Армагед-дом

Марина и Сергей Дяченко, 1999

Мир на пороховой бочке, и несколько раз за век эта бочка взрывается Апокалипсисом. Из моря выходят чудовища, звезда Полынь опрокидывается в реки, превращая воду в кровь, ангел трубит в трубу над пепелищами. Лишь загадочные Врата сумеют спасти живых, чтобы люди могли после катастрофы отсроить жизнь заново – если, конечно, успеют войти в эти Врата. Мир привык, потому что привыкают ко всему. Лгут депутаты, мудрствуют спецслужбы, защищаются диссертации, рождаются дети. И конечно же, выдаются спецпропуска во Врата. Все как всегда, все как везде; регулярный, обыденный, ужасный Армагеддон, ставший для его обитателей Армагед-домом. Жизнь главной героини – тому порука. И тем не менее…

ПРОЛОГ

Телеведущая улыбалась, как нарезанный арбуз. Широко и мучительно.

–…А теперь наступает время вашего любимого конкурса — «Пуп земли»! Ассистенты уже раздали гостям в студии лазерные кепки-указки… Направление взгляда каждого нашего гостя будет отмечено цветным лазерным лучом! А теперь — внимание! К нам идут основные участники конкурса, встречайте!

Камера скользнула по рядам наполнявших студию зрителей, вперилась в затейливо освещенную конструкцию. Конструкция провернулась вокруг своей оси, являя зрительскому глазу шесть темных фигур.

— Вот они, сегодняшние герои! Оксана, лаборант! Виктория, учитель танцев! Александр, водитель! Евгений, художник-оформитель! Игорь, сторож в зоопарке! Егор, стеклодув! Ребята, занимайте свои места!

Посреди студии возвышались шесть круглых платформ, обтянутых серебристой фоточувствительной тканью. Шестеро участников в одинаковых комбинезонах зашагали каждый к своей тумбе; все они были молоды, лет по восемнадцать, только одна женщина — из поколения Лидкиных родителей, под сорок.

— Вот позорище, — сказала мама, разглядывая хорошо сохранившуюся даму.

— Дорогие гости! — провозгласил парень-ведущий, и усиленный микрофоном звук перекрыл улюлюканье зала. — Как вы помните, задача каждого конкурсанта — привлечь к себе общее внимание на максимально долгий срок! Ваше внимание — это лазерные лучи с ваших кепочек, куда взгляд, туда и лучик! Наши приборы фиксируют уровень света на каждом из конкурсантов! Я попрошу операторов показать приз, который дожидается…

— Во дают! — сказал папа.

— Машину дают, — вздохнула мама.

Призовой автомобиль был блестящий и округлый, будто гигантский елочный шарик.

— Только для своих, наверное, — сказал папа. — Наверное, все подстроено.

Мама хмыкнула.

— Итак! — продолжал парень-ведущий. — Дорогие участники, через тридцать секунд прозвучит сигнал к началу! Ваше время — три минуты! Вы должны сделать все, чтобы на вас смотрели! Вы в равных условиях — одинаковая одежда и никаких аксессуаров, да, таковы условия конкурса! Каждый из вас подготовил нашей публике сюрприз! Итак, осталось пять секунд… Три секунды… И… Старт!!!

Лидка невольно подалась вперед. Да уж, было на что посмотреть.

Свет в студии вспыхнул ярче. Шесть темных фигур на мгновение застыли неподвижно; взметнулась песня. Пела женщина — не то лаборантка, не то учитель танцев. Голос был сильный и высокий, на грани визга; поющая — а она оказалась той самой зрелой дамой — подтанцовывала на своей тумбе, забрасывая ноги выше головы. Нет, лаборантка так не сумеет…

На секунду поющая учительница оказалась усыпана, как блестками, пятнышками взглядов. Всего на секунду, потому что вторая дама сразу же пошла ва-банк — расстегнула «молнию» на комбинезоне до самого пупа. Взгляды-лучики заметались; не желая обманывать ожиданий, дама ловко выскользнула из одежды.

Лазерные лучики красиво забегали по черному кружевному белью.

— Шла бы ты спать, Лида, — задумчиво сказал отец.

— Мне уже пятнадцать, — привычно огрызнулась она.

— Молодые люди, вы отстаете! — прокричала девушка-ведущая и на секунду сделалась естественной, вероятно, от азарта. — Ну-ка, Евгений, Игорь, Александр! Егор, не спите!

В комнате стоял полумрак; телевизор был источником света, да еще торшер, под которым устроился папа. Лидке совсем не нравилась эта дурацкая передача, но все уроки были переделаны, колготки выстираны, ужин съеден, и, стало быть, время забираться в кресло перед телевизором и ни о чем не думать.

Отдыхать.

— Осталось две минуты чистого времени! Ну же, ребята! Ну!

Учительница танцев все еще пела, срывая голос. Потом бросила микрофон, легла на живот, изогнулась и положила ягодицы себе на голову.

— Вот это гибкость, — сказала мама. — В ее-то годы…

Водитель стоял на руках, художник-оформитель лаял, мастерски копируя бульдога, а сторож из зоопарка натягивал нижнюю губу на нос и даже выше.

— Гадость какая, — сказала мама.

Один из парней — кажется, мастер-стеклодув — никак не мог включиться в игру. Нерешительно топтался на месте, бормотал и оглядывался, будто в ожидании трамвая. На него не смотрели.

Больше всего взглядов доставалось лаборантке. Ее белье уже валялось на светочувствительном покрытии тумбы, и то, что обнаружилось под кружевами, действительно заслуживало внимания.

— Проще всего, — мама зевнула. — Обязательно на этом конкурсе кто-то раздевается. Но вот чтобы заголиться совсем…

— Осталось полторы минуты! — поощрял парень-ведущий.

Голая лаборантка, казалось, обречена была на победу. Хотя танцевала она неважно, мешали, наверное, тугие прыгающие телеса.

Секунды бежали. Стеклодув, до синевы бледный, все топтался и бормотал, зато прочие конкурсанты кувыркались, выдували пузыри, мяукали, грызли вены, визжали, завязывались узлом. Лаборантка стремительно теряла внимание публики — ее голые формы успели примелькаться.

— Это она не рассчитала, — с сочувствием сказал папа. — Это как бег на длинную дистанцию — нельзя выкладываться сразу…

— Осталось пятьдесят секунд! — выкрикнула девушка-ведущая.

Тогда художник-оформитель, чувствуя, что победа ускользает, с криком расстегнул комбинезон, принял величественную позу и принялся мочиться с платформы вниз, с небывалым искусством изображая известный всему городу фонтан. Струя плясала в свете прожекторов, струя была длинная-длинная, взгляды-лучики заметались в смятении. Мама зашарила на диване в поисках дистанционного пульта:

— Еще чего! Фу, докатились…

— Выиграет, — философски заметил папа. — Да не переключай, он сам собой сейчас иссякнет…

— Браво!! — визжала девушка-ведущая. — Наш Евгений выигрывает конкурс! Еще тридцать секунд, и…

Мастер-стеклодув, до того вроде бы не принимавший участия в конкурсе, вытащил откуда-то тюбик, как показалось Лидке, одеколона и зачем-то облил свой комбинезон.

— А говорят, никаких аксессуаров, — с осуждением заметил папа. — Снимут его с дистанции за нарушение правил.

— А ему и так ничего не светит, — сказала мама.

— Ну же, ребята! — Ведущая прыгала, рискуя сломать высоченные каблуки. — Еще двадцать пять секунд и…

Стеклодув вдруг вскинул руки над головой:

— Смерть!

Голос у него был как скрежет железа по стеклу. Сорванный и одновременно сильный, пробирающий до костей.

— Смерть! Всем! Девятого… июня…

У стеклодува была актерская дикция, во всяком случае, каждое его слово слышалось совершенно отчетливо. До последнего звука.

— Девятого июня… скоро! Так будет со всеми!

Публика возмущенно загудела, но стеклодув уже молчал. В руках у него появился предмет, знакомый Лидке по тысячам раскладок, ларьков и лавчонок. Дешевенькая зажигалка; Лидка не успела ни вдохнуть, ни выдохнуть. Посреди студии взметнулся живой факел.

— А-а-а!

Воя и прыгая в огне, стеклодув скатился со своей тумбы. Опрокидывая стулья, вскочила с мест публика.

— Покиньте студию!

— Пожар! Пожар!

— На помощь!

— Помогите!

— Отключите!..

Операторы и не думали прекращать съемку — наоборот, все камеры жадно уставились на горящего человека. Звук тоже не отключили вовремя, и Лидке казалось, что сквозь треск и вопли доносятся все те же слова — «девятого июня», «смерть».

У призового автомобиля погасла фара, выбитая упавшей железной стойкой. Перед выходом из студии возникла давка. Падали на пол и гибли под каблуками лазерные кепки-указки. Живой факел катался по студии, опрокидывая штативы и стулья, налетая на мониторы, и в каждом мониторе была одна и та же картинка — человек в огне…

Через толпу зрителей прорвались люди в форме, с огнетушителями. В пляшущий факел ударили с разных сторон тугие пенные струи.

«Девятого июня…» — в последний раз померещилось Лидке.

И экран померк. Через мгновение темнота сменилась рекламным роликом, а в следующее мгновение мама, нашарившая наконец-то пульт, погасила экран.

Некоторое время в комнате стояла тишина.

— Вот это да, — сказал брат, стоявший, как оказалось, за спинкой Лидкиного кресла.

— Чего там? — сонно спросила из кухни сестра.

— Ты, Янка, такое пропустила…

— Спать, — сказала мама так, что Тимур осекся.

Взведенный мамин голос будто порвал в Лидкиной голове натянутую пружину — Лидка заревела.

Сквозь слезы она слышала, как чертыхался папа, как причитала Яна, как увещевала их всех мама; Лидке под нос сунули вату, провонявшую отвратительным запахом, потом дали выпить капель, потом, отчаявшись, надавали по щекам. Мышцы живота болели от всхлипываний; девятое июня, прыгающий в огне человек, девятое июня…

Потом Лидка долго лежала в постели, не выпуская маминой руки, и слышала, как в соседней комнате отец грозится выкинуть «ящик» в окно. Потом постепенно пришел сон, глубокий и черный, без сновидений…

Глухой ночью семья проснулась от ее крика.