Мой лучший враг

Эли Фрей, 2015

В детстве он дарил мне конфеты, рисунки и улыбки. Он обожал свою маленькую подружку и никому не позволял обижать меня. А потом я совершила один непростительный поступок. Теперь того милого и доброго мальчика, с которым мы были так близки в детстве, больше нет. На его месте – злобное чудовище, не знающее ни любви, ни жалости. И он не успокоится, пока не отомстит и не уничтожит меня. Это роман о трогательной дружбе двух подростков, о предательстве и бесчеловечной жестокости. История о борьбе двух противоположностей и бунте, который навсегда изменит их судьбы.

Глава 1

Несмотря на крепкую дружбу, в детстве мы часто ненавидели друг друга.

«Хоть бы в пачке “Скиттлс” ему попалась апельсиновая, самая невкусная, конфетка. И чтобы он не вытащил ни одной виноградной» — худшее проклятие, которое мы могли обрушить друг на друга в то время. А теперь мы желаем друг другу смерти. Как сильно могут изменяться люди. И их отношение друг к другу.

Мой папа всегда хотел сына — так я стала думать года в четыре. Мы были счастливой полноценной семьей: я, родители, а если прибавить еще и бабушку с дедушкой, то сверхполноценной. Папу я любила больше всех — может, потому, что он разрешал есть перед сном шоколад, а может, по совсем другим причинам.

Двухкомнатная квартира в Москве, четырнадцатый этаж — здесь мы жили с родителями. А бабушка с дедушкой жили в небольшом подмосковном городке в частном доме, в часе езды от нас. Мы приезжали к ним на выходные.

Мама с папой познакомились в институте. В двадцать лет они поженились, и вскоре появилась я. Родители так и не закончили учебу: мама ушла в декрет, а папа, чтобы прокормить семью, устроился в магазин и стал торговать компьютерами. Сейчас мамина работа связана с финансами, а кем работает папа и как он вообще живет — не знаю. И не хочу знать. Бабушка печет торты на заказ. У нее дома всегда пахнет ванилью и карамелью. Дедушка — охранник при коттеджном поселке.

В четыре года мама стала спихивать меня бабушке на лето, а бабушка, в свою очередь, выпихивать меня во двор, чтобы я играла с другими детьми. И вот я в первый раз пришла на детскую площадку возле дома и вытащила игрушки — машинку, самолетик и гигантского робота-трансформера. Другие девочки тут же презрительно сморщили носики и почти хором заявили, что не будут со мной играть, пока я не вынесу на улицу свою куклу. А дело в том, что куклы у меня и не было. Одни мальчишеские игрушки.

Мама потом рассказывала, что куклы просто не вызывали у меня интереса. Мне нравилось то, что можно разобрать или заставить двигаться. Но во время девчачьего конфликта я серьезно перепугалась. Я не понимала, почему родители покупали мне игрушки для мальчиков. Может, они хотели сына, а получилась дочка? Эта мысль настолько засела в голову, что еще долгое время я специально не засматривалась в магазине на игрушки для девочек. Я делала все, чтобы быть похожей на мальчишку… и чтобы мама с папой не выкинули меня на помойку за ненадобностью. Я носила мальчишеские комбинезоны, упрашивала маму с бабушкой стричь меня как можно короче, отпихивала прочь платья.

С девочками подружиться так и не удалось. Зато в дружбе с мальчишками я преуспела. В то первое долгое лето у бабушки я и познакомилась со Стасом.

Однажды соседи затеяли стройку. Они заказали много песка, но использовали только часть, и с тех пор возле их дома возвышалась гигантская песчаная куча. Ее облюбовала вся местная детвора: на одной стороне девочки строили замки, а на другой мальчишки сооружали многоуровневую парковку. Меня, конечно, строить замки не позвали, поэтому я играла с мальчишками. Парковка выходила у меня лучше всех, мои уровни не рушились.

В тот день Стас тоже появился у кучи, помогал строить, но выходило у него плохо. Он разрушил всю нашу парковку! Я расстроилась: мы столько времени на нее убили, а пришлось начинать все заново. Стас тоже расстроился, он же не нарочно сломал. После этого он не пытался к нам присоединиться, только наблюдал. А потом, когда мы все достроили, он принес из дома с десяток машинок и раздарил нам. Мне он подарил самую красивую и загадочно улыбнулся. Так, будто тоже считал ту машинку лучшей и хотел, чтобы я это поняла. И чтобы между нами был секрет.

Какое-то время я не выделяла Стаса среди остальных ребят, даже несмотря на его подарок. Мы играли все вместе. Но через год или два он стал моим лучшим другом. Дело в том, что я часто придумывала разные сюжетные игры на воображение, и далеко не всем такое было интересно. Мальчишки предпочитали что-то попроще — мяч, прятки, салочки. А вот Стас приходил от моих игр в восторг, и так получилось, что мы стали отбиваться от компании и все больше времени проводить вдвоем.

Я презирала девчачьи вещи, чтобы не расстраивать маму с папой, но от единственного девчачьего пристрастия у меня отказаться так и не получилось — от любви к сказкам. В моей голове существовал целый мир с драконами и принцессами. Именно из-за любви к сказкам я научилась читать очень рано. Мне было стыдно просить папу почитать мне Белоснежку или Спящую Красавицу — вдруг решит, что им не нужна такая дочка? Поэтому сказки я читала сама. Но мне все равно безумно нравилось, когда читал папа. Я с удовольствием слушала его книжки — про домовенка Кузю, дядю Федора, Эмиля из Леннеберги, Винни Пуха. Папа читал мне много, но я отбирала только те книги, которые, по моему мнению, больше годились для мальчиков.

Пока я была совсем маленькой, я почему-то любила вставать рано утром, часа в четыре, и мне обязательно нужна была компания. Мама категорически отказывалась просыпаться в такую рань, и приходилось папе. Со мной нужно было гулять или играть, и сонный папа добросовестно это делал. Наверное, мы странно смотрелись на улице — четыре утра, папа ведет дочку за руку. Куда они идут? Зачем? Что за непутевый папаша! У приличных родителей дети спят в такое время!

Мы с папой строили замки из кубиков, играли в железную дорогу и запускали в ванной лодку на радиоуправлении. На улице он подхватывал меня на руки и подбрасывал в небо. Папа был очень высокий, я закрывала глаза и представляла себя ракетой, которую запускают в космос. А когда открывала глаза, сердце замирало от страха — настолько я была высоко.

У папы в кабинете стоял большой глобус, который я обожала. Часто вечерами папа усаживал меня на колени, я прижималась к нему, вдыхая запах сигарет и пены после бритья, гладила его щеки. А он показывал мне разные места, называл страны, моря и океаны.

— Покажи мне, что там, под нами, — однажды попросила я папу и посмотрела себе под ноги. Этот вопрос меня всегда интересовал: а что, если земля под нами вдруг разойдется, мы провалимся и выйдем на другую сторону планеты? Куда мы попадем?

Папа указал на глобус.

— Вот тут мы живем, а тут, — он показал на обратную сторону, — Тихий океан.

— Океан… — восторженно прошептала я, глядя на ярко-синюю область. Значит, если мы провалимся под землю, то попадем в океан. Но я не умела плавать! Как же мне быть?

И в то лето я попросила папу научить меня плавать. Я уже умела это делать с надувными нарукавниками — но ведь они не всегда со мной, а земля может разойтись под нами в любую секунду, и что я буду делать в Тихом океане без нарукавников? Я так перепугалась, что еще несколько дней разгуливала по дому в нарукавниках, чем очень веселила родителей. В то лето плавать без поддержки я так и не научилась, хотя папа был хорошим учителем, а я старалась быть хорошей ученицей.

Папа все время засматривался на соседских мальчишек: наблюдал, как они играют в футбол, носятся по улице, колотят друг дружку. Проходя мимо, он говорил им что-нибудь забавное, ласково трепал кого-нибудь за щеку, угощал яблоками и конфетами. А во мне кипела ревность. Я просила папу научить меня играть в футбол, но он лишь говорил: «Как-нибудь потом».

Я продолжала делать все, чтобы походить на мальчишку. Я просила маму покупать мне футболки не с пони и Барби, а с Человеком — Пауком и машинками. Я тайком залезала к папе в шкаф и надевала его костюмы, черным фломастером рисовала себе усы, а потом вбегала в гостиную, где сидели родители, и бодро выкрикивала, что я не Тома, а Мистер-Твистер. Родители смеялись до упаду. Но все это не помогло. Когда мне было шесть лет, папа бросил нас с мамой. Просто собрал вещи и ушел в неизвестном направлении.

Я ждала, что он вернется. Много вечеров я просидела у окна, вглядываясь в дорогу, вздрагивая каждый раз, когда кто-то проходил мимо. Может, это папа? Он все-таки появился, но лишь спустя месяц или два — пришел забрать оставшиеся вещи. Он молча сунул мне пачку мармеладок, собрал сумки и ушел. Уже навсегда.

Я ела по одной мармеладке в день. Казалось, пока они не кончились, папа все еще рядом; это последняя ниточка, которая связывает меня с ним. Под конец я давилась каменными мармеладками. Но папа так и не появился. Я бережно сложила пустую яркую обертку и спрятала под подушку. Казалось, так я сохраню «кусочек папы» при себе.

Я выдумывала папе разные оправдания и пыталась убедить себя в них. В шесть лет я верила, что он — добрый волшебник, который улетел в сказочную страну, чтобы избавить ее жителей от злой ведьмы. В десять — что он агент суперсекретной спецслужбы, ему дали ответственное задание и от него зависит судьба всего мира. В двенадцать я стала более-менее разбираться в отношениях между мужчиной и женщиной и наконец-то поняла, что мой папа — обыкновенный козел. Осознав это, я безжалостно уничтожила ту цветную обертку из-под мармеладок.

Мама недолго оставалась одна. Вскоре после ухода папы появился дядя Костя, полная противоположность папе. Невысокий и крепкий, с пышными усами и огромным носом-картошкой, он сразу мне понравился. Дядя Костя вскоре стал мне другом, с которым здорово посмеяться, но все же не отцом. Этого у него так и не получилось, правда, он и не пытался.

В московской квартире окна моей комнаты выходили во двор-колодец, мне разрешали играть только там. Бетонная площадка с одиноким баскетбольным кольцом, парковка, пара детских горок да одно-единственное дерево — вот что составляло мой детский мир. Но все поменялось, когда мама стала отсылать меня в городок к бабушке. Всего час езды на машине — и ты попадаешь будто в другую вселенную. Деревянный дом, выкрашенный голубой краской. Сад — череда грядок и ржавых баков, гора инвентаря. В центре луковой грядки — красная вертушка.

Обычно меня привозили к бабушке только на лето и выходные, но когда мне исполнилось шесть, перед мамой встала серьезная проблема. В какую школу меня отдать? Как меня забирать, если мама сутками пропадает на работе? И она решила, что лучше бы мне совсем переехать к бабушке и пойти в местную школу. Там воздух чище, да и интереснее и безопасней ребенку будет в частном доме со своим огородом.

Я была только рада, ведь в бабушкином городе жил Стас. С сентября по май я мечтала о том, чтобы побыстрей наступило лето, ведь летом мы могли играть целыми днями. А теперь я буду с ним круглый год!

И вот мама повезла меня к бабушке со всеми вещами. Я думала только о том, как расскажу Стасу потрясающую новость: что я теперь буду жить здесь, осенью мы вместе пойдем учиться. Будем мечтать и строить планы. Выбирать школьные рюкзаки, ходить на уроки, проводить каникулы, праздники. Решать, куда поедем. Все это мы будем тщательно продумывать и записывать в специальную тетрадь.

И никто не знал, что наше «вместе» кончится ровно через шесть лет.

* * *

Дядя Костя открыл дверь машины. Я вышла из нее, сжимая в руках клетку с питомцем — крольчихой Умкой, и посмотрела на бабушкин дом, который с этого дня должен был стать и моим. Он напоминал пряничную избушку — белые резные наличники на окнах делали его каким-то воздушным и сказочным.

Я прошла в дом, схватила со стола яблоко и поднялась по лестнице на второй этаж. Здесь, под самой крышей, была моя комната. Поставив клетку на пол, я открыла дверцу, Откусила кусочек от яблока и, протянув Умке угощение, ласково сказала ей:

— Ну что, Умочка? Теперь это наш дом. Мы всегда будем здесь жить. Ты рада?

Кролик смешно дергал ушами и часто-часто двигал челюстями — грыз яблоко.

В комнате пахло деревом — стены и скошенный потолок были обиты деревянными панелями. Я любила это место гораздо больше, чем комнату в московской квартире. Под каждой деревяшкой, в каждом углу, в каждой маленькой щелке здесь теплилось волшебство.

Вскоре пришел дядя Костя. Он поставил на пол чемодан и выдохнул:

— Уф, ну и тяжесть! Томка, ты вроде такая маленькая, а барахла больше, чем у мамки!

Я засмеялась. Кокетливо дернула плечом и, подражая маме, ответила:

— Ну, мы же женщины. Имеем право.

Тут уже засмеялся дядя Костя.

— Женщины! А мне потом мучайся с больной спиной!

— Дядя Костя, спортом надо заниматься! — Я осуждающе посмотрела на его живот.

Он подтянул штаны и провел пальцем по пышным усам.

— Надо-надо, да только лень. Ладно, ты давай обживайся, а я пойду водицы хлебну.

Я стала не спеша разбирать одежду: перекладывать в комод футболки и шорты, вешать в шкаф свитера и кофты. Потом подошла к окну, выходящему на крышу терраски, и отдернула занавески. Перелезла через подоконник, прошлась по крыше и посмотрела вдаль улицы. Желтая проселочная дорога. Череда одноэтажных домов и высоких деревьев. Где-то там, через несколько домов, жил Стас: отсюда виднелся кусочек его кирпичного коттеджа и окно в его комнату. По ночам мы часто дурачились — перемигивались светом от люстры или фонариками.

Кто-то на улице выкрикнул мое имя. Сердце замерло.

Крыша терраски располагалась со стороны сада, и не получалось разглядеть, кто же стоит у калитки. Но я ни секунды не сомневалась — кричал Стас: его звонкий голос я бы узнала из тысячи. Я бросилась на улицу. Открыла калитку. И увидела его, своего любимого мальчишку с самой красивой улыбкой на свете. Белесые волосы были растрепаны. Огромные голубые глаза излучали доброту.

— Стас! Стас! — Я кинулась к нему. — У меня такая новость! Ты сейчас обалдеешь! — Эту фразу я подцепила из маминого лексикона. Она часто начинала так разговоры с дядей Костей. В последний раз за ее «ты сейчас обалдеешь» последовала захватывающая история о том, как Танька с работы выгнала мужа из дома. — Представляешь, мама перевезла меня сюда! Насовсем! Я теперь буду здесь всегда жить! Не только летом и на выходных, а всегда!

Он очень обрадовался. Мы пошли вдоль улицы, по дороге болтая о планах.

— Мы пойдем вместе в школу, а потом будем вместе отмечать мой день рожденья, а потом новый год… — перечислял Стас. — А потом… Хм. А что будет дальше нового года?

Я пожала плечами — до нового года ведь так далеко… Впереди нас ждало лето, самое счастливое в моей жизни, и оно будет длиться целую вечность.

Начались веселые беззаботные деньки. Стас часто приходил ко мне в огород — грядки, ржавые баки и всякий садовый инвентарь казались нам прекрасным фоном для игр. Мы выбирали самый огромный бак. Залезали в него, ставили в центр палку с привязанными к ней бабушкиными панталонами, смотрели в бумажную подзорную трубу на морковные грядки и кричали:

— Вижу землю! Право руля!

Бабушка страшно ругалась на нас за развешенные панталоны, но из них получался чертовски клевый флаг! Огромные, желтые, они эпично развевались на ветру и были гордостью нашего корабля.

Дома мы играли в «рыбу» — ловили на самодельные удочки всякие вещи и клали их в тазики: кто наловит больше, тот и выиграл. Еще мы часто раскидывали прямо в огороде палатку, таскали туда еду, подушки и фонарики. Ходили в гости к Стасу и играли в приставку, а потом на улице рисовали на дороге всякие маршруты из игры и бегали по ним, придумывая свои приключения.

Стас обожал «Мортал Комбат», а вот мне не очень нравились игры, где надо драться. Но раз Стас ее любил, мне тоже приходилось. Он всегда был Саб-Зиро; я могла играть за Мелену или Китану, но девчачьи роли я терпеть не могла. И я стала Скорпионом. В играх я обожала драматические истории героев, любила выдумывать костюмы и оружие по мотивам. Из собачьей цепи и металлической пластинки я даже сделала себе кунай, как у героя.

Скорпион и Саб-Зиро. Огонь и холод. Змея и лед.

Еще мы играли в сказки и приключения, например в Робин Гуда. Логично было предположить, что в этой игре Стас станет Робин Гудом, а я девицей Мариан, но я упорно отказывалась от женских ролей. Мы даже подрались с ним тогда в первый раз, и я победила, став Робин Гудом, а Стасу досталась роль Большого Джона. Умка была нашей принцессой. Я склеила из бумаги корону и водрузила на голову крольчихи. Деревянная площадка на дереве была замком Ноттингем. Туда мы помещали мешочки с мелочью. Мы грабили Ноттингем и раздавали мешочки ближним кустам — домам бедняков. Специально для этой игры я сшила себе зеленую шляпку. Стас тоже хотел такую, но я сказала, что это отличительный знак Робин Гуда. Стас здорово обиделся.

Мы любили забираться куда-нибудь высоко — облазили и все деревья в округе, и даже сломанный грузовик, который стоял у дома наших соседей, по-моему, с самого моего рождения. Мы прыгали по гаражам соседей слева и по груде бетонных блоков соседей справа. Мы часто падали, разбивали коленки и локти. Стас переносил боль хуже меня, даже плакал, но я никогда не смеялась над ним. Если он падал и ушибался, я садилась перед ним, срывала подорожник, пела песенку про котенка и паровозик, заставляла Стаса подпевать мне, чтобы отвлечь от боли, и лепила лист подорожника на ранку.

Стас успокаивался, смотрел на залепленную листом ранку и удивлялся:

— Совсем не щиплет!

— Ну так это же я тебя отремонтировала! У меня не будет щипать! — гордо улыбалась я.

Мы часто уходили ко мне, подолгу лежали на крыше терраски и смотрели в небо. Однажды днем, когда мы наблюдали за пролетающими облаками, я спросила Стаса:

— О чем ты думаешь?

— О том, что вон то облако похоже на огромного муравья. Видишь?

— Нет, ничего не вижу!

— А вон то, рядом, на паука с мордой обезьяны.

— Хм. Скорее на какую-то палку.

— И они как бы дерутся. У них злые лица. Интересно, если они на самом деле будут драться, кто победит?

— Не знаю.

— Нет, ну ты как думаешь?

— Не знаю, мне как-то странно об этом думать.

— Мне кажется, муравей.

— Почему?

— Просто мне так кажется.

Я не видела в облаках ни муравья, ни обезьяноподобного паука. У меня не получалось представить, что облако может быть на кого-то или что-то похоже. А Стас видел в них столько всего: драконов, динозавров, горилл и годзилл…

Ясными вечерами мы искали в небе созвездия. Я учила Стаса быстро находить Стрельца — его зодиакальный знак. Мы болтали и ели конфетки с разными фруктовыми вкусами, которые покупали в палатке у дома. За фиолетовый кругляшок со вкусом винограда мы вели нешуточные бои, но иногда все-таки Стас, видя, что осталась только одна виноградная конфетка, по-джентльменски уступал ее мне.

Когда становилось совсем холодно, мы забирались в дом и играли с Умкой. Стас очень любил мою крольчиху, всегда приходил в гости с чем-нибудь вкусненьким для нее. Он сам открывал дверцу и доставал Умку. Обычно она не любила чужих, начинала странно фыркать и чихать, но Стасу доверяла. Он доставал из кармана яблоко или морковку, откусывал кусочки и протягивал Умке. Та тянула к угощению свою смешную мордочку, обнюхивала, потом начинала есть, а мы гладили ее по серой шерстке.

Однажды мы сели за стол порисовать — это было еще одно наше любимое занятие. Я достала бумагу и фломастеры, а затем хитро посмотрела на Стаса.

— Ты чего? — нахмурился он.

Ох и не любил он этот мой взгляд! Ворчал, что, раз я так на него смотрю, у меня есть какая-то тайна, а он чувствует себя дурачком, которому эта тайна неизвестна.

Я улыбнулась, закрыв губы ладошкой, сжала кулачок и убрала в карман кофты.

— Я брошу улыбку тебе в окошко, когда тебе будет пора уходить. Чтобы ты не скучал по дороге. Поймаешь?

Он кивнул.

— А что ты кинешь мне взамен?

— Поцелуй? — растерянно предложил Стас.

— Фу, девчачьи нежности. Не подойдет. Думай.

Он захихикал в кулачок. И также убрал в карман.

— Я брошу тебе смех!

Это мне понравилось. Стас спросил:

— Что мы будем рисовать?

Я задумалась.

— Я нарисую тебе улыбку, а ты мне — смех!

— Нечестно! — возмутился Стас. — Улыбку рисовать гораздо проще. Как я нарисую смех?

— А я нарисую не такую улыбку. Я нарисую сложную.

— Ну ладно…

Мы принялись за дело. Я нарисовала водопад из множества капелек, а в каждой капельке — улыбающееся лицо. Стас первым протянул мне свой рисунок. Он нарисовал рот, из которого вылетают маленькие птички, крендельки и сахарная вата, карамельки, котята, облака, радуга и разноцветные бабочки. Художник из него был так себе: глядя на рисунок, можно было подумать, что невидимому человеку плохо, и его рвет всякими милыми вещами. Но рисунок мне очень понравился. Я протянула ему свой.

— Это водопад, — недовольно сказал Стас, — где же тут улыбка?

— А ты смотри внимательно! — велела я.

Он увидел лица в капельках и пришел в восторг:

— Ого! Улыбки! Очень круто, спасибо!

Мы обменялись рисунками. Время было уже позднее, и Стасу пора было домой.

— Не забудь, — сказала я на пороге и постучала по карману, — поймать мою улыбку!

— А ты поймай мой смех! — Стас постучал по своему карману.

Я побежала на второй этаж. Одну его половину занимала моя комната, вторую — чердак. Я пробралась через старую мебель, кастрюли и цветочные горшки; еле-еле открыла окно и вдохнула вкусный вечерний воздух. Стас встал прямо под фонарь, чтобы я видела его.

— Я здесь! — крикнул он.

Я сунула руку в карман и вытащила кулачок.

— Ты готов?

— Готов! Ловлю!

И я бросила ему невидимую улыбку. Он ловко «поймал» ее рукой и налепил себе на рот. Улыбнулся широко-широко.

— Теперь лови мой смех!

Он бросил мне «смех».

Я поймала его, открыла рот, бросила смех туда, как следует разжевала и проглотила. Потом засмеялась и помахала Стасу:

— До завтра!

— До завтра! — улыбнулся он и пошел вдоль улицы.

В своей комнате я нашла на подушке записку. Я сразу узнала почерк Стаса. Большие корявые буквы заваливались влево, а не вправо, как у всех.

В ОКОШКО — УЛЫБКУ, А ИЗ ОКОШКА — СМЕХ!

Я улыбнулась. Когда он успел написать ее?

Это записка — сложенный в четыре раза лист бумаги — много лет хранилась у меня в отдельном файлике; я не могла расстаться с ней. И все это время я до конца не верила, что мальчика, который был частью моей Вселенной, больше нет.

* * *

Однажды утром я проснулась оттого, что Умка ходит по мне, легонько стуча лапами по одеялу. Стоп! Умка? Она должна быть в клетке! Я разлепила глаза и увидела Стаса. Это он положил Умку на меня. Наверное, его впустила бабушка. Я замычала и зарылась с головой под одеяло. Стас завозмущался:

— Ну уж нет! Вставай, Спящая красавица!

— Сколько времени?

— Время смотреть фильм! Побежали ко мне завтракать! У меня такой фильм есть, обалдеешь!

— А какой?

— Про привидений.

— Пойдем! — Я спрыгнула с кровати. Фильмы про привидений я обожала. — Только давай сначала в магазин забежим, бабушка еще что-то вчера просила купить, а я забыла.

Мы были заядлыми киноманами. Почти каждый вечер, когда темнело, мы уходили к Стасу, ложились на пол в его комнате и смотрели фильм на огромном-преогромном экране. На самом деле экран был обычный, средний, но в сравнении с бабушкиным старым пузатым телевизором все современные модели казались мне настоящими кинотеатрами.

В магазине, еле-еле дотянувшись до прилавка, я отдала продавщице деньги и взяла продукты. Стас стоял рядом и смеялся. Ух, как я злилась, когда он подшучивал над моим ростом. Ну, погоди, когда я вырасту, я тебе устрою!

По пути из магазина я заметила трех девочек, которые играли в какую-то странную игру. Девочки казались нашими ровесницами. Две стояли друг напротив друга, между ними была натянута резинка, а третья девочка прыгала в середине. Ее прыжки напоминали танец.

— Пойдем! — Стас недовольно потянул меня за руку.

— Подожди! Я хочу понять, что они делают!

— Да ну! Девчачьи игры всегда странные. Пойдем смотреть фильм.

Но мне безумно понравилась эта игра, и я заныла:

— Я хочу так же!

— Ну тогда иди знакомиться, они тебя научат.

Я сжалась. Мне было страшно знакомиться с девочками, я вообще их боялась: все еще помнила, как во дворе со мной отказались играть из-за мальчишеских игрушек. Я все-таки неуверенно подошла, но ни к чему хорошему это не привело. Девочки посмеялись, сказали, что я еще маленькая, а в эту игру играют только большие. Я вернулась вся в слезах.

— Не плачь! Я сам к ним пойду! — пообещал Стас и направился к девочкам.

Я побрела домой относить продукты. Когда я разобралась с пакетами и убрала все в холодильник, пришел довольный Стас и… протянул мне резиночку.

— Я все узнал! Я тебя научу.

— Они тебе рассказали? — поразилась я, восторженно глядя на красный моток резинки. — Вот так просто? И отдали резиночку?

— Подарили, — гордо сказал он. — Я с ними поздоровался, улыбнулся и попросил научить играть, они все рассказали и даже отдали эту штуку.

В тот момент я очень гордилась Стасом — тем, что у него так здорово получалось со всеми дружить. Лишь спустя несколько лет я узнала правду. Одну из тех девочек звали Дашей; она стала моей одноклассницей, а потом — лучшей подругой. Именно Даша рассказала, как Стас, чтобы выведать тайну игры в резиночку, отхлестал их крапивой. Стас уже тогда был склонен к жестокости, но я этого не видела. Для меня он был просто моим другом. Лучшим мальчиком на Земле.

— Ну что, пойдем научу тебя прыгать через резиночку? А потом посмотрим фильм?

Мы вышли в огород, один конец резиночки перекинули через стоящие рядом два столбика, а на другой встала я. Стас встал сбоку от двух резинок и показал мне разные прыжковые комбинации. Вскоре я выучила их и стала прыгать сама. Больше всего мне удавалась часть, где надо быстро выпрыгнуть наружу и попасть ногами на сами резинки. Я почему-то всегда попадала четко на линии резинок, даже если они были натянуты до самых бедер. А вот та часть, где надо было прыгнуть внутрь, у меня никак не получалась, даже если резинки натянуты низко, до колен. Почему так, я понять не могла. Может, не хватало ловкости или скорости? Или ноги коротковаты?

Мы стали часто играть в эту игру и здорово продвинулись в ней. У нас получалось прыгать очень быстро, мы даже от себя добавили пару движений. Мне кажется, я так отработала эти прыжки, что никогда не забуду. Конечно, когда мы играли, я замечала, что Стас озирается, нет ли кого рядом. Я понимала: это девчачья игра и если кто-то из мальчишек увидит его, то могут засмеять. Но и мне, и ему она понравилась безумно.

А в тот день мы пришли к нему домой и стали смотреть «Корабль-призрак». Мама Стаса сделала на завтрак блинчики с малиновым вареньем.

Морскую тематику мы обожали, привидений тоже, так что фильм нам очень понравился. Там было много пугающих моментов. Стас сказал, что я похожа на Кэтти, девочку-призрака, только волосы другие: у Кэтти рыжие, а у меня какие-то непонятные, темно-серые. Такой оттенок называют «лесной орех», но я бы назвала его цветом мокрой пыли. За «Кэтти» Стас получил по носу. Как он мог забыть, я же ненавижу девчачьи роли! Я-то была в восторге от Джека, главного злодея, оказавшегося в конце фильма кем-то вроде демона. Как лихо он всех обманул, притворившись человеком! Стасу пришлось соврать, что он все перепутал, на Кэтти я не похожа ни капли, и да, он как следует рассмотрел и понял, что у меня есть что-то общее с Джеком. Глаза такие же и так же улыбаюсь. Я сменила гнев на милость.

Еще Стас сказал, что я странная, потому что никогда не плачу из-за гибели добрых героев. Зато всегда реву, если фильм кончался хеппи-эндом и умирают злодеи. И вот теперь, когда корабль взорвался и взрыв уничтожил моего любимого Джека, я опять пустилась в рев. Стас только ухмыльнулся:

— Никогда не видел, чтобы кому-то так было жалко злодеев!

Фильм вдохновил нас на еще одну игру: мы понеслись ко мне и стащили у бабушки две простыни. У нее их была целая гора, и вряд ли она заметила бы пропажу. Мы забрались на чердак и принялись колдовать. Нарисовали красной краской на простынях улыбки, черной обвели глаза и сделали прорези. Получились замечательные костюмы привидений, нам тогда казалось, что они очень страшные и все будут нас бояться. К вечеру мы доделали их и, бегая вокруг домов, пытались кого-нибудь напугать. Но к нашему огорчению, никто не боялся. Нам попались соседи из дома номер пятнадцать, я не помнила, как их зовут, пожилая такая пара. Мы напали на них сзади и завыли, изображая злобных привидений, но они не испугались, а, наоборот, засмеялись. Потом мы увидели, как возле своей вишни ходит дядя Гена, но не стали его пугать: однажды за то, что мы оборвали его ягоды, он нас здорово потрепал. Потом нам попалась семья Ермаковых, но они тоже засмеялись, даже их маленький сын. Мы в расстроенных чувствах забрались на чердак и стали думать, что же мы сделали не так. Размышления не прошли даром — в дальнейшем в этом деле мы очень преуспели, усовершенствовав свою методику «пугания».

Вскоре мы посмотрели «28 дней спустя», и нас перестали вдохновлять привидения. Нашими кумирами стали зомби. Мы научились делать крутые костюмы и неплохой грим. Из Стаса вышел отличный актер, даже я не могла так страшно закатывать глаза. А уж какие звуки он издавал! Мне было очень страшно, и людям вокруг тоже. Мы надевали старую одежду, мазали ее кетчупом, пудрили лица мукой, фломастерами рисовали синяки под глазами. Мы шли по дороге, нетвердо ступая на подкашивающихся ногах. Широко раскрытые глаза, волосы спутаны. С гримом мы старались не переусердствовать: уже поняли, что людей больше пугает естественность. Поэтому кетчуповой крови мы добавили на одежду совсем чуть-чуть. Мне кажется, нас бы испугались и без этого, ведь пугал сам факт того, что в темноте бродят странные дети.

Вечер выдался прохладный, и я даже накинула куртку. Стас был в одной футболке.

— Тебе не холодно? — спросила я.

— Нет, мне не бывает холодно, ты что, забыла?

Ах да… Стас же никогда не мерзнет. Все ходят в куртках — он надевает ветровку. Все надевают ветровки — он ходит в футболке. Я в шутку как-то сказала, что он живет на другой планете, где всегда теплее на один сезон.

И тут мы увидели вдалеке моего деда, который возвращался с работы. Он шел по дороге пошатываясь и держал бутылку, к которой время от времени прикладывался. Мы спрятались в кустах и обдумали план действий: как бы так получше напугать деда, чтобы он от страха раз и навсегда перестал пить. Когда он подошел достаточно близко, мы встали на колени и поползли к нему на четвереньках. При этом мы шипели, рычали и клацали зубами.

— Мать честная, раскудрить твою через коромысло! — завопил дед и то ли побежал, то ли попрыгал прочь.

Я никогда не видела, чтобы он так скакал. Каждый его прыжок по длине явно превосходил рекорды олимпийцев, но вряд ли дед об этом догадывался.

Он действительно перестал пить на какое-то время. Начал ездить на работу на велосипеде — видимо, чтобы быстрее удирать от зомби. Стал чаще креститься, а еще уходить в себя и задумываться о разных вещах. Так что наш урок ему пошел только на пользу. Пусть думает, думать — это полезно.

Когда разрушилось наше со Стасом «вместе», я тоже стала задумываться о многом и на многие вещи посмотрела взрослее. Как будто во мне щелкнул замочек и некий ранее не работавший механизм вдруг задвигался. Я вспоминала того Стаса, который был моим другом. Его светлые волосы, наши детские игры, особенно «Брось в окошко». Вспоминала разные песенки, которые мы пели, — мы очень любили петь. Пела я лучше, чем Стас, не путалась в словах и хорошо помнила мотив, в отличие от него. Он часто обижался на меня за это — ведь это он обучил меня многим песенкам, и я просто не имела права петь их лучше.

Сейчас я согласна на все что угодно, лишь бы мальчик из прошлого снова пел мне свои песенки, сам. Про овечку. Про котенка и паровозик. Песни Высоцкого, которые любил слушать дед. Дворовые песни, которые пели взрослые мальчишки. Я помню их все. Они играют в моей голове, как будто там находится встроенный магнитофон. Эти песни говорят мне, что когда-то я была счастлива.