Всё, что мы обрели

Элис Келлен, 2019

Три года назад Аксель разбил ей сердце. Три года назад Лея потеряла человека, который стал частью ее самой. Три года назад они расстались, думая, что никогда не встретятся вновь. Пока Лея отдает всю себя живописи и обретает спокойствие в отношениях с надежным и верным Лэндоном, Аксель впервые узнает, что значит потерять нечто настолько ценное: не близость на одну ночь, а связь, проросшую в самое сердце. Но жизнь вновь сталкивает их лицом к лицу, когда мечта Леи осуществляется: ее триптих «Любовь» участвует в выставке в Ред-Хилле. Теперь им предстоит вспомнить прошлое и решить: отпустить друг друга навсегда или все же рискнуть и довериться судьбе. Для кого эта книга Для тех, кому понравился роман «Всё, что мы потеряли» и кто хочет узнать, что будет с Акселем и Леей. Для поклонников чувственных, смелых и эмоциональных романов. Для читателей Моны Кастен, Эммы Скотт, Стеллы Так и Мерседес Рон. Для тех, кто любит драматические и трогательные истории, которые бьют прямо в сердце. На русском языке публикуется впервые.

Декабрь. (Лето. Австралия)

9. Лея

— Давай, позволь мне пойти с тобой. Хочу это увидеть.

Лэндон посмотрел на меня обожающим взглядом, но я отказалась. Я не могла позволить ему войти на чердак, в мой кабинет. Вернее, не хотела. Мысль о том, что он вторгнется в это пространство, пугала меня, потому что это место в некотором смысле принадлежало только мне, туда я входила с открытым сердцем, ничего не скрывая. И не было никого, кому бы я доверяла настолько, чтобы впустить его вот так, ни с того ни с сего, даже если бы это был мой брат.

— Это было бы странно, — настаивала я. — Ты не понимаешь…

— Тогда объясни мне еще раз, — улыбнулся он.

— Это просто… слишком личное.

— Более личное, чем делить с кем-то постель?

«Да, гораздо», — хотела сказать я, но прикусила язык.

— Дело не в этом, Лэндон. Это что-то очень мое.

— А я хочу быть частью всего твоего.

Я почувствовала небольшое давление в груди. Он, кажется, понял, что я немного ошеломлена, и сделал шаг назад, прежде чем мягко поцеловать меня.

— Ладно, извини, увидимся позже?

— Да, я позвоню тебе, как закончу.

Я шла к студии немного погруженная в себя, не обращая внимания на все вокруг. Поднялась по лестнице старого сдвоенного здания и, добравшись до чердака, ощутила умиротворение. Запах краски. Холсты, смотрящие на меня. Скрип деревянных половиц. Я надела халат и отворила маленькое окошко, то самое, что всегда застревало и в итоге было выбито.

Я снова посмотрела на залитый солнцем лоскут моря на холсте и подумала, что, возможно, картина не соответствует тому месту не из-за самого места, а из-за всего того, что оно значило для меня, из-за того участка пляжа, где я собирала себя по кусочкам, пока снова не сломалась. К счастью, когда это произошло, я разбилась иначе. Не на маленькие осколки, нет. Я просто разломилась на две части. Быстрый, чистый разрыв; это был Аксель.

Я взяла палитру и некоторое время смешивала краски, прежде чем снова взяться за кисть. Глубоко вздохнула, а потом просто рисовала, рисовала и рисовала, пока мой желудок не заурчал от голода. Тогда я решила спуститься на улицу за одним из куриных эмпанадас^[1], что готовили в кафе на углу. Вернувшись, села в маленькое кресло и принялась есть, разглядывая картину, краски, то, как свет падает на воду…

В последнее время я все чаще думала об Акселе.

Может быть, потому, что рисовала то, что было им со всех сторон. Море. Необъятное, загадочное в глубине, живописное и прозрачное у берега. Сила волн. И их трусость, когда они облизывают песок, а потом отступают…

А может, я запомнила его не только за это, но и за экспозицию. Потому что в какой-то момент моей жизни — лет до пятнадцати или в девятнадцать, — когда я в него влюбилась, я принимала как данность, что он всегда будет рядом, если я добьюсь того первого успеха. Что в тот день, когда на стене будет висеть моя фотография с табличкой, Аксель будет стоять рядом со мной, гордо улыбаться и говорить что-нибудь глупое, лишь бы успокоить мои нервы.

Но этому не суждено было случиться… И это больно. Больно не оттого, что мы пережили, не оттого, что больше не были парой, а оттого, что его не было больше рядом как человека, как друга. И не будет… Я отложила остатки пирога в сторону, когда комок в горле не позволил мне проглотить очередной кусок.

Встала, взяла в руки кисть, а сердце колотилось с напором и мощью. И вместо того, чтобы выбрать немного пастельного голубого, который использовала для неба, я потянулась за более темным оттенком.

Я взглянула на пушистые облака, которые изобразила.

Через несколько часов пейзаж накрыли грозовые тучи.

10. Аксель

Я увидел ее, когда, как обычно, вошел в свою спальню. Это была единственная картина, написанная мной за последние несколько лет. Та, которую я создал вместе с Леей, когда медленно трахал ее на этом холсте, наполняя ее кожу цветом, поцелуями и словами, теперь уже канувшими в забвение. Я рассматривал мазки, хаотично разбросанные пятна. Потом поднял глаза на антресоль и глубоко вздохнул. Я колебался. Как колебался много раз в другие дни. Выйдя из комнаты и взяв в руки доску для сёрфинга, я последовал привычным путем.

11. Аксель

Оливер сидел на ступеньках перед домом, когда я приехал вскоре после наступления темноты. Я поприветствовал его быстрым взмахом руки, и он зашел со мной в дом. Он открыл холодильник, как будто между нами никогда не пропадало доверие, и достал два пива.

Он выглядел довольным и воодушевленным.

— Давай выпьем! — сказал он.

— Ну давай, а какой повод?

— Не хотел тебе говорить, но потом подумал… — Он неловко потер затылок. — Подумал, что это будет справедливо. В этом месяце Лея выставляется в «Красном холме». Три работы всего. Но это большой шаг, ее рекомендовал преподаватель. И я подумал… ты заслуживаешь знать. Потому что, что бы там ни было, это благодаря тебе. — Он протянул руку и столкнул свое пиво с моим.

Но я не двинулся. Не мог это сделать. Не мог…

Я просто стоял и смотрел на него. Ненавидел его. И еще больше ненавидел себя. Я понял: мне было неприятно, что он сказал мне это и что это вызвало столько воспоминаний сразу. Но хуже всего было то, что меня бы еще больше разозлило, если бы он этого не сделал, если бы умолчал. Это не имело значения. Ни один из этих двух вариантов меня не устраивал, и мне было… очень трудно делать вид, что ничего не произошло и что все в порядке.

— Аксель… — Он настороженно посмотрел на меня.

— Когда? — прорычал я себе под нос.

— На следующей неделе.

— Ты будешь там?

— Работаю, не могу.

— Я приду, — это был не вопрос, не предложение. Это было твердое решение. Я собирался, я должен был пойти, должен был увидеть своими глазами.

Оливер поставил пиво на барную стойку.

— Ты не можешь так поступить. Ты хочешь испортить ей день? Я хотел сказать тебе лишь потому, что горжусь тобой, и потому, что, черт возьми, знаю, что ты помог ей, даже несмотря на все остальное… Я много думал об этом в последнее время… — Он замолчал, словно не зная, как продолжить.

— Мне все равно, что ты скажешь. Я пойду.

Его челюсть напряглась.

— Не просри все это снова.

Мое сердце билось сильно и быстро.

— Мне нужна сигарета.

Я вышел на террасу. Оливер последовал за мной. Я прикурил и сделал глубокую затяжку, пытаясь успокоиться, хотя знал, что мне это не удастся. Потому что это… не давало мне покоя. Вообразить это. Она в галерее, стоит рядом с чем-то своим…

— Почему?

Я не ожидал этого вопроса.

— Потому что мне это нужно… — Я пытался рассуждать как нормальный человек. — Потому что прошла целая жизнь, Оливер, и я не могу не присутствовать в такой момент. Потому что… — «Я все еще люблю ее», — я сглотнул эти слова. — Но ты прав. Я не буду портить ей вечер. Я не стану подходить к ней. Постараюсь, чтобы она меня не видела.

Оливер потер лицо руками и фыркнул.

— Боже, Аксель. Ненавижу это. Ситуацию. Все это.

Я прикусил язык, чтобы не сказать ему, что я думаю, потому что он все еще был частью моей жизни, даже если все стало иначе, холоднее, теснее.

Я потушил окурок. Мы смотрели друг на друга. Я видел в его глазах сомнения, неуверенность. И думаю, что он нашел решимость в моих, ведь в конце концов он отвел взгляд, а потом взял сигарету из пачки, которую держал в руках. И я знал, что, по крайней мере, эту битву я выиграл. Но я не осознавал, что это был один из первых случаев, когда я столкнулся с чем-то лицом к лицу.

12. Лея

Я сделала глоток второго за день травяного чая, но, похоже, особого эффекта это не произвело, потому что я все еще очень нервничала. До открытия выставки оставалось несколько часов, а я все думала о том, что может пойти не так: сокрушительная критика, равнодушные взгляды, спотыкание о собственные ноги и падение посреди галереи…

Зазвенел телефон. Это было сообщение от Блэр, которая подбадривала меня. Узнав, что она плохо себя чувствует в первые недели беременности, я запретила ей приезжать. И не только ей, но и Джастину и Эмили, которые предложили оставить близнецов у соседей, чтобы ненадолго уехать; я заверила их, что в этом нет необходимости. Я также пыталась успокоить Оливера, который попросил у своего босса еще один выходной, и тот, уже недавно предоставивший ему один на мой день рождения, в этот раз не уступил. Я снова подумала о своих родителях… Мне хотелось, чтобы они были рядом…

Глубоко вздохнув, я пошла в крошечную ванную причесаться. Я была одета уже в середине дня, а незадолго до того накрасилась. Я вернулась в спальню, размешала остатки липового чая и допила его одним глотком, как раз когда раздался стук в дверь.

Я обняла Лэндона так крепко, что испугалась, как бы не сделать ему больно.

— Я так нервничаю! — Я показала ему руку. — Смотри. Я дрожу.

Лэндон засмеялся, схватил меня за ладонь и заставил повернуться.

— Не преувеличивай. Ты прекрасно выглядишь. Все будет хорошо.

— Думаешь? Просто меня тошнит.

— Это блеф или ты хочешь, чтобы я придержал тебе волосы?

— Не знаю. Живот крутит.

Я успокоилась спустя некоторое время, когда Лэндон нарочно завел разговор, рассказывая мне о глупых вещах, которые постоянно делал его партнер по проекту, например приходил на работу в пижаме или засовывал карандаш себе в нос, потому что, по его словам, это заряжало его на креатив. К тому моменту, как до меня это дошло, я уже смеялась и настало время выходить. Я медленно встала и оглядела комнату в поисках своей сумки.

— Я уверена, что забыла что-то важное.

— Ты всегда так говоришь, но всегда оказывается, что нет.

— Но… — Я тревожно огляделась.

— Нам надо идти, Лея. Пойдем.

Я кивнула, все еще испытывая беспокойство, и последовала за ним, мы спустились по лестнице и вышли на улицу. Галерея была недалеко. Мы шли, взявшись за руки, молча, вместе. Я знала, что он будет рядом со мной в этот вечер. И друзья, которые придут позже, и Линда Мартин, моя преподавательница. Я немного успокоилась.

Помещение было небольшим, это не была одна из огромных галерей города, но мне она показалась лучшим местом в мире. У нее была двускатная крыша, зеленая вывеска с названием, а фасад выкрасили в гранатовый.

Галерею пока не открыли для посетителей, поэтому наши шаги по деревянному полу отдавались громким эхом, когда мы шли в первую комнату, откуда доносились голоса.

Линда уже была там. Она улыбнулась мне и представила меня директору галереи и другим людям, причастным к выставке, включая нескольких художников.

Я постаралась расслабиться и приняла напиток, который предложили мне и Лэндону. Следующие полчаса мы болтали друг с другом и бродили по еще пустым комнатам, рассматривая выставленные работы. Когда мы дошли до угла, где висели мои, я вздрогнула. Я потянулась к руке Лэндона и сжала его пальцы.

Мы с Линдой долго обсуждали, какие три картины выбрать. Это было нелегко, потому что в моей голове застряла одна идея, а ей было трудно осознать ее важность для меня. Когда я посмотрела на стену со своими картинами, я впервые почувствовала гордость за себя. Я ощутила, как дрожат мои колени.

Первая картина была выполнена исключительно в темных тонах. Глубокая ночь. Разбитое сердце. Злость. Непонимание. Страх.

Вторая была горько-сладкой: некоторые светлые мазки были полны решимости, а другие — более приглушенными, как будто поглощенными самим холстом. Ностальгия.

Третья была светом. Но светом настоящим, с его тенями. Надежда.

У них не было отдельных названий. Я назвала все три вместе «Любовь».

Краем глаза я посмотрела на Лэндона и подумала, поймет ли он их смысл. Однажды, когда мы были еще просто друзьями, я попросила его рассказать, что он видит на картине, которую я ему показала, но он не смог разобраться в запутанных линиях. Я не винила его, потому что понимала, что они не имеют того же смысла для человека, который видит это со стороны. Ведь он не мог чувствовать эти линии так же; может быть, по-другому, да, но не так же.

Начали прибывать посетители. Я чувствовал себя спокойнее, когда комнаты заполнялись и вокруг меня раздавались голоса. Мои друзья появились чуть позже, и Лэндон оставил меня наедине с профессором Мартин, чтобы мы поговорили, пока он проводил друзей в соседний зал.

— Два человека уже спрашивали о них.

— Правда? Кому может хотеться?..

— Иметь что-то из твоего? — перебила меня Линда. — Ты поймешь.

Я нервно потирала руки, когда к нам подошел помощник директора галереи и завязал разговор с моей преподавательницей. Я стояла между ними, не зная, что сказать или сделать. Я не решалась выйти в другую комнату, чтобы взглянуть на реакцию посетителей, рассматривающих мои картины; я боялась.

Я глубоко вздохнула, потому что худшее было позади.

И тут я почувствовала его. Не знаю как. Прямо кожей. Телом. Сердцем. Сколько требуется ударов сердца, чтобы узнать человека? В моем случае понадобилось шесть. В течение двух первых я была парализована, как в тот момент, когда кажется, будто мир внезапно затихает. Еще три удара я решалась повернуться, потому что сделать это было страшно. И один… только один, чтобы наткнуться на эти голубые глаза, которые будут преследовать меня всю оставшуюся жизнь.

А потом я не двигалась. Не могла это сделать.

Наши взгляды медленно сплелись.

И началось головокружение. Словно падение в пустоту.

13. Аксель

Я не собирался с ней пересекаться, но увидел ее сразу же, как только вошел в галерею. У меня перехватило дыхание, будто резко ударили в живот. Лея стояла спиной ко мне. Я вспомнил, как целовал ее в шею, прежде чем обнять, когда мы готовили ужин на кухне; или на террасе, когда я подходил к ней сзади. Я заметил, что ее светлые волосы убраны назад в тугой пучок, хотя некоторые мягкие пряди уже освободились от резинки и шпилек, которые удерживали их на месте.

И тут, словно почувствовав меня, она повернулась.

Она сделала это медленно, очень медленно. Я стоял неподвижно посреди зала. Мы встретились взглядами. Молча смотрели друг на друга, и я чувствовал, как все вокруг нас исчезло: голоса, люди, мир. Затем я сделал шаг вперед, почти не осознавая этого, как будто что-то тянуло меня к ней. И еще один. И еще. Пока не оказался перед ней. Лея не сводила с меня глаз: дерзкий, опасный, жесткий взгляд.

Я затаил дыхание. В горле стоял комок. Мне хотелось что-то сказать, черт, что угодно. Но что можно сказать женщине, которая дала тебе почувствовать все, пока ты не вырвал ее сердце? Я не мог найти слов. Мог только смотреть на нее, и смотреть на нее так, словно она собиралась исчезнуть с секунды на секунду и мне нужно было сохранить этот образ в голове как можно четче.

Я смотрел на изгиб ее шеи. На ее дрожащие руки. На ее рот. На этот рот.

Как раз в тот момент, когда я нашел в себе мужество постараться подать голос, женщина рядом с ней вдруг повернулась и крепко взяла Лею за руку.

— Пойдем, мне нужно познакомить тебя с некоторыми людьми.

Она бросила на меня последний пронизывающий взгляд, прежде чем удалиться в другой конец комнаты. Я был почти благодарен за вторжение, потому что… мне нужно было взять себя в руки.

«Дерьмо». Все пошло наперекосяк.

Я беспокойно переместился, посмотрев на некоторые картины, пытаясь успокоиться. Прошел в следующий зал. Здесь был потенциал, в некоторых работах больше, в других — меньше. Я сосредоточился на этом, на их анализе, чтобы не думать о ней, о том, что она всего в нескольких шагах от меня и что я не совсем уверен, что ей сказать.

Я застыл на месте, когда увидел их. Мне не нужно было подходить ближе, чтобы прочесть имя и понять, что они принадлежат Лее, потому что эти мазки я мог бы узнать где угодно. Не помню, как долго я стоял и смотрел на эти три картины, но, ощутив ее присутствие рядом с собой, я вздрогнул и резко вдохнул.

— «Любовь», — прошептал я название композиции, и мне показалось ироничным, что это было первое слово, которое я в итоге сказал ей после трех долгих лет отсутствия. — Боль. Тоска. Надежда.

Мы оба не отрываясь смотрели на полотна.

— Очень чутко, — прошептала она тихо, едва слышно.

Я испытал какое-то давление в солнечном сплетении и приложил руку к груди. Я заморгал. Я не мог вспомнить, чтобы когда-либо плакал в своей жизни. Помнил лишь, как эмоции порой накатывали, оказываясь на грани переизбытка, однако мне всегда удавалось их контролировать. Но тем вечером, перед этой «Любовью», которая когда-то была нашей, я заплакал. Одна слеза в тишине. И это было не от грусти, а совсем наоборот. Я сказал ей хриплым голосом:

— Я горжусь тобой, Лея.

14. Лея

Я закрыла глаза, когда его слова пронзили меня насквозь и, заполнив меня, остались внутри. Это «Я горжусь тобой», которое я ненавидела и любила почти одинаково. Мне пришлось собрать все оставшееся мужество, чтобы осмелиться посмотреть на него. Глаза Акселя были немного покрасневшими, и я… я не знала, что

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

Empanadas (исп.) — традиционное для испанской и латиноамериканской кухни наименование жареных пирожков с начинкой. Здесь и далее примечания переводчика.