Тёмные времена души. Жатва

Элиана Арнтгольц

В «Сторожевой башне» оказываются пять героев, один из которых уже известный нам Вериар. Оказались они здесь неспроста, а для выполнения некой миссии, возложенной на них. Кем они были выбранны и для чего остаётся загадкой. Герои стали подозревать рукотворность Библейского Апокалипсиса, частью которого стали они. И тут всё пошло не по плану. Герои отправляются в Ватикан на праздник Самайн, Последней Жатвы, где стали свидетелями последнего суда. Приговор людям вынесен и Жатва началась…

Иван Карлович

Тёплый осенний питерский денёк. С шумной, оживлённой улицы в тёмную арку среди домов свернул дедок в коричневом плаще и шляпе. Медленной, шаркающей походкой, но вполне уверенной, он подошёл к закрытым кованым воротам и открыл их собственным ключом. Он шёл прямо, пройдя совсем немного, он очутился в чудном дворике с красивыми коваными лавочками, фонарями под старину, небольшой аллеей стриженых кустов и клумбами для цветов. Какой это был контраст, всего каких-то несколько десятков метров отделяло это тихое, спокойное место от шумного и многолюдного города. Этот дворик в городе со всех сторон был окружён домами, даже машины сюда не въезжали, что и создавало тишину и ощущение совсем другого города. Старичок присел на лавочку прям напротив дома, где по стенам первых двух этажей расползался зелёный плющ. Окна второго этажа с эркером и ещё одно рядом были его жилищем уже много лет, почти с рождения. Это была восьмикомнатная квартира, когда-то принадлежавшая его семье, но ему достались две комнаты, в которых он проживал с бабушкой. Остальные же комнаты были отданы рабочим завода. Так из прекрасной и богатой квартиры она превратилась в коммуналку с очень разношёрстными жильцами.

Дуновением ветерка сорвало жёлтый осенний лист и закружило очень медленно в воздухе. Всё это было как в замедленной съёмке. Иван Карлович, так зовут старичка, что сидит на лавке напротив дома, заметил этот жёлтый лист, и в голове его заиграла чудная музыка, пальцы забегали в воздухе, как на фортепиано, захотелось это записать в нотах на бумаге. Иван Карлович был гениальным пианистом и не менее талантливым музыкальным педагогом. Музыку он не писал, было пару раз в жизни, когда он видел и слышал новую, не известную ему, а может, даже миру, музыку. Она приходила из другого мира, так ему показалось. И оба эти раза его слишком напугали, после были очень неприятные события в жизни. А листок всё кружило и кружило в воздухе, пока он медленно не приземлился в кучку опавшей осенней листвы.

«Какая необычно тёплая и сухая осень. Даже солнце ещё греет, — подумал про себя Иван Карлович. Он поднял голову на собственные окна. — Завтра годовщина смерти бабушки… Сорок лет уже прошло. Интересно, что бы она сказала, увидев меня сейчас? Старый никому не нужный старикан. Нечем гордиться, да и нечем хвалиться! Нет, она бы никогда такого не сказала, даже если бы я был самым ненужным и самым бездарным человеком в мире», — так размышлял вслух Иван Карлович. Елена Петровна, бабушка Ивана Карловича, была самым дорогим для него человеком, а он для неё смыслом жизни и отдушиной. Бабушка говорила: «Чтобы вырастить достойного человека, надо положить на это всю свою жизнь». Это были не просто слова. Елена Петровна одна воспитывала Ванечку и положила на это всю свою жизнь. Её жизненный путь был выложен галькой и битым стеклом, то и дело оставлявшим раны и кровавые порезы.

Елена Петровна была из богатой семьи. Квартира, что превратилась в коммуналку, принадлежала её семье. Её вместе с родителями отправили в ссылку в Тобольск. По возвращении от квартиры остались две комнаты, а ценные вещи конфисковали, что-то разграбили. Мало приятного, времена такие. Но главные потери были впереди. Погиб муж и сын. Она одна осталась с маленькой дочерью. Аллочка, мама Ивана Карловича, росла красавицей и умницей, но угораздило её влюбиться без памяти в самого настоящего «авантюриста и проходимца», так бы сказала Елена Петровна, в выражениях она не стеснялась. Звали этого проходимца Карл Леопольдович, любитель карточных игр, подпольных заведений, не прочь выпить и покутить. Он, конечно, был хорош собой и красноречив, вот Аллочка и потеряла голову от любви. Елена Петровна говорила так: «Ой, ты, девка, дура! Добром это всё не закончится!» И ведь материнское сердце не обманешь, так и вышло. «Проходимец» организовал подпольное казино. Ванечке тогда было почти три, он всё больше жил с бабушкой. В один из вечеров в этом подпольном заведении на квартире случилась пьяная поножовщина. Аллочка тогда погибла, а «проходимца» не стало спустя полгода, нашли убитым.

Так Ванечка стал сиротой, а на плечи Елена Петровны легла ответственность за внука, её единственную кровиночку. Елена Петровна очень рано разглядела музыкальный талант у внука и направила его на этот путь. Было музыкальное училище, далее консерватория по классу фортепиано. Иван Карлович играл в филармонии, преподавал в музыкальной школе, кстати, детишки его очень любили. Но своих он так и не нажил, не сложилась у него личная жизнь. А сейчас он уже давно на пенсии, с концертами завязал, преподавательскую деятельность оставил, но случаются же в жизни нелепые повороты судьбы, вот и у Ивана Карловича так вышло. Он работает ночным сторожем в обсерватории. Есть у него с юности такое хобби, астрономия, а следом и астрология. Скажете, глупость, а он счастлив, как никогда.

Иван Карлович сидел на лавочке, разглядывал окна дома, в котором проживал всю жизнь, принюхивался к запахам осени на улице, старался запомнить осеннюю опавшую листву под его ногами. Второй день он был сам не свой. Его разъедала грусть и тоска, чувство некой неопределённости, что-то тревожило его, но понять, что не так, он не мог. Если бы он был на чужбине, то сказал бы, что это ностальгия, но он тут, в родном городе, в знакомых с детства местах. Этот с виду невзрачный старичок невысокого роста, худой, с заострёнными чертами лица был невероятно талантлив, тонкой душевной организации, он мог чувствовать и ощущать сильнее многих других, и есть в кого. Иван Карлович встал с лавочки и неспешно отправился домой. Он вошёл в парадную, остановился у окна лестничного пролёта. Вид из окна сегодня казался ему несколько другим. Он поднимался на второй этаж, считая каждую пройдённую ступеньку, будто прощаясь с этими местами навсегда. Дверь квартиры открылась. Тёмный длинный коридор, захламлённый соседскими вещами. Чуть пройдя прямо и направо, была дверь его комнаты. «Как обидно, ведь когда-то эта квартира принадлежала его родне, прадеду и прабабушке, целиком, затем бабушке, но не долго. И вот я, четвёртое поколение, тут, в этом историческом здании, памятнике архитектуры, крадусь, как мышь, к собственной норе, среди хлама и грязи». Войдя в комнату, попадаешь совсем в другой мир из этого коммунального ада. Иван Карлович не то чтобы был ленив или грешил отсутствием фантазии, просто ему хотелось сохранить квартиру в том виде, в котором она была при жизни Елены Петровны, а она обладала отменным вкусом и любовью к прекрасному. В комнате был старинный камин в рабочем состоянии, на потолках оригинальная лепнина, немного реставрированная, на полу дубовый паркет «доисторических времён», который Ивану Карловичу вышел в кругленькую сумму, чтобы его сохранить почти что в первозданном виде. Возле окон эркера стоял круглый стол и стулья, когда-то Елена Петровна за этим столом проводила спиритические сеансы. Ванечка тогда ещё был совсем маленький, он верил в то, что с бабушкой общается её муж, сын, её дочь, то есть его мама. Но с возрастом решил, что бабушка это делает для того, чтобы не сойти с ума от горя, некая психологическая защита, как бы сейчас заумно сказали психологи. Иногда она и раскладывала старинные карты, когда её совсем с головой накрывала тревога и беспокойство, и, сказать честно, предсказания Елены Петровны с регулярностью сбывались, была ли это случайность, сложно сказать. С левой стороны комнаты был большой книжный шкаф, там была в основном классическая литература, но было и несколько книг, вызывающих особый интерес юного Ивана Карловича. Книги были старинные, ещё с ятями, с чуть пожелтевшими страницами, в которых давались трактовки снов. Особое внимание привлекали старинные то ли рукописи, то ли черновики, собранные в книги по астрологии. Тут-то и зародилась любовь Ванечки к астрологии, планетам и звёздам. По другую сторону комнаты стояло фортепиано, немецкий антиквариат. Каким-то чудом Елене Петровне удалось его заполучить, но внук её должен был играть на достойном инструменте. Реставрация этого инструмента тоже стоила сил и немалых вложений. Соседи, конечно, не были в восторге от фортепианных концертов, но удалось найти выход из ситуации. Как только соседи устраивали очередную ругань с битьём посуды и последующей истерикой, Иван Карлович, как истинный джентльмен, садился за инструмент и исполнял Шнитке или что-то схожее, будоражащее психику, и, о чудо, ругань прекращалась. Всё же музыка обладает целительными свойствами! Из этой комнаты с эркером был вход в другую комнату, сейчас это была спальня Ивана Карловича. Она, кстати, тоже не претерпела сильных изменений, разве что телевизор. Иван Карлович считал, что телевизор и тот мусор, что время от времени оттуда льётся, вроде новостей, будет осквернять книги, ноты и фортепиано, и не место ему там. Ему удалось сохранить аутентичность тех времён в его комнатах, чего нельзя сказать об общественных местах этой коммуналки. Иван Карлович отправился на кухню сделать себе чаю. В коридоре стоял запах только что приготовленного борща. В кухне его встретила приветливая соседка Раечка, повар заводской столовой. Она и выглядела как с заводской столовой — крупная женщина, не просто пышных, а даже огромных форм, всё чаще в головном уборе, то в чепце, то в платке, одетом вроде банданы, всегда с красными щеками и довольной улыбкой. Вот про такую и можно сказать «коня на ходу остановит и рельсы и шпалы кладёт». Бой-баба, одним словом. Но было в ней и прекрасное: жизнелюбие и забота об окружающих, уж очень она хотела весь мир накормить. Был у неё и мужичок, хиленький такой, щупленький, но она за него горой.

— Ванечка, приготовила сегодня борщ, вот только с огня, присаживайся, обедать будем, — наливая борщ по тарелкам, Раечка приглашала за стол.

— А запах, Раечка, какой запах! Ты же знаешь, мне неудобно вот так… — отвечал ей Иван Карлович.

— Ваня, ну ты меня не объешь! Садись, я уже налила. Давай с чесночком, со сметанкой! Может, случилось чего? Лица на тебе нет, бледный, растерянный какой-то, — продолжала Раечка, доставая сметану из холодильника.

— Ну, раз налила уже, не откажусь. Не знаю, Рая, что-то мне не по себе второй день… Бабушку вспоминаю, завтра годовщина… — поникшим голосом отвечал Иван Карлович.

— Садись. Давай помянем, у меня припрятана бутылочка, привезла от сестры из деревни. Натурпродукт, никакой химии и похмелья. Мы по пару рюмочек выпьем и покушаем, полегчает, Ваня, — Рая положила руку на плечо Ивану Карловичу и одним движением руки усадила его за стол.

Кухня была ничем не примечательна, классическая коммуналка, потрескавшиеся потолки, покрашенные водоэмульсионкой, остальное тёмно-зелёной краской, чуть закопчённые потолки, совсем уже дырявый линолеум на полу. Стоял тут и обеденный стол, только пользовались им крайне редко, вроде того, как сейчас, махнуть с соседом по рюмочке, закусить и разойтись. «С соседями и правда повезло, — иногда себя уговаривал Иван Карлович, — ведь могло быть и хуже».

Раечка достала из шкафа маленькие гранёные рюмочки. Разлила домашнего самогона, и они выпили по одной, помянув добрым словом старушку. Так они выпили ещё по одной и, отобедав с добавкой борща, решили заняться каждый своим делом. Рая взялась мыть посуду, а Иван Карлович отправился к себе. Выходя из кухни, ему послышалось тихое бормотание Раи: «Какой мужик пропадает, вот была бы я свободна, серьёзно бы взялась за него». А затем Рая закричала в полный голос: «Вот если бы не Петя, взялась бы я за тебя! Слышишь! Откормила бы и обогрела!» А затем продолжила уже шёпотом: «Ну, совсем мужик стоптался… Жалко его, ведь никого нет…»

Иван Карлович вышел в тёмный коридор, сделал пару шагов вперёд, в темноту. Прямо перед ним пространство слегка поплыло. Правой ногой он шагнул вперёд. Нога исчезла, а следом за ногой исчезло всё тело, как если бы он вошёл в невидимую дверь чужого мира. Остался лишь тёмный коридор и тишина. А на кухне Рая продолжала мыть тарелки, ничего не замечая.