Экспонат. Сборник непредумышленных историй

Эдуард Билак

– Полностью верить рассказанному, конечно, нельзя.– А частично?– Да кто ж частично в это поверит?О будничности невероятного, происходящего вокруг нас, эти истории.

Враль

Я со своей будущей женой трудно знакомился. Она девушка была бойкая, веселая, умела не только разговор поддержать, но и была остра на язык, что для мужского самолюбия черта, так сказать, не очень. Ведь, если отошьет при знакомстве, то уж дальше и желание общаться может не появиться. А она мне сразу приглянулась.

В соседях оказались по дому, в который я переехал при обмене квартиры. Вернее, не я, а родители. Да и неважно это. Важно, что, проходя двором с работы, я вечерами часто видел сидящую компанию. И, судя по веселым разговорам, которые доносились и были слышны мне при открытой на лето лоджии, она у них была заводилой. Сам же я парень не то чтобы необщительный, скорее, наоборот, но вот с первыми знакомствами мне не очень везет. Еще и с девушками. Буксую попервоначалу. Потом, конечно, нет, а вот только что…

Моя лоджия выходила в самый раз на то место, где они тусовались — на пару лавок в тени больших дворовых лип. По этой причине мне приходилось жить за тюлевыми занавесками и шторами. Я без них был весь на виду вместе с моей жизнедеятельностью. Грешным делом казалось, что предыдущие хозяева квартиры из-за этого и согласились на неравнозначный обмен жилья. Правда, комнату себе родители мои выбрали с окнами на противоположной части здания.

И вот столкнулся я с проблемой: девушка мне нравится, смотреть и слышать я ее могу только через скрывающую меня от внешнего мира тюль. Чтобы заинтересовать женщину, надо хоть немного поразить ее воображение и возбудить ее любопытство. И как прикажете это сделать, если я даже не курю, чтобы, к примеру, подойти к компании и спичек попросить. Или выпить и с бутылкой подойти, попросить тебя в ее распитии поддержать. Чужих в компании не любят, в любых причем компаниях, это закон дворовый. Чтобы стать своим, надо, чтобы тебя познакомил со всеми кто-то из этой же компании. Для знакомства нужен повод, желательно такой, где ты смог бы какое-то время вести диалог, а там уже все зависит от того, как ты умеешь его вести.

Как голову ни ломал, додуматься ни до чего путного не мог. И еще лето уже заканчивалось: пойдут дожди, на лавочках вряд ли засиживаться будут. Обыкновенная муха, залетевшая как-то в мою комнату и усердно жужжащая, подарила мне идею, как я все-таки могу познакомиться не только с кем-либо из компании, но, возможно, и с объектом моего интереса непосредственно. Муху выгонять я не стал, она теперь была мне просто необходима для осуществления плана знакомства.

Вечером следующего дня, когда вечерние сумерки уже стали прятать двор от лишних глаз, а оконные освещенные проемы стали театральными подмостками для сидящих во дворе, я распахнул тюль и стал с усердием, достойным лучшего применения, пытаться изгнать муху из моего дома. То, что я вытворял, по-всякому было видно девчонкам, что стояли напротив. Собственно, это мне и надо было. Избавившись от мухи, я, как и положено, закрыл тюль. Меня вроде и не было видно, но тема для разговора на какое-то время у сидящих напротив появилась.

На следующий день закупив изрядное количество клейкой ленты для ловли насекомых, дождавшись пришедшей по расписанию природной темноты, я включил свет в комнате и при этом свете, где меня было хорошо видно с улицы, стал развешивать липкую ленту по лоджии. Ленты было много! Очень! Ей можно было, наверно, оклеить всю мою лоджию вместо обоев (если бы, конечно, я того пожелал) и поймать всех находящихся в нашем квартале насекомых. Ушло у меня на это примерно с полчаса. А куда мне было спешить? Закончив, я вернулся в комнату, задернул тюль и шторы. Я исчез из поля зрения, а интрига смысла моих поступков осталась.

У змея-искусителя Евы было второе имя и имя это было — любопытство. Теперь оставалось набраться терпения и ждать. Я знал, женщина, которая мне интересна, будет сама искать случая для «случайной встречи», чтобы удовлетворить свое любопытство. Не прошло и трех дней, как мы нос к носу столкнулись с ней и ее подружкой: я — входя в свой подъезд, они — выходя оттуда. При нашем невольном столкновении пакет, который я нес, порвался и из него, как в плохом кино, посыпались яблоки. Само собой, я и они стали их собирать. Если чему-то суждено случиться, то это произойдет обязательно. Муха, подлетевшая к моим яблоками, вывела меня из равновесия. Я замахал ожесточенно руками, пытаясь отогнать от себя непрошеную гостью. Лицо при этом я состряпал испуганное и растерянное. Мне помогла ее подруга, ловко поймав муху на лету и выбросив ее труп куда-то в сторону.

— Спасибо большое. От насекомых у меня обычно бывают неприятности.

— Да какие от мух неприятности кроме разносимой заразы? — засмеялась та, что мне нравилась.

— Иногда настолько серьезные, что оставляют впечатление на всю жизнь.

— Ой как интересно. Вы из-за этого у себя всю лоджию превратили в мушиную покойницкую.

«Ну все! Клюнула! Надо вести тихонько, чтобы не сорвалась».

— Знаете, если бы мы были с вами лучше знакомы, я сумел бы вас переубедить, что любое насекомое может повлиять на судьбу человека.

— Ну так в чем проблема? Давайте знакомиться. Я — Юля. Она — Лиза. Теперь — вы.

— Что вы?

— Ну как вас зовут?

— А-а-а.

Я назвался.

— Вот видите, теперь мы знакомы. Начинайте.

— Что начинайте?

— Переубеждать.

— Прямо здесь?

— Нет, пожалуй. Пойдемте на лавочки, там и поговорим.

— У вас же там своя компания, вряд ли я придусь ко двору.

— Пойдем. Мы приглашаем. Да еще и нет пока никого, позже подойдут.

Все оказалось просто и предсказуемо. Мы пошли на облюбованные ими лавочки, и после непродолжительных уговариваний я начал свой рассказ с классического предисловия…

Сколько рассказов начинается с фразы: «А вот со мной случай был…» Да множество. И случаи бывают разные: трагические, комические, ну и спаренные случаи — трагикомические. Вот о таком случае я вам и расскажу.

До армии это со мной случилось, и случай, я вам скажу, презабавнейший. Я еще на тот момент девственником был. Маялся от этого, конечно, переживал, вот друзья и решили помочь: до призыва осеннего лишить меня, так сказать, этого недостатка, а то пойду в армию — и с комплексом. Как-то в июле говорят: «Пойдем в поход на природу с палатками, с рыбалкой, ну и девчонок прихватим, как без них… Я сначала в отказ: «У меня и девчонки нет, чего я там мешаться буду. Без меня». А они мне: «Не ссы, пацан, мы и на тебя возьмем. От нее не убудет, а тебе хоть какая-то — да польза». Уломали, в общем, согласился.

В назначенный день двинулись мы в поход. С рюкзаками, в энцефалитках, в панамах — все, как туристам и положено, на электричке. Рюкзак мне выдали не самый большой, но по весу самый, мне показалось, тяжелый. Ну и девицу к рюкзаку: она, мол, с тобой будет, потому как рюкзак с поклажей ее. Представили нас друг другу. Она на меня посмотрела критически так, я — на нее.

— Что-то мне в этот раз хлипковатый бычок попался. Сдюжит, нет после рюкзака-то? — это она про меня вроде вскользь заметила.

— А ты что, в рюкзак кирпичей накидала для проверки? — меня аж взбесило это ее замечание.

— С гонором — это хорошо. С гонором — они старательные, до последнего дыхания упрямо что-то доказывают.

Ее, как видно, и не зацепила моя злость, будто не было меня и она вслух свои мысли просто выговаривает.

— Я тебя спрашиваю, чего у тебя в рюкзаке-то — библиотечный фонд?

Улыбнулась она, руку мне на плечо положила, погладила меня, как несмышленыша (а ладошка теплая, меня аж в пот бросило), в глаза заглянула, по губе своей верхней кончиком языка провела и спокойно так отвечает:

— Продукты там. Калорийные. В походе без продуктов мужику нельзя, да и не в походе тоже. Сильным мужик должен быть, чтобы хотеть завоевать мир и бросить его к ногам дамы. Потому кормежка — это почти что главное в жизни, — и опять, глядя мне в глаза, губы свои облизнула, а руку с плеча не убирает.

У меня почему-то в горле все пересохло и мысли в разбег пошли, я и сообразить не смог, что ответить ей. А мысль дурацкая появилась: «Она облизывается, как кошка, увидевшая мышку, и про жратву намекает, будто я ее мышкой в походе буду». Я ее руку с плеча стряхнул да пошел на посадку в электричку, куда все уже двинулись. Так вот знакомство мое с моей первой женщиной и произошло: без цветов, свиданий и прочей чепухи. Вокзал. Рюкзак. И разговор про жратву. Хотя она мне понравилась (мне на тот период все нравились, даже если бы она без головы была, лишь бы грудь была да задница, а это у нее было).

Как ехали и приехали, это неинтересно. Все туристы одинаковы: гитара, песни, шутки и смех. Прибыли на станцию Шершневая, это я на всю жизнь запомнил. Соответственно, и деревня с таким же названием. Вышли и побрели, как и положено, куда-то к черту на кулички. Они-то знали, куда шли, а мне какая разница. Новая моя знакомая шаг в шаг за мной шла, будто конвоировала. Я, бывало, обернусь, она мне улыбнется, а глаза масляные такие, я после только стал понимать, когда такие глаза делаются у женщины, — в предвкушении удовольствия. Неважно какого: кино, кафе, ресторан или секс, если она сама знает, что ей понравится, то вот такие глаза я и вижу. А тогда ведь я этого не знал, думал, стебается надо мной.

Недолго мы шли. С час где-то, не заходя в деревню. Луг небольшой, по краю луга речка средних размеров: это когда и искупаться можно, и другой берег хорошо виден, а там тоже луг с коровами, все, как полагается. Красота. Все, оказывается, не первый раз на этом месте бывали и каждый знал свои обязанности: кто палатки ставит, кто с канистрой в деревню за водой пошлепал, а мне как не знающему свои обязанности велели с рюкзаком при кухне быть. Это значит, с моей новой знакомой пищеблок оборудовать и ей по возможности чем надо помочь.

Распаковывает она рюкзак, достает топорик.

— Вон, — говорит, — лесок видишь? Метров триста будет. Сходи туда, наруби сушняка. Свежий не руби, хоть и красивые дрова, да гореть не будут. Дым один от них. Ищи сухие и нетолстые. Толстые к ночи надо в костер кидать, чтобы не прогорели. Понял?

Взял топор да пошел. «Почему все такие умные? Блин».

— Не заблудись там, а то я подумаю, что сбежал, — это она уже в спину мне. И смеется. Шутку услышали и, судя по тому, что все весело засмеялись, поддержали.

Пожалел я, что поехал с ними, а куда деваться?

Потом я ходил в лес за сушняком, собирал, таскал к лагерю. Когда все наладили, пошли купаться к реке. Покупались, костерок развели, казанок подвесили, девчонки картоху давай чистить, лук — все, как полагается. Дружки мои пошли закидушки ставить по берегу, это когда на леске несколько крючков с наживкой, ее закидывают в воду и она сама по себе рыбу ловит, лишь изредка ходить вытаскивать надо да покрепче привязывать, чтобы рыба с собой не утянула. Рыбак, правда, из меня никудышный. Я так — посмотреть, поохать, если что попадет. Нам дома по жизни рыбак-фанатик сосед рыбу сбагривал, у него в семье на нее уже спокойно смотреть не могли. Он меня пару раз с собой приглашал, да мне она, рыбалка эта, безразлична. И тут от меня для пацанов толку был ноль. Поставили, вернулись в лагерь. Уже от костра аппетитно припахивать стало, подошел посмотреть, чего кашеварят.

— Что, лесоруб, проводи даму до речки искупаться, — это мне кошка моя плотоядная говорит.

— А че провожать-то, вон она, речка-то, ее отсюда видать.

— А вдруг я плаваю плохо? Кто мне поможет в таком случае? Девчонки, посмотрите за кухней, мы искупаться сходим, — сказала, как будто я уже согласился и бегу спотыкаюсь ей услужить. Я и ответить не успел, а девчонки мне уже тут же:

— Иди. Лишний раз искупнешься и в случае чего рядом будешь, может, она и вправду плохо плавает.

Пошел. Она впереди, я следом. Хорошо шла, красиво. Покачиваясь. Я от ее ходьбы сам не свой стал. Чувствую, сейчас она все мои чувства наяву и увидит. Засмеет. Обогнал я ее и, добежав до реки, наскоряк штаны сбросил — да в реку охладиться. Оборачиваюсь, стоит уже на берегу. Улыбается. Не торопясь с себя одежонку скинула, к воде подошла, ножкой так водицу побултыхала и так же не спеша в воду заходить стала. Без одежды-то увидел, еще больше я занервничал. Как не занервничать, когда все что надо на месте и так ласково выглядит… Нырнул я и отплыл от греха подальше. Она хорошим стилем за мной, я — от нее. Она не отстает. Так меня на другой берег и загнала. Вылез я, на песочек присел, она вышла, рядом присела. Сидим сохнем. Молчим. Посидели. Помолчали.

— Пойдем, — встала она, — коров посмотрим. По лугу прогуляемся. Я на этом берегу первый раз.

— Что, вот так и пойдем? Без ничего?

— А кто нас тут кроме коров видит? Это на том берегу куча народа, а здесь нет никого. Ты что, меня боишься?

— Вот еще.

— Ладно, пошли по берегу, а то напротив лагеря бродить неинтересно.

Отошли мы с ней. Вроде и лагерь видно, да уже и далековато. Поднимается она по бережку наверх и не оборачивается даже. Я за ней. Холмик такой небольшой. Сбоку кустарник, из-за него коров не видно, чуть ниже малинник с крапивой. Место встречи непримечательное, только трава под ногами густая такая, мягкая, коровами не поеденная. Вот она наклоняется, по траве рукой проводит и говорит:

— Вот здесь и позагораем, — и ложится на траву эту. — Ложись рядом. Места хватает.

Я на нее, лежащую, глянул и совсем охренел. Сейчас, думаю, вот увидит, как мои трусы вздыбятся, с ума сойду. И пока мое настроение не успело так видимо проявиться, тут же рядом и упал на живот. Так ведь оно безопаснее… мне так подумалось. А откуда эта безопасность возьмется, если рядом такой соблазн валяется? Организм на соблазн соответственно и отреагировал. И теперь мне ни встать, ни сесть — все здоровье из меня так и прет. Она какое-то время молча полежала, видать, ей скучно стало. Она сорвала соломинку, ко мне боком повернулась и давай меня щекотать меж лопаток, по шее.

— Прекрати. Щекотно.

— Да брось. Приятно ведь.

— Щекотно, говорю.

— А ты повернись, щекотно не будет.

— Не хочу.

— Ладно. Я на первый раз помогу.

Я на нее глянул, а она лифчик от купальника сидя снимает, потом легла на спину, выгнулась вся и плавки туда же — снимает. Я тут же и оглох, и ослеп. У меня в голове такой шум стоял, что я толком ничего и не соображал. Она плавки сняла, голову повернула, посмотрела на меня.

— Иди ко мне. Любить буду, — и рукой меня за шею к себе притянула.

Я смутно помню, как это все начиналось. Скорее даже и не помню вовсе: я уже на ней, она подо мной, стонет, я умираю от удовольствия и старательно работаю телом. Только трусы мои мне несколько мешают, я их только до колен приспустил. Или она это сделала? Да и наплевать. Мне безумно хорошо, и еще я понимаю, что мне так никогда еще хорошо не было.

А потом произошло то, что произошло. Меня что-то ужалило в задницу. Прямо в дышащий от удовольствия анус. Это было как удар током. Можете представить, когда вы уже дошли до наивысшей точки наслаждения и готовы от этого удовольствия взорваться, вас бьет током! Я так ей двинул, что она закричала, затем закричал я. Боль была страшенная. Я вскочил. Я буквально обезумел от боли. Успел заметить только, что подружка моя, лежа на спине с раздвинутыми ногами, ошарашенно таращится на меня. Такое, наверно, у нее было впервые. Я же стал скакать словно безумный, ведь трусы были у меня чуть ниже колен. Это как прыжки в мешках на празднике. Правда, праздника не получилось, я упал и покатился с уклона прямо в малинник с крапивой. Все мое оголенное возбужденное хозяйство, пока я пытался встать, получало крапивные компрессы, если же, стараясь избежать жалящей меня крапивы, я поворачивался, то добавлял «удовольствие» своей уже пострадавшей заднице. Причем я орал. Я орал так, что коровы стали покидать пастбища. Наконец я выбрался из малинника. Я увидел реку. На мне все горело и полыхало (так мне тогда казалось). Я так прыжками и допрыгал до реки и с разбегу нырнул. Трусы, естественно, река у меня отобрала. Я, размахивая руками, ринулся на противоположный берег. «Зачем?» — спросите вы. А я знаю? Мне так было плохо…

Я когда нырял, вообще ни о чем не думал. А зря. Нырнул я как раз напротив закидушек, которые сам же с моими друзьями и наставил (действительно, не напротив же лагеря их ставить, понятно, что поодаль). Когда уже подплывал к другому берегу, первую и поймал, в ногу она впилась, вторая тоже, я их вроде и не очень почувствовал от боли, которую мне крапива и задница причиняли, а вот когда одна уже мне прямо в конец впилась, я опять заорал…

Кое-как я на берег выполз. Без трусов, обмотанный леской с крючками, по пояс красный, как ошпаренный рак. Вот таким меня все на берегу и застали. Они, как мои вопли услышали и увидели, как я там скакал, да в речку бросился, да потом опять заорал, поначалу решили, что я рехнулся от радости, что уже не девственник. А потом побежали поздравлять. Все побежали. Сволочи! Хотя они же не знали…

Подруга моя тоже вплавь перебралась, когда оделась. Правда, немного в другом месте. Парняги подсказали, где переплыть. И вот они смотрят на меня стоят и не знают, что со мной делать. Они ведь не знают, что произошло, а я только стоны издавать могу. Кое-как сообразил, что сам идти не могу, еще этот крючок в члене. Сделали, принесли две жердины, чем-то там их перетянули и потащили в деревню, чтоб скорую вызвать или в город как-нибудь отправить. И вот такая процессия ползет по сельской дороге, они меня чем-то прикрыли и тащат, как киношного раненого командира. Я им потихоньку рассказываю, мол, на приходе уже какая-то тварь прямо меня в очко ужалила. И все! А потом все остальное и получилось. Девчонки охать стали, парняги, меня дослушав, вдруг ржать начали. Смешно им, блин, стало. Потом и девки ржать принялись.

Тут на ту пору телега с местным мужичком ехала по дороге. Подъехал мужичок, видит, дорогу компания молодых перегородила и все ржут. И носилки на дороге со мной стоят. Мужик сурово так:

— Дайте проехать, шалопуты, а потом ухахатывайтесь.

Ну они на меня показывают и ему говорят:

— Возьми раненого в деревню, очень уж надо доставить. Помоги.

— Чего ж вы ржете, ежели он раненый?

— А он тебе по дороге расскажет, мужик. Ты уж довези.

Слез мужик с телеги, подошел к носилкам, чем я был накрыт, приподнял, посмотрел.

— Да, — говорит, — если вы его сразу не сварили, то, наверно, спасти можно. Тащите его на телегу. И дайте кого-нибудь в сопровождение. Пусть с ним сам валандается, когда сгрузим.

Почему-то все решили, что сопровождать меня должна моя новая подружка. Все ведь парами были, чего удивляться. А мне хоть черта лысого, лишь бы до больницы дожить, так я весь страдал.

Вот мы в деревню и покатили на телеге. Она хоть телега и современная, на резиновом ходу, да сельская дорога все больше для тракторной тяги предназначена, потому трясет не хуже, чем на железных ободьях. Въехали в деревню, едем, значит, по улице, недолго, правда, мы ехали, на этой же улице свадьбу гуляли. Молодожены только из районного загса на машине с кольцами и колокольцами и местные кто на чем, зато много. Никак нам с телегой с ними не разминуться. Встали. Из машин все уже веселые и довольные жизнью повылазили, хлебосольная деревня, все друг дружке родня и знакомые. Деда в плен вместе с телегой и содержимым. Деду хрендали на свадьбе не погулять? А мне какого? Правда, дед за меня что-то там им сказал, аж жених с невестой лично пошли выяснять, что да как… Ну моя им новоявленная подруга и выложила все, что со мной случилось.

Что тут случилось… на меня ходило смотреть все мужское население деревни, присутствующее на свадьбе на тот момент. Женская половина деревни, узнав от невесты суть вопроса, горестно вздыхала, и я даже слышал жалостливые фразы типа: «Ведь молоденькой совсем еще… жалко-то как… и чего их на шершневый луг понесло?.. Шершень, наверно, его так… вот ведь не повезло пареньку…»

Тут тот, кто был менее всех навеселе, подал наконец-то здравую мысль:

— Может, пацана в больницу отправить? Не мешало бы. Спасти, так сказать, на перспективу.

Идея была подхвачена и поддержана, но… свадьбу никто добровольно покидать не хотел — даже ради меня с покалеченной уже судьбой. Правда, нашла выход из, казалось бы, безвыходного положения будущая теща: рассчитываясь за машину со свадебной атрибутикой, решила меня с ней и отправить. Шоферу все одно в город, пусть меня туда и доставит. Шофер отдельно везти меня никуда не хотел, не из лени, понятно, а так: не такси он, а машина, достойная других — благих дел. Теща доплатила, и все стало возможным: и моя доставка, и мое будущее.

Минимальными усилиями и с некоторыми затратами поменяло мое пострадавшее тело деревенскую телегу на кортежную свадебную машину. О подруге моей при перемещении забыли, впрочем, от ее отсутствия я ничего не потерял. Она, будучи в состоянии расстройства от не удавшегося для нее похода на природу, осталась при невесте давать консультацию о прохождения без последствий и с наибольшим удовольствием брачной ночи. Я отбыл в сторону города без нее.

Мы когда на трассу из деревенских ухабов выбрались, шофер полюбопытствовал, что со мной произошло. Я вкратце ему пересказал случившееся. Какое-то время он молча ехал. Потом он стал похохатывать, видно, его фантазия стала дополнять мой суховатый отчет происшедшего. Затем он уже в голос стал смеяться — задорно и взахлеб. Смешливый гад попался. И смеялся он все громче и громче, это коренным образом повлияло на возможность безаварийного вождения вверенного ему авто. Машина стала вилять, по ходу движения выписывая пируэты, затем остановилась на обочине, шофер распахнул свою дверь и, держась за живот, вывалился на проезжую часть, держась от смеха за живот.

Случилось это в пределах видимости поста ГАИ, где его увидела стоящая там пара милиционеров. И что им, выполнявшим свой долг, увиделось? Едет свадебная, в лентах с кольцами машина, виляя на ходу, как пьяница к ночи пятницы, останавливается, открывается дверь, водитель выпадает из нее, смеясь и плача… ясное дело — пьяная сволочь за рулем. Непорядок! Придерживая фуражки, бегут они к машине свадебной. Добежали. Шофера подымать, а он уже чуть не икает от смеха и объяснить ничего им толком не может, лишь рукой в сторону машины машет. И главное, спиртным от него ни грамма не пахнет. Ну, сунулись они в салон. Там я в непотребном виде. Они меня спрашивают:

— Что за дела, пацан? Что это с ним, да и с тобой тоже?

Мне-то не до смеха, я им тоже вкратце:

— Первый раз с женщиной был, да в самый ответственный момент меня шершень в зад. Вскочил. Упал. Да неудачно — в крапиву, из крапивы — в реку, да там на снасти расставленные нарвался и крючков насобирал… А этому гаду, хоть и везет он меня в больницу, смешно стало, что мое лишение девственности мне на всю жизнь запомнится.

Отошли они от моей двери, подошли к шоферу, он так и сидит у переднего колеса и лишь руками машет, ничего сказать не может и уже не смеется, а все равно толку от него — ноль! Мне из окна видно: сначала у одного милиционера плечи от смеха затряслись, на него второй глянул и тоже туда же. Стали уже они ухахатываться. Видно, до них тоже… дошло.

И вот сижу я в машине, страдаю и душой, и телом, а эти сволочи, шофер да два постовых, ха-ха поймали, серьезное такое ха-ха. Едет мимо в это время кортеж штабной генеральский. И что проезжающие штабные чины видят? Стоит свадебная машина, рядом шофер у колеса сидит и два постовых; те, кто должен проезжающим честь отдавать и от служебного рвения «глазами есть», просто стоят рядом и по-конски ржут. Тут любого генерала от такого нарушения субординации должна как минимум кондрашка хватить или инфаркт, в конце концов.

Кортеж по тормозам! Задним ходом обратно. САМ покидает свой передвижной трон и появляется перед смеющимся народом во всей красе своего праведного гнева. Картина, конечно, еще та…

Генерал с лицом от злости оттенка моей ошпаренной плоти, вращая глазами, начинает орать:

— Да я вас, сукиных детей, так-перетак, по гауптвахтам сгною. Вы у меня свой дембель к старости увидите! — и все в этом роде. Тем, конечно, уже не до смеха, а остановиться не могут — истерика. Шофер отошел первый. Поднялся, генерала обошел и так пальцем его к открытой задней двери манит. Генерал чуть от ярости не лопнул, но к двери открытой, за которой я был, подошел. Заглянул. Ничего из увиденного не понял.

— Доложить, как положено, о причине смеха и происходящем, — зычно так, по-командирски. (Выучка.)

Один из постовых стал во фрунт и по всей форме докладывает: так, мол, и так… и то, что им вкратце выложил, это генералу и втюхивает.

Генерал, он и есть генерал. Открыв машину, заглянул и мне:

— Призывник?

— Да.

— Не да-а-а, а так точно! Привыкай, боец. На тебя как на будущий образец боеспособности армии равняться следующие будут. Понял?

— Да.

— Не да-а-а, а так точно! Повтори!

— Так точно!

— Хорошо! Ты, — это он свадебному доставщику, — куда его везешь?

— Да в ближайший травмпункт сдам. Куда мне его?

— Отставить! Вы, — это уже к гаишникам, — подгоняйте ваш драндулет, включайте иллюминацию и за мной в госпиталь военный. Быстро и не отставать. Вы со своим ха-ха мне бойца угробить могли. А без бойцов кто родину защищать будет? Вы? Приказ ясен? Приступить к выполнению, — и к машине своей.

Те, кто из кортежа повылазил и стоял поодаль, согласно званиям и регалиям, вновь стали занимать свои посадочные места в своих членовозах. Меня смешливый шофер на пару с гаишниками перетащили в их служебную, подогнанную поближе машину. И повезли меня с почестями целой кавалькадой в госпиталь — возвращать в строй для блага родины и генерала. Ведь без бойцов, оказывается, генералам и не жить. Очень генералам бойцы надобны.

В госпиталь мы заехали, по барски заняв автомашинами весь двор. Видно, адъютант метнулся в приемный покой, отдал соответственный приказ. Гляжу, несутся уже от входа два медбрата с носилками. Не вальяжно, как у любого уважающего себя медперсонала принято, а с серьезными лицами и с пониманием задачи в их ответственных глазах. Подбежали. Аккуратно достали с заднего сиденья, без вопросов и улыбочек погрузили на носилки и скорым шагом прямиком в здание. Генерал со свитой следом. Никаких лишних эмоций ни на лице, ни в действиях. Меня на разделочный стол для осмотра и лечения. Пришли военврач, сестра, выслушав указания генерала: «Осмотреть. Оказать помощь для возвращения бойца в строй», — принялись за дело.

Чем был прикрыт, убрали, осмотрели, и врач согласно инструкции задал вопрос:

— И что с вами, боец, произошло?

Решив сузить возможность надо мной ухахатываться, я ответил по-военному лаконично:

— Я упал в малинник.

— А как вы в малинник упали без трусов? Нарочно?

— Нет. Я был с женщиной.

— И что? От женщины без трусов стремятся сбежать, только если она вас жениться на себе заставляет.

— Меня, когда я на ней был, в анус шершень ужалил. Я вскочил и упал в малинник с крапивой.

— Ну а крючки с леской вы в малиннике насобирали?

— Нет. Мне после крапивы ничего не оставалось, как только в реку нырнуть. Там я их и нацеплял.

Врач был в маске, и, что у него отразилось на лице, когда он услышал мои ответы, я видеть не мог, как и у сестры в такой же маске. Он на нее посмотрел, она отвернулась и посмотрела на генерала.

— Я так понял, что у бойца это было впервые. В смысле — с женщиной, — это он им говорит.

— Боец! Тыл у солдата в любых обстоятельствах должен быть прикрыт во избежание любых неприятностей. Понятно? — это уже он мне.

— Так точно, — я уже знал, как избежать дальнейшего диалога.

— Работаем, — это врач сестре. — Будет жив-здоров, товарищ генерал. Вернем в строй, — военврач генералу так доложил о принятом им решении.

Генерал пошел на выход, у дверей обернулся.

— Знаете, боец, я в первый раз женщину попробовал, еще будучи в суворовском. Тот еще случай со мной произошел… — он улыбнулся чему-то своему — давнишнему и памятному. Тогда мне стало понятно, что генералы тоже люди, в свое время были молодыми и все у них было, как и у всех нормальных людей.

Все врачебные действия, какие были положены, со мной произвели: обезвредили крючки, обработали меня какой-то обезболивающей дрянью, даже заглянули (извиняюсь за подробности) в анус и там чем-то смазали, где надо, налепили пластырь. Мне значительно стало легче. На прощанье мне выдали старые солдатские штаны (ведь своих я был лишен) и отправили домой, пожелав крепкого здоровья и легкой службы в армии.

До армии друзья звали меня Шершень. А после не каждый уже и помнил, что со мной произошло в день, когда я лишился девственности… и, может, это и к лучшему… Так я закончил свою историю под веселый смех моих новых знакомых.

Они отсмеялись.

— Ты хороший враль. Почти как я, — Юля посмотрела, улыбаясь мне прямо в глаза.

— Ну тогда, если правильно говорить, то врун, а не враль, — решила поправить ее Лиза.

— Да нет. Врун пытается скрыть правду. Враль — приукрасить серость действительности. В этом разница.

— С чего ты взяла, что я соврал?

— Тебя никогда не кусал шершень. А меня кусал. Но история мне понравилась. Если ты хочешь, чтобы в нее поверили, замени шершня хотя бы на осу или просто скажи: «Кто бы там меня в зад ни ужалил, вы даже представить не можете, что я тогда испытал». Немного тайны — и пусть слушатель домысливает сам.

— А больно это, когда шершень бьет?

— Ты бы остался на своей девочке надолго. Просто в отключке.

— Видишь ли, а как с названием деревни быть? И что потом я любых насекомых видеть не могу? И с чего я решил, что это шершень?

— А так и рассказывай: «С чего-то свадьба решила, что если меня такая оказия на шершневом лугу настигла, то и попал в меня шершень. Это естественно».

— У меня это была импровизация.

Мы разговаривали, как профессионалы о любимом деле, в котором заключена лучшая часть нашей жизни.

— Так ты нам наврал? Фу-у-у. А я, блин, сочувствовала. Поверила как дура, — до Елизаветы дошло, о чем мы вели речь.

— Зато было интересно. Особенно когда его как чудо-чудное друг другу передавали и ржали над ним, — Юля почему-то решила на мой развод не обижаться.

— Ты вообще на хрена наврал-то столько? — Лиза не успокаивалась.

— А как бы я мог с вами познакомиться?

— И что, для этого врать надо?

— Всегда! — мы воскликнули это в голос. Юлька и я. И нам с ней вновь стало весело. Для себя же я нашел девушку, которой будут интересны мои истории и моя невыразительная жизнь. Еще про себя я добавил слова моего отца: «Женщина может простить многое, кроме незанимательной лжи!»

Новосибирск