Есть что скрывать

Элизабет Джордж, 2022

МОМЕНТАЛЬНЫЙ БЕСТСЕЛЛЕР NEW YORK TIMES. За кажущейся невинностью часто скрывается ледяная жестокость… Детектив-сержант лондонской полиции Тео Бонтемпи была найдена без сознания в собственной квартире. С травмой головы она попала в больницу, где вскоре умерла. Выясняется, что Тео служила в специальной группе, расследовавшей варварскую традицию хирургических операций над маленькими девочками, до сих пор практикующихся в нигерийской общине Лондона. Не исключено, что ее смерть тесно связана с этим делом. Но детектив Томас Линли и его помощники, сержанты Барбара Хейверс и Уинстон Нката, оказались не готовы к правде, открывшейся в ходе расследования. В такие глубины бесчеловечности и цинизма им спускаться еще не доводилось… Серия бестселлеров о детективах Томасе Линли и Барбаре Хейверс. Элизабет Джордж – выдающийся мастер детективного романа. Литературные критики наделяют ее статусом «великая». Творчество Элизабет завоевало признание читателей во всем мире, в том числе и в России. Ее книги издаются миллионными тиражами, становятся основой для телефильмов, получают престижные литературные премии. «Элизабет Джордж раскрывает еще одну умную и запутанную тайну». – New York Times «Блестящая писательница, Джордж выстраивает потрясающие сюжеты, а эмоциональный уровень ее повествования выше, чем у кого-либо другого». – The Times «Трудно сопротивляться дару рассказчицы Джордж, однажды попавшись к ней на крючок». – USA Today «Элизабет Джордж – подлинный мастер детектива. Как и хорошее вино, ее прозу нужно смаковать маленькими глоточками…» – Sunday Express «Джордж создает причудливую мозаику, которая никогда не бывает скучной». – Guardian «Автор великолепно пишет – и по-настоящему умеет выстроить сцену и создать персонажи, о которых вы хотите знать как можно больше». – Sun «Джордж жмет на все наши кнопки, а мы глотаем ее книги одну за другой». – Daily Telegraph

Часть II

5 августа

Вестминстер Центр Лондона

Детектив-инспектор уголовной полиции Томас Линли сидел в своей машине, смотрел на унылую бетонную стену подземного гаража, протяженное пространство которой тщетно взывало о Бэнкси^[7], — и кипел от ярости. Он злился на Дейдру Трейхир, женщину, с которой у него были отношения, если это можно так назвать, в чем Томас глубоко сомневался — гораздо чаще, чем следовало бы, если судить по тому, как далеко зашли их отношения. Или не зашли. Но если честно, то злился он на самого себя. Разговор, который состоялся между ними накануне вечером, был совершенно лишним. Затеял его он. И ссора, которой все закончилось, — похожая на все предыдущие ссоры, тема которых оставалась неизменной, — тоже была совершенно лишней. Но он, похоже, не мог упустить шанс вставить свой комментарий.

Однако в данном случае дело было не в случайном комментарии. Это был серьезный разговор, который завела сама Дейдра. Речь шла о ее младших брате и сестре, близнецах Гороне и Гвиндер, которые, по настоянию Дейдры, поселились в ее летнем домике в Полкер-Коув на западном побережье Корнуолла. До сих пор они жили вместе с родителями; Горон помогал отцу собирать металлолом в реках, а Гвиндер помогала ухаживать за матерью в последние годы ее жизни. Когда мать умерла после долгой и, следует признать, безнадежной борьбы с раком, в которой использовались такие средства, как посещение католических и кельтских святынь, вода из святых источников, восточная медицина и два медиума, единственным желанием Дейдры было забрать брата и сестру из убогого трейлера, который служил им семейным домом. Она знала, что отец никогда не бросит свой трейлер. Возможно, перевезет к другой речке в Корнуолле, но не бросит. А вот насчет близнецов Дейдра сомневалась. Им было уже под тридцать, и они, по всей видимости, накопили некий жизненный опыт. Пора уже поставить перед собой какие-то цели и добиваться их. Им это необходимо. Но изолированная стоянка для трейлеров — не слишком подходящее для этого место. Летний дом Дейдры тоже находился в глуши, но от него рукой подать до деревни Моренстоу, а там недалеко и до города Касвелин.

Поэтому она добилась их согласия на переезд — с Гороном пришлось труднее, потому что он обычно боялся любых перемен, — но у нее не было денег, чтобы содержать их, так что им пришлось искать работу. Несколько раз наведавшись к близнецам, Дейдра нашла им работу на местной ферме, занимавшейся производством сидра: Горон был подсобным рабочим, собирал яблоки и следил за созреванием сидра, а Гвиндер варила яблочный джем.

Но через несколько недель близнецы решили, что хотят вернуться к отцу. Горону не нравилась работа, которую ему поручили, — обслуживать все механизмы на ферме, — а Гвиндер не хотела присматривать за огромными чанами с джемом. Но Дейдра цеплялась за мысль, что близнецам просто нужно время — привыкнуть к новому месту, расширить круг общения, понять и признать серьезные ограничения своей простой жизни.

— Они просто напуганы, — сказала Дейдра вчера вечером, когда Линли пришел в ее квартиру в районе Белсайз-Парк. Она только что приехала из Корнуолла, и он направился прямо к ней, как только ему удалось вырваться из Нового Скотленд-Ярда. По дороге Томас купил карри, но они к нему даже не притронулись — сразу бросились в спальню.

Потом они сидели на кровати, и Дейдра завела разговор о Гороне и Гвиндер и об их намерении вернуться к отцу.

— Они не хотят мне верить, когда я говорю, что они обязательно привыкнут, а если вернутся в тот трейлер, то никогда не узнают другой жизни. Их отец — мой отец, хотя я перестала считать его отцом, когда нас всех забрали у него, — не вечен; что они будут делать, когда он умрет?

— Может, ты слишком торопишься? — предположил Линли. — Я хочу сказать, слишком рано забрала их из трейлера после смерти матери.

— Тут любой момент будет неподходящим, Том. А если они вернутся, это лишь укрепит их стремление бежать от всего, что их пугает. На мой взгляд, если тебя что-то пугает, то единственный способ изменить это, то есть побороть страх — встретить его лицом к лицу.

Именно в этот момент Линли подумал, что у него есть шанс. Ему следовало бежать от этого шанса, как от огромной воронки на ландшафте своей жизни, но он зачем-то ухватился за него.

— Кстати, об этом, Дейдра… — нерешительно начал Томас.

— О чем именно?

— Чтобы не бежать от страхов…

— И?..

Она не собиралась идти у него на поводу. Он видел это по вздернутому подбородку, который был повернут к нему в профиль, по прямой спине, прижатой к горе подушек в изголовье кровати.

— Я очень хочу, чтобы ты была со мной, — сказал Линли.

— Я и так с тобой. Посмотри на нас, Томми.

— Да, конечно. Но я имею в виду… — Интересно, что на самом деле он имеет в виду? Что ему от нее нужно, кроме того, что он уже имеет? Признание в любви? Обещание какого-то общего будущего? Она ни разу не использовала слово «любовь» для описания своих чувств, но разве это так важно? Томас опустил взгляд на простыню, прикрывавшую их обоих, на холмики их тел под тонкой тканью. И понял, что это важно. Но тут же возник вопрос: почему? А вот на него ответа не было. «Потому что я этого хочу» — совершенно недостаточно. В конечном счете он сказал:

— Наверное, я хочу, чтобы были «мы», «нас», «наше». Я люблю тебя и хочу сделать еще один шаг.

Она слегка повернулась и посмотрела прямо ему в лицо.

— Я тут, с тобой. Я твоя. Я хочу, чтобы ты присутствовал в моей жизни. Мне нравится быть с тобой. Разве этого недостаточно?

— Это никуда нас не ведет.

— А почему это должно нас куда-то вести?

— Потому что так устроена любовь. По крайней мере, моя к тебе. Я на это надеюсь. — Он снова подумал, что это возможность. Дейдра либо войдет в открытую дверь, либо захлопнет ее.

Она откинула свои рыжеватые волосы с лица и взяла очки с большой картонной коробки, которая по-прежнему служила ей прикроватной тумбочкой. Потом молча надела очки, и мудрый мужчина не стал бы продолжать разговор. Но… Линли вздохнул. Когда дело касалось Дейдры, ни о какой мудрости не могло быть и речи.

— Чего ты боишься? — спросил он.

— Я не боюсь. — Она встала, подняла с пола футболку и белье, оделась. — Откровенно говоря…

К чести Линли, он сразу понял, что эта откровенность не сулит ничего хорошего.

–…наши теперешние отношения… ты и я, Томми… в данный момент… в общем, на этом я всегда заканчивала с мужчинами. Мужчины всегда чего-то от меня хотят, и я не понимаю чего. И не понимаю, почему недостаточно того, что у нас есть. — Она прижала руку к груди и посмотрела ему в лицо. — Я такая. И всегда буду такой. Я много раз пыталась тебе это объяснить, но ты, кажется, веришь, что если будешь упорно возвращаться к этой теме, лезть мне в голову, чтобы… Даже не знаю, как это назвать. Похоже, ты думаешь, что с помощью этих разговоров получишь от меня что-то еще. Но этого у меня просто нет.

Линли тоже встал и начал одеваться.

— А ты остаешься в убеждении, что внутри тебя ничего нет, кроме желания держаться на расстоянии от остального человечества в целом и от меня в частности. Это не вся жизнь, а лишь ее половина, а я не верю, что тебе достаточно этой половины. Ты боишься идти в будущее вместе со мной, и я не знаю почему. И не узнаю, если ты мне не скажешь.

— Это не страх. Не знаю что, но не страх. То, какая я есть, не имеет отношения к страху.

— Что же это? Как можно от него избавиться, если ты не знаешь, что это, не можешь даже дать ему название?

— Послушай, Томми. — Дейдра надела джинсы и направилась к двери спальни, но не вышла, а снова повернулась к нему. — А кто тогда ты? Мой психоаналитик? Мой психиатр? Мой викарий? Мой… Ради всего святого. Я даже не знаю.

— Я — мужчина, который тебя любит.

Они еще несколько раз возвращались к этой главной теме — и расстались недовольные друг другом. Линли решил — и сказал ей, — что ему не стоит оставаться на ночь.

— Как хочешь, — ответила Дейдра.

Ничего он не добился — как и раньше. Только в этот раз она не проводила его до двери.

Теперь, на подземной парковке в Новом Скотленд-Ярде, Линли смотрел в стену, называя себя последним дураком. Жаль, что он бросил курить. Ему очень хотелось затянуться сигаретой.

Тут, словно джинн, услышавший его желание и выскочивший из медной лампы, у водительской дверцы его «Хили Элиотт» появилась давняя коллега, сержант Барбара Хейверс; она втягивала в себя дым из почти докуренной до конца сигареты «Плейерс». Линли подождал, пока она потушит окурок, и открыл дверцу. Она была одета в обычном для нее стиле: слишком короткие брюки, вероятно найденные в благотворительном магазине «Оксфам», неизменные красные высокие кроссовки и футболка с надписью: «Кремация — моя последняя надежда вдохнуть горячего дыма». Увидев всю эту красоту, Линли не удержался от вздоха. По крайней мере, на шее у нее был повязан какой-то свитер. Его можно будет быстро натянуть при встрече с начальством, не столь терпимым к внешнему виду подчиненных.

Она испытующе посмотрела на него.

— Устали или злитесь?

— Ни то ни другое. — Линли направился к лифту; Барбара — за ним, едва не наступая ему на пятки.

— Правда? А почему у вас такой вид, будто вы только что уронили тушеные бобы с тоста прямо себе на рубашку? — Она обогнала его и внимательно изучила его одежду. — Я угадала, да?

— Разве что в переносном смысле. — Он нажал кнопку, вызывая лифт.

— Ага. Значит, Дейдра, — заключила Хейверс.

— Ей не понравилось бы сравнение с тушеными бобами на тосте.

— Я ей не скажу. А вы?

— Возможно, когда мы снова начнем разговаривать… Но, скорее всего, нет. А кроме того, Барбара, я обычно не ем на завтрак тост с тушеными бобами.

— Провалиться мне на этом месте, — простонала она. — Я приучила вас к «Поп-Тартс».

Томас молча посмотрел на нее. Двери лифта открылись.

Первым человеком, которого они встретили наверху, была Доротея Гарриман, секретарь их отдела, гроза всех сотрудников. В отличие от Хейверс, она была, как всегда, одета с иголочки, хотя Линли всегда удивлялся, как Доротея умудряется ловко перемещаться по зданию на таких высоких каблуках, похожих на какое-то средневековое орудие пыток.

— Ага, — сказала она, увидев Линли и Хейверс. — Исполняющий обязанности старшего суперинтенданта Линли, вас хочет видеть начальство. Джуди звонила… — она посмотрела на запястье, на котором красовались какие-то навороченные часы, умеющие делать все, разве что не готовить еду, — минут двадцать назад. Мне позвонить ей и сказать, что вы уже идете? Она сообщила, что у нее сидит Стивенсон Дикон. Думаю, вы понимаете.

— Лучше вы, чем я, — пробормотала Хейверс. Она ненавидела главу пресс-службы не меньше, чем Линли.

— Мы знаем, о чем пойдет речь? — спросил Томас.

— Все держится в тайне и говорится вполголоса, но ходят слухи о каком-то хитроумном плане, исходящем из Эмпресс-стейт-билдинг.

«Ничего хорошего это не предвещает, — подумал Линли. — Эмпресс-стейт-билдинг — один из трех больших полицейских центров, отвечавших за группы районов города; непрекращающиеся сокращения в полиции приводили к укрупнению и отказу от местных участков. Если на помощь призывают Новый Скотленд-Ярд, значит, дело серьезное. А участие пресс-службы говорит о том, что и неприятное».

— Кто-то сделал то, о чем будет жалеть. Или уже жалеет. — Хейверс словно прочла его мысли.

— Я введу тебя в курс дела, как только все выясню, — пообещал Линли и направился к кабинету помощника комиссара.

Вестминстер Центр Лондона

Не прошло и десяти секунд после ухода Линли, как Доротея повернулась к Барбаре, критически осмотрела ее футболку, потом брюки и кроссовки.

— Барбара… — Она перенесла вес с одной ноги на другую, и Хейверс поняла, что предстоит долгий разговор об одежде, который ей был вовсе ни к чему.

— Знаю, знаю, — поспешно сказала она. — У меня в машине есть во что переодеться. Просто я утром была на пробежке, и это первое, что подвернулось под руку.

— Пробежки по утрам, — сказала Доротея. — Думаешь, я в это поверю? А почему вчера вечером ты пропустила танцевальный кружок?

— Вросшие ногти? — с надеждой произнесла Барбара.

— Не смешно. На следующей неделе я притащу тебя за волосы, если потребуется. Сколько ты сбросила?

— Не знаю. Мы с весами в ванной давно не встречались. Вероятно, нисколько, Ди. Все, что мне удается сбросить, я набираю за остаток недели с помощью карри. И лепешек с начинкой. Просто горы лепешек.

— Господи, — вздохнула Доротея. — Ты невозможна.

— Звучит как комплимент.

— Не спорь со мной, Барбара. Я запрещаю тебе спорить со мной. Хватит. Пойдем к компьютеру. Я нашла для нас кое-что примечательное.

В лексиконе Доротеи примечательное означало возможность подыскать себе — и, к несчастью, Барбаре — мужчину. В данном случае ее намерение, похоже, не ограничивалось одним мужчиной. Это был сайт под названием «Груп мит», и Доротея открыла его на компьютере Барбары, как только они подошли к ее столу.

— Просто высший сорт, — сказала Доротея.

Высший сорт? Кажется, это из… Барбара не была уверена. Из 1920-х? Ди снова смотрит старые фильмы?

— Что это? — спросила Хейверс, заглядывая через плечо Ди. Яркие краски, фотографии смеющихся, улыбающихся и хихикающих людей от тридцати пяти до семидесяти лет за самыми разными занятиями. Мужчины с женщинами, мужчины с мужчинами, женщины с женщинами, старые со старыми, молодые с молодыми, пожилые мужчины с женщинами помоложе, молодые мужчины с женщинами старше себя. Они играли в теннис, катались на лодках, работали в саду, катались верхом, слушали оперу или смотрели балет. И все явно получали удовольствие.

— Какого черта, Ди? — повторила Барбара. — Это ведь не сайт знакомств?

— Господи, конечно, нет, — сказала Доротея. — Избави боже. Это сайт, посвященный увлечениям. Нужно лишь просмотреть разные занятия… Смотри! Вот чечетка! Просто кликни то, что тебе нравится, и появится информация о ближайших мероприятиях. Давай я покажу.

Барбара смотрела, как Доротея щелкает мышкой на «Прогулки». На экране появились фотографии гуляющих и список маршрутов. Затем Доротея выбрала «Прогулки по пабам», и они увидели десяток экскурсий, начинающихся или заканчивающихся в пабах, в разных районах Англии. Щелчок по Оксфордширу показал два маршрута, оба на следующей неделе. При выборе одного из них на экране появился список участников.

— Добавляешь свое имя к списку и просто приходишь в условленное место, — объявила она. — Правда, классно? Выбираешь занятие, и тебе сразу находится компания. Смотри. — Вернулась на главную страницу и принялась читать меню: рисунок, пленэр с акварельными красками, скалолазание, гребля, бальные танцы, любительские спектакли, хоровое пение, китайская кулинария, военная история, архитектура, ландшафты Иниго Джонса^[8]. — И так далее, и так далее. Мы должны пойти куда-нибудь вместе, Барбара. Этот так здорово!

Барбаре все это напоминало круги ада. Но Ди не унималась.

— Конечно, мы с тобой можем продолжить заниматься чечеткой. Но жизнь гораздо богаче.

— Точно. Кроме того, после чечетки всегда идет карри.

— Не говори глупостей. Я куда-нибудь запишусь. — Доротея снова уставилась на экран. — Рисунок, — решила она. — Записываю нас на рисунок. Всегда хотела рисовать. А ты?.. Впрочем, неважно. Ты скажешь, что никогда об этом не задумывалась. Но я знаю тебя лучше, чем ты сама. Так что — рисунок… Ой! Посмотри на это, Барбара. Тут есть и языковые курсы. Французский, немецкий, китайский, иврит, арабский, итальянский, финский… боже, разве сегодня кто-то еще говорит на финском? Тебе нравится итальянский, Барбара? Знаешь, он может оказаться полезным во время путешествий. Разговоры с местными и все такое…

Барбара прищурилась. Ди была очень умна. Она подводила разговор к теме, которую Хейверс избегала уже несколько недель. Инспектор Сальваторе Ло Бианко из полиции Лукки был в Англии на стажировке с начала июня — и еще не уехал, насколько ей было известно, — и Доротея сразу увидела в нем воплощение мечты молодой девушки, или, по крайней мере, ее мечты относительно Барбары. Только вот та не была мечтательной молодой девушкой и не считала Сальваторе мужчиной, на которого она может иметь виды. Интересно, откуда взялось это выражение — «иметь виды»? Скорее всего, из какого-то любовного романа эпохи Регентства. «Пора менять жанр, — сказала она себе. — Возможно, на романы ужасов. Да. Хоррор — отличная идея».

— Два ужина в винном баре в Холланд-Парк. Европейский поцелуй в щеку в конце вечера.

— Что? — Доротея удивленно заморгала.

— Ди, пожалуйста. Я знаю тебя лучше, чем ты сама, — так мне кто-то говорил. Тебе интересно, виделась ли я с Сальваторе Ло Бианко кроме нашего танцевального выступления, хотя назвать это концертом — значит предположить, что мы действительно умеем танцевать…

— Что абсолютная правда, и ты это знаешь.

— Ладно. Неважно. Я дважды ужинала с ним, один раз вместе с Линли и доктором Трейхир, так что это вряд ли считается. — На этом ее отношения с итальянским полицейским закончились, и у Барбары не было намерения продолжать. Но Доротея была полна решимости сделать этого мужчину частью будущего Барбары, а также своего собственного. — В любом случае я уже знаю итальянский, — прибавила она.

— Боже! Правда?

— Чао, грацие, пицца и прего, только не спрашивай меня, что это значит. За исключением пиццы, конечно. Это я прекрасно знаю.

— Очень смешно, — сказала Доротея. — Весело. Животик надорвешь. В общем, записываю нас на рисунок. Будешь плохо себя вести, запишусь на китайскую кулинарию.

— Отлично. Чудесно. Замечательно — и все такое прочее, — ответила Барбара. — Посмотри насчет рисунка; потом расскажешь, что нашла. Я начну потихоньку воровать бумагу и карандаши.

Вскоре вернулся Линли. Он принес стопку папок из коричневого картона, кивком головы пригласил Барбару в свой временный кабинет и махнул рукой в сторону сержанта Уинстона Нкаты. Тот был полностью погружен в изучение кадров, снятых камерой наблюдения на станции метро «Глостер-роуд». И, похоже, не находил того, что ему было нужно. Барбаре пришлось три раза окликнуть его, прежде чем он поднял голову. Тогда она повторила жест Линли, указав на дверь его кабинета.

Уинстон встал. Он был довольно высоким, метр девяносто пять, и поэтому смена положения требовала определенного времени. Как только он распрямился, Барбара направилась в кабинет Линли. Если начальник хотел видеть их двоих, велика вероятность, что игра уже началась.

Войдя в кабинет, она отметила, что исполняющий обязанности старшего суперинтенданта — Линли — оставил помещение в прежнем виде. Бывшая хозяйка — старший суперинтендант Изабелла Ардери — уже восемь недель была в отпуске, проходя курс лечения на острове Уайт. Состояние кабинета указывало на уверенность Линли в способности Ардери справиться с зависимостью от алкоголя, прежде чем спиртное окончательно разрушит ее жизнь. Личные вещи — например, фотографии ее близнецов — забрала сама хозяйка кабинета. Все остальное осталось на месте. Даже мебель не была сдвинута ни на дюйм.

Линли махнул рукой в сторону круглого стола у одной из стен.

— Доротея была права. Нам кое-что пришло из Эмпресс-стейт-билдинг.

— Что-то запутанное, сэр? — спросила Барбара.

— Убийство, — ответил Линли.

— А при чем тут пресс-служба?

— Обычное дело: не поднимать шума, сохранять спокойствие и, они надеются, как можно дольше не допускать утечек в прессу.

Эмпресс-стейт-билдинг Вест-Бромптон Юго-запад Лондона

Массивное здание Эмпресс-стейт-билдинг располагалось на Лилли-роуд недалеко от станции метро «Вест-Бромптон», а также от покрытых лишайником викторианских надгробий Бромптонского кладбища. Здание было невероятно высоким, немного похожим на трилистник — скучный серый цвет и стекло, как и многие современные здания в Лондоне. Подобно Новому Скотленд-Ярду, оно было хорошо защищено. Никто не мог просто так войти с улицы, чтобы поболтать с местным «бобби».

Линли ждали. После пятиминутного ожидания напротив кафе «Пилерс» из лифта вышел мужчина среднего возраста с темными с проседью волосами и миновал турникет.

— Старший суперинтендант Линли?

— Томас, — представился Линли. — И всего лишь исполняющий обязанности старшего суперинтенданта. Меня попросили заменить шефа на несколько недель, пока она в отпуске. Вы — старший суперинтендант Финни?

— Марк. — Мужчина протянул руку. Рукопожатие у него крепкое, отметил Томас.

— Вижу, вам выдали бейджик посетителя. Хорошо. Идемте со мной. Мы сидим на семнадцатом, но я отвезу вас в «Орбиту». Оттуда открывается потрясающий вид.

Он провел Линли через турникет к лифтам, которые поднимали пассажиров только на верхние этажи здания. Поездка не заняла много времени: лифт оказался быстрым и беззвучным.

«Орбита» представляла собой нечто среднее между комнатой отдыха и кафе; кухня располагалась посередине, в стебле трилистника. Вид полностью соответствовал описанию Финни — потрясающий. У Линли возникло ощущение, что, куда ни посмотри, он может увидеть окружающие Лондон графства.

Томас принял предложение Финни выпить кофе и нашел свободное место рядом с одним из окон во всю стену. Окна окружали «Орбиту» со всех сторон, и довольно скоро Линли обнаружил, что помещение медленно вращается. Если сидеть тут достаточно долго, можно увидеть весь Большой Лондон.

Финни вернулся с двумя чашками кофе и двумя круассанами, поставил все это на стол и сел напротив Линли.

— Чем я могу вам помочь, Томас?

— Расскажите мне о сержанте Бонтемпи.

— Тео? — переспросил Марк. — Разве она идет на повышение? Я не знал.

«Странная реакция», — подумал Линли.

— Когда вы видели ее в последний раз?

— В больнице. Три дня назад.

— Вам не звонили из больницы?

— Нет. К чему вы клоните, Томас?

— Увы, она умерла.

Финни изумленно смотрел на него, как будто попытка прочесть по губам то, что произнес Линли, ни к чему не привела.

— Как это? — Он обращался к самому себе. И прежде чем Линли успел ответить, прибавил: — Я ее видел. Она была жива. Это я ее нашел.

— Где? — спросил Линли.

— В ее квартире. Вошел и увидел ее на кровати. Разбудить не смог, но… Господи, она дышала, это точно. Я позвонил в «три девятки». Когда они наконец появились…

— Наконец?

— Прошло не меньше получаса. Они проверили у нее жизненно важные показатели, поставили капельницу, положили на носилки и отвезли в больницу. Я поехал за ними на своей машине.

— Вы смогли с ней поговорить?

Финни покачал головой.

— Когда я в последний раз ее видел, ее везли в отделение неотложной помощи. Я ждал известий. Через два часа мне сообщили, что Тео перевели в реанимацию и что они связались с ближайшими родственниками. Не знаю, кто это был: муж, родители или сестра. Хотя, кажется, муж. Я ушел раньше, чем они появились. — Он встал, подошел к окну и прижал ладонь к стеклу. Потом сказал своему туманному отражению: — Она лежала в постели, когда я ее нашел. В пижаме. Почему она умерла?

— Как вы попали в ее квартиру? — спросил Линли.

Финни отвернулся от окна. Линли заметил, что его румяное лицо побледнело.

— Я показал консьержу свое удостоверение и объяснил ситуацию.

— Какую?

— Что?

— Ситуацию. Что привело вас в ее квартиру?

Финни сжал одну руку в кулак и ударил по раскрытой ладони.

— Она недавно перевелась в отдел убийств на одном из участков на юге Лондона и попросила несколько дней отдыха, прежде чем приступить к работе. Но в назначенный день она там не появилась. Мне позвонили с просьбой подтвердить, что дата перевода верна. Я подтвердил, а поскольку Тео — сержант Бонтемпи — любила свою работу, ее отсутствие выглядело необъяснимым. Моя первая мысль — что-то случилось с ее отцом. В начале года он перенес инсульт. Я позвонил ее родителям, но у них все было в порядке. Тогда я начал названивать ей на мобильный. Она не отвечала. Через несколько часов я поехал к ней.

— Разве вы не могли позвонить кому-то, кто был поблизости?

— Наверное. Конечно. Но я не стал его искать. Просто приехал туда, показал удостоверение консьержу и вошел в квартиру.

— Вы знали, где она живет? Вы уже у нее бывали?

— Однажды подвозил ее домой после вечеринки, которую устроила наша команда в местном пабе. Знаете, для поднятия духа. Машины у нее не было, я выпил всего один бокал вина; было поздно, и я подумал, что общественный транспорт — не самая лучшая идея.

— Она была пьяна?

— Навеселе, но не пьяна… Послушайте, что происходит? При чем тут служба столичной полиции?

Линли не видел причин уклоняться от ответа.

— Боюсь, ее убили.

— Убили… — Финни был явно ошарашен и не мог поверить услышанному. — Убили? В больнице?

— Она умерла в больнице. Но причина ее смерти — в квартире.

— Как это возможно? — Финни нахмурился. — Что случилось?

— Эпидуральная гематома. Ударом по голове ей раскроили череп. Она была в коме, когда вы ее нашли. Поэтому и не смогли разбудить.

— Говорите, убийство… Но она могла упасть и удариться головой. Я хочу сказать, что она была в пижаме. В постели. И никаких признаков — я имею в виду, удара. Так что у меня не было никаких оснований полагать… Кто еще в курсе?

— Что это убийство? Родственники знают только, что она умерла, потому что требовалось их согласие, чтобы отключить ее от аппарата искусственной вентиляции. А о ее смерти знали еще до вскрытия. Я отправил к ее родственникам сотрудников, которые сообщат, что смерть не была естественной.

— Но убийство… Без следов удара на голове?

— Удар пришелся по затылку, так что вы ничего не увидели, а кожа не была повреждена. Кроме того, удар был нанесен каким-то предметом. Об этом свидетельствует характер повреждений черепа.

— Что это было?

— Пока не знаем. Все, что могло послужить орудием убийства, изъято и отправлено на экспертизу. Если среди этих предметов его нет, логично предположить, что преступник принес орудие убийства с собой. А потом забрал.

— Тогда почему вы полагаете, что ее ударили, а не… — начал Финни и сам ответил на неоконченный вопрос: — Да, конечно, вскрытие. Как вы сказали. Господи, я мог бы ей чем-то помочь… Меня учили обращать внимание на мелочи, но я ничего не увидел.

— Вы не могли знать, что произошло, Марк. Как вы сказали, она лежала на кровати в пижаме. Что вы должны были подумать? Возможно, сама сержант не знала, насколько серьезна ее травма. Ее ударили, но потерять сознание она могла не сразу. Возможно, у нее начала кружиться и болеть голова и она приняла парацетамол. А могла не помнить, что произошло. Легла в постель, не понимая, какая ей грозит опасность. Затем ей стало хуже, она потеряла сознание и впала в кому. Спасти ее можно было только в том случае, если б ее вовремя нашли и доставили в больницу, чтобы снизить внутричерепное давление. Но этого не случилось, и никто из знавших ее людей не виноват — кроме убийцы.

— Вы хотите сказать, что она знала убийцу?

— Если б нападение произошло на улице или в другом общественном месте, ее сразу нашли бы. Но факты говорят о том, что она впустила убийцу к себе в квартиру.

— Или у убийцы был ключ.

— Или так. Да.

— Наверное, ключи есть у родственников. Родителей, сестры… Может, даже у ее мужа, Росса Карвера.

— Даже?

— Они расстались. Года два назад?.. Или раньше?.. Но они вместе жили в этой квартире, когда были женаты. Может, у него остался ключ.

Финни вернулся на диван, взял круассан и разломил его пополам; поднял, но, похоже, не смог заставить себя есть. Вернув круассан на тарелку, он взял кофе. Рука у него дрожала, отметил Линли. Не слишком сильно, чтобы это заметил непрофессионал, но этого было не скрыть от человека, который более или менее регулярно допрашивает преступников.

— Расскажите мне о ее переводе, — попросил Линли. — Он был добровольным?

Финни колебался. Линли увидел, как он с усилием сглотнул.

— К сожалению, нет. Инициатором был я. Она предпочла бы остаться здесь.

— Вы упоминали о команде. Полагаю, она была ее частью.

— Да, — подтвердил Финни. — Она была хорошим полицейским и превосходным детективом.

— Тогда почему вы ее перевели?

— Это трудно объяснить, и я предпочел бы этого не делать. Но проблема была в том, как она работала. Наткнувшись на предполагаемую ниточку, предпочитала действовать самостоятельно. И предлагала свои варианты действий — так что она не была тем командным игроком, который мне тут нужен. Если что-то приходило ей в голову — даже если это не входило в круг наших обязанностей, — она этим занималась, а докладывала потом, если вообще докладывала. Мы с ней несколько раз спорили насчет того, что лучше для проекта.

— Над чем вы работали? — спросил Линли. Слово «проект» предполагало текущую задачу, возможно долговременную.

— Насилие в отношении женщин, — ответил Финни. — Но в основном женское обрезание. Она была полна решимости положить конец этой практике, вырвать с корнем. Разумеется, как и все мы. Но проблема в том, что она хотела немедленных действий в любом направлении, куда уводила ее фантазия, а расследование и без того шло трудно.

Линли взял свой круассан и отщипнул кусочек. Круассан оказался очень вкусным. Впрочем, как и кофе.

— Я могу понять ее рвение.

— Да. Конечно. Как женщина, она…

Линли не дал ему договорить:

— Она была не просто женщиной в конкретной ситуации.

— Что вы имеете в виду?

— Ее саму жестоко изуродовали. Это выяснилось при вскрытии. Думаю, она никому об этом не говорила, за исключением мужа.

Марк опустил взгляд. Рот у него приоткрылся. Несколько секунд он молчал, а в это время в «Орбиту» вошла шумная группа — вероятно, на второй завтрак.

— Нет, конечно, она мне не говорила, — наконец выдавил он из себя. Потом кивком указал на папки, которые принес Линли. — Вы сказали, жестоко?

— Инфибуляция^[9].

— Господи Иисусе… — В глазах Финни блеснули слезы. Он поднес ладонь к лицу, словно закрываясь от взгляда Линли. Возглавляя этот проект, он явно знал, что такое инфибуляция.

— По свидетельству патологоанатома из Министерства внутренних дел, операция была сделана много лет назад, возможно в младенчестве. Единственное, что мы знаем, — сделана она была варварски. Ее почти полностью зашили.

Марк поднял вторую руку, давая понять, что не желает знать подробности. Томас не мог его винить. Женщина была его коллегой. Удивление, ужас… И именно Марк Финни вынудил ее перевестись.

— Я не должен был ее переводить, — сказал тот, словно прочитав его мысли. — Почему она мне не сказала? Она могла бы сказать мне, почему… — Он растерянно умолк.

— Почему она не играла по вашим правилам?

— Все могло быть иначе, скажи она мне.

— Осмелюсь заметить, для такого признания она должна была вам полностью доверять, — сказал Линли. — А после того, что с ней сделали, ей, наверное, было трудно кому-то довериться. — Он допил кофе и встал. — Нам нужно взглянуть на все, чем она занималась в команде и что делала самостоятельно. Ее папки, записи, компьютер, отчеты о проделанной работе, цифровые фотографии и все остальное, что она могла задокументировать и передать вам — или утаить. И мне потребуется поговорить с ее коллегами.

— В нашей команде, кроме меня, есть еще два детектива и сержант Джейд Хопвуд, которая заменила Тео.

— Всего четыре человека? — удивился Линли. — И как вы собирались бороться с насилием в отношении женщин, имея в своем распоряжении только одного сержанта и двух детективов?

— Это все, что нам выделила служба столичной полиции, — ответил Финни. — Думаю, вы понимаете, с какими трудностями мы сталкиваемся.

Нью-Энд-сквер Хэмпстед Север Лондона

Сержант Уинстон Нката знал, что одна из причин, по которым ему поручили сообщить семье Тео Бонтемпи, что ее убили, заключалась в том, что он черный, как и его погибшая коллега — и, вероятно, ее семья. Его это не волновало, хотя он и задавал себе вопрос: неужели шеф — Линли — думает, что если услышать ужасную весть от человека своей расы, это каким-то образом ослабит удар? Он выслушал поручение молча, воздержавшись от вопросов и замечаний, хотя и не обрадовался. Никому не хочется сообщать такого рода новости.

Нкату удивил адрес родственников — Хэмпстед. Хэмпстед — это куча денег, а куча денег означает наследство, которое не все ушло на похороны или хорошо оплачиваемую работу. Выросший в многоквартирном доме на юге Лондона, в районе, который все еще ждет, чтобы стать модным, Уинстон привык к похожим на башни домам, смешению рас, войнам подростковых банд, обычно черных, и родителям — в частности, его собственным, — которые выпускали ребенка из квартиры только при условии, если он мог назвать место, куда направляется, и маршрут, не заводивший на чужую территорию. Но это не особо помогало. Он все равно присоединился к «Воинам Брикстона» — как и его брат Гарольд, который пребывал в тюрьме на содержании королевы и останется там еще как минимум семнадцать лет. Уинстон расстался с «Воинами» благодаря доброте и заинтересованности, проявленной копом — черным, как и семья Нкаты, — и в результате выбрал другой путь. За эти годы его жизнь сильно изменилась, но он давно пришел к выводу, что люди его расы, поселившиеся в Хэмпстеде, могут быть только знаменитостями: кинозвездами, известными спортсменами и тому подобное.

Адрес семьи Бонтемпи привел его на Нью-Энд-сквер, с утопающими в тени тротуарами и украшенными глицинией портиками домов. Жилье Бонтемпи впечатляло: особняк из красного кирпича, самый большой из всех соседних. Он был огорожен черной чугунной оградой. Между оградой и домом — цветущий сад. Дом трехэтажный — по пять больших окон на каждом этаже, — а из крыши торчит куча дымоходов. Имелась даже одноэтажная пристройка, хотя Нката никак не мог понять, зачем такому большому дому еще и пристройка. Перед домом была припаркована одна машина, «Лендровер» последней модели. Свою «Фиесту» сержант поставил прямо за ней.

Выбравшись из машины, он направился к калитке. Высота забора и калитки была чуть больше метра, но калитка тем не менее оказалась запертой. Нката нажал единственную кнопку. Ничего. Пришлось сделать еще несколько попыток. Наконец строгий женский голос ответил:

— Да? В чем дело?

Уинстон назвал себя, и замок на калитке открылся. Он вошел и направился к большой «пещере» из глицинии, видимо накрывавшей крыльцо. Так и оказалось. Глициния разрослась в трех направлениях из одного мощного ствола, который выглядел так, словно его перенесли сюда из райского сада, где Адаму и Еве указали на дверь. Вьющиеся побеги закрывали крыльцо, обрамляли окна первого этажа и тянулись к крыше.

Дверь открылась раньше, чем он успел подняться по ступенькам. На пороге, держась за ручку двери, стояла высокая и чрезвычайно привлекательная женщина. Примерно одного возраста с ним — двадцать семь — и одетая в летнее белое платье с узором из подсолнухов, перехваченное в талии. Ткань контрастировала с цветом ее кожи, но этот контраст был приятным. Ноги босые, заметил Нката, на ногтях красный лак; волосы распрямлены и спускаются по щекам аккуратной стрижкой, которая ей очень идет. Тщательный макияж, украшения. Все элегантное. Судя по ее виду, ею занимался профессиональный стилист.

— Новый Скотленд-Ярд? — неуверенно переспросила она, даже не пытаясь оторвать любопытный взгляд от длинного шрама на его лице. «Возможно, именно шрам вызвал у нее опасения», — подумал сержант.

Он протянул женщине удостоверение. Она прочла его, потом снова посмотрела на сержанта.

— Как, вы сказали, вас зовут? — Это было нечто вроде проверки.

— Произносится: «Н» плюс «ката», — ответил он.

— Значит, африканец.

— Мой отец из Африки. Мама с Ямайки.

— Но у вас нет ни того, ни другого акцента.

— Я родился здесь.

— Вы действительно из службы столичной полиции?

— Совершенно верно. И мне нужно поговорить с вашими родителями.

Женщина довольно резко повернулась, так что платье взметнулось вверх, обнажив нижнюю часть ног, и исчезла в доме. Дверь она оставила открытой, и Нката вошел. Он оказался в прихожей с отполированным до блеска полом из черного дуба. На полу лежал персидский ковер. Антикварные столики, рукоятки из полированной бронзы, пейзажи в золоченых рамах. Как выразилась бы Барбара Хейверс, семья Бонтемпи не прозябала в нужде.

Молодая женщина вернулась. В руках у нее был поднос с большой бутылкой воды «Сан-Пеллегрино» и четырьмя бокалами.

— Они скоро будут. Идите за мной, — сказала она и провела его в гостиную, похожую на картинку из журнала, посвященного дизайну квартир: мягкие диваны, мягкие кресла, обивка с узором из цветов и виноградных лоз, сияющий столик из красного дерева, антикварный шкафчик с необычной коллекцией маленьких фарфоровых фигурок женщин, обрезанных у талии. Об их назначении Нката даже не догадывался.

— Кстати, меня зовут Розальба. То есть Рози, — сказала женщина. — Вы насчет Тео? Я ее сестра.

Уинстон отвернулся от антикварного шкафчика.

— Да. Верно.

— «Сан-Пеллегрино»? — спросила она, поднимая бутылку.

— С удовольствием. Да. — Он не смог сдержать любопытства: — Можно задать вам вопрос: чем занимаются ваши родители?

— Ужасно невежливый вопрос.

— Да. Простите. Мне просто интересно.

Рози нахмурилась, но все же ответила:

— У отца ветеринарная клиника возле Рединга. Вроде обычной клиники. Я хочу сказать, круглосуточная, со специалистами, операционными и всем прочим. Мама — пилот частных самолетов. — Рози закатила глаза. — Доставляет скучающих жен всяких боссов за туфлями во Флоренцию и на обеды в Париж.

— Не будь такой злой, Рози, — донесся голос с той стороны, откуда пришла Рози с водой и бокалами. Эта женщина говорила с акцентом, похожим на французский. Нката повернулся. И был чрезвычайно удивлен. Мать Рози была белой, по-настоящему белой, и ее кожа резко контрастировала с черным костюмом в тонкую полоску. «Ди Гарриман ее оценила бы», — подумал сержант: узкие брюки, накрахмаленная белая блузка с поднятым воротником, обрамляющим лицо, облегающий фигуру пиджак, туфли с золотыми пряжками. Украшения у нее тоже были золотыми — и, похоже, настоящими: кольца, серьги и цепочка с кулоном, который он толком не мог разглядеть.

— Я Соланж Бонтемпи, — представилась женщина. — Рози сказала, вы пришли насчет Тео…

«Она не похожа не скорбящую мать, — подумал Нката. — Интересно почему? — Потом задался вопросом, почему ему это интересно. По опыту работы он знал, что люди по-разному переживают горе. — Чем же вызваны мои сомнения — тем, что она белая? Возможно», — решил он. Но, прежде чем он успел ответить, послышался голос Рози:

— Papá^[10] нужна помощь?

— Да, но только не предлагай, милая. Сегодня… как и раньше. — Она повернулась к Нкате, словно прочла его мысли. — Чезаре, мой муж, очень переживает из-за смерти Тео. Мы с Рози стараемся не усугублять его страдания своими. Всё никак не можем привыкнуть, словно это случилось не с нами… И нам не отдают ее тело.

— Это из-за вскрытия. Думаю, придется еще немного подождать.

— Кое-чего я совсем не понимаю, — сказала Соланж. — И никто нам ничего не говорит.

— Именно поэтому он здесь, Maman^[11]. Сержант Нката из службы столичной полиции.

— И зачем к нам явился сержант Нката из службы столичной полиции? — В мужском голосе тоже слышался иностранный акцент. Но не французский. Мужчина появился из той же двери, что и его жена и дочь, но двигался медленно, с помощью ходунков. Одна нога его плохо слушалась, заметил Нката.

— Это насчет Тео, Чезаре, — объяснила Соланж Бонтемпи.

— Я не понимаю, почему нам не разрешают забрать ее домой, — Чезаре Бонтемпи обращался к Нкате. — Мы хотим устроить похороны. Собрать друзей. Хотим, чтобы священник… — Он умолк и махнул рукой.

— Papá, сядь, — сказала Рози. — Пожалуйста. Сюда. Давай мы тебе поможем. Maman?

Он вскинул руку, останавливая их, и продолжил мучительный путь в комнату. На лбу и верхней губе у него выступили капельки пота. Все молча ждали, пока он присоединится к ним. Наконец Чезаре рухнул — не сел, а буквально рухнул — на диван, оттолкнул ходунки в сторону и снова повернулся к Нкате.

— Почему нам не возвращают дочь?

Уинстон ждал, пока женщины сядут. Похоже, они не собирались этого делать. У Рози был такой вид, словно ей хотелось сбежать: она все время косилась в сторону входной двери. Жестом сержант указал им на два кресла, а сам сел в другом конце дивана, на котором устроился Чезаре.

— Новости не очень хорошие. Мне жаль, что приходится их вам сообщать.

— Что там еще? — Соланж поднесла руку к горлу — защитный жест, характерный для многих женщин, — но тут же перевела взгляд на мужа. — Чезаре, может…

— Нет! Говорите, мистер сержант, как вас там.

— Нката. Уинстон Нката. Я пришел сообщить вам, что вашу дочь, похоже, убили. Вот почему вам не отдают ее тело.

— Убили? — переспросил Чезаре. — Тео убили? Она же полицейский! Кто убивает полицейских?

Соланж вскочила и подошла к нему. Он снова взмахнул рукой, отказываясь от помощи.

— Чезаре, прошу тебя. Ты должен…

— Что я должен? Сохранять спокойствие? Теодору убили, а я должен оставаться спокойным?

— Ты неважно себя чувствуешь, мой дорогой. Мы с Рози боимся за тебя.

Чезаре покосился на Рози. Она опустила голову и сцепила руки, не отрывая взгляда от своих коленей.

— Я не понимаю, — сказала Соланж. — Кто решил, что ее убили? И почему? И как?

Опираясь на данные отчета судмедэкспертов, которыми Линли поделился с ним и Барбарой Хейверс, Нката рассказал, что могло произойти с Тео. Он не стал вдаваться в подробности того, что им уже было известно: обнаружение Тео Бонтемпи коллегой, госпитализация, обследование, рентген, эпидуральная гематома, тщетные попытки спасти молодую женщину, просверлив отверстие в черепе, чтобы снизить давление, проведенное полицейским патологоанатомом вскрытие, выявившее, что такую травму она не могла нанести себе сама. Нката сообщил только выводы, к которым пришел судмедэксперт. Отчет вскоре будет представлен коронерскому жюри. Но характер травмы, последующая кома и смерть — все свидетельствует об убийстве.

Все трое молчали. Похоже, они были потрясены и не могли понять, как такое могло случиться. Первой нарушила молчание Соланж:

— Кто мог хотеть смерти Тео? И почему?

— Именно это мы и пытаемся выяснить, — ответил Нката. — Отчасти за этим я к вам и пришел. Начнем с вопроса: кто?

— Думаете, это один из нас? — Нката видел, что сцепленные руки Рози по-прежнему лежали у нее на коленях.

— Не думаете же вы… — сказала ее мать.

— Мы должны предъявить алиби? — перебила ее Рози.

— Просто формальность, но такова процедура, — подтвердил Нката.

— И вы захотите знать, были ли у нее враги, — прибавила Соланж.

— У Теодоры не было врагов, — буркнул Чезаре Бонтемпи.

— Нам трудно об этом судить, — возразил Нката. — Поэтому нам понадобятся имена ее друзей, имена всех, с кем она могла встречаться. Мы знаем, кто ее муж. — Он пролистал записи, которые сделал до прихода сюда после разговора по телефону Линли и Хейверс. — Росс Карвер. Пока всё.

Когда прозвучало имя Росса Карвера, трое членов семьи Бонтемпи переглянулись. Нката собирался спросить, какие отношения были у Тео и Росса в последнее время, но не успел.

— Вы захотите знать, когда мы видели ее в последний раз, — предположила Рози.

— Было бы неплохо для начала.

— Она была здесь… думаю, недели три назад, — сказала Соланж. — Приходила проведать papá.

— Мы смотрели кино, тот старый ковбойский фильм, где они прыгают со скалы, — прибавил Чезаре.

— Да-да, «Бутч Кэссиди», я помню. Вы любите этот фильм и много раз смотрели его вместе. — Соланж улыбнулась, вспоминая, что отцу и дочери нравился один и тот же фильм. — Тео не могла приходить сюда так часто, как хотела. Работа в полиции отнимала все ее время.

— Она жила работой, — подтвердила Рози.

— Многие копы такие. Поэтому они часто несчастливы в семейной жизни.

— Как и она, — сказал Чезаре. — Ее брак. Он распался.

— Когда это было?

— Больше двух лет назад, — ответила Рози. — Они тогда расстались, но… до сих пор не развелись. Хотя Тео хотела. Если подумать, какой смысл цепляться за брак, когда отношения между людьми мертвы…

— Они оба…

— Росс…

Соланж и Рози заговорили одновременно, но свою мысль закончила только Рози:

— Они оба хотели. — Она не отрывала взгляда от Нкаты, а родители смотрели на нее.

— Она с кем-то встречалась? — спросил Нката.

— Может быть, но Тео никогда не делилась со мной подробностями личной жизни. Может, из-за разницы в возрасте? Она на семь лет старше.

— А ее муж? У него кто-то есть?

Ответом было молчание.

— Вы говорите о Россе? — переспросила Соланж, словно была сторонницей полиандрии^[12], а Росс Карвер был одним из ее многочисленных мужей. Она посмотрела на Чезаре, потом на Рози, потом снова перевела взгляд на Нкату. — Мы время от времени видимся с Россом, но о таком он нам не стал бы рассказывать.

— Потому что…

— Думаю, не хотел, чтобы Тео знала. Официально они были еще женаты.

Нкате это казалось бессмысленным. Они разводились. Они не жили вместе уже два года. Какая разница, если Тео Бонтемпи узнает правду о муже, с которым рассталась? Сержант поерзал на диване, внимательно разглядывая всех троих, и пришел к выводу, что они что-то скрывают. В семье что-то происходит, и дело не только в гибели одной из дочерей.

Уинстон не стал нарушать затянувшуюся паузу — этому приему он научился у Линли. Большинство людей долго не выдерживают. Но эти трое, как выяснилось, не относились к большинству.

— Я устал, — наконец нарушил молчание Чезаре. — Пойду.

Жена тут же вскочила, чтобы помочь ему, потом повернулась к Нкате.

— Вы не возражаете, сержант? Милая, продиктуй ему, пожалуйста, номера наших мобильных телефонов. Вам же они нужны, правда, сержант?

Он кивнул, и Соланж вывела мужа из комнаты. До него доносились их приглушенные голоса. В дальней части дома открылась, потом закрылась дверь, и все стихло.

Как бы то ни было, Рози осталась с ним. У него сложилось впечатление — по ее напряженности, — что она хранит множество секретов: и своих, и чужих. «Она знает гораздо больше, чем говорит, — подумал Нката. — Непонятно только, с кем связаны эти секреты — с родителями, сестрой или мужем сестры».

Хакни Северо-восток Лондона

Работодатель посоветовал ему взять несколько дней отпуска, и поэтому Барбара Хейверс нашла Росса Карвера дома. Ей не составило труда его найти — просто позвонила по номеру телефона напротив его имени в одной из папок, и он взял трубку. Можно поговорить с ним о смерти Тео Бонтемпи? Она готова встретиться в любом месте или прийти к нему — как ему удобно.

— Тео? — после довольно долгой паузы ответил Росс; в его тоне чувствовалось смирение. — Конечно. — Он назвал Барбаре адрес, и она отправилась к нему.

Его квартира находилась в одном из больших кварталов, тянувшихся вдоль Голдсмит-роу, в Хакни. В большинстве своем это были унылые, давно не мытые здания из красного кирпича. Только один дом, похоже, построили относительно недавно, и его бетонный фасад еще не стал жертвой выхлопных газов, пыли и другой грязи.

Разумеется, тут не нашлось места для ее «Мини» — это же Лондон. По какой-то непонятной причине проезжая часть Голдсмит-роу была перегорожена тремя тумбами; дальше только пешком или на велосипеде. Всё. Поэтому она заехала на тротуар рядом с чугунной оградой, почти скрытой кустарником, и выудила из захламленного «бардачка» потрепанную табличку с надписью «Полиция» и прикрепила так, чтобы ее было видно всякому, кто заглянет внутрь через лобовое стекло. Барбара надеялась, что табличка отвлечет внимание от груды картонок из-под еды навынос и от переполненной пепельницы. И никто не заметит оберток от шоколада «Кэдбери», которые она обычно бросала через плечо.

Выйдя из машины, Барбара тут же почувствовала сильный запах навоза. Огромного количества навоза. Это место было настоящим царством навоза, который летняя жара превращала в гигантское вонючее варево. Вместе с огромным петухом, кряканьем множества уток и ревом осла все это свидетельствовало о близости городской фермы в Хакни. И действительно, когда Хейверс заглянула за кусты по другую сторону ограды, то увидела запущенные клумбы с цветами и овощные грядки, а за ними виднелась крыша амбара. Пока она разглядывала огород, из торца амбара вышли две молодые женщины в высоких резиновых сапогах и панамах. В руках у них были садовые инструменты и корзинки. «Время сбора урожая», — подумала Барбара. Вне всякого сомнения, из изобилия навоза ферма извлекала пользу.

Пока она шла по Голдсмит-роу, разглядывая номера домов, запах не ослабевал. Барбара не могла представить, как можно жить через дорогу от фермы. Вероятно, здесь невозможно открыть окно десять месяцев в году.

Дом, где жил Росс Карвер, находился в самом конце улицы, но воздух тут был нисколько не чище. Барбара поймала себя на том, что инстинктивно задерживает дыхание. Вонь была такой сильной, что если дышать через рот, то можно подвергнуться воздействию двух десятков бактерий, не известных науке, подумала Барбара.

Она позвонила, и замок на двери открылся, впуская ее в здание. Лифт привез ее на верхний этаж. Видимо, Росс Карвер ждал — она едва успела поднять руку, чтобы постучать, как дверь открылась. Перед Барбарой стоял красивый загорелый мужчина — вероятно, сам Карвер.

Знала она о нем только то, что он — инженер-строитель. В данный момент Карвер был больше похож на поклонника рок-звезды. Щетина на щеках; шикарные темные кудри убраны с лица и зафиксированы каким-то гелем, а на затылке собраны в пучок; в одном ухе две серьги в виде маленьких колечек и похожий на бриллиант «гвоздик», в другом — такой же гвоздик. Из одежды на нем был жилет, знававший лучшие времена и явно не по размеру, и синие джинсы. Рубашки не было. На Прекрасного Принца он не тянул.

— Росс Карвер? — спросила Барбара.

— Сержант Хейверс? — в свою очередь поинтересовался он.

После такого импровизированного знакомства мужчина шире распахнул дверь в квартиру, мебели в которой было так мало, что Барбара засомневалась, живет ли он тут вообще. Из другой комнаты вышел подросток.

— Мой сын Колтон, — сказал Карвер у нее за спиной.

Она кивком поздоровалась с парнем. Тот кивнул ей в ответ, типично подростковым движением головы отбросил волосы с лица и посмотрел на отца.

— Мне уйти?

— Так будет лучше, — ответил Карвер. — Она пришла поговорить о Тео. Спроси маму насчет поездки в Гибралтар. Скажи, что я позвоню ей вечером.

— Она же отказалась.

— Я попробую ее умаслить.

— Как же, — фыркнул Колтон и побрел к двери.

Когда дверь за ним закрылась, Карвер повернулся к Барбаре.

— Я выпью пива. Хотите?

— Для меня слишком рано. Стакан воды подойдет.

— Минутку, — сказал он и вышел, вероятно на кухню.

Барбара подошла к окну. Ей захотелось открыть его, потому что в комнате было градусов на десять больше, чем можно выдержать, а дезодорант посылал тревожные сигналы из подмышек, — но Хейверс вспомнила о запахе с фермы, который может убить их обоих.

— Вы их никогда не открываете? — спросила она, имея в виду стеклянную дверь слева от себя, ведущую на балкон. Там виднелись несколько картонных коробок, велосипед и комплект гантелей.

Росс вернулся с бутылкой воды в одной руке и пивом «Стелла Артуа» в другой.

— Я арендовал квартиру в разгар зимы. В это время года дожди смывают весь запах, и я ничего не заметил. Кроме того, я немного торопился. А теперь… — Он махнул рукой в сторону южной части города. — Собираюсь вернуться в Стритэм.

— В квартиру Тео?

— Она была нашей общей, когда мы жили вместе.

— Вы пакуете вещи. — Барбара кивком указала на коробки на балконе.

— Я их просто не распаковывал. — Он сделал глоток из бутылки. — Всегда надеялся, что и не придется. Тео хотела развестись. Я — нет. Надеялся, что она примет меня назад. — Он прижал холодную бутылку ко лбу, и Барбара пожалела, что отказалась от пива — хотя бы ради этого. — Вы хотели поговорить со мной о ней.

Барбара сунула руку в сумку, висевшую у нее на плече, выудила оттуда блокнот «на пружинках» и механический карандаш, который стащила со стола Нкаты. Они с Россом Карвером прошли в комнату, напоминавшую гостиную: четыре лежака, расставленные вокруг карточного столика. «Настоящий минималист», — подумала сержант. Был тут еще один предмет мебели — торшер. Никаких мелочей — вероятно, он не доставал их из коробок. Ни журналов, ни газет, ни зонтиков, ни разбросанных туфель или одежды. Зато здесь были фотографии. Огромное количество фотографий. Почти все они стояли вдоль одной стены. Часть из них — свадебные фотографии его самого и его бывшей супруги.

— Присядем? — предложила Барбара.

— Устраивайтесь. Места тут не так много.

— В отличие от фотографий.

Росс окинул взглядом снимки, выстроившиеся как на параде.

— Тео не захотела их взять, когда мы расстались. Но мне нравится на них смотреть. Они служат мне напоминанием.

— О чем?

— О том, какими мы были. О счастливых временах. Выбирайте, что вам больше нравится. — Он снова окинул взглядом фотографии. — Мы росли вместе. Наши родители подружились еще до нашего рождения.

— Как они познакомились?

Карвер задумался.

— Пожалуй, я этого не знаю. Такое впечатление, что они всегда были рядом, семья Тео… Я не помню времени, когда их не было. Вряд ли в церкви. Мои родители, да и, собственно, все мы — за исключением семьи Тео — атеисты. Родители Тео были — и остаются — католиками.

— А сама Тео?

— С родителями и сестрой она праздновала только Рождество и Пасху. В остальном — нет. Тео не… Она не любила внешний блеск.

— А вот блеск свадьбы ее привлекал, — заметила Барбара, имея в виду фотографии.

— Думаю, как и большинство женщин, даже если они начинают думать, что все это ненужная суета и глупости. Кроме того, ее мать настояла. Лично я предпочел бы регистрацию в загсе и обед в шикарном ресторане. Шампанское и клубника в шоколаде. Но Соланж — мама Тео — любит традиции, и доставить ей удовольствие не составляет труда.

— Как она отреагировала, когда вы расстались?

— Так же, как и все остальные. Удивилась. Расстроилась. Мы так долго были вместе, что для наших семей «Тео-и-Росс» превратилось в одно слово.

— Для вас тоже.

Карвер посмотрел на бутылку у себя в руке, потом медленно кивнул.

— Я уже вам говорил, что не хотел расставаться. Но в конечном счете причиной стал я.

— Другая женщина?

Он покачал головой.

— Для меня никого не существовало, кроме Тео.

— Но Колтон?.. Разве он не доказательство присутствия в вашей жизни другой женщины?

— Колтон — результат того, что спортивные бальные танцы превратились в нечто другое. Мне было восемнадцать, моей партнерше тоже, и мы совершенствовали сальсу. Латиноамериканские танцы затуманивают мозги. По крайней мере, мои они затуманили. Она забеременела и думала, что мы поженимся. У меня были другие планы.

— Тео знала о Колтоне?

— Он был в моей жизни с самого рождения. Я отверг его мать — кстати, я этим совсем не горжусь, — но не его. Тео все знала.

— Где теперь его мать?

— В Хаммерсмите. Замужем, двое других детей, и полностью довольна жизнью. — Карвер наклонил бутылку и сделал еще несколько глотков пива. — Последнее я только предполагаю, — признался он. — Но не вижу, почему бы ей не быть счастливой. Колтон ничего плохого не говорил, и они с Кираном — его отчимом — прекрасно ладят. Он очень приличный парень, этот Киран.

— Тео не чувствовала себя преданной?

— Из-за беременности Телин? Нет, конечно. Тео на три года младше. Ей было всего пятнадцать, когда это случилось — то есть между Телин и мной, — и мы с ней даже еще не встречались. А потом я ни разу не посмотрел на другую женщину. Не было никакого желания.

— В таком случае — если вы не изменяли в браке, — почему именно вы стали причиной разрыва?

— Я слишком сильно ее любил.

— Слишком сильно?

— Знаете, так бывает. — Росс посмотрел на балконную дверь, словно то, о чем он хотел сказать, находилось там. — Это как залить водой растение. У тебя благие намерения, а оно не выдерживает и погибает.

«Странная аналогия, — подумала Барбара, — потому что Тео Бонтемпи — бывшая Тео Карвер — в настоящий момент ждет погребения».

— Когда вы видели ее в последний раз?

— За два дня до того, как она попала в больницу.

— Где?

— В Стритэме. В квартире.

— Сами пришли или она пригласила?

— Она пригласила. Сказала, что ей нужно со мной поговорить.

— Нужно?

— Нужно. Хочет. Думаю, это означает одно и то же — разговор. Она пригласила меня поговорить. Я пришел. — Росс умолк и сдвинул брови, словно пытаясь вспомнить произнесенные женой слова. — Она хотела… «кое-что обсудить», так это было сформулировано. Попросила меня приехать в Стритэм. Я был свободен и согласился. Но когда приехал, она не ответила на звонок в дверь.

— И вы ушли?

— У меня был ключ, так что…

— Она дала вам ключ?

— Я не отдавал ей свой. После того как мы расстались, я приезжал четыре раза. Или пять… Забрать свое барахло. Тео не просила отдать ключ, потому что не всегда бывала дома, когда мне было нужно.

— И вы не вернули ключ, когда переехали?

— Нет. Так что в тот вечер я вошел в дом. Подумал, что она выскочила на минутку, например в магазин. Она знала, что я еду, и я решил подождать, потому что не знал, когда еще выпадет такой шанс.

— Шанс?

— Увидеть ее. — Он допил пиво из бутылки. — Возьму еще одну. Не хотите?

Барбара отказалась. Тем не менее Карвер вернулся с двумя бутылками. Одну, уже открытую, поставил перед ней, объяснив:

— На всякий случай.

Он сел, но не произнес не слова. Барбара подумала, что поход за пивом нужен был для того, чтобы выиграть время.

— Вы догадываетесь, о чем она хотела с вами поговорить?

Ответить он не успел — зазвонил его мобильный. Карвер извлек его из заднего кармана джинсов и посмотрел на экран.

— Извините. Я должен ответить.

Она махнула рукой в сторону телефона.

— Да? — сказал Росс, а затем молча слушал. Потом встал, прижимая телефон к уху, подошел к балконной двери, открыл ее, вышел на балкон и закрыл дверь. Он по-прежнему молча слушал. Барбара видела, как изменилось его лицо. Карвер посмотрел на нее, увидел, что она за ним наблюдает, отвернулся, опустил голову и начал что-то говорить. Разговор продолжался недолго, меньше двух минут. Когда Росс вернулся в комнату, лицо его было мрачным.

— Ее убили? Когда, черт возьми, вы намеревались мне об этом сказать?

— Кто сообщил вам эту информацию? — спросила Барбара.

— Не все ли равно?

— Нет, поскольку речь идет об убийстве.

— Почему вы не говорите мне, что происходит, сержант… Простите, как вас зовут?

— Хейверс.

— Сержант Хейверс. Почему вы не говорите мне, что, черт возьми, происходит? Тео была в больнице. Она была…

–…в коме после удара по голове.

Карвер на секунду умолк.

— Удара по голове? Как удара по голове? — Он непроизвольно бросил взгляд на телефон.

— Кто вам звонил?

— Сестра Тео, Розальба. Она сказала, что приходила полиция и сообщила им новости. Почему мне не сказали? Потому что мы расстались? Или вы думаете, что я с ней что-то сделал? Вы к этому ведете? Вы меня слушаете, да? Я вошел в квартиру. Нашел ее на полу в туалете. Ее вырвало в унитаз. Она сказала, что ее тошнит и у нее кружится голова. Я хотел вызвать неотложку, но она отказалась. Сказала, что ей нужно просто прилечь, и я помог ей.

— В документах указано, что она была в пижаме. Вы ее так и нашли на полу в туалете?

Карвер снова глотнул пива.

— Нет. Я… Послушайте, я раздел ее, но это не то, что вы думаете.

— Что я думаю?

— Что это имеет отношение к сексу. Что я ею воспользовался. Нет. С этим было покончено. Так она хотела. Но она мне не безразлична, и я переодел ее в пижаму, достал из аптечки две таблетки парацетамола и уложил ее в постель.

— А потом ушли? Вы так и не узнали, зачем она хотела вас видеть?

— Нет.

— Что именно? Не ушли или не узнали, зачем она хотела вас видеть?

— Она не сказала мне, о чем хотела поговорить.

— Вы уложили ее в постель и ушли?

— Нет. Часть ночи я провел рядом с ней.

— Вы провели часть ночи с бывшей женой?

— Я не хотел оставлять ее одну. Уложил в постель, лег рядом и заснул. Не собирался, но так получилось. Когда я проснулся… не знаю… около половины четвертого… она спала, и я не стал ее будить. Положил ее мобильник рядом с кроватью и ушел.

— Почему вы не попытались ее разбудить?

— Зачем? Я же сказал, что она спала. Не было никаких причин будить ее посреди ночи.

— Даже для того, чтобы поговорить о том, ради чего вы бросились в Стритэм? Разве вам не было любопытно? Сдается мне, что было.

Барбара видела, как у него на лбу, у самой линии волос, выступил пот. В комнате было жарко, так что этому можно было найти объяснение. Хотя дело скорее в волнении, а не в температуре воздуха.

— Если б я не заснул… если б настоял на том, чтобы отвезли ее в больницу, как и собирался… — Росс умолк, а затем продолжил, словно не слышал вопроса об отсутствии любопытства к тому, о чем хотела поговорить с ним жена: — Вы сказали, удар по голове. Какой именно?

— Раздробивший череп. Ее ударили чем-то тяжелым. Вы знаете, что такое эпидуральная гематома? — Увидев, что он кивнул, Барбара продолжила: — Это ее и убило.

Карвер посмотрел ей в глаза.

— Это не я. Я ни за что на свете не ударил бы Тео. Я любил ее. Я хотел ее вернуть.

— Как вы узнали, что она в больнице?

— От ее родителей. Они мне позвонили. Сказали, что она в больнице и что ей делают томографию. Когда я туда приехал, ее уже перевели в реанимацию…

— Они просили вас приехать, ее родители?

— Что? Просили меня? Нет. Но я должен был. Я должен был быть там. Я не понимал, почему при обычном падении нужно делать томографию мозга, почему она в коме и… все остальное.

— Все остальное — это ее смерть.

— И то, что было перед ней: аппарат искусственной вентиляции легких, мониторы, дефибрилляторы, системы жизнеобеспечения…

— И смерть мозга, — бесстрастно прибавила Барбара, пытаясь оценить его реакцию. Она хотела, чтобы ее слова прозвучали как можно резче, хотела понять, что он знает. Карвер выглядел искренним — как и большинство психопатов. Они умеют притворяться нормальными.

— Ничего не хотите добавить? — спросила она. — О своей жене? А о вашем браке?

Карвер покачал головой.

— Честно говоря, мне хочется проснуться и обнаружить, что все это был страшный сон.

— Как и всем нам, — согласилась Барбара.

Пембери-Эстейт Хакни Северо-восток Лондона

Тани понимал, что только он один стоит между сестрой и намерением Абео отдать ее какому-то старому нигерийцу, достаточно богатому, чтобы уплатить запрашиваемую цену. Он также знал, что Монифа позволит это сделать, хотя ей нужно всего лишь собрать два чемодана, один для Сими, а второй для себя, и покинуть Мейвилл-Эстейт, пока Абео нет дома.

А дома его не было почти все время. Теперь, когда вторая семья была обнаружена и ее уже не было нужды скрывать — по крайней мере, от Тео, — Абео, по всей видимости, решил проводить с ними больше времени, почему-то уверенный, что ни Монифа, ни Тани ничего не расскажут Сими. Он приходил домой только для того, чтобы снять пропитанные кровью рубашки и фартуки, которые Монифа послушно стирала и гладила. Поразмыслив, Тани понял, что Абео приносил Монифе для стирки вещи своей второй семьи, и мать стирала и гладила их, что объясняло ту гору одежды, над которой она трудилась.

Ему не потребовалось много времени, чтобы придумать еще один способ воздействовать на отца. Поэтому в тот день, ближе к вечеру, Тани ждал появления отца в Пембери-Эстейт, чтобы сделать свой ход. В бакалейном магазине он не появлялся ни сегодня, ни вчера — не хотел встречаться с отцом, пока не поймет, что делать дальше. Теперь он был готов. Теперь он прятался в Пембери-Эстейт — в таком месте, чтобы видеть лифт, на котором Абео поднимался к своей второй семье. Когда это наконец произошло, в конце дня, Абео выглядел усталым, но на нем была свежевыстиранная и отглаженная рубашка, так что Ларк и ее дети были избавлены от неприятного вида крови животных на его одежде, груди и бедрах. Тани ждал. Он хотел, чтобы отец расслабился, прежде чем перейти в наступление.

Через двадцать пять минут после прихода Абео Тани направился к лифту. Было уже поздно, и другие жители дома входили и выходили из него, так что он вошел в кабину вслед за женщиной с многочисленными сумками, кивнул в знак приветствия, нажал кнопку третьего этажа и поехал наверх.

Большая часть дверей внешней галереи были открыты. Как и дверь квартиры второй семьи его отца. Тани слышал щебетание детей, голос Абео, отвечавшего им, потом женский голос:

— Да, вот так. О, любимый мой… — Затем смех. — Щекотно! Нет, нет! Абео, перестань!

— Значит, так? — Голос Абео, снова женский смех.

— Элтон, иди сюда! Скажи папе, чтобы прекратил.

Тани встал в дверном проеме. Любовница отца лежала на диване с куском влажной фланелевой ткани на голове; ее ноги лежали на коленях Абео, который делал вид, что кусает ее ступни, и притворно рычал. Она смеялась, а их дети хихикали, стоя на коленях на стульях у стола, где собирали что-то зеленое из кубиков лего. Абео выпрямился и принялся водить кубиками льда по подошвам ног и между пальцами Ларк. Рядом на полу стояла бутылка с лосьоном и полотенце.

— Полегчало? — спросил он.

— Ты ангел, — вздохнула Ларк.

Именно она заметила Тани. Сняла влажную ткань со лба и сказала дочери:

— Даврина, маме нужен еще лед. Принеси, милая.

Даврина спрыгнула со стула, но потом тоже заметила Тани и спросила:

— Кто он?

Абео повернул голову.

— Для мамы ты тоже это делал, да? Когда она была беременна? — Слова царапали горло Тани.

— Что тебе нужно? — спросил Абео. — Почему ты не был на работе?

Тани переступил порог и подошел к столу, за которым сидели дети.

— Мне сказать им, кто я, или ты хочешь сделать это сам? — спросил он Абео.

— Мне все равно, — ответил тот. Потом повернулся к детям. — Это ваш брат от моей жены Монифы — по крайней мере, он так говорит. Его зовут Тани. Поздоровайтесь и возвращайтесь к игре. — И продолжил массировать ступни Ларк.

Тани увидел, что дети собирают фигуру тираннозавра. Он взял один из кубиков и стал разглядывать. Интересно, как он будет выглядеть, если вогнать его отцу в глаз?

— Любишь играть в лего? — спросила его Даврина.

— У меня его никогда не было, — ответил Тани.

— Вообще?

— Вообще. Кстати, у тебя есть еще и сестра. Ее зовут Симисола. Она тоже никогда не играла в лего. — Потом он повернулся к отцу. — Ее ждет та же судьба, Па? Когда она чуть подрастет? Или у тебя планы только на Сими?

Ларк растерянно посмотрела на Тани, потом на его отца.

— Ларк — англичанка, — сказал Абео. — Наши дети — англичане.

— Да? А что будет значить «Ларк — англичанка», когда дело дойдет до продажи маленьких девочек — маленьких производительниц — тому, кто предложит больше?

Ларк села. Выражение лица у нее изменилось. Это отражалось в основном в глазах, отметил Тани. Она с тревогой смотрела на Абео.

— Она наполовину нигерийка, по отцу, так? — продолжил Тани. — Даврина… Нигерийским девочкам положены мужья, которые согласны уплатить большой калым, да? По крайней мере, ты хвастался этим, когда речь шла о Симисоле. — Потом он обратился к Ларк: — Он вам это говорил?

— Абео, что он…

— Поскольку она наполовину англичанка, полагаю, ты продашь только ее часть, да? Какая половина Даврины будет продана? Верхняя или нижняя? Левая? Правая? Хочешь, угадаю?

— Уходи, — сказал Абео.

— О чем он говорит, Абео? — спросила Ларк.

— Ни о чем. Слушает всякую чушь и верит, что понимает то, что слышал. Потом начинает обвинять. Вот и всё.

— Кого обвинять? И в чем?

— Он собирается продать Симисолу, — сказал ей Тани. — Вы понимаете, что я имею в виду? Она должна будет рожать детей какому-то парню в Нигерии, и как только созреет, отец отдаст ее тому, кто согласен заплатить запрашиваемую цену. Это произойдет только после того, как Сими будет в состоянии забеременеть, но теперь она еще ребенок и не знает, что ей уготовано. — Он посмотрел на Даврину, которая вместе с братом смотрела на него круглыми любопытными глазами.

— Иди к себе в комнату, Даврина, — приказала Ларк дочери. — И ты, Элтон.

— Но тираннозавр…

— Марш!

— Папа!

— Делай, что говорит мама. Нам нужно поговорить с этим человеком.

Дети убежали, бросая испуганные взгляды на Тани. Через секунду из глубины квартиры донесся звук закрывшейся двери. Дождавшись, пока они уйдут, Абео заговорил:

— Ты мне не сын. Я виню твою мать в том, каким ты стал, со своими английскими привычками и со своим английским отношением к нашему народу.

— Совершенно верно, Па. Мы — англичане, разве нет? Если б ты не хотел, чтобы мы стали англичанами, нужно было оставаться в Нигерии. Но ты приехал в Лондон, рассчитывая при этом, что ничего не изменится. И все мы будем делать то, что ты хочешь, чтобы чувствовать себя важным, — определять наше будущее, извлекать выгоду для себя. — Он повернулся к Ларк, которая поднесла руку к груди и теребила серебряное распятие, ярко блестевшее на ее темной коже. — Он делает что хочет, мой отец. Теперь он хочет денег. Ведь он не рассказывал вам о покупке девственницы, на которой я должен жениться? Правда? Да, именно так он и поступил, и единственный способ вернуть часть потраченных денег — взять хороший калым за Симисолу.

Абео медленно покачал головой, демонстрируя печаль и разочарование.

— Монифа говорила, что этот человек — мой сын, Ларк, и восемнадцать лет назад я решил ей поверить. Но мы с ним… — Абео встал и взмахнул рукой, показав сначала на себя, затем на Тани. — Посмотри на нас. Видишь, какие мы разные? Он давно знает, что не мой сын, и винит за это меня. Он всю жизнь пытался разрушить мой брак с его матерью, а теперь хочет уничтожить то, что есть у нас с тобой: нашу семью. История, которую он тебе рассказывает… Подумай сама: стал бы я поступать так со своей дочерью Симисолой? Или с нашей дочерью Давриной? Конечно, нет. Зачем же он это говорит? Вот тебе ответ: он думает, что, если убедит тебя, что я собираюсь разрушить жизнь Симисолы или Даврины, ты меня бросишь. Возьмешь наших детей и этого нового ребенка, который растет у тебя внутри, и исчезнешь. Это, думает он, будет плата за то, что я позволил ему считать себя моим сыном.

Во рту у Тани пересохло, словно он проглотил чашку опилок. Такая наглость отца у него просто в голове не укладывалась. Абео был воплощением лицемерия, и его любовница не могла этого не видеть. Тани посмотрел на Ларк, которая не отрывала взгляда от Абео. Она встала с дивана, поддерживая живот, в котором созревала новая жизнь. Потом подошла к Абео, прижала ладонь к его щеке и повернула его голову к себе.

— Мне очень жаль, что тебе приходится так страдать, Абео, — сказала Ларк, и Тани понял, что она сделала свой выбор.

Он не мог ее винить за то, что она поверила Абео на слово. Двое детей и третий на подходе… Она нуждалась в Абео больше, чем в правде. Тани думал, что сможет перетянуть ее на свою сторону, но ошибся.

Однако у него оставался последний козырь.

— Я женюсь на девушке, — сказал он Абео.

— То есть?

— Если Сими оставят в покое, позволят ей вырасти и быть собой, я поеду в Нигерию и женюсь на Оморинсоле. Кажется, ее так зовут? Оморинсола, девственница с гарантированной плодовитостью? Я на ней женюсь. Сделаю ей детей. Привезу ее в Лондон. Твою невестку и твоих внуков, Па. Сделаю то, что ты хочешь. И буду работать в бакалейной лавке.

Абео усмехнулся.

— Твои слова о продаже Симисолы — злобная ложь, так зачем же ты вообще что-то предлагаешь?

— О, здесь прозвучало очень много лжи, Па. Но то, что я говорил о Симисоле, — правда.

— Убирайся! — рявкнул Абео, но по его глазам Тани видел, что отец намерен обдумать его предложение.

Белгравия Центр Лондона

Линли всегда ненавидел политический аспект работы полицейского, а этот первый день расследования убийства сержанта уголовной полиции Тео Бонтемпи имел все шансы стать политическим. В отличие от политики, связанной с управлением страной, когда соперничающие стороны встречаются, спорят, дискутируют, выдвигают аргументы и вырабатывают компромисс в виде закона, полицейская политика по большей части связана с контролем информации, которую предоставляют прессе. На утреннем совещании с помощником комиссара сэром Дэвидом Хиллиером и главой пресс-службы Стивенсоном Диконом политические соображения обоих были такими пространными и туманными, что в них было невозможно разобраться. Судя по тщательно сформулированным объяснениям Хиллиера и Дикона, Тео Бонтемпи была не просто детективом полиции, а черным детективом. И не просто черным детективом, но и женщиной черным детективом. Меньше всего служба столичной полиции нуждалась в обвинениях, что они выделили для расследования недостаточно сил, потому что данный сотрудник был черным или женщиной — или то и другое вместе. Расизм, сексизм, мизогиния… Нельзя позволить даже намека на это во время расследования. Понимает ли это исполняющий обязанности старшего суперинтендента?

Прежде чем Линли успел поделиться своими соображениями, что к этому расследованию он относится точно так же, как к любому другому, Дикон извлек из своего портфеля два таблоида и передал Томасу для изучения. На первой странице каждой газеты была помещена статья о пропавшем ребенке. Девочку похитили у родителей несколько дней назад, был большой переполох; отец — барристер, мать — врач, а дочь в последний раз видели с двумя подростками на станции метро «Гантс-Хилл». Статьи сопровождались фотографиями и ссылками на следующие страницы. Линли знал о пропаже ребенка в первый же день, из публикации — не столь подробной — в утренней газете, которую он имел обыкновение читать. Томас не был уверен, что исчезновение девочки как-то связано со смертью Тео Бонтемпи, и спросил об этом.

Связи никакой, ответили ему, но как только таблоиды решат, что тема исчерпана, они набросятся на убийство Тео Бонтемпи, как крысы на мусорную яму, а когда они это сделают, пресс-служба должна быть уверена, что у старшего суперинтенданта Линли будет для них масса информации, причем такой, которая не оставляет сомнений, что служба столичной полиции использует все имеющиеся у нее ресурсы, чтобы привлечь к ответственности убийцу их коллеги, независимо от ее пола и расы.

— Кстати, о ресурсах… — Томас объяснил, что им, вероятно, потребуется больше сотрудников.

Дикон заверил, что он получит все что нужно. Хиллиер бросил на Дикона взгляд, в котором ярость смешивалась с удивлением. «Не в твоей власти распределять людей». Это причина ярости. «И кто ты, черт возьми такой, чтобы давать такие обещания?» А это удивление.

Линли ушел, оставив их разбираться друг с другом.

Мобильник зазвонил в тот момент, когда он отпирал дверь своего дома на Итон-Террас. Томас надеялся, что это Дейдра — вчера вечером они расстались не лучшим образом. Но это была Барбара Хейверс. Пока он открывал дверь и входил в дом, она скороговоркой выдала ему порцию информации:

— Бывший муж был с ней в ту ночь, когда ее ударили по голове, сэр. Как выяснилось, почти всю ночь. Утверждает, что она попросила его прийти, потому что хотела о чем-то поговорить.

— О чем?

— Неизвестно. По крайней мере, мне и ему. Он сказал, что она попросила его прийти для разговора, он согласился, и на этом все. Проверить несложно. Их мобильники все покажут.

— Гм… — Линли взял дневную почту. Чарли Дентон оставил ее на полукруглом столе из орехового дерева в прихожей, в старом контейнере «Таппервер», стоявшем на месте серебряного подноса. Очевидно, он забыл отнести их — дневную почту и контейнер — на кухню. — Что-то еще?

— Говорит, что развода хотела она, а не он. Говорит, что «любил ее слишком сильно» и она не смогла с этим справиться — что бы это ни значило. У него вся гостиная уставлена ее — и их совместными — фотографиями. Говорит, любит на них смотреть.

— Навязчивая идея?

— Возможно.

— Преследование, за которым следует: «Не доставайся же ты никому».

— Я бы так не сказала. Кстати, он собирается вернуться в их общую квартиру.

— Любопытная деталь.

Барбара рассказала остальное: о том, что у Росса Карвера был ключ от квартиры, как он нашел бывшую жену, что она ему сказала о тошноте, головокружении, потере памяти — а возможно, нежелании говорить, о том, что случилось до его прихода.

— Кстати, он белый парень, если это важно.

«Интересно, — подумал Линли, — этот факт понравится Хиллиеру и Дикону — или взбудоражит их еще больше?

— Может, у нее был другой любовник и мужу это не нравилось?

— Не исключено. Но он об этом не расскажет. Возможно, родственники знают… От Уинстона есть известия?

— Пока нет.

— Что дальше?

— Стритэм. Завтра нам нужно тщательно осмотреть квартиру. Судмедэксперты уже закончили?

— У них было достаточно времени. Я им позвоню. Ты где? В Белзи-парке?

— Сегодня ночую дома. Поставил Белзи-парк на паузу.

— Ага. Думаешь, это разумно?

— Разумно? Барбара, тебе давно пора осознать, что я понятия не имею, что такое разумно в романтических отношениях между мужчиной и женщиной.

6 августа

Ил-Пай-Айленд Твикенхэм Большой Лондон

Дебора оставила машину на свободном месте парковки на берегу Темзы напротив Ил-Пай-Айленд перед самым рассветом. Она никогда раньше не была в этом месте. Даже не слышала о нем, хотя жила в Лондоне с семнадцати лет. Естественно, никто не пытался скрыть от нее существование этого острова, но, как ей удалось выяснить, его лучшие деньки остались в прошлом. Даже слава маленькой мекки рок-н-ролла в 1960-х не спасла его от сегодняшнего забвения.

Посоветовав Деборе поговорить с доктором Филиппой Уэзеролл, Нарисса порекомендовала повторить утреннее путешествие, которое совершила она сама, когда искала врача в надежде, что личная встреча — в ее доме, прежде чем она отправится на работу — поможет убедить ее, что появление в документальном фильме Нариссы даст надежду девочкам, которым может грозить опасность, и женщинам, уже пострадавшим. Но ее усилия, призналась Нарисса Деборе, ни к чему не привели. Она пожертвовала несколькими часами сна и ехала целый час, потратив бензин и драгоценное время. Доктор Уэзеролл ответила, что не хочет привлекать к себе внимание из страха преследования.

— Попробуйте, — сказала Нарисса Деборе. — У вас же не фильм — может, вам больше повезет. — Она поделилась информацией о хирурге, для сбора которой потребовался целый час блуждания в Сети с помощью разных поисковых систем и банков данных. — Можете сначала позвонить, но я бы не советовала. Именно так я и поступила — и готова поспорить, что она записала свой отказ и выучила его наизусть.

Деборе нужно найти дом доктора Уэзеролл на Ил-Пай-Айленд, сказала ей Нарисса. У коттеджей там нет номеров, так что Деборе придется ориентироваться на «Магонию»^[13]: дом кремового цвета с синей черепицей ярдах в двадцати от главной дороги, пересекающей остров. Названия у дома нет, но там есть штакетник, давно нуждающаяся в ремонте беседка, неухоженная лужайка, несколько чахлых кустов и немного декоративной травы.

Дебора спросила, как вообще попасть на остров, который находится посреди Темзы. Ответ Нариссы — «не волнуйтесь, сами увидите» — не вселил уверенности, но Дебора решила довериться ей. Все еще спали, когда она оставила записку на разделочной доске в кухне и поехала в Твикенхэм, а там увидела, что имела в виду Нарисса. На остров вел арочный пешеходный мост, перила которого украшали маленькие цветы петунии, красные и белые.

Оказавшись на мосту, где легкий утренний ветерок обманчиво обещал ослабление жары, Дебора увидела, что остров невелик. Вдоль берега были построены коттеджи с выходом к реке, и в слабом утреннем свете она смогла разглядеть маленькие причалы или просто причальные столбы, а также моторные лодки, байдарки, шлюпки и каноэ. Остров был очень зеленый. У самой воды росли огромные ивы. Тополя, каштаны и липы отбрасывали тень на извилистую мощеную дорожку. Вокруг ни души — только мелькание птиц и воркование голубей. В другое время дня Ил-Пай-Айленд, вне всякого сомнения, был оживленным местом.

Коттедж с синей крышей, как выяснила Дебора, находился рядом с мощеной дорожкой, совсем близко, — Нарисса описала его достаточно точно. Она пропустила пустые оконные ящики для растений и пустую шпалеру, однако все остальное оказалось на месте. Но в доме было темно. Доктор либо уже уехала на работу, либо еще спала, либо находилась в глубине дома, так что свет не был виден с дорожки. Раз уж она забралась так далеко, решила Дебора, нужно испытать удачу. Она миновала покосившуюся калитку, которая держалась на одной из двух петель.

Крыльца в доме не было, только приподнятая площадка перед дверью. Поискав звонок, Дебора поняла, что нужно стучать, и с силой ударила костяшками пальцев по дереву. На стук отреагировал только рыжий полосатый кот, довольно худой. Он вышел из-за угла дома и принялся тереться о ноги Деборы, жалобно мяукая. Затем над дверью зажегся свет, хотя на улице было уже достаточно светло, так что Дебору можно было рассмотреть из дома. Дверь открылась. Кот, воспользовавшись шансом, прошмыгнул в дом.

— Кто вы, черт возьми? И какого дьявола стучите в мой дом в такое время?

Не слишком успешное начало.

— Доктор Уэзеролл? — спросила Дебора.

— Что вы хотите? Кто вы? — Хозяйка дома шагнула вперед. Невысокая, не выше метра пятидесяти пяти, в черном обтягивающем костюме из неопрена. В руке у нее была ветровка из ткани, которая светится в темноте, когда на нее попадает луч света. Ноги босые.

— Погодите. — Это прозвучало резко, как команда. — Вас послал тот чертов режиссер? Марисса… как там ее?

— Нарисса Кэмерон. На самом деле я…

— Ни при каких условиях — можете ей это передать. Это не обсуждается. Мне нечего добавить.

— Речь не о ее фильме, — сказала Дебора. — Я фотограф. Может, вы поговорите со мной? Это займет пять минут. Клянусь, это не имеет отношения к фильму Нариссы.

— В любом случае меня это не касается. И у меня нет пяти минут. Я уже опаздываю к реке.

Она решительно развернулась, и Дебора решила, что дверь сейчас захлопнется перед ее носом. Но доктор Уэзеролл так же быстро вернулась, держа в руке кота. Потом выкинула его на улицу. Он возмущенно мяукнул и стрелой бросился в дом.

— Проклятье! Чертов кот!

В свете лампы Дебора увидела на краю площадки перед дверью две пустые миски в форме кошачьих голов.

— Похоже, для еды и воды?

— Это даже не мой кот! — рявкнула доктор Уэзеролл. Потом прибавила: — Черт возьми. — Откуда-то слева от двери извлекла кувшин с водой и пакет с сухим кормом. — Убирайся оттуда, если хочешь что-то получить, Дариус! — крикнула она и наполнила миски.

Дариус? Дебора с удивлением посмотрела на довольного кота, появившегося на пороге.

— Терпеть не могу кошек, — заявила Филиппа Уэзеролл.

— Тогда возникает вопрос: зачем вы кормите этого?

— Ответ очевиден. Потому что я дура.

Доктор Уэзеролл убрала еду и воду, взяла пару кроссовок, вышла за дверь и закрыла ее за собой. Согнувшись в талии — колени остались прямыми, отметила Дебора, — надела кроссовки. Судя по всему, врач находилась в прекрасной физической форме.

— Если вам нужно пять минут, можете получить их во время прогулки, — сказала она Деборе и направилась к калитке. Выйдя на дорожку, повернула направо, в противоположном направлении от моста.

Дебора последовала за ней. Доктор Уэзеролл, поняла она, была настроена решительно. Женщина шла быстро, и Дебора едва поспевала за ней. Совершенно очевидно, что ни о каких пяти минутах речи быть не могло. Поэтому она начала рассказывать: о проекте, над которым работает для департамента образования, о «Доме орхидей», о книге фотографий, которую собирается делать, об идее закончить книгу интервью с ней.

— Нарисса о вас высокого мнения, — закончила Дебора.

— Очень мило с ее стороны. — фыркнула хирург. — Вряд ли меня это должно волновать. Но я подробно объяснила Нариссе, почему по возможности предпочитаю оставаться в глубокой тени. Меня не назовешь популярной фигурой среди той части нигерийского и сомалийского сообщества, где калечат женщин, не говоря уже о неуверенных в себе мужчинах, которые ищут обрезанных и зашитых женщин, чтобы их сексуальные возможности — вернее, их отсутствие — никогда не могли сравнить с возможностями другого парня. Вы говорили с этими женщинами?

— Говорила. И меня не встречали с распростертыми объятиями — что вряд ли удивительно с учетом природы этой проблемы, не говоря уже о нашем обществе, но я с ними говорила. Можно спросить: почему белая женщина занялась восстановительной хирургией?

— Я училась во Франции. Они — пионеры в этом вопросе, так что я, что называется, припала к источнику.

— Вы всегда занимались восстановительной хирургией?

— Нет. Я, как и большинство людей, ничего не знала о том, как калечат женщин. По специальности я акушер-гинеколог.

— Как случилось, что вы занялись тем, что делаете сейчас?

Они подошли к воротам с кодовым замком. Доктор Уэзеролл набрала шифр, открыла ворота и направилась к воде.

— Однажды меня пригласили проконсультировать особый случай. У ребенка развилась инфекция, не поддававшаяся лечению. Она вроде бы затихала, исчезала, а затем появлялась вновь, еще более сильная. Ей сделали операцию за десять недель до того, как она попала ко мне.

— Что с ней случилось?

— Она умерла. Родители слишком долго тянули, прежде чем обратиться в больницу.

— Ужасно.

— Это еще не всё. Ей было три года.

— О боже. Это… Я даже не знаю, как это назвать.

— Страшно, ужасно, бесчеловечно, гнусно, отвратительно, шокирующе, чудовищно, омерзительно… Словами это не опишешь, правда? После того случая я решила, что должна что-то делать. Но, как вы верно заметили, я белая женщина, и не просто белая женщина, а англичанка. Я понимала, что будет почти невозможно объяснить любой женщине из общин черных иммигрантов, все еще практикующих калечащие операции на женских половых органах, что их культура — или по крайней мере часть тех, кто принадлежит к этой культуре, — придерживается невежественной традиции, угрожающей здоровью девочки, ее будущему, ее способности иметь детей, а возможно, и жизни. Кроме того, у меня нет таланта красиво говорит, убеждать и все такое. Поэтому я предложила свои услуги женщинам, которым уже причинили вред.

Они прошли вдоль здания и вышли на широкий бетонный причал. Здание оказалось лодочным сараем. Внутри горел свет, и кто-то уже выдвинул вперед высокую стойку с лодками. Доктор Уэзеролл ловко подцепила одну из них и спустила на землю.

— Потребовалось много лет, чтобы завоевать доверие, но мне помогла Завади. Она увидела смысл в том, что я делаю и что могу сделать. Начала направлять ко мне молодых женщин. И до сих пор направляет.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

7

«Бэнкси» — псевдоним анонимного английского андеграундного художника стрит-арта, политического активиста и режиссера, работающего с 1990-х гг.

8

Иниго Джонс (1573–1652) — английский рисовальщик, архитектор и художник-декоратор.

9

Инфибуляция — калечащая операция на гениталиях, создающая препятствия для полового акта. Женская инфибуляция представляет собой зашивание влагалища с целью обеспечения целомудрия женщины. При этом удаляются половые губы, а остающаяся плоть сшивается, образуя отверстие для мочеиспускания.

10

Папе (фр.).

11

Мама (фр.).

12

Полиандрия — многомужество.

13

Магония — род кустарников семейства Барбарисовые.