждали и не дождались.

— Что это такое, Фёдор? — мать указала на дом. — Где родители? Пелагея, голубушка, что это ты плачешь?

— Ох, и горе у нас такое, барышня, нет ваших батюшки и матушки, — запричитала Пелагея.

— А где они? — до матери ещё толком ничего не доходило, а няня сразу всё поняла, всплеснула руками и заплакала, что-то бормоча себе под нос.

— Что ты там бормочешь? — цыкнула на неё мать. — Пелагея, ты можешь толком сказать, куда они уехали? К брату моему в Киев?

— Нет, барышня, — заговорил Фёдор, видя, как его жена растерялась, — они туточки, в усадьбе лежат.

— Заболели, что ли? Неужели этот грипп-испанка и сюда дошёл?

— Нет, барышня, не заболели, — неожиданно даже для самого себя сказал Фёдор. — В земле они лежат сырой, мы с женой их схоронили здесь.

Мама охнула, закрыла рукой рот, чтоб не закричать и не напугать детей. Пелагея взяла младших девочек за руку и повела за собой, за нею следом, медленно ступая, пошла няня. Бабушка же осталась со своей мамой, крепко держа её за руку. Фёдор рассказал страшную историю о том, что пришли большевики во все близлежащие деревни их уезда, стали устанавливать советскую власть, многие усадьбы были разгромлены, но их дом не трогали из-за деда — крестьяне за него вступились, так как он организовал учёбу их детям, вёл просветительскую работу, помогал с будущим образованием одарённым крестьянским ребятам. Он считал, что Россия будет сильна только своими умами, и всё время приводил в пример Михайло Ломоносова. И всё было бы хорошо, если бы вдруг не пришли «зелёные» (и такая партия была в то лихолетье). Эти зелёные — то ли анархисты, то ли либералы — себя по-разному именовали, но грабили, как настоящие бандиты. Горькая участь не миновала и их усадьбу. Дед принялся их главаря увещевать, и его просто застрелили. Когда, увидев это, тихая, интеллигентная бабушка бросилась на них с кулаками, её тоже застрелили. Потом стали грабить усадьбу, гонять прислугу, пожили несколько дней здесь, крушили всё подряд, выпили и съели всё, что можно было, и ускакали восвояси. Здесь же, в саду, и похоронили родителей мамы. Жизнь и смерть — это не то, чем мы можем управлять и манипулировать. Кому же там наверху понадобилось, чтобы так, по-зверски убили этих добрейших людей? Нам это неведомо и не нам это решать.

Они пожили несколько дней в усадьбе, и мама приняла решение ехать в Киев к своему брату. Добирались мучительно долго, но добрались. Уже на дворе стояли лютые морозы. Когда они подошли в дому брата, мамино сердце сжалось от плохого предчувствия. Во всех окнах было темно, дом стоял как укор всем тем, кто пустил чужие жизни под откос. Мама долго звонила в колокольчик, трясла ворота, дети били ногами… наконец послышались шаги. Спасибо тебе, Господи, кто-то есть живой в доме. Им навстречу шёл дворецкий брата, по-прежнему подтянутый, несмотря на возраст. Он сразу узнал сестру своего хозяина.

— Барыня, проходите, как я рад вас видеть. А ваш брат ждал родителей, предупредил меня на всякий случай. А тут вы. Он думал, что вы из Москвы уехали или в Германию, или во Францию. Был уверен, так как вам телеграфировал.

— Мы ничего не получили? А где брат, семья? Дети где?

— Уехали в Ниццу, успели на последний пароход из Одессы. Я тут остался на хозяйстве и родителей ваших ждал. Он им тоже телеграфировал, ждал их.

— Ой, горе у нас, милый, — и мать дала волю слезам.

Няня хозяйничала на кухне, ведь всё здесь знала — они часто бывали в гостях у брата хозяйки. Накормив детей и уложив спать, они уселись на семейный совет, допустив и бабушку — она уже большая, всё-таки 13 лет. Пригласили и дворецкого, так как он преданный их семье человек и знал обстановку в Киеве. Дворецкий сообщил, что никого из сослуживцев и близких друзей её брата в городе не осталось, некоторые из них приходили домой и спрашивали его. Остаётся одно: или здесь остаться до весны и дождаться, когда пойдут теплоходы из Одессы до Марселя, или ехать в Москву. Тут влезла в разговор взрослых бабушка, хоть она и была маленькая, но росла довольно умненькой.

— Мама, а помнишь, как мы в Ниццу, во Францию, ехали в гости года два назад? Мы встретились с дядей в Варшаве, они из Киева приехали на поезде, а мы из Москвы.

— Да, доченька, помню. Какая ж ты у меня умная. Надо нам ехать отсюда в Варшаву. А оттуда — через Германию во Францию к брату. Господи, как ты надоумил моего брата там дом купить? А мой муж всё не хотел. «Зачем нам нужна недвижимость за границей? — всё говорил. — Я из России ни ногой». И спорили с братом всё.

— Они ж друзья были великие, барыня, — дворецкий улыбался, вспоминая споры этих умнейших людей, совести России, тех, кто сделала страну великой.

— А ходят сейчас поезда? — практичная няня прервала воспоминания дворецкого.

— Я даже не знаю, — дворецкий задумался. — Надо на вокзал пойти узнать.

— Царство Польское ещё пока в составе Российской империи, хотя и австро-венгры там сидят, — рассуждала вслух няня, — но ходят слухи, что они сегодня-завтра покинут Россию. Не хотят, не любят нас, хоть мы им столько сделали хорошего.

— А вы откуда так информированы? — мама с удивлением глянула на няню.

— А я в нашей квартире газету читала, что эти молодые революционеры приносили. Зинаида решила в неё селёдку завернуть, а я не разрешила — думаю: ещё заругают за свою газету, — вырвала у неё из рук и прочла.

— Может, и враньё там — что они, эти революционеры, писать могут? — дворецкий с недоверием посмотрел на няню.

— Тогда давайте так: может, и на этот раз нам повезёт. Начальник вокзала остался прежним, так он и брата, и мужа знает и помнит, и нам поможет. Завтра с утра пойду всё разузнаю.

— Я с вами, одну не отпущу, — решительно сказал дворецкий и отправился готовить ванну для барыни (как ни странно, но вода была).

На том и порешили. С утра мама с дворецким пойдут на вокзал, а няня останется с детьми.

Ночь спали плохо: в Киеве, как и в Москве, всю ночь стреляли, бегали, кричали, шумели. Странная, непонятная революция.

Дети ещё спали, когда мать с дворецким потопали на вокзал. Им просто сказочно повезло. Начальник узнал мать, расспросил её о муже и брате, об обстановке в Москве, а самое главное — он обещал им помочь. Пассажирские поезда на Варшаву стали ходить крайне редко, но на днях должны пустить товарняк с солдатами — в Польше неспокойно, — и туда поедут бойцы новой Красной Армии наводить порядок. Будет два прицепных пассажирских вагона, в одном поедут новые красные командиры и комиссары, а в другом — пассажиры, и там он обещал сделать им места. Через два дня они уехали. Маме была важна географическая близость семьи. Это её психологическая поддержка, а из семьи у неё остался на этой земле только брат. Про мужа она уже всё понимала, но, боясь чего-то страшного, предпочитала не знать правду — так хоть где-то в глубине души теплилась надежда, что он жив и что комиссар не врал ей, хотя его стальной взгляд говорил о другом. В этих хлопотах и перипетиях судьбы она даже забыла, что беременна, она не чувствовала, как в ней растёт новая жизнь, и ребёнок сидел смирно у неё в животе, не мучил свою мать, как будто понимал, что маме сейчас не до него.

В Бресте стояли долго. Младшая сестрёнка капризничала, у неё начался жар. Мама хотела выйти и постараться найти фельдшера на станции или хотя бы в солдатских вагонах, чтоб осмотрели сестрёнку, но няня решила пойти сама, обещала обязательно вернуться с фельдшером. Её не было очень долго, сестрёнка всё плакала, мама как могла её утешала, очень боялась, что их могут высадить: решат, что у сестрёнки грипп-испанка, который тогда охватил всю Европу. Эпидемия была страшная, солдаты Первой мировой войны почувствовали это на себе. Об этом не афишировали, но Испания объявила об этом страшном гриппе, уничтожающем всё вокруг, первой, потому и грипп назвали «испанкой». У всех эпидемий были три волны, которые растягивались на годы, в России началась вторая волна, в Европе — третья. Мама боялась самого страшного. А няня всё не шла. Мама молилась, чтоб поезд поскорее поехал — до Варшавы совсем недалеко, а там она найдёт врача. Бог услышал мамины молитвы, и поезд вдруг резко тронулся с места, моя маленькая бабушка вскочила с места, накинула свою шубку и побежала в тамбур, спрыгнула с вагона и мчалась вдоль перрона, зовя свою любимую няню. Поезд набирал скорость, и она, моя маленькая бабушка Надя, только успела увидеть в грязном окне вагона мамино лицо со смертельным ужасом в глазах. Больше своих мать и сестёр она никогда не видела…

Когда няня появилась на перроне с каким-то мужчиной в белом халате, накинутом сверху на пальто, она чуть не лишилась рассудка — поезда не было. Фельдшер махнул рукой, развернулся и ушёл. Няня осталась стоять как изваяние: её семья уехала, а она осталась одна. Семья бабушки была для неё тоже семьёй, хоть они и не имели кровного родства. Но разве в любви имеет значение состав крови, главное — всеобъемлющая любовь няни к детям, большая и чистая, которую словами трудно передать, и никто ещё не смог это описать словами, только поступки людей могли доказать это. Когда няня увидела ребёнка, стоявшего на перроне и горько плачущего, она обомлела.

— Наденька, что ты здесь делаешь? Почему ты здесь?

— Я выбежала за вами, поезд тронулся и быстро поехал, — всё продолжала плакать девочка. — А они там, в поезде. Мы их потеряли.

— Не плачь, моя голубка, мы их догоним. Я уверенна, что мама нас будет ждать в Варшаве.

И они на перекладных поехали в Брест. В Бресте им сообщили, что поезд с солдатами развернули назад, что Польша отделилась от России и границы временно закрыты. Последними через границу пропустили бывших граждан России, которые решили эмигрировать, и в этом им помог «Союз русской эмиграции». Няня моталась по всей польско-российской границе в надежде, что, быть может, мама с детьми где-то спряталась и их ждёт, но увы. Потом один российский пограничник смилостивился и сказал, что женщина с двумя детьми, один из которых серьёзно болен, перешла границу, так как ей нужен врач, а он только на польской стороне, и им помогала одна благородная дама из эмигрантов. Няня немного успокоилась и слёзно просила пропустить их в Польшу, но никто их не слушал: граница закрыта, а документов у них не было — все вещи и документы остались у матери. Тогда няня зашла в какой-то деревянный туалет (бабушка её охраняла) и достала из своих необъятных одеяний кольцо с громадным рубином и бриллиантами из маминого шикарного гарнитура. Няня проявила кипучую деятельность, нашла старшего пограничника, дала ему взятку в виде этого кольца и попросила пропустить без документов. Этот пограничник — бывший крестьянин, а ныне солдат Красной Армии, пламенный революционер — зло глянул на няню, отвёл в сторону, няня взяла девочку за руку и пошла с ним. Плата за услугу позволяет сохранить чувство собственного достоинства.

Конец ознакомительного фрагмента.