Валентайн

Элизабет Уэтмор, 2020

Какова судьба женщин в мире, который принадлежит мужчинам? И насколько тяжело поднять голову и начать наконец бороться за справедливость? Об этом роман Элизабет Уэтмор «Валентайн» – роман невероятной силы, мощный и праведно яростный. Америка, 70-е годы. Нефтяной бум проносится по Техасу, подобно торнадо, обещая мужчинам невиданные доселе богатства. Женщинам он сулит лишь отупевших от нежданной прибыли и беспробудного пьянства мужчин. Утром после Дня святого Валентина четырнадцатилетняя Глория Рамирес появляется на пороге фермы Мэри Роз – избитая, напуганная, умоляющая о помощи. Весть о том, что ее изнасиловал белый нефтяник быстро разносится по маленькому городку, но мало кто верит словам Глори. «Захватывающий дебют… "Валентайн" – это история о том, как женщины – особенно женщины без образования и денег – выживают в мире мужской жестокости. Это история их жизни в захолустном нефтяном городке в середине 1970-х, которую Уэтмор, кажется, знает настолько глубоко, что становится больно… Тщательно продуманный и эмоционально захватывающий роман». – Washington Post «Памятник своего рода милосердию и истинной твердости духа». – Entertainment Weekly «Яростный и сложный, "Валентайн" – это роман моральной актуальности и захватывающей дух прозы. Это само определение потрясающего дебюта». – Энн Патчетт «Мне не верится, что Элизабет Уэтмор начинающая писательница. Как у нее получилось ворваться на сцену с такой мощью и мастерством? "Валентайн" блестящий, острый, напряженный и разрушительный. Уэтмор вырвала жестокий, грандиозный Западный Техас из рук мужчин и передала слово девочкам и женщинам, тем, кто всегда страдал, выживал и все равно оставлял свой след в этом враждебном мире. Эти невероятно живые и незабываемые женские персонажи навсегда останутся со мной». – Элизабет Гилберт «Уэтмор вырвала жестокий, грандиозный антураж Техаса из рук мужчин и передала слово девочкам и женщинам, тем, кто всегда страдал, но выживал и все равно оставлял свой след в этом враждебном мире. Эти невероятно живые и незабываемые женские персонажи навсегда останутся со мной». – Элизабет Гилберт

Дебра Энн

В другую субботу, в другом году она могла бы и не увидеть его. Могла бы с кем-нибудь играть баскетбольным мячом в парке луговых собачек, или болтаться по спортивному полю начальной школы имени Сэма Хьюстона, или ехать на велосипеде к бизоньей луже, искать трилобитов и наконечники стрел в сухом водоеме. Когда в нем была вода, Дебра Энн с мамой ездили туда смотреть, как спасаются люди. Хоть какое-то развлечение, всегда говорила Джинни, расстилая махровое полотенце на капоте машины, и Дебра Энн взбиралась на него, стараясь не коснуться раскаленного металла голыми ногами. Они прислонялись спиной к ветровому стеклу и передавали друг дружке пакет с чипсами; святые стояли на берегу, пели: «омылся ли кровью агнца», а грешники брели босиком по илистому дну, и только вера берегла их от водяных щитомордников и осколков стекла. Если проповедник призывно махал им рукой, Джинни мотала головой и махала в ответ. Сейчас у тебя всё хорошо, говорила она Дебре Энн, но если однажды покажется, что тебе непременно надо спастись, — спасайся в церкви. По крайней мере, обойдешься без столбняка. Соскучившись, Джинни собирала вещи, и они ехали в город есть гамбургер. Куда теперь? спрашивала она дочку. Хочешь, поедем посмотреть могилы в Пенуэлле? Хочешь в Монаханс, гулять по песчаным холмам? Или поедем на аукцион скота в Эндрюсе и сделаем вид, что торгуем бычка?

Но этой весной Джинни нет, и все толкуют о девушке, которую увезли и обидели. Её изнасиловали — взрослые думают, что Д.Э. не понимает, но она не маленькая — и теперь родители на Ларкспер-Лейн, в том числе её папа, постановили, что детям нельзя выходить из квартала без надзора взрослых или, по крайней мере, не предупредив, куда идут. Это оскорбительно. За ней с восьми лет не надзирали, и почти всю весну она нарушала правила — даже после того, как папа сел за стол на кухне и нарисовал ей карту.

Северная граница разрешенного гуляния — Кастер-авеню, южная отмечена пустым домом на повороте. Западная граница — переулок за домами Шепарда и Дебры Энн, там стоит миссис Шепард и хмуро глядит на грузовики, подъезжающие к «Клубу заек» и отъезжающие от него. Это сисечный бар, Д.Э. знает. В другом конце квартала, где живут Кейси Наналли и Лорали Ледбеттер, миссис Ледбеттер пристально следит за всем и за каждым. Ей ничего не стоит ухватить ребенка на велосипеде за руль и устроить допрос. Ты куда едешь? Ты что делаешь? Когда ты последний раз мылась? Остальные девочки на два года младше Дебры Энн, еще не смеют правила нарушать — так она думает — или просто матерей боятся.

Человека этого она находит так же, как находит свои сокровища. Она смотрит. Она ездит взад-вперед по переулку за домом миссис Шепард, виляя между пивных банок, гвоздей и зубастых битых бутылок. Отворачивает от камней, таких больших, что перелетишь через руль головой в стальной контейнер для мусора или в шлакоблочный забор. Острым глазом выискивает на дороге монету, неразорвавшуюся петарду, панцирь саранчи, резко сворачивает при виде змейки — вдруг это молоденький гремучник. Десятками ловит рогатых ящериц, держит на ладони и гладит пальцем твердый гребешок между глаз. Когда они засыпают, опускает их в стеклянную банку, которую возит в корзинке на руле.

В переулке за домом миссис Шепард она почти останавливает велосипед и, балансируя, смотрит на поле. Всё, что там — запретная зона: сухой паводковый канал, забор из колючей проволоки, грунтовая площадка, дом на повороте, пустующий с тех пор, как мальчика Уоллесов убило током от приемника, упавшего к нему в ванну, и, наконец, то место, где канал сужается и уходит в две стальные трубы, такие широкие, что Дебра Энн может встать там во весь рост. За этой запретной территорией — стрип-бар, открывающийся ежедневно в половине пятого. За всю жизнь её отшлепали всего несколько раз и не очень сильно, но в марте, когда миссис Ледбеттер позвонила папе и донесла, что его дочь катается на велосипеде перед этим зданием и заглядывает в дверь, когда там входит или выходит мужчина, он побелел и шлепнул её так, что зад жгло до самого вечера.

Д.Э. едет вдоль паводкового канала, в нескольких шагах от поворота перед пустым домом соскакивает с велосипеда, влезает на металлический ящик из-под молочных бутылок, заглядывает через шлакоблочный забор, а потом садится на него. Через несколько секунд спрыгивает на задний двор и, ушибшись коленом о твердую землю, охает, а потом вскрикивает. В последнее мгновение она успевает откатиться от кучки щебня — иначе пришлось бы с плачем бежать на веранду к миссис Шепард, и старуха пришла бы на выручку с пинцетом и спиртом.

Посреди двора три молодых вяза, к задней стене дома прислонены выгоревшие почти добела доски. Перед раздвижной стеклянной дверью лежат три перекати-поля, словно долго стучались в неё и в конце концов сдались. В верхнем углу двери наклейка: «Собаки не бойтесь. Дом охраняют Смит и Вессон». В прошлом июле, когда девочки бродили свободно, она, Кейси и Лорали пробрались на этот двор и запустили целую коробку петард М-80, которую нашли под трибунами в школе.

Все дома на Лакспер-Лейн более или менее одинаковы, и в этом, как у Дебры Энн, два окошка спальни выходят на задний двор. На них ни занавесок, ни жалюзи; пустые, смотрят на траву, бесстыдно и печально, как темные глазки мистера Бонэма, который живет в соседнем квартале, весь день сидит на веранде и грозит всякому, кто хотя бы одним колесом заедет на паршивую лужайку. Из-за солнца заглянуть в черное нутро дома невозможно, но легко вообразить, что убитый током мальчик смотрит с той стороны стекла и волосы у него до сих пор стоят дыбом. Прямо дрожь берет, сказала Лорали, когда они были здесь прошлый раз.

Дебре Энн хочется есть и пописать, но ей надо получше рассмотреть пустое поле между переулком и каналом. Да и картонная гадалка, которую она возит в корзинке, согласна. Не сомневайся! Когда Д.Э. спрашивает еще раз для надежности, вставив указательные и большие пальцы в четыре прорези, и считает до трех, гадалка подтверждает: Да! Иногда она задает ей вопросы, зная ответ — убедиться, что всё без балды.

Я выше буровой вышки? Нет.

Победит Форд на выборах? Вряд ли.

Папа когда-нибудь закажет в «Баскин-Роббинсе» не клубничное мороженое, а какое-нибудь другое? Нет.

С этого конца переулка ей виден угол клуба джентльменов за каналом. Сейчас стриптиз почти пустует — на стоянке всего несколько пикапов и автолебедок. У безбортового грузовика двое мужчин, один высокий, другой очень маленький. Высокий поставил ногу на бампер, они разговаривают, передавая друг другу бутылку. Бутылка опорожнена, высокий уходит в клуб, а маленький бросает бутылку в стальной контейнер. Оглянувшись кругом, он перемахивает через изгородь, рысью бежит вдоль бетонного борта канала и скрывается в широкой водоотводной трубе.

Д.Э. перетаскивает большой картонный ящик из-под холодильника на середину поля и канцелярским ножом, который нашла в гараже миссис Шепард, проделывает в ящике окошко по размеру глаз. Влезает в ящик и ждет. Через несколько минут человек высовывается из трубы. Смотрит налево, направо, снова налево — как суслик, высунулся из норы, глядит, нет ли поблизости змеи, — и вылезает из трубы головой вперед, словно на свет родился. Когда он встает и потягивается, Д.Э. зажимает рот ладонью, чтобы не рассмеяться. Никогда не видела она такого маленького мужчины. Он низенький и тощий, печальный, как пугало, запястья — как куриные косточки, и весит, наверное, не больше ста фунтов вместе с ботинками. Если бы не щетина на подбородке — совсем мальчик.

В конце канала он пригибается, смотрит вдоль русла в одну сторону и в другую и взбегает по крутому склону. Поднявшись, он быстро идет вдоль изгороди к тому месту, где колючая проволока легла на землю. Дебра Энн знает это место. Она перепрыгивает там проволоку, чтобы срезать путь к передвижной библиотеке или к «7-Eleven».

У контейнера за клубом он останавливается, чтобы пописать. Потом, застегнув штаны, стучится в заднюю дверь клуба, и ему открывают. Дебра Энн вылезает из ящика, стряхивает пыль с футболки, потом, размахнувшись, бросает камень. Он долетает до середины поля и падает с мягким стуком, подняв пыль. Она не может понять, почему человек живет тут — или с ним что-то не так. Её папа говорит, надо быть наполовину глупым, наполовину сумасшедшим или наполовину мертвым, чтобы не найти сейчас работу в Одессе. Нанимают всех подряд. Может, он — и то, и другое, и третье, глупый, сумасшедший, больной — но, все равно какой, для неё он не опасен. Ей это душа говорит, она утверждена в этом, так же, как знает, что ничего плохого не может с ней случиться, если не наступать на трещины в тротуаре, и есть только растения, и не разговаривать с незнакомыми мужчинами. Уверенность её поколебалась весной с отъездом Джинни, и для неё утешение — наблюдать за этим человеком и знать, что он её не обидит.

Она плюет на землю и подбирает другой камень. Этот долетает до мескитовых деревьев, где земля спускается к каналу. До конца лета перекину канал, говорит она вслух.

* * *

Всю неделю она бегает после школы наблюдать за ним. Первые три дня собирает информацию: когда он выходит? Всегда в одно время? Всегда идет в сисечный бар? Потом ждет случая разглядеть всё поближе.

Почти пять часов, и солнце бьет по макушке как кулак. Во рту и в горле пересохло до боли. Жар давит на грудь, стесняет дыхание, пропотевшая футболка высохла час назад, пот больше не охлаждает её — его не осталось. Она вытаскивает гадатель из кармана шорт, он сухой и ломкий в пальцах. Посмотреть его стоянку? Да. Посмотреть его стоянку? Не сомневайся!

Дренажная труба широкая — можно войти, чуть-чуть наклоняясь. Она видит мусорный мешок с грязным бельем и свесившимися носками. Рядом с мешком аккуратная стопка штанов и рубашек. Рядом с проволочным молочным ящиком пара ботинок; ящик перевернут, служит столиком; на нем керамическая чашка, бритва и два желтых конверта. На одном черным маркером надпись: «Рядовой первого класса Белден. Уволен». На другом: «Медицина».

Шагах в пяти он построил стенку, чтобы отгородиться от остальной трубы, которая выносит воду из города в поле во время ливней. Последнее время это означает — никогда. Последний раз, когда канал заливало, у Д.Э. на велосипеде были еще боковые колесики сзади. Приглядевшись, она узнает старый картонный ящик с прошлого лета — девочки бросили его, когда его помяла пыльная буря. На одном боку еще видна прыгающими буквами надпись Лорали «Укрытие» с большим улыбающимся лицом и двумя сердцами, пронзенными стрелами.

У картонной стенки — рюкзак и свернутый спальный мешок. Дебра Энн подходит к столу и осторожно проводит пальцем по трещине в чашке для брится. Берет бритву и маленькую черную расческу, вертит в руках, глядя на конверт с увольнительными документами. Может быть, он герой, решает она. Может быть, ранен на войне. С тех пор, как мама уехала, Д.Э. ищет, чем заняться в выходные дни. Нужно какое-то постоянное дело — может, он как раз и будет таким. Может, он для того и появился, чтобы помочь ей стать лучше, не бесить маму до такой степени, что она уезжает из города, никому не сказав, куда едет и когда вернется. Джинни вернется домой до фейерверка Четвертого июля? Да.

* * *

Первый подарок ему она оставляет в бумажном пакете перед входом в трубу и убегает к своей коробке — наблюдать, что будет дальше. Он открывает пакет осторожно, словно ожидает увидеть там тарантулов или, в лучшем случае, коровью лепешку. Но достает вместо этого банку кукурузы, жвачку, коричневый карандаш с тупым грифелем и с улыбкой озирается. Там и записка, сложенная пополам, с липкими от конфет краями, и Дебра Энн видит, как он читает её, шевеля губами. Не беспокойтесь, мы о вас позаботимся. Напишите, что вам нужно, и положите под большой камень у забора. Никому не говорите. Д.Э. Пирс.

Д.Э. смотрит, как он затачивает карандаш перочинным ножом, а позже, когда он стучится в заднюю дверь бара и входит туда, она бежит вдоль бетонного берега за запиской. Там: Одеяло кострюля кансервный нож спички, спасибо, храни тебя Бог. Джесси Белден, РПК, армия США.

В понедельник после Пасхи она приносит всё нужное в бумажном мешке из «Пиггли-Уиггли». Туда же она положила два крутых яйца, кусок кукурузного хлеба в фольге, ломтик ветчины и наполовину оттаявшую запеканку с частично оторванным ярлычком миссис Шепард. Остались только буквы КОР, по ним он не сможет понять, кто это. Там же два спелых помидора и шоколадные зайцы из пасхальной корзинки, которую оставил на кухонном столе папа.

Он читает записку, а она радостно следит за этим из своего наблюдательного пункта в поле, шевеля губами вместе с ним. Светлой Пасхи. Джесси Белден, РПК, армия США, вы замечательный американец. Вы любите окру и коричневые бобы? Искренне ваша Д.Э. Пирс.

В начале мая, через три недели после того, как она увидела его впервые, Д.Э., дождавшись, когда он войдет в трубу, спускается в бетонный канал с пакетом еды и двумя банками «Доктора Пеппера». Светит фонариком в трубу. Вы здесь? Голос её уходит в темноту. Я никому не скажу, что вы здесь. Вам нужна помощь?

Позже, когда они немного познакомятся, Джесси объяснит ей, что лежал на голом бетоне — так прохладнее, пересчитывал свои деньги и думал, как выручить свой грузовичок у Бумера, своего родственника, который говорит, что Джесси задолжал ему за два месяца постоя и еды. Джесси скажет ей, что лежал хорошим ухом на полу — мир тогда гораздо тише, — вот почему они друг друга не увидели, пока Д.Э. чуть не наступила на него.

Напугали друг друга до смерти, а? — говорит Джесси.

Я чуть не обоссалась. Она внимательно смотрит на него — не выругает ли за сквернословие, но он не ругает. Джесси, может, и взрослый, но ведет себя не так. Может, он глуповатый, думает она, и уж точно не знает, как разговаривать с детьми. Он говорит ей, что глаза у него были сухие, как пыль, на которой он спит, как полудохлая змея, которую кот притащил однажды утром и оставил у входа в трубу, и все же намокли, когда Дебра Энн посветила ему в лицо фонариком и спросила. Что для вас сделать? И Джесси, неделями не говоривший ничего, кроме да, сэр, нет, сэр, до сих пор страдавший от боли в ребрах после того, как его огрели трубой на парковке, и умолявший родственника остановить грузовик, — Джесси сказал. Я хочу домой.

Она не говорит, что наблюдала за ним неделями. Она говорит, да, сэр, и обещает, что всегда будет сидеть справа от него, чтобы её слова слышались так же чисто, как холодные ручьи, про которые он рассказывает ей — у него на родине в восточном Теннесси, где он жил с мамой и сестрой Надиной.

* * *

Ему двадцать два года, ей десять, и оба тощие, как спички. У обоих шрамик на правой щиколотке — у него после нехорошего воспаления в Юго-Восточной Азии, у неё от шутихи, когда она не успела отскочить. Они едят сэндвичи с колбасой и наблюдают за тем, как кот гоняется за лузгой, которую они выплевывают на бетон. Говорят, что надо бы добыть для кота ошейник — если потеряется, кто-нибудь позвонит Дебре Энн, и она придет за ним.

Она приносит шоколадные батончики, размякшие у неё в кармане, и они слизывают шоколад прямо с фольги. Когда она спрашивает, зачем он работает в стрип-баре, у него краснеет шея, и он смотрит в пол. Без грузовика он не может получить работу на нефтянке. Я там только полы подтираю и мусор выношу, а раньше с родственником баки промывал с соленой водой.

Он не говорит ей, что в Техас приехал потому, что в Теннесси нет работы, а Бумер божился, что деньги гребет почем зря. Не рассказывает и о двухнедельном пребывании в госпитале для ветеранов в Биг-Спрингсе, где спал на хорошей кровати, и давали хорошую еду, и разговаривал с доктором, который в конце проводил Джесси до грузовика, дал ему конверт и сказал: Тебе двадцать два года, сынок, и ничего с тобой нет такого, от чего не вылечит труд. Он не рассказывает Д.Э., что почувствовал на плече твердость и вес докторского университетского кольца. Сколько ехать до Одессы, спросил его Джесси, и доктор показал на запад. Шестьдесят миль, и не забудь запирать грузовик на ночь, сказал доктор, и Джесси пожалел, что не он его отец.

Конец ознакомительного фрагмента.