Дорога за горизонт. Где ты, враг мой?

Эйрик Годвирдсон

Победа на Сизом Море завершила гаэльскую войну. Впереди сложная, но ясная и светлая дорога к миру и процветанию: так думали и Император Гаэли, и лорды кланов, и конунг Нордгарда, аргшетрон Амир.Но что, если враг притаился среди бывших соратников? Что, если ты потеряешь и друзей, и то, что давало тебе силы, и даже веру в себя? Потеряешь, где правда, а где ложь, и останешься один на один с болью и поиском ответа: где ты, враг? И где она – дорога в свет через тьму? Искать ответы предстоит каждому

Глава 4. Праздник жизни

— А как вообще у наших соседей коронация проходит? — любопытствовал Иморсон, когда северная делегация уже подъезжала к городу. — Власть же, по идее, всякому правителю должны вручить боги, я правильно понимаю?

— Ну, наверное, да, — поразмыслив, произнес Амир. Он тоже не знал, что ответить своему спутнику.

— У нас обычно как — тот, кому положено быть конунгом, либо получает право на главенство над народом из рук уже выбранного богами предыдущего правителя — вот как ты, Имбар. Или же — как совсем-совсем давно было, мне отец сказывал — если линия наследования прямая обрывалась, и преемника не было назначено самим прежним правителем, то его выбирали Слушающие Хранителей. По идее — у гаэльцев сейчас тоже… неясно. Их король взял право на корону в бою же. Значит, в любом случае нужно одобрение богов, так?

— Ну, выходит, так. Только, Хирре, я знаю не больше твоего, — развел руками Амир. — Ты не смотри, что я с ними только и делаю, что меды гоняю, я еще очень и очень многого не знаю о здешних жителях, поверь! Такой древний народ, полностью узнать их за неполный год я бы никак не смог.

— И то верно, — покачал головой сын ярла. — Я вон уже семнадцатую зиму тут коротаю, а и то…

— Увидим, в общем! Чего гадать! Затем и едем, — оборвал беседу Хакон. — Вон мост уже, не успеете оглянуться, как в город въедем, и скоро наболтаетесь со всеми так, что язык отваливаться начнет!

Олло тихо хихикнул в кулак, но комментировать не стал.

Северяне подстегнули лошадей — все же всем, как ни скрывали они это друг от друга, было любопытно — как все обставят?

Обставили, надо сказать, с размахом необычайным. Амир смотрел по сторонам — и понимал, что те же эллеральцы и то не нашли бы, к чему придраться. Город сиял. Город был прекрасен. В глазах рябило от красного и золотого — цветов клана Мааркан. Множество флагов и штандартов полоскались по ветру всюду — легкие прозрачные шелковые и тяжелые, густо расшитые, из плотных сложных тканей. Их дополняли украшения из зеленых — по сезону еще рановато, если честно, и не иначе, как в тепле нарочно держали их заранее — веток, перевитых лентами, всюду горели факела и светильники, в окнах домов побогаче маячили горшки с цветущими гиацинтами, этими же цветами украсили свои наряды попадающиеся иногда по пути богатые горожане. По площади расхаживали ярко наряженные коробейники — раздавали прохожим просто так ватрушки, бублики, берестяные кульки орехов в меду или мелкие сувениры «в честь сиятельного Императора». Тут же, на площадях — готовили помосты для музыкантов, таскали дрова для костров, расставляли столы для угощений, сооружали очаги — на них будут зажариваться целиком туши, бараньи и бычьи, а то и оленьи.

Всюду царило радостное возбуждение, густое, как медовый взвар, и воздух, пропитанный им, можно было пить, зачерпнув рогом, как натуральный эль — и точно так же захмелеть только от чужой радости, ожидания праздника и предвкушения веселья.

Амир потряс головой, мысленно обратился к Льюле:

«Ты все точно так же это воспринимаешь — или еще ярче?»

«Ярче, Амир, намного!» — рассмеялась так же мысленно драконица. — «Что ты думаешь, у меня вибриссы то и дело вздрагивают? Уж не знаю — то ли прижать их, то ли наоборот — мысли и чувства вокруг такие вкусные, но уж больно много их!»

Теперь рассмеялся Амир — уже вслух.

Встречающие отнесли это на свой счет — но не слишком-то и ошиблись. Молодой конунг был рад новой встрече, тем более что встречать его вышли обе принцессы с сопровождением. Это, конечно, настраивало на церемонный лад, и душевные объятия оттого откладывались, но ничто не мешало преклонить перед Айду колено, коснуться губами ее ладони — и получить в награду приветственный легкий поцелуй в лоб. И как бы ни было внимание Имбара поглощено созерцанием ее красоты — Айду и в самом деле была настолько хороша в новом праздничном наряде, где переплетался алый шелк пышных рукавов и индиговый бархат с изумрудным переливом, что дух захватывало — от внимания не ускользнул и одобрительный гул голосов собравшихся, наблюдавших эту сцену.

«Кажется, уже давно ни для кого не секрет, что принцесса более чем благосклонна к тебе» — прокомментировала Льюла, меж тем также приветствующая всякого, кто желал выразить ей свое почтение. В здание драконица за своим всадником не пошла — «Там и без меня будет не повернуться», но весьма удобно устроилась в поставленном нарочно для нее шатре близ дворца, где не было недостатка в компании и угощении.

Люди и элро же проследовали под крышу.

— Все так красиво нарядились, что я никого почти не могу узнать, — шутливо пожаловался Амир, когда они прошли во дворец.

— Не обманывай, — погрозила пальцем ему Айду, а Кира только хихикнула:

— Если что, аргшетрон, можешь спрашивать у меня или вот у сестры — познакомим заново!

— Ну, я думаю, до такого не дойдет, — посмеялся и Амир. — Но должен же я был как-то отметить, что все столь ослепительно хороши, будто из сказок и преданий прямиком вышли! Кира, тебе безумно идет этот бледно-золотой цвет! Ты — точно рассветный луч, а Айду ровно в краски заката ветреной и холодной поры облачена, глаз не отвести!

— Это ты еще мою ма, то есть, королеву Мааркан Ла Гаэль, не видел, — вздохнула Кира счастливо. — Я ее тоже не помню такой чудесно прекрасной, даже с парадных портретов!

— И даже на свадьбе с нашим отцом королева Айлла держалась куда как более зажато, оттого да, пожалуй, сегодня она, в самом деле, куда как более хороша, чем даже тогда, — подтвердила Айду. — Киры еще не было, а я помню, и это в самом деле так.

— Айду, с тобой все равно никто по красоте не сравнится, — шепнул на ухо ей Амир, и старшая принцесса явственно расцвела от этих слов, хотя снова в шутку погрозила пальцем.

За светской болтовней они незаметно влились в общую массу народа в Главном Зале.

Сколь бы Амир не был занят беседой, а все же по сторонам он смотреть успевал. И натурально чуть не подпрыгнул от удивления, столкнувшись буквально нос к носу со жрецом в непредставимо пышном и богатом, но при том невероятно странном облачении — сверху нечто ослепительно-алое с белым, вычурно отделанное серебром, а нижний слой одежды — черный, сумрачный, непроглядный, как предзимняя ночь. И Амир его почти мгновенно узнал. Юэнн, жрец из затерянного в лесах южных гор святилища Крэссан-на-Лиа, отшельник, почитающий Зора, побратим Тирна и Мэла — один из тех, у кого Амир учился совладать со вторым своим обликом. Молодой конунг во все глаза уставился на жреца. Тот же не подал виду, что узнал в ответ — только с непроницаемым лицом поклонился и произнес:

— Доброго праздника, аргшетрон. Доброго праздника и вам, принцессы и добрые господа.

— Это же… — Кира, к слову, тоже опознала встреченного. — Ну, отец и дает! Ох! Кажется, я начинаю уважать папу гораздо сильнее, чем прежде!

Амир усмехнулся. Ну, вот и разгадка-ответ на тот вопрос, которым задался сын Имора. Вот кого, значит, позвал король Мааркан для того, чтобы назвать свою власть — данной богами.

— Равнинников ждет неприятный сюрприз, — хмыкнул, выныривая неведомо откуда, Гилри, лорд Конрэй, и тут же ловя Киру за руку. Он был неотразимо хорош сейчас, в изысканном наряде и со вплетенными в темные пряди золотыми нитями, и явно прекрасно это осознавал, буквально наслаждаясь чужими взглядами. Широкая улыбка и искристый блеск по-морскому светло-синих глаз явно свидетельствовали о великолепном настроении молодого лорда.

— А? — не понял Амир.

— Ну видел, нет? Друид, — горный мотнул головой в сторону, куда удалился Юэнн. — Жрец Зора! Олений череп-подвеска из черного железа на груди, на пальцах перстни с кровавыми гранатами, черная лейне под традиционной бело-алой накидкой… клинок с костяной рукоятью на поясе, опять же. Поверь, ты не слишком хочешь знать, чья это кость!

— Я знаю, Гилри, — тихо произнес Амир. — А что дела равнинным до горного капища и его обитателей?

— Гончие же. Равнинники их боятся вусмерть, сейчас ропщут, мол, как Зора начали славить везде — так и житья от них не стало. А лорд Леон еще и на коронацию позвал главным действующим лицом одного из зоровых детей! Силен король, что и сказать!

— Этим ваши равнинные собратья удивительно напоминают Эллераль, — сухо произнес Амир.

— Не дуйся, всадник! Кому есть дело до того, что скажут пять-шесть советников? Зор — древнейший из Сокрытых, глупо жить и под его властью тоже — но не признавать этого! А ведь к победе — это все жрецы говорят хором, любому богу возносящие моления — нас именно он привел, даровав свою силу в том числе и тебе. И вообще, сегодня наш общий праздник! Праздник победителей! Праздник жизни! И пусть даже не косятся — где бы все эти неженки были иначе! Хэй!

Окликнутый кем-то, он растворился в толпе, но и Киру тоже утянул за собой.

Амир со спутниками подходили то к одной, то к другой компании, иногда кто-то сам присоединялся к ним на какое-то время, а после шел общаться с другими встреченными господами. Так постепенно, не смотря на огромное количество собравшихся, пообщаться успевали все со всеми — если только, конечно, кто-то не поставит себе целью избегать определенных встреч. Некоторых же было видно издалека и сразу — захочешь не заметить, ан не выйдет. Вот как Ардэйхи — ровно сапфировый утес в бурливом море.

— Всадник, эхей! Ясного тебе неба вовеки, Амир, изволь сюда! — Кинн Нэйт-Ардэйх помахал рукой, и Амир присоединился к группе элро, облаченных в густо-синее с серебром. Старший лорд — точно образец ледяного величия и сдержанной, суровой красоты. Все за то: и прическа, высоко собранные в узел волосы — не все, оставлен водопад тонких косичек по плечам, и вышивка на одежде — тонкая и легкая, и украшений минимум — перстень с кианитом, браслет с рысиными головами на левом запястье, сложный крупный аграф-пряжка на плаще да витой тяжелый торквес под воротом. Разбойничья серьга с пером и бусинами, разумеется, осталась в прошлом — только вот белесый шрам на скуле все того же лесного воина-повстанца напоминает. Амир только головой покачал, заметив:

— Уаллэн, вам только венца не хватает! Будь я чужеземцем, так и не сразу понял бы, кого коронуют — вас или же все-таки лорда Мааркана!

Старший Ардэйх удивленно моргнул, а потом неожиданно рассмеялся:

— Конунг, ты чего? С каких это пор мы вдруг на такой излишне церемонной ноте общаемся?

Амир улыбнулся, пожав плечами, а сам скосил глаза на прочую компанию, с которой перед его появлением и вели беседу Ардэйхи — то есть, сам Уаллэн, Фиантэйн и Кинн, да еще несколько их родичей, которых по именам Амир не помнил. Компания же собеседников горных состояла в основном из равнинных князьев. Из них всех северяне знали только двоих. Первый — смуглый и темноглазый, точно и не гаэлец вовсе, а торроссец или вовсе человек-кортуанец, узколицый, вечно несколько брюзгливо поджимающий губы Талврин О’Грэнн, и его близкий друг, но полная противоположность внешне — светлый до бесцветности, весь какой-то серо-пепельный, от глаз и длинных прямых волос до блеклой одежды и со слегка лошадиной физиономией Марх О'Лирри. Еще и одет этот молодой равнинник был в наряд невнятных, серо-зеленоватых тонов, что еще больше усиливало его бесцветность; его друг Талврин же, и без того изрядно выделяющийся среди сородичей, предпочел крайморскую моду — на том была широкорукавая пышная белая рубашка, затянутая лазурным бархатом жилета на узкой талии, и бархатные же узкие брюки, ладно еще сапоги со шнуровкой остались привычные, гаэльские. В компании с этими равнинными князьями были какие-то их сопровождающие, скорее, личные охранники, чем родичи, но они в разговоре не участвовали.

Поймав взгляд Амира, Фиантэйн опустил взгляд — уставился в кубок, где плескалась темно-рубиновая кровь вина. Почти сразу его примеру последовал Кинн — чтобы не засмеяться в голос, разумеется. Только сам Старший и не подумал строить каких-то сложностей на пустом месте. Вздернул чуть насмешливо безупречно очерченную бровь и вкрадчиво поинтересовался:

— Или же вы полагаете, любезный друг, что наши равнинные товарищи в самом деле почти ничего не знают об обстоятельствах, приведших нас на одну сторону в этой войне? О, все они прекрасно знают, уверяю! Даже если тактично делают вид, что нет. Верно же? И о моих делах в Брамстоне не судачил при дворе только ленивый!

— Нет, ну конечно, отрицать подобное и в самом деле невозможно, буде все это знают, но уверяю, лично я ни в каком разносе никаких сплетен не участвовал, — доверительно прижав руку к груди, промолвил Марх. Светлые — бесцветные, вернее — глаза его при этом полнились совершенно искренним участием. — И, смею уверить так же, мой друг Талврин тоже не питает пристрастия к сплетням.

— Вы не поняли, сиятельные князья, — Уаллэн одним глотком осушил кубок, что крутил в руках, и снова в упор взглянул на равнинных, все так же чуть иронично. — Я совершенно не считаю этот факт своей жизни зазорным. И я горжусь, что смог и вернуть по старым счетам сполна, как должно, и сделать для своей родины то, о чем так долго мечтал. Как и горжусь знакомством со всадником!

Те неловко замялись, Талврин буркнул что-то не слишком разборчивое, но отчетливо досадливое. Страдальчески прикусивший было губу Марх перехватил инициативу разговора у того, и каким-то чудом вывернул беседу снова на обмен любезностями и уверения во взаимном уважении, на чем две компании, к вящему облегчению обоих сторон, разошлись.

— А они тебя боятся, Уаллэн, — заметил совсем тихо Хакон, все это время разыгрывающий молчаливое изваяние. — И правильно делают.

— Нет. Они боятся Имбара, и при чем гораздо больше, чем меня, моего брата или племянника, — покачал головой тот. — Потому что вы, Горскун, отдельная сила. И, как все видели, сила немалая.

— Мы же на вашей стороне, — развел руками Амир.

— Да, для меня. Для клана Конрэй тоже. И даже для самого Мааркана. А вот для них — всякий, кто не свой, тот потенциально подозрителен. Впрочем, любой горный для них тоже не свой.

— Друзья, хватит о политике, успеется еще! — Кинн уволок откуда-то серебряный узкогорлый кувшин с вином, и принялся наполнять опустевшие полностью или наполовину кубки. — За вечер столько политических речей сказать придется — тебе, брат, в первую очередь, да и Амиру тоже наверняка! — так что давайте не будем усердствовать заранее. Лучше послушайте, кого я тут с крайморскими гостями намедни видел!

— Кого это?

— А помните того чудаковатого ученого, которого Амир притащил из южных предгорий? Смешной такой, кудрявый, чуть рыжеватый, и бородища нечесаная, как у охотничьего терьера! И пить не умеет совершенно еще… Как там бишь… Тэм, да?

— Тэммар Неболтливый, — негромко подсказали ему из-за спины.

— Вот его и видел! — Кинн взмахнул свободной рукой, словно подтверждая свои слова.

— Да иди ты! — не поверил Амир, да и остальные северяне поддержали его недоверие.

— Этого только еще не хватало, — нарочито холодно протянул Уаллэн. Видно было, что еще немного — и он рассмеется тоже.

— Да точно говорю!

— Кинн, вечер только начался, а ты уже надрался, да так, что всякое непотребство мерещится, — все так же холодно, изо всех сил пряча рвущийся наружу смех, продолжил глава клана.

Амир не выдержал, прыснул.

Следом рассмеялись все остальные, обмениваясь диковинными предположениями, чего еще и где Кинн мог повстречать после еще кувшина вина. При чем сам шутник предлагал самые причудливые версии и хохотал громче прочих. Пошутил ли Кинн, или незадачливый исследователь вновь вернулся в Гаэль, никто так на самом деле и не узнал.

А тем временем вечер шел к своей кульминации.

Все собравшиеся потихоньку потянулись из дворца на площадь — сама коронация должна была состояться перед как можно большим числом народа — и под открытым небом.

Вечер за стенами замка наливался густой синевой, и первые звезды проклевывались искристыми зернами в темно-голубой акварельной глубине. На площади горели факела, освещая широкий круг близ высокого помоста, застеленного коврами цвета старого вина. Из распахнутых ворот дворца выдвинулась процессия с королем Леоном во главе — он шествовал по узкой дорожке, выстланной все такими же яркими — цветов его клана — коврами. Народ приветствовал своего государя восторженным гулом, но тот очень скоро стих — осталась только густая, растекающаяся, точно свежий мед, мелодия, что выводили музыканты, ждавшие своего часа в самой густой тени близ помоста. Гулкий рог, деревянная флейта, еще что-то незнакомое… сложная и тягучая, она заставила вслушиваться, замерев, в каждый звук. Лорд Леон Мааркан шел нарочито медленно, каждым движением вторя музыкальному рисунку. Когда напев стих до едва различимого, государь уже поднялся на возвышение и, повернувшись к народу, снял свою прежнюю корону — простой обруч с редкими зубцами, корону только восточных земель. Неведомо откуда — точно из мешанины факельных отсветов и теней — сгустился близ государя жрец — алое с белым, черная сердцевина.

Скорее всего, он просто стоял там с самого начала — но просто казался незаметным до поры по собственному желанию. У ног жреца курилась душистым можжевеловым дымом круглая жаровня, а в руках покоился тяжелый темный ларец с резной крышкой. Жрец заговорил — вроде бы негромко, но услышали его абсолютно все, до того всепроникающим оказался глуховатый низкий голос жреца.

— Народ Гаэли! В темное время из пучины бедствий нас вывел к свету и миру путь, что был указан Кровавым Солнцем! Хищника, покусившегося на нашу землю, одолел Охотник — и были мы стрелами на его тетиве, острием его копья, звуком рога, отправляющего в атаку… темное глухое время — позади. И теперь я, Идущий Следом за Сокрытым, по воле его объявляю — новый Император всходит на трон! Тот, у кого достало храбрости внять пению рога. Тот, у кого достало сил пойти против тени небытия. Тот, кто вспомнил о своем народе, кто собрал вас всех, кто вспомнил о родичах, о самых сильных воинах Гаэли, о своих обязательствах пред ними — и внял голосу кланов. Кто был достаточно мудр, чтобы не противиться начертанному — но и не склонять головы под дланью неизбежности. Король восточных земель Леон, лорд Мааркан!

Названный медленно опустился на одно колено.

С негромким щелчком открылся запирающий ларец замок. Откинулась крышка.

Жрец вынул из ларца венец — в отличие от короны Леона, он был составлен сплошь из плавных причудливых изгибов металла и ярких брызг алых камней, искусно вплетенных в эту вязь.

— Ты теперь — Император всей Гаэльской земли! — возвестил жрец, опуская венец на темные, чуть волнистые волосы государя. — Поднимись и приветствуй народ!

Император — теперь уже Император — Леон поднялся, положил прежнюю корону в тот же самый ларец, и обернулся к собравшимся:

— Мой народ! Без всех вас этот путь был бы невозможен! Так давайте же и впредь будем столь же крепки своим единством! Слава нашей земле и Сокрытым, что берегут ее!

— Сла-а-ава-а-а-а! Слава Императору! Слава Гаэли! Слава Сокрытым! Глойре! Глойре! Глойре! — грянуло в ответ на сотни голосов.

Жрец спустился с возвышения первым. Отдал ларец старшей дочери короля, прошествовал к пылающему в центре площади костру, к которому уже подвели жертвенного быка. Вознеся положенные обращения к богам, оборотился к животному — положил ладонь на широкий лоб, и бык сам стал на колени и наклонил голову. Быстрым взмахом клинка — того самого, с костяной рукоятью — жрец перехватил быку горло и подставил под горячую струю чашу. Черная в сгущающихся сумерках кровь была выплеснута в огонь — и тот занялся еще выше, означая, что жертва принята. Быка понесли разделывать на мясо — а сам же жрец точно вновь сгинул в тенях и густой толпе — больше его так никто и не встретил. Но все положенные ритуалы были выполнены — и народ с радостью окунулся в празднование знаменательного события.

Несмолкающее «Глойре!» неслось со всех сторон, вино лилось рекой, музыканты без устали играли, народ на улицах плясал, пил и ел — и точно тем же занимались знатные гости во дворце.

— А что-то я нашего Вердэна не вижу! Неужто не пожелал отпраздновать со всеми? — поинтересовался Амир у Айду, когда вечер был в самом разгаре.

— Что ты! — рассмеялась та. — Просто у Вердэна сейчас свое празднование — в Силамаре гуляниями в честь коронации кто-то же должен руководить! Тем более что — туда он уехал уже с указом за пазухой. Он теперь — Наместник Императора в южной столице. Тоже, считай, главное действующее лицо праздника — только на другом конце страны.

— А что он сам на это думает?

— Видимо, рад — но не подает виду, ты же знаешь Вердэна. Рад — потому что считает, что лучше него там сейчас мало кто сможет разобраться. И тут он прав, надо сказать.

— О! О-о-о! Это же замечательно! — обрадовался Амир. — Я признаться, тоже так думаю — лучше него никто не знает, что с силамарскими делами решать.

Беседы сменялись танцами, распиванием вина с друзьями под самые причудливые тосты — но чаще всего пили за победу, за Императора, за Гаэль и за союзничество. Ну и за драконов и их всадников, конечно же.

Было шумно — но всякий шум умудрился перекрыть громкий голос Гилри Конрэя. Осушив очередной бокал, он едва ли не на весь зал возвестил:

— Я женюсь на королевской, тьфу, императорской дочери! Попомните, женюсь!

— На которой, Гилри? — выкрикивает кто-то

— На той, что согласится за меня пойти!

— Тебе уже раз или даже два от ворот поворот устроили, неужто мало, а, Конрэй?

Взрыв смеха, а молодой глава клана северной Горной Крови только пуще расходится:

— Мало! Слышите, лешие, мало! Вот сейчас еще кувшин красного приговорю — и пойду снова просить ее руки! При всех! Да, при всех, у отца и у матери! Королева Айлла так добра и приветлива, не то, что ее дочь — то всякий подтвердит. Но как на духу говорю — оттого мне принцесса Кира еще милее — и за ее скверный нрав люблю я ее не меньше, чем за красоту. Эй! Полнее кубки, братья! За прекрасную императорскую дочку и ее стальной характер!

Звон и стук сдвигаемых кубков и чаш, смех, заводящаяся еще громче музыка.

Когда Айду приглашают танцевать — и та отчего-то вопросительно смотрит на Амира. Юный конунг, чувствуя, как теплеет в груди от этого внезапного немого вопроса — можно ли принять приглашение — кивает. Заметят. Он уверен — все, кому надо и не надо, заметят этот ее поступок — как нельзя было не заметить выступление Гилри.

И кстати, тому, вероятно, на этот раз уже не откажут — Кира то и дело оказывается рядом с ним. Так же внезапно каждый раз ускользает, но вниманием не обделяет, появляясь рядом с Гилри часто и внезапно. Почти как и сама Айду — рядом с Амиром, не следуя неотступно — но никогда не теряя из виду северян. Сестры такие разные — даже внешне, даже в выборе нарядов! Рыже-золотая Кира в алом плаще поверх пенного светлого золота — точно рассветный луч, светлый и теплый. Айду — почти копия отца, темные волны длинных волос, да холодные, цвета северного моря, глаза — наряд выбрала темный, индиго с прозеленью и старое вино, чтоб подчеркнуть белизну кожи, и прелесть ее подобна прелести осеннего заката или полуночи в звездную, яркую пору конца лета. Разные — а поступают сходно.

— Все влюбленные женщины ведут себя похоже, — негромко и доверительно сообщает на ухо конунгу Хакон, заметив, что тот призадумался. Подмигивает — и следом делает вид, что ничего подобного не говорил.

Амир снова погружается в круговерть общения — рыцарь ДэКэр, герцог Янгор, лорд Леон и его королева, в самом деле сияюще-красивая — той редкой тихой, мягкой, светлой красотой, что дается куда как чаще в награду дочерям человеческим, чем рожденным от элфрэйской крови.

Потом снова в компанию утаскивают горные — и там ждет здоровенная серебряная чарка густого вишневого вина, пущенная по кругу, презрев отдельные кубки.

Пьют, надо сказать, гаэльцы не в пример больше тех же серебряных — и как бы не больше северян даже! Но хоть бы кого подкосил хмель — тот же Гилри и то больше кривляется, это Амир знает точно. Впрочем, драконий всадник и конунг Горскуна тоже не жалуется — он и сам горазд долго хранить ясность мыслей, сколько бы не длился пир.

А нынче пир и есть — помимо вина, яств тоже хватает в изобилии, только успевай упомнить, что уже успел отведать — а до чего так и не добрался пока. Эвон как слуги с ног сбиваются, разнося блюда и кувшины!

И тек пир своим чередом — иногда прерываясь на приличествующие случаю речи, без которых ни одно большое празднование не обходится. Какие-то из этих речей в самом деле были важны — а какие-то просто красивы и оттеняли собою пышность празднества и радостное настроение пирующих. Последних было явно больше — все важное уже сказано не раз.

— Пусть речь под этот бокал скажет победитель! — откуда-то донесся молодой и красивый, хорошо поставленный голос — Амир не помнил имени говорившего, но это был кто-то из Совета. Ну разумеется, тоста с красивой речью ждали от новокоронованного Императора — но Амира уже несло какое-то бесшабашное веселье.

Всадника обуяло необъяснимое легкомысленное озорство, и он ловко подхватил кубок, к которому уже успел протянуть руку сам Император Леон — не сомневаясь, что тот охотно простит ему эту выходку. В конце концов, Леон Мааркан и сам любил такие шутки.

— Победитель в этой войне — весь народ Гаэли! Тогда давайте же выпьем за единство всех, кто населяет эту прекрасную землю! За союз восточных и западных гаэльцев, людей и элро, а также северян Нордгарда и народа тайале! — Амир, широко поведя свободной рукой, улыбнулся всем собравшимся и поднес кубок к губам.

Под одобрительные возгласы его примеру последовали все прочие в зале, слегка растерявшийся король взял второй кубок, но видно было, что он тоже улыбается. Выходка в самом деле пришлась ему по вкусу.

Амир сделал щедрый глоток. Вино, казалось, было сдобрено какими-то острыми пряностями — на языке появилось легкое жжение. Когда жидкость уже скользнула в горло, жжение стало сильнее, и в глазах мгновенно помутилось. Как сквозь вату, аргшетрон услышал полный ужаса чей-то вскрик:

— Яд! Яд в вине! Лорд Эохайн отравлен! Все лорды кланов! Это покушение!

Всадник уже успел забыть — каково подобное превращение, моментальное, сминающее тело в чудовищной судороге. Но звериная его ипостась, почуяв отраву, моментально заняла место человека. Буквально за секунду перекинувшись, оборотень сплюнул алым всплеском на пол не проглоченное Амиром до конца вино, судорожно вздохнул несколько раз — и снова уступил место человеку, хватающему ртом воздух и скребущему пальцами по застежкам ворота.

Над упавшим склонились все, кто был рядом. Айду же, с неожиданной, неженской совершенно силой рванула ворот рубашки и прижала ладонь к груди всадника, начав целительное заклинание. «Живи, слышишь? Живи!!» Слушаясь приказа, налитого магией, сбившееся было с ритма, вздумавшее остановиться сердце человека-зверя вновь медленно начало свою привычную работу. Грудь чуть вздрогнула, пропуская еще порцию воздуха. Сквозь оглушительный звон в ушах до всадника донесся невообразимо, запредельно ненавидящий, отчаянный крик Киры:

— Кто-о-о!? Кто посмел!?

Голос младшей принцессы вибрировал отраженным эхом под сводами зала, перекрывая даже нестройный многоголосый гул, все нарастающий.

Император Леон, побледнев, очень медленно поставил не донесенный до уст кубок на подлокотник. Страшным усилием воли он заставил себя унять дрожь в руках — но ни слова проронить он пока был не в состоянии. До сознания медленно доходило — государь, смотри, это твои союзники, ближайшие помощники, опора короны — их больше нет. И тебя могло бы не быть тоже. Жертв яда в кубках оказалось четверо. А могло бы быть больше, вероятно. Ибо твой кубок осушил всадник. Что же было в его чаше, что сжимал секунду назад ты сам в своих перстах? Тоже отрава? Или…

Точно окаменев, Император Мааркан смотрел на свою младшую дочь, стоящую на коленях между двух уже очевидно мертвых тел. Три плаща — синий, красный и лиловый — причудливым трехцветным крылом раскинулись по каменным плитам. Девушка едва ли не по-волчьи выла в бессильной попытке облегчить свалившее на нее горе. В обеих руках она сжимала безвольные ладони горных князей — главы кланов Ардэйх и Конрэй были ей близки настолько, насколько вообще у наследницы могут быть именно что близкие товарищи и друзья, а не только политические союзники. Кира же ровно не видела перед собой совершенно ничего — ни встревоженных, печальных лиц, ни участливо протянутых рук — перед глазами у нее снова и снова вставало чудовищно побледневшее, растерянное лицо Гилри Конрэя, его глаза с неестественно расширившимися зрачками… за секунду до того, как он упал, точно подкошенный острым мечом. А в голове раз за разом проматывались слова лорда Ардэйха, что рухнул на каменный пол следом, уже по правую руку от принцессы — задыхаясь, в судорожных попытках протолкнуть в точно окостеневшую грудь хоть сколько-то воздуха, Уаллэн вцепился пальцами в собственное горло, чуть ли не раздирая плоть ногтями — но успел выдавить только:

— Предатель… будь ты проклят, змея! Будь проклят… Зорова стая!

В ушах шумело, кровь бросилась в лицо, и Кира вскочила на ноги, захлебываясь яростным:

— Кто посмел!? Разорву собственными руками!

Не слыша, что ее окликают, и точно совершенно не думая, бросилась прочь, попутно нашаривая на поясе кинжал. Чуть шершавая изящная рукоять почти сразу удобно ткнулась в ладонь, лезвие легко выскользнуло из ножен. Но не успела разъяренная девушка сделать и пяти шагов, как неловко споткнулась о край плаща — и полетела ничком вперед. Правда, упала она в чьи-то надежные руки. Попробовала оттолкнуть — но поймавший проявил недюжинную силу и настойчивость. В ухо строго произнесли — настойчиво, холодно, спокойно:

— Кира, постойте! Да Кира же!!

Кира дала себе труд всмотреться в лицо неожиданного «препятствия» — и передумала бездумно отмахиваться зажатым в руке коротким клинком. Это был Ллерн, отцов друг, один из советников. Старый, надежный Кэнельм Ллерн, безупречнейший из людей крайморской крови, присягнувших на верность королю Леону.

— Принцесса, успокойтесь! Куда, куда вы собрались? Никто не знает, чьих это рук дело, так кому предназначен ваш кинжал, лайин? Кира, тихо, пожалуйста…

Пусть голос старого советника был тверд и спокоен — но все же было слышно, какого труда ему это стоит. Принцесса Кира, по крайней мере, тоже услышала. Внезапно она вдруг точно обмякла и тут же расплакалась: горько, мучительно, навзрыд — и позволила себя увести.

Император Леон проводил взглядом Киру и советника Ллерна, северян и Айду, понесших прочь Амира — тот дышал, но редко и тяжело; затем перевел взгляд на побелевшего, как полотно, Кальбара — первый министр трясущимися руками распутывал ворот парадного камзола, точно тоже отхлебнул отравы и ему не хватало воздуха. Затем монарший взгляд снова уткнулся в темно-маслянистую поверхность вина в нетронутом кубке.

— Магов. Всех, кто хоть что-то смыслит в подобных вещах, — бесцветно проронил король.