Вспышка

Элис Бродвей, 2018

Мир Леоры Флинт раскололся надвое, когда она узнала правду о своём происхождении. Она оказывается перед страшным выбором: работать на людей, которые безжалостно манипулировали её чувствами, или навсегда стать изгоем? Чтобы спасти близких, Леора уходит в город пустых, жителей которого ещё недавно считала злейшими врагами… Это история о правде и лжи, о старых врагах и новых друзьях, о предательстве и прощении. У медали всегда две стороны. Вы почувствуете это своей кожей.

Глава седьмая

Галл ждёт меня на ступеньках Дома старейшин.

— Сегодня вечером, у костра, старейшины спросят у всех, что со мной делать. А пока, похоже, тебе от меня не избавиться.

Галл молчит, и я глуповато добавляю:

— Уж извини.

— Ничего, — пожимает плечами Галл. — Только будет скучно. Показать тебе город?

Я киваю.

Галл высокого роста, она ходит неторопливо, слегка сгорбившись и глядя в землю. Она похожа на бойца, который пытается избежать драки, однако всегда начеку.

Мы идём рядом, и, раз уж беседа не клеится, я разворачиваю письмо от Обеля.

Он, как всегда, немногословен.

Это Леора.

Она сама расскажет о себе. У неё перо Флинта.

Я ей верю.

Обель

Сколько тепла в его словах! «Я ей верю»… Это послание адресовано и пустым, и мне. Я сворачиваю письмо и прячу его в карман рубашки. Однако ощущение тепла скоро развеивается — ведь мне нельзя доверять. Я пришла в Фетерстоун, чтобы шпионить за пустыми, приблизить их гибель. Мел считает, что пустых достаточно вывести на верную дорогу… Я пытаюсь представить себе мать — женщину, которая дала мне жизнь, — и отца. Когда-то они были вместе. Возможно (и тут мне сложно сказать, чей это голос шепчет мне на ухо, мэра Лонгсайта или мой собственный), я смогу объединить наши города, исправить разрушенное много лет назад.

— А Обель давно ушёл из Фетерстоуна? — спрашиваю я Галл. — Он ведь твой брат, правда?

— Не помню. Я была совсем маленькой.

Снова воцаряется молчание, и я в раздражении кусаю губы.

Мы идём по улице, и в который раз город кажется мне знакомым. Как всё похоже на Сейнтстоун… только старше и меньше, требует ремонта и ухода. Как будто Сейнтстоун пообносился и обветшал. Признаюсь честно, ничего подобного я не ожидала. Я надеялась увидеть совершенно другой город, ничуть не похожий на тот, где я выросла. И ещё одна странность: здесь ничто не говорит о приближающейся войне. Жители Фетерстоуна — усталые, с серыми лицами — даже отдалённо не напоминают коварных похитителей и жестоких разбойников из моих детских кошмаров. Почему Лонгсайт их так боится? А эти всадники, отправившиеся утром в набег на Сейнтстоун? Смех да и только!

— Я и не думала, что вы держите домашних животных.

Я с улыбкой смотрю на собаку, которая трусит нам навстречу рядом с хозяйкой. Женщина прибавляет шагу и отводит глаза.

— Вы? Ты думаешь, мы какие-то не такие? Не люди? — останавливается Галл.

— Ну… я не то хотела сказать. — Сердце у меня падает, а щёки заливает румянцем. — Извини, пожалуйста.

Галл пожимает плечами:

— Мы такие же, как вы, только в Фетерстоуне обходятся без этих… глупостей.

Галл кивает на мои знаки, и я поплотнее запахиваю на груди шаль.

— Глупостей? — ошарашенно переспрашиваю я. — Для тебя мои знаки — глупости?

Теперь краснеет Галл, однако глаз не отводит и даже снимает капюшон.

— Хочешь честно?

— Да.

— Твои метки — грязь. Вы покрываете себя татуировками — идёте против природы.

Мне есть что ответить. Мои метки отражают мою сущность. Они чисты и священны. А вот Галл с её безмолвно вопящей пустой кожей совершенно, абсолютно, бесспорно не права. Вот только… пройди мы с моей пустой спутницей сквозь зеркало и окажись на главной площади Сейнтстоуна, там нас одарили бы похлеще, недовольными взглядами дело бы не ограничилось.

— Потому-то все на меня так смотрят, — только и отвечаю я на выпад Галл.

А не поговорить ли нам о другом?

— У тебя есть собака?

— Да, — радостно улыбается Галл. — Днём она всегда с Фенном. Такая славная…

— Как её зовут?

— Лаго. Ты скоро с ней познакомишься.

— А где сейчас Фенн?

— Работает. Его часто посылают в поле. Правда, там мало что растёт.

— Выходит, урожай вы продаёте? — киваю я на небольшой рынок неподалёку.

У длинного прилавка с фруктами и овощами толпятся покупатели.

— Мы ничего не продаём — мы делимся тем, что есть, со всеми. Если бы не наши охотники, мы бы не выжили.

— Всадники, которых мы видели утром?

— Да. — Галл смотрит мне в глаза. — Они добывают для нас еду, одежду, лекарства.

— Ты хочешь сказать: крадут? — едва скрывая раздражение, уточняю я.

В Сейнтстоуне, Мортоне и Ривертоне жители упорно трудятся, а пустые приходят и берут, что плохо лежит?

— Тебя послушать, так мы в Фетерстоуне все лентяи… У нас просто нет выбора.

Я скептически поднимаю брови — Галл произнесла вслух то, что вертится у меня на языке. Однако… Женщина за прилавком с овощами такая худая и измождённая, да и остальные… у всех впалые щёки и голодный взгляд.

— Если бы отмеченные не забрали у нас землю, мы жили бы иначе, — хрипло защищается Галл. — Нас изгнали, вынудили переселиться на бесплодные земли. В неурожайный год мы все голодаем. Если бы не наши охотники и не добрые люди в ваших городах — мы зовём их во́ронами — мы бы не выжили.

Так вот как пустые называют своих друзей в наших городах… Отважные или просто безрассудные помощники пустых… Среди них были и папа, и Обель, и Оскар, и Коннор. Мою улыбку при воспоминании о добрых друзьях Галл принимает за насмешку.

— Ты думаешь, нам нравится такая жизнь? — возмущённо спрашивает она.

Что тут ответишь… В школе мы учили совсем другую историю. Как же договор о переселении? Разве пустые не ушли из Сейнтстоуна по доброй воле, чтобы жить отдельно? Задать эти вопросы я не успеваю. С весёлым смехом Галл наклоняется к подбежавшей тёмно-коричневой собаке и треплет её за ухом. Наверное, это Лаго. Неподалёку Фенн отделяется от небольшой группки парней и медленно, нехотя бредёт в нашу сторону. Я протягиваю к Лаго руки, желая познакомиться, и лицо Фенна мгновенно каменеет от сдерживаемого гнева.

Я смотрю ему прямо в глаза — меня не испугаешь, я не отвернусь и не заплачу. Что ж, даже хорошо, что брат Галл не прячет свои мысли за хитросплетениями вежливости. Не придётся терять времени на разгадывание тайн. Мысли и чувства Фенна написаны у него на лице. Я читаю их почти так же легко, как читала бы знаки и рисунки на коже жителей Сейнтстоуна.

— Оставь в покое собаку, — впившись в меня взглядом, требует он.

Я молча убираю руку.

— Отец зовёт обедать, — сообщает Фенн. — Галл, ты идёшь?

Вот такими, как Фенн, я и представляла себе пустых: холодными, злыми, надменными. Галл совсем другая — спокойная, добрая. Она смотрит на меня и неуверенно улыбается, как будто пытаясь успокоить.

— Мы скоро придём. Ты нас не жди.

— И не собирался, — фыркает Фенн и уходит, свистом подзывая Лаго.

Он чем-то неуловимо напоминает Джастуса. Фенн ненавидит меня так сильно, что не может даже смотреть в мою сторону. И он прав. Разве мне сто́ит верить?

Обед очень похож на завтрак. В мисках жидкая похлёбка, к которой каждому полагается половина сероватой лепёшки. Однако на кухне тепло, и еда на удивление сытная. За одним столом с Галл, Фенном, Соломоном и Танией мне не по себе. Не знаю, как они обычно обедают, но сегодня все напряжены, едва сдерживаются. Фенн скребёт ложкой по дну и крошит лепёшку. Наконец Соломон, откашлявшись, поднимает на меня глаза:

— Почему он поручился за тебя?

— Кто?

Я даже опускаю ложку, чтобы понять вопрос.

— Обель. Почему он поручился за тебя?

Фенн и Галл не скрывают удивления, и Соломон терпеливо поясняет:

— У Леоры было с собой рекомендательное письмо. От Обеля.

Галл удивлённо взвизгивает, а Фенн роняет лепёшку на стол.

— Он… был моим наставником, — неуверенно поясняю я. Что они знают об Обеле и его жизни в Сейнтстоуне? — Он помогал мне, учил меня.

— Чему?

Галл ждёт моего ответа, широко раскрыв глаза, Фенн — презрительно сжав губы, Тания застыла в недоумении, а Соломон смотрит на меня с непроницаемым, но не враждебным видом.

— Понимаете, я — чернильщица. Ну или была ею.

— Обель стал чернильщиком? — недоверчиво переспрашивает Соломон.

Похоже, они ничего не знают о жизни старшего сына.

— Да, он очень знаменит.

Фенн со скрипом отодвигает стул и встаёт. Он грустно и разочарованно смотрит в сторону:

— Мне пора работать.

Щёлкнув пальцами, он подзывает Лаго. Собака срывается с тёплого местечка у плиты и бежит следом, тихо цокая коготками по деревянному полу. Соломон что-то говорит вслед сыну, но в его голосе не слышно настойчивости. Тания молча выливает остатки похлёбки в кастрюлю, собирает пустые миски и относит их в раковину. Галл поворачивается ко мне.

— Пойдём со мной, Леора, — тихо приглашает она.

У себя в комнате Галл садится за письменный стол, а мне достаётся место на кровати. Совсем недавно точно так же мы с Верити готовились к экзаменам у неё дома. Я тогда ещё расплакалась, рассказывая о наказании на площади, о том, как отцу Оскара наносили знак во́рона. Кажется, это было не со мной.

Галл снимает с пояса кожаный мешочек и переворачивает его над столом. Белые камушки рассыпаются во все стороны, и Галл аккуратно раскладывает их рядами и кучками. Я искоса наблюдаю, не решаясь задать прямой вопрос. Да, шпион из меня никудышный!

Я достаю из сумки альбом и осторожно раскрываю его на коленях. Описать бы всё словами… Однако рисунки получаются у меня гораздо лучше, чем рассказы. Мои наброски — почти поэзия. Стоит мне замечтаться, отпустить мысли на волю, и перед глазами встаёт лицо Оскара. Его-то я и нарисую. Умные глаза за очками сияют, волнистые волосы взъерошены, рисунки чернильщика подчёркивают гладкость смуглой кожи. Я рисую его сильные и нежные руки, не прикрытые рукавами запястья. Уголок губ Оскара чуть-чуть приподнят, словно всегда готовый к улыбке.

Усилием воли я заставляю себя отвлечься и рисую другое лицо: с нахмуренными бровями и решительно сжатым ртом. Таким я его помню. Таким он был до последней встречи с Минноу. Обель. Я рисую его за работой — чернильщик творит.

Следующим на белой бумаге появляется темнокожий, очень красивый мужчина с обнажённым торсом. Он смотрит серьёзно, как будто беспокоится за меня. Когда-то мне казалось, что он — сама доброта, а его глаза светились сочувствием. Лонгсайт.

А потом появляется рассказчица. Карандаш будто рисует сам, не спрашивая моего согласия. Мне не передать ярко-рыжего оттенка кудрей Мел, но показать, как они тяжёлыми волнами струятся по её спине, в моих силах. Серые и чёрные линии карандаша никогда не расскажут, как прекрасна Мел в переливающихся золотом юбке и нагруднике, как восхитительны истории, записанные на её коже. Почему… почему я до сих пор думаю о Мел?! Рассказчица мечтает соединить разорванные нити. Она надеется, что пустые забудут свои истории и примут наши легенды. Вернутся к истине. Пустые надежды. Здесь, в Фетерстоуне, я понимаю это особенно отчётливо. Достичь цели ей поможет только чудо. Или страшное кровопролитие.

Карандаш скользит по бумаге и выдаёт мои тайные мысли прежде, чем я успеваю их додумать, превратить в законченные образы. Он трепещет, будто пламя свечи или крылья мотылька, шелестит едва слышным шёпотом. Что, если истина не только на нашей стороне? Что, если легенды Фетерстоуна имеют право на жизнь?

Ложь, ересь! Хуже… даже думать так — кощунство.