Север и Юг

Элизабет Гаскелл, 1855

Богатый фабрикант с промышленного севера Англии Джон Торнтон и блестяще образованная дочь скромного священника с юга Маргарет Хейл возненавидели друг друга с первого взгляда. Кто Джон в глазах девушки? Невежественный нувориш, считающий, что все в этом мире продается и покупается. А кто для него Маргарет? Заносчивая кисейная барышня, слишком многое о себе возомнившая, – особенно если учесть, что у ее отца нет ни гроша. Однако не зря говорят, что от ненависти до любви – один шаг, – противостояние молодых людей, не уступающих друг другу умом, волей и характером, постепенно превращает их взаимную неприязнь в куда более теплое чувство. Чувство, в котором, и Маргарет, и Джон не смеют признаться даже самим себе… В формате a4.pdf сохранен издательский макет книги.

Глава 3. Чем опасна поспешность

Доверия милой добиться сумей

Высоким душевным полетом,

Бесстрашием мысли, свободой идей

И верности рыцарским счетом.

Веди ее прочь от тщелавия дня

К сиянию звездных ночей;

Пусть слово твое, как частица огня,

Растопит лед лживых речей.

Браунинг Э. Б.

Мистер Генри Леннокс. Маргарет только что о нем думала: вспоминала, как он расспрашивал, чем она собирается заниматься дома. В таких случаях обычно говорят: легок на помине. С радостной улыбкой она положила папку и, прежде чем обратиться к виновнику приятного переполоха, попросила горничную:

— Сара, сообщи маме о приезде мистера Генри Леннокса.

Маргарет поспешила навстречу нежданному гостю.

— Так хочется расспросить вас об Эдит! Благодарю за то, что выбрались к нам.

— Разве я не обещал? — негромко уточнил мистер Леннокс.

— Но я слышала, что вы отправились на север Шотландии, а это так далеко от Гэмпшира.

— О! — беззаботно отмахнулся Леннокс. — Наши молодожены каких только глупостей не придумывали! С риском для здоровья лазили по горам, плавали в лодке по озеру. Вот я и решил, что необходимо срочно присмотреть за непослушными детьми. Дядюшка совсем с ними не справлялся и с утра до вечера паниковал. Действительно, стоило лишь однажды увидеть, насколько они ненадежны, как пришлось остаться до конца и лично проследить, чтобы они благополучно сели на корабль в Плимуте.

— Значит, вы были в Плимуте? Эдит ни разу об этом не упоминала. Правда, в последнее время ее письма так коротки и поспешны! Значит, они и в самом деле отплыли во вторник?

— Да, к счастью, чем избавили меня от множества обязанностей. Эдит просила передать горячий привет и небольшую записку. Сейчас найду. Ах вот и она.

— О, спасибо! — воскликнула Маргарет и, желая прочесть письмо в одиночестве, вышла, сославшись на необходимость позвать маму (Сара, похоже, забыла про ее поручение).

Оставшись в одиночестве, Генри с интересом осмотрелся. В лучах яркого солнца вид из гостиной был просто прелестным. В распахнутое окно эркера с любопытством заглядывали запоздалые розы, из-за угла виднелись ветви алой жимолости. Маленькая лужайка пестрела разноцветной вербеной и геранью. Стоило отвернуться от окна, и в глаза сразу бросалась бедность обстановки, которую яркие краски за окном только подчеркивали. На полу лежал старый потертый ковер, обивка дивана и кресел тоже поблекла от времени. Да и дом в целом оказался меньше и беднее, чем того требовал царственный облик Маргарет. Леннокс взял со стола книгу: «Рай» Данте — старинное итальянское издание в белом кожаном переплете с золотым тиснением. Рядом лежали словарь и тетрадь с выписанными рукой Маргарет выражениями. Ничего особенного они собой не представляли, но смотреть почему-то было приятно.

Леннокс глубоко вздохнул и положил книгу на место. Достаток, кажется, действительно очень скромный, как она и сказала. Странно, ведь Бересфорды хорошая семья.

Тем временем Маргарет отыскала матушку. К несчастью, миссис Хейл пребывала в дурном расположении духа и все вокруг видела исключительно в мрачном свете, поэтому появление мистера Леннокса восприняла как едва ли не катастрофу, хотя внимание столичного джентльмена ей льстило.

— Какое несчастье! Сегодня мы обедаем рано, причем только холодным мясом, чтобы слуги успели погладить белье. Но мистера Леннокса надо обязательно пригласить к столу, ведь он деверь Эдит! А папа с самого утра крайне расстроен. Не знаю, чем именно. Только что заходила в кабинет: он сидел за столом, опустив голову и закрыв лицо ладонями. Я сказала, что воздух Хелстона ему вреден, — точно так же как и мне, — а в ответ он попросил больше ни слова не говорить о Хелстоне, потому что больше не может терпеть мои жалобы. Похоже, Хелстон — единственное на земле место, которое он любит, но я все равно уверена, что воздух здесь сырой и нездоровый.

Маргарет показалось, что солнце померкло, однако она терпеливо выслушала привычные стенания, чтобы позволить матери излить душу, а потом пришло время напомнить о госте.

— Думаю, папа обрадуется визиту. Он с симпатией относится к мистеру Ленноксу. На свадебном завтраке они много беседовали. А об обеде не беспокойся. Два часа — самое время для ленча, так что холодное мясо прекрасно подойдет.

— Но что же мы будем с ним делать до двух часов? Ведь сейчас только половина одиннадцатого.

— Приглашу мистера Леннокса на этюды: я как раз собиралась, а он хорошо рисует, так что уберу его подальше с твоих глаз. А сейчас пойдем в гостиную: будет не очень вежливо, если ты не покажешься.

Миссис Хейл сняла черный шелковый фартук, поправила прическу и провела ладонью по лицу. Выглядела она весьма привлекательной и благородной дамой, а гостя приветствовала с почти родственной сердечностью. Мистер Леннокс в свою очередь, явно надеясь на приглашение провести в доме весь день, с такой радостной готовностью согласился остаться на ленч, что миссис Хейл даже захотелось дополнить холодное мясо чем-нибудь еще. Ему все нравилось. Предложение Маргарет отправиться с ней на этюды он принял с восторгом и заявил, что ни за что на свете не осмелится побеспокоить мистера Хейла и дождется встречи за обедом. Маргарет позволила гостю выбрать бумагу и кисти, после чего в самом веселом настроении повела его по знакомой тропинке.

— Давайте остановимся на пару минут, — попросила она вскоре. — В дождливые дни эти дома то и дело вставали перед глазами: словно упрекали за то, что до сих пор их не запечатлела.

— Напоминали о себе, пока окончательно не развалились и не исчезли с лица земли. В самом деле, если уж рисовать — а они и впрямь очень живописны, — то лучше не откладывать до будущего года. Но где же мы сядем?

— Должно быть, вы приехали сюда из своих Судебных иннов, а вовсе не провели два месяца в горах Шотландии! Взгляните на это превосходное дерево! Лесорубы оставили его как раз на нужном месте. Достаточно прикрыть ствол пледом, и получится настоящий лесной трон.

— А лужа вполне сойдет за королевскую подушку для ног. Подождите, я подвинусь: так вам будет удобнее. Кто живет в этих лачугах?

— Сквоттеры построили их примерно пятьдесят-шестьдесят лет назад. Одна пустует, а в другой живет старик. Как только он умрет, оба дома уничтожат — лесорубы давно собираются. Смотрите, вот он! Мне обязательно нужно подойти поздороваться. Он настолько глух, что вы непременно услышите все наши секреты.

Старик остановился перед хижиной и замер, опершись на посох, но потом увидел Маргарет и его грубое, суровое лицо смягчилось и расплылась в широкой улыбке.

Генри умело изобразил в центре композиции две фигуры, подчинив им окружающий пейзаж. Маргарет, обнаружила это, когда пришла пора показать друг другу готовые работы.

— Так нечестно! — взглянув на свежую акварель, рассмеялась она и густо покраснела. — Не подозревала, что мы со старым Исааком служим вам моделями. Вот зачем вам понадобилось, чтобы я попросила его рассказать историю хижин.

— Не смог устоять. Искушение оказалось слишком велико. Мне безумно нравится этот рисунок, признаюсь!

Генри не знал, успела ли Маргарет услышать последнюю фразу, прежде чем спустилась к ручью, чтобы вымыть кисточки. Вернулась она вполне невозмутимой и внешне спокойной — только вот пылающие щеки выдавали. Леннокс обрадовался, так как замечание сорвалось с языка случайно, — редкий случай для человека, привыкшего обдумывать каждое слово и каждый шаг.

Дом встретил их приветливо и жизнерадостно. Хмурость матушки рассеялась под благотворным влиянием пары жирных карпов, весьма кстати подаренных соседкой. Мистер Хейл, вернувшись с утреннего обхода прихожан, ожидал гостя возле садовой калитки. Даже в старом сюртуке и потертой шляпе джентльмен выглядел безупречно.

Маргарет гордилась отцом и всякий раз искренне радовалась, когда видела, какое благоприятное впечатление он производит на новых знакомых. Сейчас, однако, от ее внимательного взгляда не ускользнули следы глубокой тревоги, хоть и скрытой от посторонних глаз, но не отступившей.

Мистер Хейл попросил показать акварели и, прежде чем вернуть дочери ее работу, заметил:

— Тебе не кажется, что соломенная крыша получилась слишком темной?

— Нет, папа! Мне кажется, все правильно. Молодило и очиток темнеют под дождем. Разве не так?

Отец протянул руку к рисунку мистера Леннокса.

— Похоже, правда?

— Да, очень похоже, — согласился отец. — Твоя фигура и манера держаться переданы превосходно. Да и старый Исаак горбится именно так. А что это висит на дереве? Неужели птичье гнездо?

— Нет-нет, что ты! Это моя шляпа. Не могу в ней рисовать, очень жарко. Знаешь, мне тоже хочется попробовать изобразить человеческие фигуры. Вокруг столько интересных людей!

— Уверен, что у вас все получится. Надо только очень захотеть и постараться, — ободряюще заметил мистер Леннокс. — По-моему, мне действительно удалось уловить сходство.

Мистер Хейл вошел в дом, а Маргарет задержалась в саду сорвать несколько роз, чтобы украсить к обеду свое платье.

«Обычная лондонская девушка поняла бы, что он хотел сказать, — подумал Генри, — «непременно вспомнила бы каждую фразу, чтобы отыскать скрытый комплимент, но мисс Хейл…»

— Подождите! — воскликнул Леннокс. — Позвольте, помогу.

Генри сорвал с куста несколько бархатистых малиновых цветков, до которых Маргарет не смогла дотянуться, вставил две розы в петлицу, а остальные отдал ей.

За столом неспешно тек спокойный приятный разговор. Хозяевам и гостю хотелось задать друг другу множество вопросов, обменяться новостями о жизни миссис Шоу в Италии. В свободной увлекательной беседе, в непритворной простоте сельской жизни — особенно рядом с Маргарет — Генри быстро забыл о том мимолетном разочаровании первой минуты, с которым убедился, что, описав достаток отца как весьма скромный, мисс Хейл сказала чистую правду.

— Маргарет, дитя мое, почему бы тебе не собрать на десерт груш? — предложил мистер Хейл, едва роскошь гостеприимства увенчалась только что откупоренной бутылкой вина.

Миссис Хейл сбилась с ног. Судя по всему, десерты появлялись на ее столе не каждый день. Однако если бы мистер Хейл оглянулся, то увидел бы печенье, мармелад и прочие сладости, расставленные на буфете в строгом порядке, и вполне можно было обойтись без груш.

— У южной стены созрел бергамот, достойный соперничать с южными плодами. Сбегай, дочка, и принеси нам несколько штук.

Похоже, мысль о грушах прочно укоренилась в сознании хозяина, и сдавать позиции он не собирался.

— А что, если выйти в сад и съесть райские плоды на месте? — предложил мистер Леннокс. — Нет ничего приятнее, чем вонзить зубы в хрустящую мякоть сочной, согретой солнцем груши. Жаль только, что осы считают их своей собственностью и не церемонятся с теми, кто на нее посягает.

Генри встал, намереваясь следом за Маргарет отправиться в сад и дожидаясь позволения хозяйки. Миссис Хейл предпочла бы продолжить обед так же церемонно и гладко, как он шел до этой минуты и как, по ее мнению, подобало сестре вдовы генерала Шоу (с этой целью они с Диксон даже достали из кладовки хрустальные бокалы), но мистер Хейл уже поднялся и супруге больше ничего не оставалось, кроме как уступить общему настроению.

— Пожалуй, вооружусь ножом, — заметил священник. — Прошли те дни, когда и я мог поглощать фрукты тем примитивным, варварским способом, который вы только что описали. Теперь приходится все чистить и резать на дольки.

Маргарет сорвала свекольный лист и соорудила тарелку, особенно живописно оттенявшую золото сочных плодов. Генри смотрел не столько на десерт, сколько на нее, в то время как мистер Хейл, решив со всей возможной глубиной прочувствовать безмятежность и красоту украденного у тревоги часа, с пристрастием выбрал самую спелую грушу и уселся на садовую скамейку, чтобы спокойно вкусить блаженство.

Маргарет и мистер Леннокс, предоставив ему такую возможность, медленно пошли по дорожке вдоль южной стены, где все еще деловито жужжали пчелы.

— Какую восхитительную жизнь вы здесь ведете! Всегда презирал поэтов, воспевавших хижину у подножия холма и все такое прочее. Но правда заключается в том, что я ничем не лучше кокни. Сейчас кажется, что двадцать лет прилежных занятий юриспруденцией не стоят одного года этой чистой безмятежной жизни. Какое синее небо! — Генри поднял взгляд и показал на огромное дерево, надежно защищавшее сад от остального мира. — Какие яркие, багрово-янтарные листья!

— И все же не стоит забывать, что наше небо не всегда такое синее, как сейчас. Случаются дожди, листья имеют обыкновение опадать, мокнуть, чернеть и гнить. Впрочем, Хелстон безупречен не больше, чем любое другое место на земле. Вспомните, с каким презрением вы встретили мой рассказ о нем на Харли-стрит: назвали деревней из сказки.

— «Презрение» — чересчур сильное слово, Маргарет.

— Возможно. Дело в том, что мне хотелось поделиться самым дорогим воспоминанием, а вы… какое же слово подобрать? Отозвались о Хелстоне неуважительно, даже с пренебрежением.

— Больше никогда не поступлю так опрометчиво! — горячо пообещал Леннокс.

Они завернули за угол.

— Хотелось бы, Маргарет… — Он умолк и остановился в нерешительности.

Успешный юрист всегда выглядел настолько уверенным в себе, что Маргарет взглянула на него удивленно и вопросительно, однако уже в следующий миг — сама не понимая почему — захотела поскорее вернуться к матери, к отцу; уйти от него подальше, чтобы не слышать тех слов, ответа на которые не знала. В другое время сильная воля и гордость подавили бы внезапное волнение — хотелось бы верить, оставшееся незамеченным. Разумеется, она сумеет найти слова, причем единственно правильные. Как трусливо и недостойно опасаться разговора, как будто она не сможет прервать его проявлением девичьего достоинства.

— Маргарет! — Леннокс внезапно взял ее за руку, так что ей пришлось остановиться и, презирая себя за сердечный трепет, обратиться в слух. — Как бы мне хотелось, чтобы вы любили Хелстон не так преданно, не чувствовали себя здесь абсолютно спокойной и счастливой. После трехмесячной разлуки я надеялся увидеть, что вы тоскуете по Лондону и хотя бы немного скучаете по лондонским друзьям. Возможно, тогда вы более благосклонно выслушали бы человека, который пока не готов предложить многое — лишь надежды на будущее, — но любит вас всем сердцем и не может более скрывать свои чувства.

Все время, пока он произносил свою пламенную речь, она упрямо старалась выдернуть руку, поэтому Генри насторожился:

— Неужели я вас напугал? Ответьте же!

Губы ее задрожали, в глазах появились слезы. Усилием воли Маргарет заставила себя успокоиться, и лишь когда справилась и голос ей подчинился, заговорила:

— Вы меня ошеломили. Не подозревала ничего подобного. Всегда считала вас другом и, пожалуйста, впредь хотела бы того же. Речи, подобные вашей, совсем мне не нравятся. Не могу ответить так, как вам бы хотелось, и в то же время боюсь вас огорчить.

— Маргарет, — произнес Генри, посмотрев ей в глаза и встретив открытый, прямой взгляд, полный искренней веры и боязни причинить боль.

«Возможно, вы уже кого-то любите?» — хотел было он спросить, но почувствовал, что вопрос оскорбит незамутненную глубину этих глаз.

— Простите за спешку и прямоту. Я наказан. Позвольте хотя бы надеяться. Подарите слабое утешение заверением, что никогда не встречали никого, кого могли бы…

Закончить фразу у него не хватило смелости, и Маргарет безжалостно обвинила себя в жестокости.

— Ах если бы только вы не поддались своевольной фантазии! До чего приятно было думать о вас как о добром друге!

— Но можно ли мне надеяться, что когда-нибудь вы сможете подумать обо мне иначе? Понимаю, не сейчас — спешить некуда, — но спустя некоторое время…

Маргарет помолчала, пытаясь заглянуть в собственное сердце, чтобы узнать правду, и наконец ответила:

— Никогда не представляла, что вы будете для меня кем-то еще помимо друга. Мне не хочется разочаровываться. Умоляю, давайте забудем об этом (хотела сказать «неприятном», но вовремя спохватилась) разговоре.

Мистер Леннокс на сей раз ответил в своей обычной холодной манере, причем выдержав приличествующую случаю паузу:

— Конечно, если чувства ваши настолько определенны, а разговор столь неприятен, то лучше впредь о нем не вспоминать. В теории все просто, в том числе и забыть о боли, однако в жизни сделать это будет нелегко. Во всяком случае, мне.

— Вы уязвлены, — печально заметила Маргарет. — Но что же мне делать?

Слова прозвучали с такой искренней горечью, что Генри попытался подавить глубокое разочарование и заговорил более жизнерадостно, хотя голос прозвучал по-прежнему жестко:

— Вы должны принять в расчет унижение не только возлюбленного, но мужчины, отвергнутого в лучших чувствах, причем мужчины рассудительного и светского, по воле страсти изменившего собственным привычкам. Что ж, не будем больше об этом. И все же сердце глубоко ранено отказом и отчуждением. Придется найти утешение в презрении к собственной глупости. Подумать только: начинающий адвокат задумал жениться!

Маргарет не нашлась с ответом. Сам тон разговора ее раздражал, подчеркивая и обостряя те черты характера мистера Леннокса, которые всегда вызывали отторжение. И все же он оставался приятнейшим из людей, самым чутким другом, способным понять ее лучше всех тех, кто когда-либо появлялся на Харли-стрит. К боли недавнего отказа примешалось легкое презрение, на губах мелькнула пренебрежительная усмешка. Хорошо, что, обойдя сад, они неожиданно наткнулись на мистера Хейла, о присутствии которого совсем забыли. Он все еще с наслаждением вкушал грушу, бережно и искусно очистив ее одной длинной, до прозрачности тонкой спиралью. Зрелище напоминало притчу о восточном владыке, по приказу волшебника окунувшего голову в сосуд с водой и, прежде чем спустя мгновение снова ее поднять, увидевшего всю свою жизнь. Маргарет чувствовала себя разбитой, не могла найти силы, чтобы поддержать завязавшийся между отцом и мистером Ленноксом обыденный разговор, и молча грустила, спрашивая себя, когда же наконец гость уедет и позволит погрузиться в раздумья о событиях последней четверти часа. Мистер Леннокс мечтал о расставании точно так же, как и она, однако несколько минут непринужденной светской беседы, каких бы невероятных усилий они ни стоили, послужили необходимой жертвой то ли оскорбленному тщеславию, то ли самоуважению. Время от времени он бросал мимолетные взгляды на задумчивое, печальное лицо.

«Я не настолько ей безразличен, как она хочет думать, — пронеслась в сознании дерзкая мысль. — Нельзя терять надежду».

Последнюю четверть часа Генри провел в настроении сдержанного сарказма. О жизни в Лондоне и жизни в деревне он рассуждал так, словно сознавал собственную склонность к насмешкам и боялся дать себе волю, чтобы не скатиться в откровенный сарказм. Мистер Хейл недоумевал. Гость неожиданно предстал совсем не тем человеком, каким выглядел на свадебном завтраке в Лондоне и сегодня за обедом: сейчас казался значительно живее, умнее, опытнее в светской жизни. Все эти качества мало импонировали мистеру Хейлу, так что, едва мистер Леннокс заявил, что должен немедленно удалиться, чтобы успеть на пятичасовой поезд, все трое вздохнули с облегчением и вернулись в дом, чтобы разыскать миссис Хейл и гость мог с ней проститься. В последний момент истинная душа Генри все-таки прорвалась сквозь налет холодного самообладания.

— Маргарет, не презирайте меня. Несмотря на всю эту никчемную болтовню, в груди моей бьется живое сердце, и доказательством тому служат мои чувства. За то пренебрежение, с которым вы слушали меня последние полчаса, я люблю вас еще глубже и преданнее — несмотря на горечь поражения. Прощайте, Маргарет!