Кошки ходят поперек

Эдуард Веркин

В самом обычном городе, в самом обычном музее, на самой обычной полке хранится то, что может изменить судьбу мира. В самом обычном городе, в самой обычной школе самые обычные ребята собираются в самый обычный музей. Потому что там, на самой обычной полке, хранится самое необычное, что есть в этом мире. Там хранится самый последний дракон. Если кормить его мясом и поить кровью, из него получится убийца. Если яблоками и мюсли – вырастет друг. Но и в том и в другом случае дракон – пропуск в Страну Мечты. Которая существует на самом деле…

Глава 3

Пески Гондураса

Было воскресенье, Мамайкина спросила:

— Лихорадка, значит? Субботний вечер, значит?

Я поморщился. Сегодня Мамайкина выглядела слишком гламурно. Даже для такой гламурщицы, какой была Мамайкина, она выглядела гламурно. Слишком много розового, через край. Собираясь в гости к приятелю, так гламурно не наряжаются.

Я сощурился и принялся подозревать.

В последнее время Мамайкина заглядывалась на Чепряткова, это мне не нравилось. Такой конкурент, как Чепрятков, мне был совсем не нужен, состязаться с Чепрятковым было трудно. Чепрятков был силен, не туп и изящно порочен. Ну его.

— Значит, вчера с Шнобелем оттопыривались? — Мамайкина повторила свой тупой и незамысловатый вопрос.

— Чего? — типа не понял я.

— Вчера весь вечер в «Бериозке» зависали, значит…

Мамайкина достала из-за спины рюкзачок, который изготовила своими руками из голубого плюшевого мишки. Вспорола ему живот, а в рану вшила замок-«молнию», добрая девочка.

Из рюкзачка был извлечен водный пистолет (я отметил, что пистолет тоже умудрялся выглядеть гламурно), Мамайкина поболтала пистолетом и принялась стрелять в меня газировкой.

— Получи, гад, получи! — Мамайкина расстреливала меня — так что через минуту я был перемазан в малиновом сиропе и изрядно огазировлен.

Хорошо, что заряд в пистолете быстро исчерпался и Мамайкина спрятала оружие обратно в мишку.

— Повеселились, гадики…

— Ну… — Я повинно развел руками. — Так, понимаешь, получилось. А откуда ты узнала?

— Твой друг-дебил Шнобель все раззвонил.

— Все? — напрягся я.

Испугался, что Шнобель по обыкновению разболтал о наших вчерашних приключениях своей Лазеровой. А Лазерова передала Мамайкиной. А Мамайкина…

Хочешь довести что-то до ушей всего Лицея — расскажи по секрету Мамайкиной.

— Лазерова сказала, что вы весь вечер оттопыривались по полной. Мог бы и меня пригласить, между прочим, я «Бериозку» люблю…

Я понял, что у Шнобеля все-таки хватило ума промолчать. Не все выложил. В этот раз.

— Понимаешь, — я сделал заговорщицкое лицо, — тут не все так просто…

Любопытная Мамайкина хотела было придвинуться ко мне на расстояние шепотовой слышимости, но не получилось — кресла были привинчены.

— Тут все не так просто, — повторил я. — Я знаю, ты пишешь книгу, тебе это может быть интересно…

Мамайкина оторопела. О перспективах написания книги она, видимо, пока еще не задумывалась.

Я продолжал:

— Понимаешь, Шнобель, он собирается…

— Бросить Лазерову! — с каким-то болезненным удовольствием сказала Мамайкина.

— Ну, как сказать…

— А может, она с другим лазает?!

Эта идея привела Мамайкину в зверский восторг, мозг снова включился, про книгу она позабыла. Воображение Мамайкиной заработало на шестой передаче, и она принялась лихорадочно и вслух размышлять:

— Да, Лазерова болтается с другим… Не из нашего Лицея… Из химико-технологического… Он… он… Он негр!

Я был разочарован. Думал, что Мамайкина умеет выдумывать лучше. Не, так ей книгу не написать.

— Негр… — смаковала Мамайкина. — Камерунец… камерунский принц! Он весь в перьях и татуировках! И он ее хочет забрать в Африку! А Шнобель вызвал его на дуэль! На пистолетах…

— На эспадронах, — уточнил я как бы невзначай.

Я вспомнил вчерашнее поведение Шнобеля и решил ему немножко отомстить.

— На чем? — заинтересовалась Мамайкина.

— На эспадронах, — повторил я. — Это такие сабли тупые, на них всегда вызывают, если не до смерти хотят. Только смотри, это большой секрет!

— Ты же знаешь, я — могила Тамерлана! — заверила Мамайкина.

— Не сомневаюсь, — серьезно покивал я.

Любопытство было слабым местом Мамайкиной. А в остальном вообще Мамайкина была ничего, нормальная, я ее любил. В прошлом году заняла второе место на конкурсе «Мисс Лицей», в этом году посещала заочные интернет-курсы по подготовке в институт экономики и бизнеса и собиралась занять на конкурсе первое место. А в будущем вообще собиралась обучаться в Сорбонне на факультете свободных искусств.

На покорение сердца Мамайкиной у меня ушло три месяца и двенадцать килограммов настоящего, привезенного из Турции, рахат-лукума. Я ничуть не жалел затраченных средств, все затраченные средства окупились сторицей. Я был доволен своим выбором и Мамайкину ценил. Не каждый, далеко не каждый человек в полном расцвете сил может похвастаться финалисткой конкурса «Мисс Лицей» в подругах.

Конечно, Мамайкина была затратным проектом. Помимо начальных двенадцати килограммов рахат-лукума, на поддержание отношений ежемесячно затрачивалось сумма, сопоставимая с затратами на содержание двух взрослых шиншилл Верки Халиулиной, я специально узнавал. Но эти затраты себя окупали. Вполне окупали. Даже Чепрятков и тот не имел такой подруги.

Нет, конечно, Шнобель лазил с Лазеровой, а она была на конкурсе № 1, но Лазерова — это совсем не то. Лазерову всерьез никто не воспринимал почему-то.

А Мамайкину воспринимали.

Хоть она и была изрядной дурой. Впрочем, блондинка и должна быть дурой, так во всех фильмах показывается и во всех книгах пишется. Когда я глядел на Мамайкину, у меня рождался слоган:

Любить дуру тяжело, но престижно.

А теперь, когда она собиралась написать книгу…

— Понимаешь, — я еще больше снизил градус шепота, — дело в том, что у Шнобеля проблемы…

— Какие? — жадно спросила Мамайкина.

— Серьезные, к сожалению, — сокрушенно покачал головой я. — Со здоровьем…

— Он что, чем-то заразился?! — Мамайкина округлила глаза.

— Да нет, это не заразно… Это нарушения обмена веществ. Экзема.

— Экзема?! — ужаснулась Мамайкина.

— Ну да, экзема. Только ты никому не говори…

— Ну, конечно! — Мамайкина схватила меня за руку. — Конечно, не скажу, как о таком можно хоть кому-то говорить…

Я порадовался. И подумал, что уже завтра об шнобелевской экземе будет известно всему Лицею. В то, что Лазерова зажигает с негром и едет замуж в Камерун, никто не поверит — слишком уж дичь, а вот про экзему Шнобеля поверят.

— Это излечимо, — закрепил я успех, — надо только мазью мазаться специальной. Из древесных лягушек.

— Да-да, конечно… — заерзала Мамайкина. Мамайкиной не терпелось уйти.

Секрет жег ее мозг, да, так бы сказал поэт.

— Ты спешишь?

— Мы вчера роли распределяли на летний вечер. — Мамайкина кивнула в сторону автомата. — Конечно, еще долго, но лучше раньше, чем потом. Я по этому поводу и зашла…

— Чего будешь? Кофе? Шоколад? Кофешоколад?

Мамайкина сурово боролась за стройность форм, и отказалась от всего.

— Каждый должен прийти в маскарадном костюме. Только в новом, в прошлогодних нельзя. Ты не против прийти в маскарадном костюме?

— Не против, — согласился я. — Только костюм я сам найду, а то вы какое-нибудь гестапо придумаете, буду как дурак выглядеть…

— Вот и отлично!

Пышущая тайной Мамайкина встала и направилась к выходу.

— Посидела бы еще, — предложил я. — А то забежала на минутку… Я диск купил: ночной Нью-Йорк, Новый Орлеан, попутешествуем…

— Я вообще забежала только про вечер поговорить. — Мамайкина поморщилась. — А вообще мне историю повторить надо, в понедельник контрольная, а ты же знаешь, я в истории не сильна. Лазерова ко мне должна прийти, вместе учить будем… Так что мне пора.

— Давай я тебя подвезу, — предложил я вдруг.

— На своей табуретке? — брезгливо поморщилась Мамайкина. — Нет уж…

— Это «Хонда», между прочим, — обиделся я, — не табуретка…

— Табуретка с мотором. Всю прическу на ней растреплю…

— А зачем тебе прическа? — настороженно спросил я.

— Глупый вопрос, девочкам такой не задают. Не надейся, на твоей мопедке я не поеду.

— Я бы тебе шлем дал с подогревом, — вздохнул я. — И куртку немецкого летчика. У ней на спине дырки от пуль…

— Лучшая куртка для девушки — это автомобиль, — задумчиво изрекла Мамайкина. — Лучший шлем — тоже автомобиль.

— Я медленно поеду, — сказал я. — Потихонечку, не растрясешь ты свою прическу, не боись.

Мамайкина скрючила морду.

— Да… — протянула она. — Да… Слышал, говорят, Чепряткову отец купил настоящий багги. Он всех катает по пляжу…

Я сломался. Я слаб, а Мамайкина «Вице-Мисс Лицей». Это железобетонный аргумент, человек не может сопротивляться «Мисс Лицей», даже вице. Мы отправились в гараж. По пути Мамайкина рассказывала мне о достоинствах чепрятковского багги, многие на нем катались и отзывались совершенно в восторженных выражениях.

Я молчал. Вспоминал, куда мать прячет ключи от своей малолитражки. Кажется, в банку с гвоздями. Или под канистры?

Оказалось, что в банку.

Я достал ключи, открыл дверцу. Из машины вывалился густой аромат духов и сандалового масла — в последнее время мать стала заядлой фэншуисткой и обнаружила в себе склонность к тотальной гармонизации пространства, в том числе и автомобильного. Правда, меры в гармонизации не знала. Сама мать уже две недели пребывала на турецких курортах, а запах не выветрился.

Мамайкина брезгливо покривилась.

— Что-то не так? — спросил я.

— Поедем лучше на этом. — Мамайкина кивнула в сторону джипа старого. — На такой машинке только домохозяйки ездят.

— Это мамина машина, — сказал я. — Хорошая, американская. Мать на курорт поехала, машина ждет…

— Я вижу. Похожа на мыльницу… А это…

И Мамайкина любовно похлопала по крылу джипа.

— Настоящее тачило.

Во, крапива… Старый меня убьет. Протрет в протирочной машине, затем дистиллирует в перегонном кубе.

— Там надо тормознуху поменять, — робко отбивался я от королевы красоты. — Можем влететь…

— Понимаю, — кивнула Мамайкина. — Ноги до педалей не достают…

— Почему это не достают?! — покраснел я. — Достают. В прошлую субботу мы со старым ездили за вениками, так я до самой Отомицы вел…

— Ну, с папочкой любой может, — усмехнулась Мамайкина.

— При чем здесь папочка? Я и сам могу.

— Все так говорят.

Я думал. Думал, что делать.

— Холодно все-таки на улице, — поежилась Мамайкина. — Придется такси вызывать…

В моей голове в секунду пролетели все возможные последствия подобного шага, пролетели и выстроились в наглядную таблицу вероятностей.

Скандал.

Большой скандал.

Лишение карманных денег.

Лишение карманных денег на месяц.

Домашний арест.

Мамайкина достала телефон и принялась перебирать закладки.

Я быстро думал.

Мамайкина нашла номер, приложила к уху:

— Это такси? Мне, пожалуйста, машину…

— Хорошо, — кивнул я. — Поехали. Только давай поскорее, старый скоро вернется.

Мамайкина отменила вызов.

— А у тебя ключи-то хоть есть? — спросила она пренебрежительно.

Где хранятся джиперные ключи, я знал точно. В банке с болтами.

— А ты не боишься? — хмыкнула Мамайкина.

— Чего бояться-то?

— Ну, как чего? Папка по попке — а-та-та?

Мамайкина похлопала в ладоши. Коварная женщина, просто Кармен с сигаретной фабрики.

— Не боюсь, — сурово сказал я. — Все пучкомски.

Нет, я не был дурачком. И я прекрасно понимал, что Мамайкина разводит меня самым босяцким образом. Как последнего лошагера. Но поделать ничего не мог. Откажись я, и через день весь Лицей будет знать, что я обделался и врезал заднего.

Испугался, что папка по попке а-та-та.

Если же я не откажусь, то уже завтра поднимусь на новую ступень уважения, поскольку в классе машиной управлял один лишь Чепрятков. Причем не только управлял, но и даже два раза врезался, один раз в столб, другой раз в тоже в столб. Промелькнула идея — если я тоже влечу в столб и разобью папашкин джип в окрошку, то смогу обойти самого Чепряткова. Чепрятков будет повержен. Поэтому я вздохнул, пикнул сигнализацией, открыл замок и забрался на водительское сиденье.

— Залезай, — сказал я реальным голосом.

Мамайкина открыла дверцу и заняла место рядом со мной. Пристегнулась. Предусмотрительная.

— Ну что, поехали? — подмигнула она.

Я молча схватил ее за руку, рывком притянул.

Мы целовались, наверное, минуты четыре. Два раза стукнулись зубами, а потом Мамаихе целоваться надоело, и она кусанула меня за губу. Больно так кусанула, я даже ойкнул.

— Мы едем или нет? — капризно спросила она.

Я запустил двигатель. Дизель зафурчал. Люблю этот звук. Украдкой протер о штаны вспотевшие ладони, врубил передачу и осторожно вывел машину из гаража. Я действительно имел солидный опыт вождения. Две поездки со старым на рыбалку и несколько сотен часов на автосимуляторах за монитором. Я надеялся на этот свой опыт, а также надеялся на то, что район у нас спокойный и город спокойный, движение не интенсивное, а гаишники все работают на федеральной трассе в двадцати километрах отсюда, денюжку собирают.

— Музыка в этой телеге есть? — капризно спросила Мамайкина, но я отметил, что Мамайкина довольна.

Включил тюнер, нашел джазовую станцию.

— Поехали, Кокос, — сказала Мамайкина. — Ночь нежна, блинн…

Я вывел джип за забор, повернул направо, в сторону элитной Сосновки, места проживания семейства Мамайкиных.

Сначала я вел достаточно неуверенно, не вылезая за сорок километров. Мамайкина поглядывала на меня с иронией, и демонстративно пилила ногти. Однако постепенно я освоился, догнал стрелку до шестидесяти, вальяжно отвалился на кресле и даже иногда стал позволять себе рулить одной рукой. И теперь Мамайкина поглядывала на меня с уважением.

Мы выбрались из района коттеджей, переехали старую узкоколейку, затем я свернул на проселок.

— Ты куда? — спросила Мамайкина. — Дорога же там…

— Тут короче, — лениво ответил я.

Тут действительно было короче. Но не только. Дорога проходила вдоль речной заводи, возле которой постоянно собирались ребята из пригородов. Поудить бычков со спортивными целями, поболтать, поболтаться. А две недели назад я, вооружившись японским телескопом, пузырьком тыквенного масла, распаренной перловкой, живым мотылем и настоящими японскими крючками-заглотышами, изготовленными по аэрокосмической технологии, прибыл на заводь. Раньше, в начальной школе, я любил ловить рыбу. Не умел, но любил. Потом с этим лицеем на рыбу времени уже не оставалось, а сейчас, по сверхранней весне, мне чего-то взгрустнулось, и я решил на минутку вернуться в детство.

Местная ребятня встретила меня тогда доброжелательно, я же отнесся к ребятам с самодельными удочками достаточно высокомерно. Пожлобствовал. Собирался показать класс спортивного ужения.

Однако уже через час я был посрамлен и раздавлен. Соседи весело таскали глупых бычков, наполняя ими бидоны и бутылки из-под воды, я же не поймал ничего. Не помогало ни тыквенное масло, ни перловка. Бычки меня игнорировали, я нервничал и скрипел зубами.

В конце концов старожилы пожалели неудачника с аэрокосмическими крючками и открыли ему секрет. Оказывается, бычки клевали на изюм. В результате рыболовы расстались друзьями, но я не забыл неприятного чувства и давно ждал возможности нанести ответный удар.

И вот это время пришло. Я срулил с проселка и повел машину к реке. Мамайкина попритихла и поглядывала теперь на меня не с презрением и не с уважением, а с некоторым испугом. Прикидывая, не похож ли я на маньяка? Потом не вытерпела и спросила:

— А чего мы там делать будем? На реке?

Я не ответил, решив отомстить Мамайкиной. Мамайкина смотрела по сторонам, потом достала телефон и стала проверять сеть. Сеть ушла. Мамайкина испугалась сильнее.

Мы выехали на берег заводи. В месте впадения заводи в реку сидели ребята с удочками, как всегда. Я подкатил к ним. Народ забыл про поплавки и уставился на машину. Я опустил стекло, высунул наружу локоть, затем высунулся наружу сам, втянул прохладный воздух, спросил лениво:

— Э, мужики, как клев?

Рыбаки не ответили. Я с тщеславным удовольствием отметил, что они меня узнали и легко шокированы, почувствовал себя слегка отомщенным.

— На что бычага идет? — снова спросил я. — Опять на изюм?

— На изюм… — ответили сразу несколько ребят.

— Ясно… — равнодушно протянул я. — Ну, бывайте, мужики. Через недельку забегу, лады?

— Лады… — ответили рыболовы.

Я поднял стекло, даванул по газу и повел джип обратно, через пятнадцать минут мы были возле дома Мамайкиной.

И там меня ожидал приятный сюрприз. На скамеечке в окружении гипсовых собак и гипсовых гномов с трубами сидела парочка. Шнобель и Лазерова. Парочка умильно облизывала сахарные петушки, что весьма меня удивило — такие петушки в последний раз я видел в городе Темрюке во время путешествия к Черному морю. Впрочем, Лазерова славилась своими кулинарными умениями, не исключено, что петушков она намастерила сама.

Мамайкина выбралась из машины, достала зеркальце и принялась прихорашиваться. Шнобеля и Лазерову она будто не замечала.

Я тоже выпрыгнул из машины, мрачно плюнул на вечнозеленый газон и так просто, безо всяких кочевряг, подошел к этим голубкам.

— Привет, — сказал я и уселся рядом на скамейку. — Леденцом угостите?

— Те чего, батрак машину наконец выдал? — спросил Шнобель с завистью.

— Не, — вяло поморщился я. — Просто… А вы тут давно гниете?

— Давно. — Лазерова с завистью разглядывала Мамайкину, до сих пор прихорашивавшуюся возле джипа. — А это правда машина твоего папы?

— Угу, — невнимательно кивнул я. — Леденец-то дайте…

Лазерова выдала мне леденец.

— Вкус детства, — сказал я и откусил у петушка голову.

Мамайкина перестала прихорашиваться и присоединилась к нашей компании.

— А мы тут прокатились, — зевнула она. — Как твое здоровье, Носов?

— Мое здоровье? — не понял Шнобель. — Так… голова чего-то болит…

— А, — сокрушенно кивнула Мамайкина, — понятно…

Мамайкина поглядела на сидящую возле Лазерову. Заметила ее.

— А это ты, Указка…

— Сколько раз просила! — надулась Лазерова. — Не называй меня Указкой!

Мамайкина хмыкнула. Лазерова поднялась со скамейки. В стоячем положении Лазерова выглядела гораздо эффектнее Мамайкиной. Во-первых, она была на полголовы выше Мамайкиной, во-вторых, она занималась художественной гимнастикой и являлась носительницей внешности, по многим параметрам превосходящей внешность Мамайкиной.

И в-третьих, номером первым конкурса «Мисс Лицей» была именно Елена Лазерова, я уже говорил. И вообще, Лазерова — это Лазерова, будоражная особа.

— А чего на мопеде не прихрустели? — спросил Шнобель.

— На реку заезжали, — объяснил я. — На рыбаков глядели. Хочу на следующей неделе на бычка сходить…

— Ты что, рыбу, типа, ловишь? — удивился Шнобель.

— А ты что, не ловишь? — в ответ удивился я. — Это сейчас самый рулез. Сейчас все рыбу ловят…

— Слушай, возьми меня тоже, а? — стал просить Шнобель. — Я тоже хочу…

Занавеска на веранде сдвинулась, в окне показался силуэт. Папаша Мамайкиной, опознал меня. Если выйдет и будет докапываться — все. Позвонит моему.

Скандал.

Большой скандал.

Ну, и так далее.

— Ну так что, иван, возьмешь на рыбу? — снова спросил обожавший все рулезное Шнобель.

— Посмотрим, — задумчиво ответил я. — Вообще мне пора. Тебя подбросить?

— Подбрось. — Шнобель догрыз петушка, послал Лазеровой воздушный поцелуй и побежал к джипу.

Лазерова обиженно вернулась на скамейку. Мамайкина с интересом придвинулась к ней. Сейчас будет спрашивать про негра и Камерун.

— Ладно, девчонки, — сказал я. — Вы идите свою историю зубрить, а мы домой поедем. У нас дела еще…

— Какие это дела? — Мамайкина кокетливо взяла меня под руку.

— Мужские. — Я высвободился и с самоуважением пошагал к машине.

Забрался внутрь, запустил двигатель, подождал, пока Шнобель пристегнется, и не спеша откатил от дома.

— Ну, ты, Кокос, даешь! — восхитился Шнобель. — Не боишься, что батый почикает?

Я не ответил, прибавил скорости.

— Зря ты взял эту тачку, — сказал Шнобель. — Поцарапаешь, потом не отвертишься…

Шнобель принялся тыкать пальцем в панель музыкального центра, снова зазвучал джаз.

— Ненавижу джаз. — Шнобель зевнул. — Буржуазная зараза. Музыка недорезанных мулов…

Шнобель захихикал и принялся перебирать станции.

— И вообще, вредная музыка… — говорил Шнобель. — Есть одна жуткая история. Про то, как один юноша взял у своего отца машину, чтобы покататься. Поехал, затем решил послушать джаз и упал с моста… Ибо сказано — сегодня он играет джаз, а завтра сдристнет в Гондурас… Эмиграция в Гондурас, об этом стоит подумать… Как прекрасны пески Гондураса…

Я треснул Шнобеля по руке. Шнобель подул на пальцы, протер их о куртку.

— Я поцарапал машину своего велосипедом, он рыдал как младенец… — сказал он. — А потом он порвал все мои журналы, такое скотство… С другой стороны, у этой машины очень хорошая система безопасности…

— Может, квакать перестанешь?! — злобно спросил я.

Шнобель пожал плечами. Но было уже поздно. В зеркале заднего вида мелькнули сине-голубые огни, раздался крякающий звук.

— Накаркал, скотина. — Я ткнул Шнобеля в плечо.

— Сам виноват, — огрызнулся Шнобель. — Теперь башку точно оторвут…

— Не оторвут, — сказал я и прибавил скорости.

— Ты что? — испугался Шнобель.

— Ничего. Покатаемся просто.

Шнобель нервно оглянулся. Мигалки не отставали.

— Настырный попался, — сказал я и прибавил еще скорости.

— Брось, Кокос, не дури, — испугался Шнобель. — Не будем гоняться…

Я не ответил.

— Это уже серьезно, — сказал Шнобель. — Они могут начать стрелять!

— Я сброшу его в канаву, у меня тачка в два раза тяжелее…

— Не дури, Кокос! — крикнул Шнобель. — Тогда уж точно вилы…

— Ты же сам говорил, тут прекрасные подушки безопасности…

Шнобель побледнел. Достал телефон.

— Я позвоню своему отцу, — сказал он. — Он приедет…

— Ты ремень пристегнул?

— Не надо! — завопил Шнобель.

Я резко снизил скорость и стал принимать вправо, но машина дорожного патруля пролетела мимо. По своим делам.

— Везунчик, — сказал Шнобель. — Мне бы так, иван. Кстати, я тут кое-что узнал про новенькую… Выдающаяся личность, честное слово!

— И что?

— Как это что? Ты должен ее обаять в кратчайшие сроки!

— Зачем?

— Чтобы она не стуканула! Это же классика!

— Да она и так не стукнет, — сказал я. — Мне показалось, она не из стукливых…

— Стукнет, не стукнет, а подстраховаться надо, в таких делах нечего рисковать. Так что давай, действуй, обаяй! У нее, кстати, имя по твоей части. Аэрокосмическое. Ее зовут Лара, кстати.

— Как?

— Лара. Лариса. Если на наш язык переводить, то Чайка. Красивое имя. Летчицкое.

Шнобель облизнулся.

— Да и сама она ничего. Такая… Слушай, Кокос, бросай эту дуру Мамайкину…

Оставшиеся три километра Шнобель учил меня жизни. Надо бросить морально устаревшую и умственно непродвинутую Мамайкину и плотно заниматься загадочной Ларой. Что такое Мамайкина? Пошлая красавица второго ряда…

— Но-но, — предупредил я, — не перегибай палку, Мамайкина все-таки моя герлфренд, я ее люблю до гроба.

— Иван! Да ты человек эпохи Ренессанса! Ты хочешь вступиться за честь своей дамы?

— А как у нее фамилия? — спросил я.

— Мамайкина. У нее фамилия Мамайкина…

— Да при чем тут Мамайкина?! У нее какая фамилия?

— Да при чем тут фамилия? Фамилию она возьмет твою…

Ну, и так далее.