Лондон

Эдвард Резерфорд, 1997

Лондиниум. Лондон. Сердце Британской империи. Город прекрасных архитектурных памятников. Город великих ученых, писателей и художников. Город, выживший, несмотря на страшную эпидемию чумы и чудовищный пожар, которые практически уничтожили средневековый Лондон. Это захватывающий рассказ о людях, живших в городе от времен древних кельтских племен до наших дней. Увлекательная история многих поколений семей, чьи судьбы переплелись в этом городе: легионеров Юлия Цезаря, вторгшихся на остров два тысячелетия назад, рыцарей-крестоносцев, отправлявшихся отвоевывать Святую землю, свидетелей бурной семейной жизни Генриха VIII, участников постройки театра «Глобус», где играли пьесы Шекспира, свидетелей индустриальной революции нашего времени. Это роман для всех тех, кто побывал в Лондоне и полюбил этот город. Эта книга для всех тех, кому еще предстоит там побывать. Впервые на русском языке!

Оглавление

Из серии: The Big Book

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Лондон предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Лондиниум

251 год н. э

За столом друг против друга сидели двое. Оба молча занимались опасным делом.

Был летний день — июньские иды[8] по римскому календарю. Снаружи, на улице, людей было раз-два и обчелся. Ни ветерка. В доме царила тягостная жара.

Двое мужчин, как большинство простолюдинов, носили не обременительные римские тоги, а простые одеяния до колен из белой шерсти с застежками на плечах, перехваченные в талии поясами. На старшем была короткая накидка из того же материала, молодой предпочел оставить плечи голыми. Оба обуты в кожаные сандалии.

Помещение выглядело скромно, типично для этого квартала, где крытые соломой каркасные дома и мастерские теснились вокруг внутренних двориков. Белая штукатурка на стенах из глины и прутьев; в углу — верстак, штатив с резцами и плотницкий топор, выдававшие род деятельности жильца.

Было тихо. Единственный негромкий звук исходил от напильника, которым работал старший. Снаружи, однако, в конце узкой улицы на страже стоял человек. Необходимая предосторожность. Ибо кара за их деятельность — смерть.

На месте двух гравийных холмов близ побережья теперь раскинулся огромный город, обнесенный стенами.

Лондиниум благоденствовал под чистым синим небом. Холмы-близнецы преобразились в спокойные склоны с рядами элегантных домов. На вершине восточного возник величественный форум со степенными каменными зданиями, которые бледно отсвечивали на солнце. Широкая улица сходила с форума к прочному деревянному мосту, перекинутому через реку. На западном холме, сразу же за верхушкой, господствовал в небесной перспективе огромный овальный амфитеатр, а позади него, на северо-западе, расположился штаб военного гарнизона. Вниз по прибрежной зоне тянулись деревянные пристани и склады, тогда как на восточном берегу ручья, сбегавшего меж холмов, разрослись прекрасные сады дворца губернатора. И весь ансамбль — храмы и театры, оштукатуренные усадьбы и дома победнее, красные черепичные крыши и сады — окружала впечатляющая высотой стена с широкими воротами.

С запада на восток город пересекали две оживленные улицы. Одна, начинавшаяся от верхних из двух ворот в западной стене, тянулась по вершинам обоих холмов и выходила через восточные ворота. Другая, от нижних западных ворот, пересекала верхнюю половину западного холма, после чего спускалась через ручей и продолжалась за дворцом губернатора.

Таков был Лондиниум: два холма, соединенные двумя главными улицами и обнесенные стеной. Береговая линия была немного длиннее мили, а население насчитывало около двадцати пяти тысяч человек. Город простоял здесь уже более двухсот лет.

Римляне не спешили в Британию. После сражения на реке Цезарь в третий раз туда не вернулся. Через десять лет великого завоевателя зарезали в римском сенате. Прошел еще целый век до того, как в сорок третьем году после Рождества Христова император Клавдий пересек узкий пролив, неся на остров цивилизацию.

Оккупация произошла быстро и повсеместно. Во всех основных племенных центрах немедленно создали военные базы. Местность изучили. Проницательным римским колонизаторам не понадобилось много времени, чтобы заинтересоваться поселением под кельтским названием Лондинос. Оно не являлось племенной столицей. Племена, как и в эпоху Цезаря, селились на востоке, по берегам протяженного эстуария. Но это местечко оказалось первым, где обнаружился брод, а потому стало естественной точкой для развития системы дорог.

Однако римлян интересовал не столько брод, сколько совершенно иная достопримечательность, находившаяся рядом. Едва римские строители увидели на северном берегу два гравийных холма вкупе с мысом, врезавшимся в реку, они пришли к мгновенному и очевидному выводу: «Идеальное место для моста». Вниз по течению река становилась шире, а если вверх, то там берега были болотистые. «И здесь достаточно узко, — заявили они, — а гравий будет прочным основанием для постройки».

Было и еще одно преимущество: прилив продолжался дальше этого места, что облегчало прибытие и отбытие кораблей, а бухточка между холмами, где бежал небольшой ручей, представлялась удобной гаванью для судов помельче.

«Природный порт», — заключили строители.

Реку нарекли Тамесис, а порт, латинизировав имевшееся название, — Лондиниумом.

Со временем ему неизбежно предстояло стать средоточием островной жизни. То был не просто торговый центр — все дороги расходились от моста.

А римские дороги являлись ключом решительно ко всему. Без всякого учета древней сети доисторических трактов, тянувшихся вдоль гряд, прямые щебенчатые дороги римских строителей взрезали остров. Они соединили племенные столицы и административные центры в незыблемую структуру, которой впредь те никогда не лишались полностью. Дорога, известная как Уотлинг-стрит, начиналась у белых скал Дувра на юго-восточном полуострове Кент и шла через Кентербери и Рочестер. К востоку, выше широкой бухты при устье, была дорога на Колчестер. Еще одна, бо́льшая, уходила точно на север, к Линкольну и Йорку, тогда как на западе, за Винчестером, дорожная сеть соединяла Глочестер, римские бани Бата с его целебными источниками и милые торговые городишки теплого юго-запада.

В лето 251 года провинция Британия жила спокойно, как в ней и повелось на протяжении двух веков. В какой-то момент, правда, ее потрясло крупное восстание под предводительством королевы бриттов Боудики. Довольно долго запад острова баламутил и гордый народ Уэльса, тогда как на севере не унимались дикие пикты и скотты. Чтобы запереть их в болотах и горных цитаделях, императору Адриану пришлось даже выстроить огромную стену от побережья до побережья. А немного позже понадобилось возвести и пару надежных морских фортов на восточном побережье, дабы справиться с докучливыми германскими пиратами.

Однако Британия оставалась мирной, умеренно процветающей гаванью в разваливающейся империи. Ее рубежи в Восточной Европе вновь и вновь нарушались варварами, а политические распри превратились в сущий бич — ежегодно провозглашалось по пяти императоров кряду. Великим центром провинции был Лондиниум.

Впрочем, в тот момент младший, Юлий, почти позабыл о страшной каре, которой грозил ему закон, ибо обдумывал слова, только что сказанные человеком с напильником. Секст его друг и напарник, но он бывал и опасен.

Секст. Смуглый, с тяжелой челюстью, годами близкий к тридцати. Темная шевелюра уже поредела. Лицо было чисто выбрито, скорее выщипано на римский манер, за исключением густых, курчавых бакенбардов, которыми тот очень гордился и которые, на взгляд, по крайней мере, отдельных женщин, добавляли ему привлекательности. Эти достоинства слегка умалялись тем фактом, что лицо как бы сплющили по центру и карие глаза выглядывали словно из-под уступа. Его повадки были чуть неуклюжими, а плечи казались изрядно тяжелее, чем изначально хотели боги, из-за чего он горбился за работой и пошатывался при ходьбе.

— Девка — моя. И держись от нее подальше.

Предупреждение прозвучало совершенно внезапно, на ровном месте, пока они молча трудились. Секст даже не взглянул, заговорив, но как бы поставил точку, и Юлий понял, что должен быть осторожен. И удивился. Как тот пронюхал?

Старший товарищ нередко водил Юлия на попойки, знакомил с женщинами, но всегда был наставником, а не соперником. Что-то новенькое. И риск большой. Его сотрудничество с Секстом в их незаконном предприятии являлось для Юлия единственным способом подзаработать лишних деньжат. Было бы глупо подвергать это дело опасности. Секст ведь и с ножом хорошо управлялся. Но даже с учетом перечисленного Юлий сомневался, что подчинится приказу.

К тому же он уже отослал письмо.

При виде Юлия женщины улыбались. Его порой принимали за матроса; в нем ощущались свежесть и невинность юнги, только что сошедшего на берег.

«Бравый парнишка», — смеялись женщины.

Ему было двадцать, рост чуть ниже среднего: ноги коротковаты для туловища, но он был очень силен. Туника без рукавов открывала жилистый торс, закаленный упражнениями. Юлий чрезвычайно гордился своим телом. Он был хороший гимнаст, а в порту, где разгружал суда, уже приобрел славу многообещающего бойца.

«Никто в моем весе еще не побил меня», — похвалялся он.

«С ног его можно сшибить, — восхищались мужи покрупнее, — да он встает как ни в чем не бывало».

У Юлия были голубые глаза. Нос, претендующий считаться орлиным, вдруг уплощался сразу за спинкой. Вопреки первому, что приходило в голову, это не было следствием кулачных боев.

«Такой уж вырос», — жизнерадостно объяснял Юлий.

Он, однако, был отмечен двумя особенностями поярче. Первая — общая с отцом белая прядь, выделявшаяся спереди среди копны черных кудрей. Второй же являлась перепонка между пальцами рук. Она не сильно заботила Юлия. В порту его упоенно дразнили, называя Уткой. Во время поединков орали: «Давай, Утка! Сбрось его в воду, Утка!» Иные остряки даже крякали, когда он побеждал.

Но женщинам он нравился прежде всего как человек. Его голубые глаза, жадно взиравшие на мир, были на редкость полными жизни. Сказывали, что одна молодая матрона выразилась о нем: «Спелое яблочко, самое время сорвать».

Чувства Юлия вспыхнули не вдруг. С тех пор как они с Секстом впервые увидели девушку, прошло два месяца. Она, однако, была из тех, кого не забудешь.

В порту Лондиниума толпился разный люд. Суда доставляли масло из Испании, вино из Галлии, стекло с берегов Рейна и янтарь из тевтонских земель близ Балтийского моря. Сновали кельты всех мастей, белокурые германцы, латины, греки, евреи и люди с оливковой кожей с южных берегов Средиземноморья. Разумеется, были там и рабы, которые могли происходить откуда угодно. Римская тога виднелась подле цветастого африканского наряда и богато расшитого египетского одеяния. Империя славилась космополитизмом.

Но девушка была необычной даже с учетом сказанного: старше Юлия на два года и почти с него ростом, с бледной кожей, соломенными волосами, которые не были длинными и не закалывались шпильками, как у других девиц, а плотно прилегали к голове тугими завитками. Вкупе с немного приплюснутым носом эта особенность указывала на темнокожих предков. Ее бабку рабыней привезли в Галлию из африканской провинции Нумидия. У девушки были мелкие, довольно неровные, но очень белые зубы. Миндалевидные голубые глаза подергивала странная дымка. Ее изящное тело перемещалось при ходьбе с чудесной ритмичной грацией, недоступной прочим портовым женщинам. Они злословили, говоря, что муж купил ее в Галлии, но точно никто не знал. Звали ее Мартина.

Ей исполнилось шестнадцать, когда хозяин-моряк решил жениться на ней. Он был пятидесяти лет, вдовец, его дети выросли. В минувшем году он перебрался из Галлии в Лондиниум.

Юлий видел этого морехода. Крупный, могучий мужчина странного вида. Его череп оказался напрочь лишенным волос, а густая сеть крошечных изломанных вен по всему лицу и телу придавала коже синеватый оттенок, подобно татуировке. Жила пара на южном берегу реки в одном из небольших домов, что тянулись вдоль дорог от моста к побережью.

В порту шла оживленная торговля. Моряк, несмотря на возраст, был деятелен и часто отправлялся в Галлию или посещал порты на великой реке Рейн. Ныне он пребывал в отъезде.

У Юлия имелось основание питать надежды, хотя и Секст пользовался у женщин успехом. Жена его давно умерла, и он не спешил вступать в новый брак. В своей слегка покровительственной манере он сообщил Юлию, что намерен заполучить молодую морячку, и тот больше не думал об этом. Секст разузнал об отлучках моряка и выяснил, как незаметно проникнуть в дом ночью. Ему нравилось планировать совращение как военную операцию. «Охотничий азарт», — говаривал Секст и продолжал кампанию.

А потому Юлий удивился, когда однажды, прощаясь с ним и Секстом на мосту, девушка сжала его руку. Уже на следующий день, на причале, девушка, проходя мимо, легонько, но умышленно задела его. Вскоре после этого Мартина небрежно заметила: «Все девушки любят подарки». Она сказала это Сексту, но глянула на Юлия — тот ни секунды не усомнился.

Но тогда он оказался без денег, и Секст одарил ее сластями. Спустя несколько дней, когда Юлий предпринял попытку заговорить с ней один на один, она улыбнулась, но ушла и впоследствии игнорировала его.

Тут он и влюбился. Он начал думать о Мартине. Когда разгружал лодки, ее дымчатые глаза будто смотрели из такелажа. Мысленно он рисовал себе ее мерную поступь, которая представлялась донельзя соблазнительной. Он знал, что к ней ладится Секст, но моряк до недавних пор оставался дома, и юноша почти не сомневался, что его товарищ еще не преуспел. Юлий воображал, как под покровом темноты не Секст, а он сам пробирается в ее дом. И чем дольше он раздумывал, тем больше его страсть жила собственной жизнью. Этот чудный мускусный аромат — был ли он от притираний? Или являлся естественным запахом ее тела? Ступни Мартины сперва показались ему крупноватыми, однако теперь он находил их чувственными. Он изнемогал от желания коснуться ее коротких волос, заключить голову в ладони. И сильнее, чем о чем-либо прочем, его помыслы занимало это стройное, гибкое тело. Да, он был бы рад такому познанию.

— Но пожелал бы ты ее, если бы она не сбежала? Вот вопрос, который следует задавать себе, когда речь заходит о женщине.

Юлий ни разу не заговаривал о девушке с родителями, но именно эту реплику вдруг отпустил его отец.

— Вижу, тебе вскружила голову какая-то особа, — продолжил тот. — Надеюсь, она того стоит.

Юлий рассмеялся. Он не знал. Но собирался выяснить.

А как же предупреждение Секста? Юлию претил холодный расчет. Он был слишком полон жизни, чтобы взвешивать риск всех своих поступков. Вдобавок юноша являлся неисправимым оптимистом, а потому решил, что все как-нибудь обойдется.

На углу улицы сидела толстуха. Она не хотела, но ей велели. С собой она принесла два раскладных стула, на которых осторожно разместилась. Ей дали краюху хлеба, немного сыра и мешок с фигами. И вот она вполне безмятежно грелась на солнышке. На ней оседала мелкая пыль. Судя по крошкам и фиговой кожуре в ногах, девица уже умяла и хлеб, и сыр, и пять штук фиг.

Ей было восемнадцать, но ее успело разнести до размеров внушительных и для более зрелой женщины. Два подбородка уже в наличии, под ними намечался третий. Рот широк и по углам, где остался фиговый сок, кривился книзу. Она восседала разведя ноги, и платье свободно спадало с груди.

Тучные люди всегда представлялись Юлию немного загадочными. Как они дошли до такой жизни? И почему их устраивает подобное состояние? Подтянутому юноше все это казалось чрезвычайно странным. Всякий раз, когда ему случалось взглянуть на толстуху, он гадал, не скрывалась ли за ее громоздкой пассивностью тайная ярость. Или секрет хоронился еще глубже? Иногда ему мнилось, будто девица счастлива неким сакральным вселенским знанием, сокрытым от остального человечества. Сидеть, жрать и ждать. Но чего? Загадка. Но самой большой тайной оставалось другое: как получилось, что эта толстая девица — его сестра?!

Ибо так оно и было. С девяти лет она росла вширь, абсолютно не интересуясь шумным миром забав и спорта, где обитали Юлий и его друзья, что приводило семью в немалое смущение. «Не понимаю, как она стала такой», — недоумевал отец. Сам он, хоть ныне круглый и румяный, никогда не бывал жирен; то же и мать. «Помнится, мой родитель все твердил о своей тетке, она была очень крупна, — замечал отец. — Не иначе, девчонка пошла в нее». В тетку или в кого еще, но было ясно, что так оно и останется. С годами брату с сестрой стало не о чем говорить; она вообще мало с кем разговаривала, хотя была достаточно исполнительна. Например, для таких дел, как наблюдение. И вопросов не задавала, коль скоро ее снабжали съестным.

А потому, покуда неспешно тянулся день, она сидела, глазела на пустынную улицу и время от времени доставала из мешка фигу.

Было тихо. В пятистах ярдах, близ амфитеатра, послышался сонный рык льва, доставленного из-за моря. На завтра объявили игры — важное событие. Выступят гладиаторы, покажут жирафа из Африки, пройдут бои с медведями, привезенными с высокогорий Уэльса, а также с местными вепрями. Население Лондиниума в большинстве своем соберется на огромной арене, дабы полюбоваться этим великолепным зрелищем. Даже толстуха пойдет.

На углу было очень жарко. Она оправила платье, чтобы прикрыть груди от солнца. Фига осталась всего одна. Девица извлекла ее, положила в рот и куснула так, что сок потек по подбородку. Она утерлась тыльной стороной мясистой ладони, бросила кожуру на землю, к уже валявшейся, и натянула пустой полотняный мешок на голову, чтобы не напекло.

Затем села прямо и уставилась на выбеленную стену напротив. Еда закончилась, и становилось отчаянно скучно. Стена отсвечивала так, что хотелось прикрыть глаза. Никто так мимо и не прошел. У большинства — сиеста.

Она лишь на минуточку смежила веки. Мешок, нахлобученный на большую башку, понемногу начал мерно вздыматься и оседать.

Солдаты нагрянули стремительно. Их было пятеро, в сопровождении центуриона. Этот седой здоровяк и за годы службы мало чем проявил себя в мирной провинции. Однако шрам, который он заработал в поножовщине много лет назад, тянулся через всю правую щеку и придавал ему вид ветерана, вызывая у подчиненных известное уважение и трепет.

Их скорый марш не наделал на пыльной улочке шума, однако слабое позвякивание коротких мечей о металлические застежки на туниках выдавало чужое присутствие.

Это была вина Юлия. Уложи его кто-нибудь в кулачном единоборстве, он встал бы достаточно резво, чтобы драться дальше. Ему бы и в голову не пришло затаить обиду. В том заключалась его слабость, ибо, не имея подлости в себе, он не замечал ее и в других. А потому не оценил взгляда соперника, которого побил десятью днями раньше. Невдомек ему было и то, что тот мог обыскать кошель, который он беспечно оставил лежать на виду, и обратить внимание на хранившуюся там особенную серебряную монету.

Юлий, сын Руфа, что работает в порту, держит серебряный динарий. Где он его взял?

Таков был текст анонимной записки, полученной властями. Конечно, это могло ничего не значить. Но они собирались выяснить.

Юлий усмехнулся себе под нос. Если он в чем и нуждался в своей жизни, так это в деньгах. Жалованье в доках было скудное; немного он выручал благодаря друзьям, которые ставили на него в боях. Однако в данный момент они с Секстом делали деньги простейшим способом из возможных.

А именно подделывали.

Искусство фальшивомонетничества было нехитрым, но требовало величайшей осторожности. Официальные монеты чеканили. Между двумя трафаретками закладывали металлическую болванку, чтобы запечатлелась и лицевая, и оборотная сторона. На трафаретках была гравировка. После удара она отпечатывалась — чеканилась — на болванке. Юлий слышал о мастерах, которые воспроизводили сей процесс, изготавливая подделки высочайшего качества, однако для этого пришлось бы самостоятельно заниматься гравировкой, чего ни он, ни Секст не умели совершенно.

Поэтому большинство мошенников создавали нечто не такое убедительное, но требовавшее меньших усилий. Они брали готовые монеты — новые или старые — и делали пару оттисков с помощью сырой глины. Затем соединяли матрицы, оставив сбоку маленькое отверстие, куда после высыхания и затвердевания глины заливали металл. Охлажденную форму разбивали и получали вполне пригодную фальшивую монету.

— Конечно, не по одной зараз, — втолковывал Секст. — Вот как надо.

Он взял три формы и выстроил треугольником так, чтобы все три отверстия выходили в срединный зазор.

— После ставишь сверху еще три. — Он показал. — Потом еще.

И он продемонстрировал Юлию, как нужно складывать заготовки, чтобы построить высокий трехгранный столб.

— А дальше остается лишь обложить всю штуковину глиной и лить в середку металл, чтоб затекал во все дырки.

Когда Секст впервые предложил своему юному другу это преступное ремесло, Юлий заколебался:

— Но это же вроде как риск?

Приятель глянул на него исподлобья:

— Этим много кто занимается. Сказать почему? — Он осклабился. — Монет не хватает.

Чистая правда. Уже свыше столетия вся Римская империя переживала инфляцию, которая неуклонно росла. В итоге монет в обороте оказалось мало. Людям деньги, разумеется, нужны, вот и развелось много фальшивомонетчиков. Частное изготовление дешевых, бронзовых монет не считалось правонарушением, однако подделка ценных, золотых и серебряных, являлась тяжким преступлением. Но даже это не остановило незаконный оборот, и в результате фальшивыми могло оказаться до половины имевших хождение серебряных монет.

Секст добывал и плавил металл, Юлий готовил матрицы и заливал расплавленный металл в формы. Хоть Секст и выступал в роли учителя, но был не особо искушен в этих манипуляциях. Он постоянно ошибался: то металл затекал в формы не так, то их впоследствии не удавалось аккуратно разбить. Несколько раз он перепутал матрицы, когда соединял, из-за чего решка не совпадала с орлом. Юлий, несмотря на перепонки между пальцами, работал аккуратно, и его стараниями качество монет резко повысилось.

— Но как же нам придать им вид серебра?

Это был его второй вопрос, когда они принялись за дело. Закаменевшее, бугристое лицо его товарища чуть не посыпалось крошкой, когда тот хохотнул:

— Оно и незачем! В настоящих-то серебра раз-два и обчелся!

Ибо даже для частичного пополнения монет серебром имперские чеканщики настолько истощили запасы драгоценного металла, что обесценили собственную валюту. Серебра в динарии теперь содержалось всего четыре процента.

— Я пользуюсь смесью меди, олова и цинка, — растолковал Секст. — Отлично получается.

Но точных пропорций он так и не выдал.

Сейчас на столе перед ними лежала стопка монет, и каждый серебряный динарий представлял собой небольшое состояние для юноши, который зарабатывал на жизнь разгрузкой судов. До сих пор они были осторожны и делали в основном монеты бронзовые и лишь немного серебряных, так как внезапный достаток мог показаться подозрительным. Однако на завтрашних играх предстояли многочисленные пари и ставки, благодаря которым будет проще объяснить происхождение нескольких серебряных монет. Поэтому нынче они действовали смелее. Юлий прикинул, что его доли в одну треть будет достаточно, чтобы открыть какое-нибудь свое дело.

Была лишь одна загвоздка. Как объяснить родителям, откуда деньги? Они уже относились с подозрением к Сексту. «Держись от него подальше. Он что-то затевает», — заметила мать, питавшая к его другу особую неприязнь.

Впрочем, эту проблему можно решить потом. Пока же Юлий знал одно: уже на следующее утро, перед началом игр, он воспользуется новоприобретенным богатством и купит девушке золотой браслет.

А что потом? Дело за ней. Она получила его письмо.

Но было и еще одно, намного более серьезное предложение, исходившее от Руфа, его отца.

Этот жизнерадостный человек уже несколько месяцев втайне переживал за Юлия. Сначала он надеялся, что мальчик, как сам он, станет легионером. В Римской империи это все еще было лучшим и наиболее надежным занятием. Тем более к окончанию службы молодой человек мог накопить и деньги для начала собственного дела. Однако Юлий не проявил ни малейшего интереса к этому предложению, и отец не настаивал. «Он свяжется с дурной компанией, вроде Секста», — предупредила жена, но она была отъявленной пессимисткой. «Он еще горяч и не может натворить больших бед», — возразил Руф. Тем не менее беспокойство усилилось. Пора было чем-то помочь мальчику, и он раздумывал чем.

Руф — человек общительный, член нескольких союзов. Буквально накануне он прознал о заманчивой для отпрыска возможности.

— У меня есть пара знакомых, — оживленно сказал он сыну, — которые могли бы приспособить тебя к интересному дельцу. И деньгами поддержат!

И нынешним вечером он устраивал Юлию встречу с ними.

А потому, как рассуждал Юлий, к утру у него будет и доля в деньгах, которые они сейчас подделывали, и, может статься, доходное занятие. Глядишь, даже Секст не очень-то понадобится. Это было еще одним доводом в пользу того, чтобы ухаживать за Мартиной.

И в целом, мнилось ему, дела шли довольно неплохо.

Солдаты вломились внезапно и без предупреждения. Послышался грохот снаружи, вскрик, и тут же забарабанили в дверь.

Казалось, они повсюду. Юлий увидел, как за окном блеснул шлем. Не дожидаясь ответа, они уже крошили дверь мечами. Дерево пошло трещинами. Юноша вскочил, впервые в жизни испытав панику.

Не этого он ждал. Он думал, что в панике люди мельтешат как угорелые, но обнаружил, что сам, напротив, не в силах пошевелиться. Он и говорить-то не мог, потому что голос вдруг сел. Стоял и беспомощно таращился. Это длилось секунд пять, но Юлию почудилось, будто прошло полдня.

Зато Секст развил бешеную активность. Вскочив на ноги, он схватил с верстака мешок и единым движением сбросил в него со стола монеты, матрицы и все, что там лежало. Метнувшись к шкафу в углу, распахнул дверь и сгреб с полок в этот же мешок еще матрицы, металлические болванки и коллекцию монет, о которой Юлий и знать не знал.

А после этого Секст вдруг схватил Юлия за руку. Втолкнув ошеломленного товарища в кухню, он выглянул во дворик. Им везло. Легионеры, посланные перекрыть задний выход, ошиблись и вторглись во двор соседней мастерской. Было слышно, как они пинают штабеля черепицы и изрыгают проклятья. Секст сунул Юлию мешок и вытолкнул наружу.

— Беги! Давай! — прошипел он. — И спрячь барахло!

Юлий, оправившись от паники так же быстро, как впал в нее, вмиг перескочил через стену, свалился во двор по ту сторону и устремился в лабиринт проходов между домами. Из-за мешка под туникой он смахивал на беременного.

Не успел он скрыться в переулке, как солдаты выломали дверь и ворвались в дом, где обнаружили Секста-плотника, якобы только что пробудившегося от дневного сна и потрясенно на них взиравшего. И никаких фальшивок не было и в помине. Но центурион не обманулся и направился в заднюю часть дома.

Тут-то Юлий и совершил опасную оплошность. Юноша отбежал ярдов на сто, когда услышал утробный рев. Он оглянулся и увидел здоровяка-центуриона, который, невзирая на тучность, проворно взгромоздился на стену и озирал окрестности. Заметив улепетывавшего парня, он крикнул. Теперь Юлию, когда он обернулся, было видно, как центурион направляет невидимых пока легионеров:

— Вот он! Туда! Бегом!

Лицо центуриона, изуродованное шрамом, который Юлий различал со всей ясностью, нагнало еще больше страху. Молодой человек вихрем помчался прочь.

Оторваться от легионеров в проулках оказалось нетрудно. Даже с грузом он оказался быстрее. Лишь позднее, шагая по пустынной улице, юноша задался вопросом: зачем же было оборачиваться? «Если я его видел, — пробормотал Юлий, — то и он меня рассмотрел». Белая прядь служила отличной приметой. Когда он оглянулся, центурион созывал легионеров, но после смотрел беглецу вслед.

— Итак, остается понять, — печально произнес Юлий, — как много он увидел.

Мартина стояла у южного конца моста. Летний день катился к закату. Яркие блики от белых домов раскинувшегося напротив города сошли на нет, оставив по себе лишь приятное глазу свечение. На западе по-над янтарным горизонтом собрались пурпурные облака. Легкий ветер обдувал ей щеку.

В руке она держала письмо. Мальчик принес. Дорогая бумага. Почерк аккуратен настолько, насколько это далось Юлию. Писано по-латыни. Мартина призналась себе, что взволнована.

Не то чтобы переписка была редкостью — даже в низких сословиях. В римском граде Лондиниуме грамотность была нормой. Хотя говорили обычно по-кельтски, большинство горожан знали латынь и умели писать. Купцы составляли договоры, лавочники метили товары, слуги получали письменные распоряжения, а стены были покрыты латинскими надписями. Но все-таки это своего рода любовное послание, и Мартина ощутила легкую дрожь, перечитав его.

Если придешь к мосту завтра, во время игр, у меня будет для тебя подарок.

Думаю о тебе днем и ночью. Ю.

Пусть он не подписался полным именем — разумная предосторожность на случай, если бы письмо заблудилось, — она знала автора. Юный боец. Мартина задумчиво кивнула, гадая: как же быть?

Минуты шли. Вид города бодрил; тот утопал в вечернем свете со всеми красными черепичными крышами, светлыми стенами и каменными колоннами. Откуда же печаль? Возможно, дело было в мосте. Искусное творение римских строителей — крепко слаженное из дерева, покоившееся на высоких сваях — простерлось над рекой на две трети мили. Сейчас, когда закат уподобил воды красному вину, длинный и темный мост напомнил Мартине о ее невеселом жизненном странствии. Ибо она оказалась одна-одинешенька в мире, когда встретила в Галлии морехода. Ее родители умерли; он предложил ей новую жизнь, кров и защиту. Девушка была признательна и в известном смысле сохранила к нему добрые чувства.

Как горд был муж, когда показывал ей город! Ее особенно восхитила длинная череда пристаней у реки. «Все сплошь дубовые, — сообщил он. — В Британии столько дубов, что от каждого дерева берут только здоровый ствол, а остальное выбрасывают». Они прошли по широкой улице от моста до форума. Девушка сочла площадь внушительной, но искренне поразилась одному огромному зданию, тянувшемуся по всему северному краю. То была базилика — средоточие канцелярий, где собирались городской совет и судьи. Пока Мартина благоговейно взирала на пятисотфутовый неф, муж сообщил: «Крупнейший на севере». Там было на что взглянуть: дворы и фонтаны губернаторского особняка, несколько общественных бань, множество храмов и колоссальный амфитеатр. Ощущение сопричастности этому метрополису было пронзительным. «Рим называют Вечным городом, — заметил моряк, — но и Лондиниум является частью Рима».

И девушка, хотя не могла этого выразить, приобрела понимание того, что значит быть частью великой культуры. Античная культура Греции и Рима, собственно говоря, и являлась миром — от Африки до Британии. В общественных местах фронтоны и арки, колонны и купола, колоннады и площади Рима обладали пропорцией, несли в себе объем и массу, пространство и порядок, внушавшие глубокое удовлетворение. Частные дома, роспись, мозаики и сложная система центрального отопления создавали уют и навевали покой. В мирной тени ее храмов безупречная геометрия камня соединялась с внутренней тайной святилищ. В Риме веками сочетались познанное и потаенное. Формам, им созданным, суждено было отзываться по миру на протяжении двух тысяч лет — и далее; быть может, до скончания человечества. Это великое культурное наследие, и Мартина, хоть не могла произнести таких вещей, интуитивно их понимала. Она полюбила этот город.

Муж регулярно отбывал в Галлию с британской бытовой керамикой и возвращался с богатыми красными чашами с Самоса, украшенными львиными головами; привозил кедровые бочонки с вином и чудесные амфоры с оливковым маслом и финиками. Последние предназначались в основном для состоятельных домов, но кое-что он оставлял себе, и жили они славно. Иногда он вывозил на продажу бочонки с устрицами, добытыми на огромных отмелях эстуария, и пояснял: «Их доставляют прямиком к императорскому столу в Риме».

Когда он отсутствовал, она любила гулять в одиночестве, перебираться на остров вброд. Там, где в давние времена проживал друид, теперь стояла прелестная вилла. А иногда Мартина выходила через верхние западные ворота и удалялась на две мили к великому перекрестку, на котором высилась прекрасная мраморная арка. А то еще поднималась к южным грядам и любовалась панорамой.

Но постепенно рождалось смутное беспокойство. Возможно, ей просто одиноко.

Она часто молила богов послать ей ребенка. У вершины западного холма отстроили храмовый комплекс, где был и храм Дианы, однако Мартина сомневалась в содействии целомудренной богини. Большинство женщин посещали многочисленные святилища кельтских богинь материнства; ее обращения к ним были тщетными. В одном таком капище ей показалось особенно уютно. Дорога шла через нижние западные ворота, пересекала реку и проходила близ священного колодца, где обитала кельтская водная богиня. Девушке казалось, что та ее слышала и была настроена благожелательно. Но ребенок так и не появился.

В своей несчастливости Мартина не была уверена вплоть до одного весеннего дня.

Их дом находился в южном пригороде. Это было милое место. Достигнув гравийной косы, отходившей от южного берега, деревянный мост сколько-то тянулся на опорах так, что не захлестывался приливом, когда коса превращалась в остров. По достижении топкого южного берега дорога шла поверх огромных бревен, сложенных поперек и покрытых землей и щебенкой. Прогуливаясь здесь, Мартина остановилась взглянуть на рабочих, трудившихся на заболоченном берегу.

Те возводили опорную стену. Это было большое сооружение: дубовые балки сначала выстраивали в огромный квадрат, после чего засыпали. Постройка высоко вздымалась над линией воды, почти как дамба или пристань. Наблюдая, Мартина осознала еще одну вещь. Стена поглотила несколько футов реки, слегка ее сузив. Когда девушка поделилась этим с одним из рабочих, тот улыбнулся:

— Верно подмечено! Мы отобрали у нее чуток. А может, на следующий год отхватим еще. — Он рассмеялся. — С рекой, понимаешь, как с женщиной: используем и приручаем. Так уж заведено.

Она побрела по мосту, раздумывая над услышанным. Не такова ли была ее жизнь? Муж никогда не был с ней груб. Но и с какой бы стати? У него послушная молодая жена, всегда привечавшая его по возвращении в порт. Был ли он добр к ней? Вполне. Она понимала: сетовать не на что. Перейдя через мост, Мартина свернула направо и устремилась по берегу на восток мимо причалов и лавок, пока не дошла до восточного угла, где река встречалась с городской стеной.

Место было тихое. Там, где стена изгибалась, стоял большой бастион, но ныне он пустовал. Выше закруглялся склон восточного холма, пока не достигал стены, чем превращал этот участок побережья в закуток, напоминавший естественную открытую сцену. По склонам расхаживали во́роны, как будто ждавшие в тишине начала некой пьесы.

Женщина, оказавшаяся здесь в полном одиночестве, взглянула на высившуюся перед ней городскую стену. Та, безусловно, заслуживала восхищения. Светлый песчаник, доставленный вверх по реке из Кента, был аккуратно уложен, образуя фасад. Середка, достигавшая в основании почти девяти футов в толщину, была заполнена камнем и известковым раствором; для пущей же прочности на весь поперечник уложили по два-три слоя красной черепицы через каждые три фута. В итоге возникло отличное сооружение футов двадцати высотой, опоясанное вдоль тонкими красными полосами.

И вдруг с непрошеной, ужасающей и абсолютной ясностью до Мартины дошло, что она вовсе не счастлива, а жизнь ее превратилась в тюрьму.

Но даже с таким пониманием можно было бы влачить ее неопределенно долго, когда бы не Секст.

Сперва его домогательства возмутили Мартину, однако она задумалась. Ей были известны другие девушки, имевшие немолодых мужей и тайно принимавшие любовников. Секст не унимался, и что-то в ней сдвинулось. Возможно, дело в возбуждении, а может статься, ей просто хотелось избыть печаль, но мало-помалу она позволила мысли сформироваться. Не завести ли и ей любовника?

Именно тогда в ее размышления прокрался Юлий.

Дело было не только в мальчишеской живости, ясных голубых глазах и очевидных физических достоинствах. Причиной являлся его слабый солоноватый запах и то, как пригибались в труде могучие юные плечи, а также пот, блестевший на руках. Единожды допустив эту идею в сознание, она испытала почти болезненное желание отдаться ему. Я сорву цвет его молодости, улыбнулась она про себя. Девушка коварно дразнила его, сперва приближаясь, затем увиливая, одновременно продолжая кокетничать с Секстом. Оказалось, что от такой игры можно получать огромное удовольствие.

«Он мой», — пробормотала Мартина, получив письмо. И все же теперь, когда момент наступил, она боялась. А вдруг поймают? Муж обязательно отомстит. Неужто она готова рискнуть всем ради этого мальчишки? И вот она долго созерцала закат, гадая, что делать, пока наконец не решилась.

Муж был в отъезде. Вечер нагнал на нее смутную, чувственную тоску. Довольно грустить. Завтра же на мост.

— Твой ход.

Юлий мигом очнулся от размышлений. Не странно ли смотрел на него отец? Юноша попытался сосредоточиться на доске и медленно сделал ход.

Он пребывал в безопасности, дома. Мирная уютная картина. Ему было видно в прилегавшей кухне мать и сестру, которые готовили на завтра угощение для соседей, назначенное после игр. Они с отцом, как обычно, сидели на раскладных стульях в главной комнате скромного дома за вечерней партией в шашки. Вот только мысли о солдатах не оставляли его ни на секунду.

Юлий глянул в сторону кухни. Спасая шкуру, он не успел переговорить с сестрой. Что видела толстуха?

На кухонной стене висела пара уток. На истертом столе виднелась говядина — излюбленный продукт островитян, — а также огромная миска устриц с реки. Там же стояло и ведерко с улитками, которых откармливали молоком и пшеницей, а завтра зажарят в вине и масле. В широком мелком котелке сворачивался мягкий сыр. Еще были приправы к подливе. Гастрономические изыски римлян, перенесенные в Британию, весьма аппетитны: фазаны и лань, фиги и тутовые ягоды, грецкие орехи и каштаны, тимьян и мята, лук, редис, репа, чечевица и кочанная капуста. Островитяне-кельты научились готовить также улиток, цесарок, голубей, лягушек и даже, случалось, сонь, сдобренных специями.

Мать и дочь трудились молча. Первая, тихая и скучная, занималась готовкой. Толстуха порывалась перекусить, тогда как родительница, не меняясь в лице и не прекращая дела, оберегала семейное добро и лупила ее. Юлий увидел, как мать направилась к миске с угрями. Хрясь! Проверив содержимое, она бросила девушке пару слов, и та пошла к шкафу, а мать вернулась к приготовлению подливы. Хрясь! Потом мать отлучилась к окну. Толстуха изловчилась и сунула в рот немного свежевыпеченного хлеба. Хрясь! Сестрица довольно чавкала.

Видела ли она солдат? Знала ли, что сталось с Секстом? Сказала ли родителям? Поди угадай! Что-то да наверняка заметила. Когда же спросить?

Последние несколько часов обернулись пыткой. Как только Юлий достаточно оторвался от погони, он попытался осмыслить ситуацию. Ему и в голову не пришло, что подозрения навлек он сам, а вовсе не Секст. Был ли его друг арестован? Юлий не смел вернуться и выяснить. Выдал ли его Секст? Юноша опасливо шел к дому. Если да, солдаты наверняка будут его поджидать.

Ему казалось, что безопаснее дождаться утра и свидеться с Секстом на улице по пути на игры. До тех пор придется вести себя как ни в чем не бывало.

Но куда деть мешок? Это проблема. Место должно быть укромным, не связанным с Юлием. Но такое, откуда можно забрать его без труда. Он поискал, но ничего не нашел.

До тех пор, пока, обходя вершину западного холма, где стоял храм Дианы, не наткнулся на печь для обжига. За ней была груда негодной, отвергнутой посуды и прочего хлама, которую явно давно не трогали. Юлий дождался, когда вокруг не осталось ни души, неторопливо приблизился к куче, быстро затолкал мешок в мусор и спешно ушел. Никто его не заметил, он в этом не сомневался. Молодой человек отправился домой.

Но ему было сильно не по себе. И он понял почему, в очередной раз переведя взгляд с подвижного отцовского лица на материнское.

Краснолицый Руф имел веселый нрав и любил петь; жена же его не отличалась ни тем ни другим. Волосы ее, ныне непонятного цвета — не белокурые и не седые, — собраны в тугой узел. В серых глазах никогда не бывало блеска. Флегматичное лицо, не менявшееся с детства, было бледным, как сырое тесто. Она была довольно добродушна, и муж считал, что она их всех любит. Вот только говорила она мало и, когда тот шутил, не смеялась — лишь таращилась. Нередко казалось, будто мать несет бремя какого-то мрачного воспоминания, воспринимая это как тягостную, но привычную обязанность.

У кельтов долгая память. Лишь два столетия прошло с тех пор, как предводительница одного из племен Боудика восстала против римских завоевателей, а семейство жены Руфа происходило из ее племени. «Дед родился в правление императора Адриана, который построил стену, — говаривала жена Руфа, — а его дед — в год великого восстания. Он потерял обоих родителей». У нее еще оставались родственники в далекой деревне — такие же крестьяне, как их кельтские предки, ни слова не понимавшие по-латыни. Не проходило и дня, чтобы мать не обошлась без какого-нибудь мрачного пророчества.

«Римляне есть римляне. Доберутся до тебя, когда придет время».

С детских лет для Юлия это звучало как литания.

Щелк! Его раздумья прервал резкий звук с шашечной доски. Щелчки, еще и еще, с победным стуком в конце.

— Вот и стер тебя с досочки! — Красное лицо отца сияло улыбкой. — О женщинах замечтался? — Он начал складывать шашки. — Пора и собираться, — произнес он уже серьезнее и скрылся в своей спальне.

Юлий ждал. Отцу предстояла в храме важная встреча с друзьями. Очень важная. Нужно забыть о дневных событиях и подготовиться.

— От тебя требуется одно: показать себя деловым человеком, расположенным учиться. Больше ничего, — наставлял родитель.

Юноша старался сосредоточиться, но это было трудно. Конечно, он принял все мыслимые меры предосторожности. И все же оставалась вещь, которая его беспокоила.

Мешок. Теперь он понял, что исподволь беспокоился о нем весь вечер. Поначалу он до того испугался солдат, что рад был спрятать мешок в месте, которое никак с ним не свяжут. Однако сейчас сообразил, что те, как все горожане, готовились по казармам к играм, и все больше уверялся, что они не придут. Во всяком случае, этой ночью ему ничто не грозило.

А потому мешок выступил на первый план. Спрятан он, ясное дело, хорошо. Но вдруг кому-нибудь придет в голову убрать хлам? Или монеты найдет и украдет мусорщик? Драгоценный мешок так и маячил перед глазами — одинокий, в ночи.

А потому Юлий внезапно принял решение. Тихонько ускользнув из дому, он быстро направился к печам. Благо те находились неподалеку. Вокруг болтались люди, но мусорная куча скрывалась в тени. Он не сразу нашел мешок, но в конце концов отыскал, сунул под плащ и поспешил обратно домой. Вошел осторожно и сразу ринулся в свою комнату. Женщины в кухне его не заметили. Он затолкал мешок под кровать, где уже стояли два ящика с его имуществом. До утра с ним ничего не случится. Через несколько секунд Юлий ждал отца у двери, готовый к выходу.

Ночь выдалась ясной и звездной, Юлий с отцом шагали через город к месту встречи. Их дом находился близ нижних западных ворот, а потому они двинулись широкой магистралью, которая вела от них через западный холм и спускалась к ручью в междухолмье.

Юлий редко видел, чтобы отец нервничал, однако сейчас моментально уловил напряжение.

— Все у тебя получится, — приговаривал тот, обращаясь больше к себе, нежели к сыну. — Да уж, не подведи меня. — Затем, чуть позже: — Конечно, это не закрытое собрание, иначе бы тебя не пустили. — И наконец, крепко сжав его руку, добавил: — Сиди и молчи. Не говори ни слова. Просто смотри.

Они достигли ручья. Перешли через мост. Перед ними высился дворец губернатора. Их путь лежал по улице, проходившей слева.

И вот во мраке проступило одинокое темное здание с факелами, с обеих сторон освещавшими вход. Юлий услышал, как отец удовлетворенно выдохнул.

Руф, будучи человеком бесхитростным и добродушным, все же донельзя гордился двумя вещами. Первой являлся тот факт, что он был римским гражданином.

«Civus Romanus sum»: «Я — римский гражданин». В первые десятилетия римского правления из коренных островитян мало кто удостаивался чести полноправного гражданства. Однако постепенно законы смягчились, и деду Руфа удалось, хотя он и был провинциальным кельтом, добиться желанного статуса службой в запасном полку. Он женился на италийке, а потому Руф приобрел еще и право заявлять, что его семья имеет римские корни. Действительно, когда Руф был ребенком, император Каракалла распахнул ворота и сделал гражданство доступным едва ли не всем вольным жителям империи, а потому, сказать по правде, Руф ничем не отличался от скромных купцов и лавочников, среди которых жил. Но он продолжал с гордостью твердить сыну: «Мы, знаешь ли, еще и до того были гражданами».

Однако второй, много больший источник гордости скрывался за дверью с дрожавшими огнями.

Ибо Руф состоял в храмовой ложе.

А из всех храмов Лондиниума, пусть многие были крупнее, ни один не обладал могуществом бо́льшим, чем храм Митры. Он находился между двух возвышенностей на восточном берегу небольшого ручья, примерно в сотне ярдов от дворца губернатора. Построенный недавно, храм представлял собой прочное маленькое строение прямоугольной формы шестидесяти футов в длину. Вход был с восточного торца; на западном имелась небольшая апсида, вмещавшая святилище. В этом отношении храм напоминал христианские церкви, где в те времена тоже ставили алтари в западном крыле.

В империи всегда было много религий, однако в последние два столетия все большую популярность приобретали мистические культы и верования с Востока, особенно два: христианство и культ Митры.

Митра — победитель быка. Персидский бог божественного света, космический страж чистоты и честности. Юлий знал о его культе все. Митра сражался за правду и справедливость во вселенной, где, как во многих восточных религиях, добро и зло существовали на равных и вели вечную битву. Кровь легендарного быка, которого он убил, принесла на землю жизнь и изобилие. Рождение этого восточного божества праздновали двадцать пятого декабря.

Обряд скрывала завеса тайны, ибо ритуалы инициации хранились в секрете, но адепты твердо придерживались традиции. Последователи культа совершали в храме мелкие кровавые жертвоприношения в проверенной временем римской манере. Кроме того, их связывал древний кодекс чести стоиков, обязывавший к целомудрию, честности и отваге. Членство в ложе было доступно не каждому. Культ ревностно охраняли армейские офицеры и купцы, среди которых он пользовался популярностью. Войти в лондиниумский храм могло всего лишь человек шестьдесят или семьдесят. Руф имел все основания гордиться своей принадлежностью к ложе.

В сравнении с ними христиане, хотя и множились стремительно, представляли собой весьма разношерстную толпу. Юлий знал некоторых в порту, но, как многие римляне, продолжал считать их некой иудейской сектой. Да и в любом случае христианство, какой бы ни была его истинная природа, провозглашало смирение и упование на лучшую загробную жизнь, а потому, конечно же, являлось религией рабов и бедняков.

Юлий не бывал в храме раньше. Уже одно его присутствие там явится неким предварительным испытанием. Он понадеялся пройти его, когда они достигли двери, спустились на три ступени и шагнули внутрь.

Храм состоял из центрального коридора — нефа — с колоннами по сторонам, за которыми находились боковые приделы. Сам неф, будучи почти пятидесяти футов в длину, в ширину имел лишь двенадцать — с деревянным полом, при деревянных же скамьях в приделах. Отец и сын направились к одной на задах; Юлий с любопытством осматривался.

Факелы отбрасывали неверный свет, приделы окутывала густая тень. Когда вошли и устремились к своим скамьям другие мужчины, Юлий смекнул, что его изучают, однако лица проходивших различал не всегда. В дальнем конце, перед маленькой апсидой между двух колонн, высилась статуя Митры с лицом волевым, подобным огрубленному лику Аполлона; глаза возведены к небесам, на голове — заостренный фригийский колпак. Перед изваянием располагался скромный каменный алтарь, снабженный отверстием для стока крови. Здесь совершались жертвоприношения.

Храм медленно заполнялся. Когда прибыл последний член ложи, двери затворили и заперли. Затем все в молчании сели. Прошла минута, другая. Юлий гадал, что будет дальше. Наконец в дальнем конце мигнула лампа; он различил движение, и вот из тени приделов с тихим шорохом выступили две фигуры. Они были поистине странны.

Они надели головные уборы, полностью скрывавшие лица. На первом мужчине была львиная голова с гривой, ниспадавшей на плечи. Второй наводил еще большую жуть, и под его взглядом Юлий ощутил, как по спине пробежал холодок.

То, что он нацепил, было не просто головным убором, ибо едва не достигало колен. Одеяние, сотканное из сотен крупных перьев, которые приглушенно шуршали и поскрипывали, имело форму огромной черной птицы со сложенными крыльями и колоссальным клювом. То был Ворон.

— Это жрец? — шепотом спросил у отца Юлий.

— Нет. Он один из нас. Но сегодня руководит церемонией.

Ворон уж шел по нефу между скамьями. Он двигался медленно, задевая исполинским хвостом колени сидящих. Через каждые несколько шагов он останавливался и обращался к кому-то из членов с вопросом, несомненно осуществляя ритуал:

— Кто есть владыка света?

— Митра.

— Чья кровь обогащает землю?

— Быка, сраженного Митрой.

— Как твое имя?

— Служитель.

— Из нашего ли ты числа?

— До самой смерти и далее вовеки.

Покуда Ворон расхаживал взад и вперед по нефу, Юлию чудилось, что глаза, выглядывавшие из гнезд поверх клюва, уделяли ему особенное внимание. Юноша вдруг устрашился того, что Ворон задаст ему вопрос, на который он, разумеется, не сможет ответить. И возрадовался, когда тот, удостоив его как ему показалось, прощальным взглядом, вернулся к святилищу.

А потому ничто не утешило его больше, чем шепот отца, который пригнулся, дабы говорить прямо в ухо:

— Это один из тех, с кем тебе предстоит нынче встретиться.

Остаток церемонии пролетел быстро. Ворон изрек несколько молитвенных обращений; Лев сделал краткие объявления насчет членства, после чего собрание утратило официальность и присутствовавшие разбрелись по нефу малыми группами.

Юлий с отцом остались сзади. Вокруг, как отметил Юлий, кучковались другие сравнительно робкие члены — довольные, очевидно, как и отец, своим пребыванием здесь, однако он узнал и кое-каких видных и влиятельных горожан.

— Ложа решает в этом городе чуть ли не все, — гордо заметил Руф.

Они продолжали спокойно ждать, переговариваясь с соседями. Прошло несколько минут. Затем Юлий ощутил отцовский толчок.

— Вот он, — пробормотал тот и нервно добавил: — Все будет хорошо.

Юлий уставился в западный придел.

Человек, изображавший Ворона, оказался крупным и внушительным мужчиной. Он снял костюм и шествовал по нефу, кивая направо и налево с дружественной властностью. Юлий видел в полумраке, что он сед, но только вблизи, придя в холодную, внезапную панику, рассмотрел шрам, тянувшийся через всю щеку.

Центурион не спускал с него глаз. Взгляд был острый. Юлий почувствовал, что побелел. Неудивительно, что Ворон изучал его столь пристально. «Он узнал меня, — подумал Юлий, — и мне конец». Он едва смог поднять взор, когда отец представил его с заполошным смешком.

Сначала Юлий не услышал ни слова. Он не воспринимал ничего, кроме впившихся в него глаз центуриона. Лишь через несколько секунд осознал, что солдат ведет с ним спокойную беседу. Тот разглагольствовал о речной торговле и надобности в смышленом молодом человеке, способном доставлять гончарные изделия с острова в порт. Жалованье такому молодцу положат приличное. Появится шанс открыть собственное торговое дело. Да неужели центурион так и не узнал его? Юлий вскинул глаза.

С центурионом было что-то неладно. Теперь Юлий заметил это, хотя и не вполне осознавал, в чем дело. Покуда здоровяк взирал на него сверху вниз, Юлий понял одно: за суровым взором скрывалось что-то еще, потаенное. Не то чтобы деловые интересы являлись для такого человека чем-то необычным. Легионерам платили щедро, и не приходилось сомневаться, что центурион рассчитывал, когда выйдет в отставку, стать солидным купцом, а то и землевладельцем. Пока же его обязанности в столице имели в основном представительский характер — вкупе с мелкой фискальной деятельностью. У него было время сделать вложения. Однако по мере того, как он говорил, Юлий все больше уверялся в правильности первого впечатления: центурион не так прост, как кажется. Грубый солдафон полон загадок. Возможно, они касались ложи Митры; возможно — чего-то иного. Оставалось только гадать.

Юлий отвечал на вопросы с некоторой нервозностью. Старался подать себя получше, даже испытывая неловкость. Понять, какое он производил впечатление, было невозможно. Но вот наконец центурион кивнул его отцу.

— Похоже, с ним все в порядке, — заметил он и улыбнулся. — Надеюсь, ты еще приведешь его в ложу. — (Руф зарумянился от удовольствия.) — В том, что относится к нашим речным делам, я удовлетворен. Но ему придется работать с моим подручным. — Он огляделся в легком нетерпении. — Да где же он? Ах да. — Он снова послал улыбку. — Побудьте здесь, я схожу за ним.

И он отошел к каким-то людям, сокрытым тенью.

Руф сиял, довольный отпрыском.

— Великолепно, мой мальчик. Ты принят, — шепнул он.

Отцу казалось, что в этот вечер исполнялись все его желания. А потому его удивило и слегка озадачило выражение лица Юлия, далекое от восторга и сменившееся потрясением и ужасом. Что за ерунда?

Когда центурион вернулся, Юлий увидел с ним того самого подручного. И хоть на миг он внушил себе, что это невозможно, сомнений не осталось, когда те приблизились. В приглушенном храмовом свете, с улыбкой на синюшном лице, перед ним стоял мореход — муж Мартины.

Луна взошла и была в четверти; отец и сын возвращались домой. Руф пребывал в приподнятом настроении. Да, нет ничего лучше отцовской гордости, думал он. На дочь он давно махнул рукой, но теперь, с таким сыном, мог искренне считать себя молодцом.

Центурион принял мальчика. И мореход сказал, что тот ему понравился.

— Ты будешь обеспечен на всю жизнь, — довольно заключил Руф.

Он не видел большого вреда в том, что сын погрузился в некоторую задумчивость.

На самом деле в голове Юлия царил хаос. Центурион не узнал его, и он должен благодарить за это богов. Но как быть с мореходом? У Юлия сложилось впечатление, будто тот вернулся только что, но он не посмел спросить. Успел ли он побывать дома? Не видел ли письма? Должен ли Юлий предупредить Мартину, чтобы сожгла его послание? Сейчас старик небось уже на полпути к своему жилищу.

Что же касалось их интрижки, то, даже если тот оставался в неведении, вправе ли Юлий мечтать о связи с женой человека, от которого отныне зависела его деловая карьера? Абсурд!

И все же. Он думал об этом теле, вспоминал изящную походку. Шагая вперед, он продолжал размышлять.

В доме, когда они прибыли, царила темнота. Мать и сестра легли спать. Отец с чувством пожелал ему спокойной ночи и удалился. Юлий присел, осмысливая события дня, но так и не пришел ни к какому выводу. Поняв, что устал, он решил тоже лечь.

Прихватив маленький масляный светильник, он отправился в свою комнату и уселся на постель. Разделся. Прежде чем лечь, пошарил под кроватью в поисках драгоценного мешка, зевнул. Затем нахмурился.

И, смутно досадуя, он слез с ложа и опустился на колени. Сунул руку подальше, сдвинул ящики. Потом поставил светильник на пол и уставился под кровать, не веря глазам.

Мешок исчез.

Фигура быстро перемещалась во мраке. На южном берегу реки горели немногочисленные огни. Перейдя через деревянный мост, человек прошел еще немного на юг мимо большой таверны для прибывающих странников и дальше, мимо бань, после чего свернул направо в проулок. Здесь, в отличие от улиц Лондиниума на другом берегу, щебеночное покрытие имела лишь главная. А потому его ноги, обутые в сандалии, бесшумно шагали по грязи. Голова скрывалась под накидкой.

Дойдя до знакомого домика, человек помедлил. В призрачном лунном свете белела штукатурка. Входная дверь, как он знал, должна быть заперта. Окна закрыты. Однако сзади имелся дворик, куда он и проскользнул.

Из будки выскочила собака, залаяла, но успокоилась, узнав хозяина. Стоя в тени, мужчина и собака какое-то время ждали, но ничто не нарушало покоя. Тогда скрытая под плащом с капюшоном фигура взобралась на бочку для дождевой воды и с поразительной ловкостью переметнулась на плиточную стену, тянувшуюся вдоль дворика до дома. На крыше косой свет луны порождал по краям терракотовых черепичных плиток удлиненные тени, создававшие причудливый геометрический узор, покуда человек проворно шел по стене к темному квадрату окна с распахнутыми деревянными ставнями.

Мореход бесшумно проник в дом и добрался до двери, за которой спала Мартина.

Его уже месяц мучили подозрения. Трудно сказать почему — имелось нечто странное в поведении молодой жены, в ее отрешенности, в легком колебании, с которым она предавалась любви. Сущие пустяки, другой бы не обратил внимания. Но его мать была гречанкой, и от нее он еще в детстве напитался чувством неистового, гордого владетельного господства, которое тайно руководило им во всех делах как с мужчинами, так и с женщинами. «В плавании он шелковый, — отзывались о нем спутники, — но, если его надуешь, он возжелает крови».

Мореход не думал, что жена ему изменяла. Пока еще нет. Но он решил убедиться наверняка, а потому прибегнул к старинной хитрости женатых мужчин и притворился, будто в отъезде.

И вот он осторожно отворил дверь спальни.

Мартина была одна. На кровать ложился слабый лунный свет. Одна грудь осталась непокрытой. Он посмотрел и улыбнулся. Замечательно. Она не обманывала. Он наблюдал за ее тихим дыханием. Ничто не указывало на присутствие в доме посторонних. Все было в порядке. Бесшумно, как кошка, коренастый хозяин дома обошел комнату, поглядывая походя на Мартину. Может, устроить приятный сюрприз и нырнуть под бочок? Или убраться восвояси и последить еще одну ночь? Он обдумывал и то и другое, когда заметил на столике у кровати клочок пергамента. Подобрав его, подошел к распахнутому окну.

Света ущербной луны хватило, чтобы прочесть послание Юлия. Подпись ничем не выдала отправителя, но это не имело значения, так как в записке указывались время и место. Он аккуратно положил письмо и покинул дом.

Мать Юлия в кои-то веки действовала с примечательной расторопностью.

Толстуха не видела солдат. Когда те прибыли, она спала и побрела домой, как только обнаружила, что лавка опустела. Пришла поздно. Материнские подозрения были вызваны именно этим поздним приходом вкупе с некоторой странностью в поведении Юлия. Парой лишних затрещин ей удалось вытянуть из толстухи, что мужчины поставили ее караулить появление солдат. Но после этого у женщины не осталось сомнений. «Этот Секст втянул его в неприятности», — пробормотала она.

Как только Юлий с отцом ушли, она обыскала комнату сына. Сразу нашла мешок, увидела его ужасное содержимое, присела в потрясении на минуту и произнесла: «От этого нужно избавиться». Но куда его деть?

Редкий случай — она порадовалась тучности дочери.

— Сунь под одежду, — велела мать.

Затем накинула плащ и вышла с ней вместе.

Сначала она хотела швырнуть мешок в реку, но сделать это оказалось не так-то просто — слишком людно. Тогда она провела девушку по главной магистрали до ближайших ворот в западной стене. Все городские ворота на исходе дня закрывали, но теплыми летними ночами сей распорядок часто нарушался. Молодежи нравилось колобродить снаружи, и никто не обращал ни малейшего внимания на толстуху и ее мать. Но те не отошли далеко. Дорога вела через мост к святилищу, где обитала водная богиня, а там уединялись парочки. По обе стороны дороги, как и при всех городских воротах, раскинулось кладбище.

— Давай сюда мешок и возвращайся, — приказала мать. — И никому ни слова, особенно Юлию. Понятно?

Когда девушка уковыляла прочь, мать устремилась к кладбищу. Она поискала открытую могилу, но ничего не нашла. Продолжив путь, она вышла с другого конца, миновала верхние западные ворота и двинулась по тропинке, бежавшей параллельно городской стене.

Это было тихое место. Стена с ее горизонтальными черепичными полосами казалась призрачной. Внизу, примерно в четырех ярдах от нее, широким черным лоскутом тянулся глубокий защитный ров. Стражи на стене не было. Никто не следил за женщиной, и та, воспользовавшись моментом, обогнула угол и пошла вдоль длинного северного участка стены. Миновав запертые ворота, продолжила путь, и ярдах в шестистах увидела, что хотела.

Ручей, сбегавший между городских возвышенностей, в своем верховье делился на несколько притоков, и эти крошечные ручейки в трех-четырех местах подныривали под северную стену через аккуратно выделанные туннели, перекрытые решетками. Женщина прикинула, не бросить ли мешок в такой канал, но вспомнила, что решетки исправно чистили, а каналы заглубляли. Однако за одним таким туннелем она заметила большую кучу мусора, недавно сваленную кем-то в ров. За рвом, в отличие от каналов, следили неважно. Она никогда не видела, чтобы его расчищали.

Она задержалась лишь на пару секунд, чтобы оглядеться. Удовлетворенная тем, что никто ее не видел, женщина метнула мешок в ров и услышала стук, долетевший с захламленного дна.

Продолжив, как ни в чем не бывало свой путь чуть дальше, она обнаружила главные западные ворота распахнутыми настежь и незаметно вошла в город.

Юлий уставился на длинную линию городской стены. Беспомощно опустив руки, он покачал головой. Искать бесполезно. Поверх стены, на дальнем краю западного холма, он видел изгиб верхнего этажа амфитеатра. Утро выдалось ясное: ни ветра, ни облачка на бледно-синем небе. В огромном котле амфитеатра воцарится жара.

Где же деньги? Он вышел на рассвете и до сих пор не имел ни малейшего представления, что сделала с ними мать.

Может, толстуха соврала? Вряд ли. Она достаточно испугалась, когда он средь ночи прокрался к ней в спальню, зажал рукой рот и приставил к горлу нож. Она поведала, что мать выбросила мешок где-то за западной стеной, но три часа поисков не принесли результата. Он вышел через западные ворота. Посетил все мыслимые места, пока в конце концов не вернулся. Город уже гудел. Скоро люди потекут к амфитеатру. А у него не было ни гроша.

Что он скажет Сексту? Хоть Юлий и собирался встретиться с тем по пути на игры, он не горел желанием свидеться с ним прямо сейчас. Поверит ли ему Секст? Или решит, что Юлий надул его, похитил деньги? Трудно сказать. Идти домой к матери юноше тоже не улыбалось. «До окончания игр лучше залечь на дно», — пробормотал он. Возможно, к тому времени все будут в лучшем расположении духа.

Оставалась девушка. Юлий вздохнул. Обещал ей подарок, а денег не стало. Как же быть? Ничего не поделать. Да и вообще слишком рискованная затея. «Небось и на мост теперь не придет», — пробормотал он. Все это опечалило молодого человека, и он, за неимением лучшего занятия, присел возле дороги на камень и погрузился в раздумья.

Прошло несколько минут. Раз или два он буркнул: «я разорен» и «забудь обо всем». Но даже это почему-то его не утешило. Мало-помалу в голове зародилась и окрепла другая мысль.

А вдруг она все же явится? Письмо она, скорее всего, спрятала. Муж, наверное, ни о чем не подозревает. А ну как рискнет и придет к мосту, а Юлия там не будет? Что, если он ее подведет?

Юлий покачал головой. Он отлично знал, что случится. «Достанется кому-нибудь другому», — уронил он. Может быть, Сексту.

Любому портовому бойцу было известно, что Юлий, если сбить его с ног, не оставался лежать. Пусть глупо, пусть даже бессмысленно, но присущий ему оптимизм возрождался так же естественно, как листва весной.

А потому он вскоре взял себя в руки. Еще через несколько минут кивнул со слабой улыбкой. Чуть погодя ухмыльнулся шире и встал.

Затем направился к воротам.

Этим утром Мартина поднялась рано. Она прибрала комнату, расчесала короткие волосы, умылась, тщательно надушилась. Перед тем как одеться, внимательно осмотрела себя. Ощупала груди — маленькие и мягкие; провела руками по крепким ногам. Удовлетворенная, она выбрала наряд. Надела новые сандалии, по опыту зная, что слабый запах кожи сообщит соблазнительный для мужчин оттенок ее природному аромату. Застегнула по бронзовой брошке на плечах, отметив при этом сердцебиение, которое донесло до нее, на случай вздорных сомнений, что нынче она предастся любви с юным Юлием.

Затем, завернув пирожные на завтрак, она вышла из дому и присоединилась к соседям, шедшим к мосту на игры.

Ей шагалось легко, как не бывало уже давно.

Опустевший город приобрел странный вид. К середине утра уже казалось, что все его население отправилось смотреть состязания. До Юлия то и дело долетал могучий рев от амфитеатра, но в остальное время на мостовых царила такая тишь, что было слышно птиц. Молодой человек, будучи в радужном настроении, бродил по узким улочкам, вдыхая приятный аромат свежевыпеченного хлеба из пекарни и густые, насыщенные запахи, летевшие из кухонь. Он неспешно шел по красиво вымощенным улицам, минуя великолепные дома богачей. В иных имелись собственные бани; многие были окружены стенами, за которыми росли вишни, яблони и тутовник.

А Юлий знай поглядывал по сторонам. Он намеревался встретиться с девушкой и обещал подарок. Ему не хотелось являться с пустыми руками.

Значит, придется украсть.

Что-нибудь непременно подвернется. В амфитеатре собрался чуть ли не весь город. На то, чтобы проникнуть в какой-нибудь неохраняемый дом и взять вещицу, которая ей понравится, уйдут считаные секунды. Воровство было не по душе Юлию, но в данный момент представлялось единственным выходом.

Однако дело оказалось труднее, чем он ожидал. Юноша заглянул в несколько скромных домов, но не нашел там ничего достойного. Во всех же богатых имелись престарелые слуги или свирепые сторожевые псы, и Юлия уже дважды обратили в бегство.

Слегка обескураженный, он направился к причалу. Сначала попытал счастья с западной стороны, но без толку. Тогда он перешел через мост и обследовал восточный берег. Приземистые лавочки, стоявшие рядами, тоже оказались заперты. Он навестил маленький рыбный рынок, прилавки которого пустовали с рассвета. И только после этого набрел на куда большее здание, и его вид заставил молодого человека задержаться.

Это была имперская лавка. В отличие от других, строение было прочным, каменным. Солдаты охраняли его денно и нощно. На этот официальный склад стекались все товары для губернатора, гарнизона и местного руководства. Порой грузы отличались особой ценностью. Три дня назад Юлий помогал разгружать судно, доставившее несколько огромных сундуков с золотыми и серебряными монетами — жалованье войскам. Каждый сундук был опечатан и неимоверно тяжел. Грузчики едва не надорвались, снося их на пристань. Для Юлия, доподлинно знавшего исключительную ценность этого груза, тот явился живым напоминанием о могуществе и богатстве государства. Империю, бывало, затягивало в хаос, однако глубинная мощь Вечного города и его доминионов по-прежнему внушала трепет. Юноша усмехнулся. Попасись он здесь хоть недолго, все денежные проблемы и впрямь разрешились бы. Но после вчерашнего бегства от легионеров, когда его чуть не схватили, Юлий боялся властей и не стал соваться на задворки лавки.

Повернув назад по широкой улице, уходившей к форуму, он начал склоняться к мысли, что ему придется обойтись как-нибудь без подарка. Достигнув нижней магистрали, он без особых на то причин свернул налево к дворцу губернатора, вход в который охраняла стража. Но улица оставалась пустынной.

Там-то его и осенило. Все было так просто и дерзко, что выглядело безумием. И все же по мере обдумывания ему все больше казалось, что дело не только могло выгореть, но и представало вполне логичным.

— Главное, со временем угадать, — пробормотал он, дабы успокоить себя.

В отличие от частных домов, которые он обыскал, дворец губернатора — здание общественное. Если не считать часового, то все остальные, скорее всего, улизнули на игры. И даже если его обнаружат, он подыщет какое-нибудь объяснение — ждал, дескать, случая подать прошение или что-то еще. Изящество замысла вызвало у него улыбку. Кому вообще придет в голову ограбить губернатора? Он притаился за углом и занялся беглой разведкой.

Обращенная к улице сторона дворца представляла собой базальтовую стену с красивыми воротами в центре, которые вели в просторный внутренний двор. На мраморном постаменте перед воротами был установлен высокий узкий камень почти в человеческий рост. Это был путевой знак, от него вели отсчет все мильные столбы в Южной Британии.

Часовому, похоже, нравилось стоять перед этим камнем, украдкой привалившись спиной, но он постоянно снимался с места и неспешно вышагивал по пустой улице, поворачивался и маршировал обратно.

Юлий пристально наблюдал. Страж делал двадцать пять шагов в одну сторону, затем, после паузы, двадцать пять в другую. Чтобы увериться, Юлий проследил за ним вторично, потом в третий раз. Ничто не менялось. Он тщательно выверил передвижения часового. Как раз успеет.

Когда часовой повернулся спиной и начал очередной обход улицы, Юлий быстро выскочил из укрытия. Имея между собой и солдатом для верности камень, он бесшумной молнией метнулся вперед и нырнул в тень ворот, как только страж изготовился развернуться.

Ему хватило мгновения, чтобы юркнуть во двор. На дальней стороне под портиком виднелся главный вход в резиденцию. Дверь оставили открытой. Юлий отважно вошел. И очутился в другом мире.

Наверное, не рождалось цивилизации, создавшей для высших классов здания роскошнее, чем римские виллы и городские дома. Особняк губернатора являлся прекрасным образчиком последнего. Высокий прохладный атриум с бассейном создавал атмосферу величественного покоя. Сложная система центрального отопления — гипокауст — сохраняла в доме тепло зимой. Летом же интерьер из камня и мрамора создавал прохладу.

Как было заведено в лучших домах Лондиниума, полы здесь зачастую представляли собой прекрасные мозаики. Там виднелся Бахус, бог виноделия; тут — лев; один зал украшали дельфины, другой — хитроумные геометрические узоры.

Восхищенно взглянув на великолепие главных помещений, Юлий поспешил в меньшие. Там, хотя обстановка была интимнее, тоже изобиловала роскошь. Стены выкрасили в различные оттенки охры, красного и зеленого; нижней же их части искусно придали вид мраморных плит.

Юлий знал, что искать. Что-нибудь мелкое. Если жену морехода увидят с богатыми украшениями, начнутся пересуды, которые приведут к неприятностям. Он хотел вещицу простую, скромную, какую-нибудь мелочь, которую сочтут потерявшейся.

Поиски не затянулись надолго. В одной из спален он нашел на столе зеркальце из полированной бронзы, несколько серебряных гребней и три брошки с самоцветами. Еще там было красивое ожерелье из огромных необработанных изумрудов на золотой цепочке. Изумруды, насколько он знал, прибыли из Египта. Юлий взял их, полюбовался. Соблазн похитить ожерелье возник лишь на миг. Ему никогда не сбыть изумруды — слишком подозрительно, но он мог расплавить золото. Затем он положил украшение на место. Жаль портить такую красоту.

К тому же он нашел нечто вполне подходящее: простой золотой браслет без всяких примет. Таких небось в Лондиниуме тысячи. Вот что он подарит Мартине. Прихватив его, Юлий быстро выскользнул из спальни.

В доме царила тишина, двор пустовал. Юлий вдоль стены прокрался к воротам. Ему оставалось лишь миновать часового, который возобновил свое уличное бдение. «Только бы не сунулся во двор!» — взмолился юноша, жавшийся к воротам.

Страж привалился к камню, Юлий видел его спину. Улица, насколько он мог судить, была пуста. Он дождался, когда часовой снялся вновь — тот двинулся налево, к ручью. Юлий молнией метнулся направо.

Но он для подстраховки схитрил. Через несколько ярдов, вместо того, чтобы бежать вперед, развернулся и как мог быстро пошел назад, лицом к удалявшемуся солдату. Пять, десять, пятнадцать заполошных шагов. И точно вовремя. На сей раз часовой почему-то закончил обход раньше и повернулся. Юлий же, не убегая никуда, пошел ему навстречу, как будто впервые приближался к воротам. Солдат подивился, откуда он взялся, однако, коль скоро юноша шагал к нему, не стал задумываться, и оба разошлись, поприветствовав друг друга кивком. Через несколько минут Юлий уже возвращался с подарком к мосту.

Он гадал, придет ли девушка.

Секст двигался к мосту по широкой улице, отходившей от форума. Он был мрачен, и то обстоятельство, что Юлия в амфитеатре обнаружить не удалось, настроения не улучшило.

Почему юный друг избегает его? Он и не думал бы об этом, если бы не случайная реплика, подслушанная накануне.

Когда ворвавшиеся в дом солдаты бросились на задворки искать сообщников, Секст слышал, как они заметили Юлия, но с облегчением убедился, что товарищ скрылся. Вскоре стало ясно, что толком его не рассмотрели. Однако через несколько минут Секст услышал разговор двух солдат, рывшихся по соседству в его постельном белье.

— Ничего нет, — буркнул один. — Похоже, наговор. Кто-то невзлюбил этого малого и накропал письмо.

— А паренек? Это же он убегал?

— Может, да. Может, нет. Он все равно молод. Уважаемая семья. Если кто и подделывает, то плотник.

Молод. Уважаемая семья. Они, конечно, говорили о Юлии. Должно быть, недоросль чем-то выдал их. Секст выругался. «Если поймают — точно расколется, — простонал он. — Тогда мне конец».

Ему хотелось отправиться к Юлию тем же вечером, но он не посмел, опасаясь слежки, однако рассчитывал встретиться с ним сегодня в амфитеатре. А потому, когда из этого ничего не вышло, Секст озаботился всерьез. Не угодил ли Юлий в лапы властей? Не раскрыл ли затею? Он добрался крадучись до дома приятеля и обнаружил его пустым. Что это означало? В итоге Секст вернулся к себе на случай, если Юлий пошел туда, затем поискал на форуме. Теперь последней надеждой остался причал.

Внезапно он увидел юношу — тот направлялся к мосту, будучи всего на сотню ярдов впереди. Секст ускорил шаг. Юлий был настолько поглощен своим делом, что даже не заметил его, пока приятель не приблизился вплотную. Он обернулся. При виде Секста парень обмер.

И Секст моментально насторожился.

— Все в порядке? — осведомился он, отметив, что Юлий помялся, прежде чем нехотя, но правдиво рассказать о случившемся.

Секст не поверил ни единому слову, ибо был не дурак и тем гордился. История была совершенно невероятная, тогда как некоторые другие вещи представали предельно ясными. Юноша сторонился его. Деньги исчезли. Следовательно, возможны лишь два объяснения: либо Юлий украл их, либо предал товарища, и в этом случае власти, заполучив мешок с матрицами, наверняка используют его в качестве улики. Не приходилось сомневаться, что Юлия избавят от свидетельствования против него.

Однако лицо Секста являло собой маску, покуда он внимал неуклюжим россказням Юлия. Не перебивая, он дал юноше возможность оправдаться. Когда тот закончил, Секст заключил, что лгун из его приятеля никудышный.

Пора действовать напрямик.

— Язык развязал? — спросил он грубо. — С солдатами?

— Нет! Конечно же нет!

Секст задумался. В любом случае это скоро выяснится. Он вытащил из-за пояса нож и показал Юлию.

— Найди деньги до захода солнца, — велел он спокойно, — иначе убью. — Он развернулся и пошел прочь.

Незадолго до полудня выступил гладиатор, сразившийся с медведем. Борец мастерски управлялся с сетью. Ставили два к одному на то, что он прикончит медведя. Однако днем ему же предстояло биться с другим гладиатором, популярным чемпионом, и ставки в этом втором состязании составляли пять к одному на то, что он погибнет. И пока двадцать к одному на случай, если он победит в обоих боях. Сперва вокруг арены провели медведя. Толпа была настроена благодушно. Напряжение и возбуждение нарастут лишь при виде крови.

Мартина решительно поднялась. Через арену, в губернаторской ложе и ближних ярусах, она видела знатных горожан, облаченных в тоги, и их женщин с высокими причудливыми прическами и в длинных платьях из тонкого шелка. Направляясь к лестнице, молодая женщина ощутила легкую дрожь.

«Пусть места у них отличные, — подумалось ей, — но никому из них не видать того, что сегодня достанется мне».

Через несколько секунд она вышла из сумрачного лестничного туннеля на залитую солнцем улицу и устремилась к форуму. Женщина не заметила, как в паре сотен ярдов позади из тени бесшумно выступил ее муж и двинулся следом.

Юлий ждал. Он стоял возле высокого деревянного столба, который на пару с другим обозначал северный конец моста. Полдень почти наступил.

Беседа с Секстом поселила в нем тревогу. Он верил, что старший приятель не шутки шутил, но как найти мешок? Возможно, мать уступит, если он сообщит ей об опасности, но Юлий не был в этом убежден. Так или иначе, сейчас об этом незачем волноваться. У него имелось другое дело.

Слева, из амфитеатра на холме, донесся рев; нотка сожаления в этом звуке уведомила его, что зверь, должно быть, одерживал над человеком верх.

Юлий глазел на широкую дорогу, уходившую к форуму. Если девушка решится на свидание, то свернет на нее задолго до встречи. Пока улица пустовала, как и пристань. Сердце так и стучало. «Если сейчас придет…» — пробормотал он и не договорил. Если она сейчас появится, то будет принадлежать ему. Он содрогнулся от волнения. Но странное дело: какая-то часть его продолжала нервничать, невзирая на радостное предвкушение и почти надеясь, что девушка не придет.

Минуты текли, Мартина не показывалась, и Юлий начал думать, что да, она все-таки не пожалует и это, быть может, к лучшему, но в этот момент он отвлекся на слабое движение справа, в стороне от причала.

Ничего особенного там не было — всего лишь солдаты с осликом, впряженным в маленькую повозку. Юлий праздно наблюдал, как они медленно приближались к нему вдоль кромки воды. До него дошло, что повозка, должно быть, тяжелая: ослик скользнул копытом и остановился. Хотя возможно, что животное просто упрямилось. Он вновь посмотрел на улицу — никакой Мартины.

Теперь солдаты и ослик находились от него в двухстах ярдах. Всего трое: один ведет осла, двое сопровождают повозку. Поскольку Юлий стоял за деревянным столбом, его не заметили, но вскоре он различил их лица под шлемами. Ему вдруг почудилось, будто он узнал одно. И он мигом сообразил почему. Мужчина, придерживавший повозку, был не кем иным, как его давешним знакомым. Центурион. Юлий озадаченно смотрел на здоровяка. Зачем центуриону понадобилось в разгар игр сопровождать по улицам повозку с ослом?

Та была прикрыта холстиной. Но один угол болтался, и Юлий видел торчавшее горлышко винной амфоры. Очевидно, солдаты зачем-то переправляли в форт провизию из государственной лавки. Значит, в казармах будет пир. Повозка стала заворачивать на дорогу, которая вела на холм.

Мысли Юлия вернулись к Мартине. Он ощутил прилив вожделения. Где же девушка?

И тут кое-что стряслось. На первый взгляд — ничего особенного. Когда повозка очутилась на дороге, она подпрыгнула на ухабе, и наземь выпал небольшой предмет. Какое-то время он валялся в пыли, пока один из солдат не подобрал его и не затолкал под покрытие. Однако юноша заметил две вещи: предмет тускло блеснул на солнце, а центурион быстро зыркнул по сторонам, проверяя, не видел ли кто. И Юлий безошибочно распознал выражение его лица — смесь страха и вины. Ибо предметом, выпавшим из повозки, была золотая монета.

Золото. В повозке его, должно быть, целые мешки. Неудивительно, что ослик спотыкался. Зачем же солдаты тайком перевозили золото по опустевшей улице и выше, в проулок? Ответ был слишком невероятен, чтобы поверить, и все-таки другого объяснения не находилось: украли.

Молодой человек стоял тихо, пока повозка не скрылась из виду. Девушка так и не показалась. Внезапно Юлий испытал сильнейший озноб, мысли вскружились. Он очень тихо спустился с моста и устремился в проулок.

Юноша был осторожен и держался на расстоянии от повозки. В течение нескольких минут, перебегая из угла в угол, он повторял их извилистый курс. Солдаты старались действовать незаметно.

Не раз Юлий колебался. Если они похитили кучу золота и увидят его, последствия очевидны. Но в голове у него уже начал вызревать план. Юлий рассудил, что золото где-то спрячут. Если он выяснит где, то впоследствии заглянет туда. Одного такого мешка хватит, чтобы Секст навсегда забыл об утраченном. Юлий воображал счастливую физиономию товарища. Тут его осенило, он ухмыльнулся: имея настоящие монеты, они избавятся от нужды их подделывать. С таким богатством он мог купить Мартине все, чего она пожелает.

Маршрут солдат приблизительно следовал главной улице, но пролегал через боковые проулки и уводил по склону восточного холма к форуму. Далее они миновали перекресток двух великих дорог, нырнули в параллельный переулок и свернули налево.

— Идут на запад, — пробормотал Юлий, — но куда?

Он никак не мог сообразить. Решив, что так будет надежнее, пошел по главной магистрали — хотел проверить местонахождение повозки у следующей боковой улочки.

Проследив, что та пролегала по склону между двух холмов, Юлий увидел, как повозка выкатила вперед на главную улицу. Он задержался, не желая быть замеченным, тогда как солдаты пересекли ее и начали восхождение на противоположный склон. Они были в четверти мили, оставив амфитеатр выситься позади, и вот пропали, резко свернув налево в узкий проход. Юлий рванул вперед, боясь упустить. Прошла минута, две; он почти добежал.

И в ту же секунду, взглянув на склон, увидел ее.

Мартина шла к нему, покачивая бедрами, и улыбалась сама себе. Она была в двух сотнях ярдов и не замечала его.

Юлий замер и вытаращился. Значит, все-таки пришла. Внутри у него все оборвалось. По мере того как он наблюдал за ее приближением, все его сомнения рассеялись. Она прекрасна и хочет его. Возможно, даже любит. Его захлестнула волна восторга и возбуждения. Он будто уже ощущал ее тело и даже обонял. Ему хотелось помчаться навстречу.

Но если он так поступит, то упустит драгоценное время. Повозка могла в любой миг затеряться в лабиринте переходов и двориков. Тогда он лишится золота.

— Девушка подождет, — пробормотал он себе под нос. — А золото ждать не станет.

И он нырнул в ворота.

На протяжении нескольких минут он крался переулками, держа курс на запад. Непосредственно перед тем местом, где склон переходил в вершину и сглаживался, пролегала красивая улица с колоннами по одной стороне. Она отходила от верхней магистрали на юг, к нижней. Улица тоже оказалась пустынной. Он пересек ее. Именно позади нее, в узком проулке близ храма Дианы, юноша снова увидел маленькую повозку и ослика.

Они остались без присмотра. Солдат нигде не было видно. Юлий торчал на углу и выжидал. Никто не появлялся. Неужто солдаты бросили повозку? Нет, разумеется. Он огляделся, пытаясь понять, куда они делись. Повсюду дворики, лавки и мелкие складские строения — можно зайти в любое здание. Повозка так и была накрыта холстиной. Что же, золото уже выгрузили или это временная остановка? По-прежнему ни души.

Если разгрузились, то надо порыскать вокруг и выяснить, куда именно. Бессмысленно торчать здесь целый день. Он осторожно двинулся вперед и направился к повозке.

Дойдя до нее, осмотрелся. Никого. Он приподнял покров и заглянул внутрь.

Повозка оказалась почти пуста. Лишь три амфоры с вином и какая-то мешковина. Он пошарил еще, пока не наткнулся на что-то твердое. Потянул — тяжелое! Юлий ухмыльнулся и взялся другой рукой. И вытащил единственный мешок с монетами.

Тот был невелик. Он мог удержать его в ладонях, но даже это представлялось удачей. Об остальных можно не беспокоиться, одного такого мешка ему хватит. Пора смываться.

Крик позади. Он обернулся: солдат уже почти настиг его. Машинально бросив мешок, Юлий пригнул голову, вильнул вокруг повозки и припустил наутек. Тут же раздался и другой голос. И, как почудилось Юлию, третий — центуриона:

— Взять его!

Вперед, в проулок! Налево! Теперь направо! Секундой позже он уже был на большой магистрали. Перебежав, огляделся в поисках очередного проулка, нашел, нырнул.

Они знали, что он видел золото, стал свидетелем. Им придется убить его. Он лихорадочно соображал на бегу: куда податься? Где скрыться от них? Голоса доносились будто со всех сторон. И тут мелькнула спасительная мысль. Он помчался вперед, задыхаясь и слыша за спиной близкий топот.

Мартина маялась у моста. Вокруг не было ни души, и только чистые воды широкой реки безмолвно струились, сверкая на солнце. С моста она видела скользивших под поверхностью рыбин, серебристых и бурых.

Вот и все общество. Она была одна.

Мартина рассвирепела, как только может разгневаться молодая женщина, настроившаяся на поцелуи и преданная забвению. Она прождала час. До нее вновь и вновь долетал неистовый рев, оглашавший гладиаторский поединок. Ей не нравились убийства, но дело было в другом. Он прислал ей письмо и обещал подарок. Она пошла на великий риск и вот, униженная и раздосадованная, томилась здесь дура дурой. Она подождала еще немного, затем пожала плечами. Возможно, юный Юлий попал в какую-то беду. Возможно.

«Прощу, если ногу сломал, — сказала она себе, — но не меньше». Если он вообразил, будто вправе ее игнорировать, то еще наплачется.

Она, таким образом, пребывала в чувствительном расположении духа, когда, к своему удивлению, увидела, как из тени боковой улицы вышла и направилась к ней знакомая фигура.

Секст не был бы Секстом, если бы не пошел к Мартине, узрев ее в одиночестве. Она же при виде мужчины, которого избегала ради Юлия, сочла возможным приветствовать его поцелуем. Если Юлий где-то поблизости, то пусть полюбуется. Для надежности она поцеловала Секста еще раз.

Секст немного удивился столь неожиданно теплому приему у девушки, которой он домогался. Тщеславие сказало ему, что иначе и быть не могло; опыт велел не спрашивать о причине. Он любезно улыбнулся.

Мартина пришла с моста — не видела ли там, часом, Юлия? Она с кривой улыбкой ответила, что нет. Юлий наверняка находился в каком-то другом месте.

— Вероятно, он на играх, — предположила она. — Пойдем проверим?

И взяла его под руку.

Сексту была приятна эта прогулка. С Юлием у него было дельце, которое предстояло уладить, но он не хотел упускать непредвиденную возможность. Когда показался амфитеатр, Секст уже условился явиться к ней ночью.

«Буду на небесах, — думал он, — если не посадят в тюрьму».

— Не надо, чтобы нас видели входящими в амфитеатр вместе, — придумал он предлог удалиться, когда они подошли близко. — Простимся до вечера.

И Секст исчез, намереваясь дождаться приятеля. В кулаке он сжимал рукоять ножа.

Вечер выдался теплый, в огромном опустевшем амфитеатре стояла пыль, приятно отдававшая по́том. Толпа осталась довольна. Публика наелась и упилась на протяженных изогнутых ярусах; она повидала львов, быков, жирафа и всяческих тварей. Полюбовалась, как медведь задрал человека, а также на гибель двух гладиаторов. Лондиниум мог быть удален от Рима, но в такие мгновения, под сомкнутыми арками каменного театра, при виде различных тварей Европы и Африки вкупе с гладиаторскими боями, имперская столица древнего, залитого солнцем мира казалась столь близкой, что можно было докричаться.

Юлий шел в толпе. Она, пожалуй, спасла ему жизнь. Ярдов на сто оторвавшись от погони, он вылетел из переулка, пересек мощеную улицу и нырнул в амфитеатр. Дальше помчался по огромному кружному проходу в стенах, перепрыгивая через две ступеньки, и после юркнул в узкую дверь, выходившую на верхние ярусы. Сражались два гладиатора. Люди повскакивали с мест, чтобы лучше видеть убийство. Юлий сумел втиснуться, не обратив на себя внимания.

Там он пробыл весь день. Не раз он оглядывал публику, наполовину ожидая увидеть разыскивающих его легионеров. Он не отваживался выйти — вдруг они ждали внизу, — но теперь, когда выбрался с толпой, не обнаружил ни малейшего их признака. Хорошо бы они его толком не рассмотрели.

Он усмехнулся про себя: может, и выкрутился!

Но как быть дальше? Вот-вот начнется пирушка с соседями. Родители небось целый день гадали, куда он делся, и ждали его. И да, родные стены манили Юлия после недавних треволнений.

Проблема была в мешке с фальшивыми монетами. Мать знала о нем. Им рано или поздно нужно будет поговорить — и с отцом, разумеется. Юлий боялся этого, но взял себя в руки.

— Матери все равно придется открыть, куда она его дела, — пробормотал он. — И Секст от меня отвяжется.

Юлий вздохнул. Секст дал ему время до захода солнца, а оно уже садилось. «Придется уломать его дождаться утра, вот и все, — решил Юлий. — А до того нужно пошевеливаться. К тому же, — сказал он себе с усмешкой, — пускай сначала найдет меня».

Он позволил толпе нести себя — она втекала в верхний проезд и большей частью направлялась к восточному холму. Постепенно его мысли вернулись к Мартине. Не здесь ли она где-нибудь? Сумеет ли он оправдаться? Наверное. Терять надежду совершенно незачем.

Затем он снова, в который раз за этот долгий день, подумал о золоте.

Мешок уже был у него в руках! Невыносимо было знать, что даже теперь тот находится близко, покоится в каком-нибудь подвале, в считаных ярдах от места, где Юлий видел повозку. Остались ли легионеры его караулить? Конечно нет. Если они украли золото, то постараются какое-то время держаться от него подальше.

Но тут он подумал о другом. Возможно, золото не оставят, где было, а через пару дней вернутся и начнут развозить. Зачем хранить его в одном месте? Того и гляди найдут. По крайней мере, существовала возможность, что золото не залежится там. Если он хочет поживиться, то лучше не откладывать. И Юлий негромко рассмеялся: домой он всяко не попадал.

Юноша перешел на боковую улицу и прокрался туда, где видел повозку. Там оказалось малолюдно, и никаких солдат. Он внимательно изучил окрестности. Нашлось полдесятка мест, где можно было спрятать деньги. Придется вламываться. Скоро стемнеет. Ему понадобится масляный светильник. Юлий осторожно двинулся дальше.

Он не заметил, что за ним следили.

Мать Юлия встревожилась лишь с наступлением сумерек. Соседи вовсю угощались. Толстуха только что уплела третьего цыпленка. Руф, чье круглое живое лицо успело приобрести малиновый оттенок, смешил друзей очередной историей. Но где же мальчишка?

— Увивается за какой-нибудь особой, — сказал ей с ухмылкой Руф, когда сын не объявился к началу пирушки. — Да не волнуйся ты за него!

Однако она еще не поведала мужу о монетах. И какое отношение имел к ним Секст? Ей не нравился этот тип с насупленными бровями.

Зажглись звезды, Мартина ждала. Она едва понимала свои чувства. Гнев на Юлия успел улетучиться. Возможно, с ним что-то случилось — не слишком ли скоро она его обвинила?

А теперь придет Секст.

Какая-то часть ее пребывала в волнении. Он, в конце концов, мужчина. А мысль о мужчине теплой летней ночью порождала в ней трепет предвосхищения. Но так ли ей нужен Секст, с его бачками и глубоко посаженными глазками? Пожалуй, не слишком.

— Я хотела юного бойца, — призналась она вслух.

Но ожидался Секст, и Мартина не сомневалась, что от него будет не так-то легко отделаться, если придет. Она вздохнула. В этот миг молодая женщина и сама не знала, чего хочет.

Был отлив. Под яркими звездами по реке скользила небольшая лодка. Воздух оставался теплым даже возле воды. Суденышко неприметно плыло по большой петле, тянувшейся ниже Лондиниума, и воды бесшумно катились к восточному морю.

На дне лодки неподвижно лежал человек, обратив лицо к ночному небу. Ножевую рану, от которой он испустил дух, нанесли так умело, что крови почти не было. Теперь тело весило столько, что должно было затонуть и упокоиться на дне.

Но все же утопить труп не так-то просто. Река располагала скрытыми воронками и течениями, своей собственной тайной волей, и тело, даже нагруженное, затонув в одном месте, могло непостижимым образом очутиться в другом, где будет легко найдено. Поэтому без знания секретов реки никак не обойтись.

Однако мореход был с ней отлично знаком.

Сначала, когда его жена и Секст обменялись поцелуями, он удивился. Он знал Секста в лицо, помнил его имя. Письмо же было подписано другой буквой. Но после он понял свою ошибку — то было криво нацарапанное «S», а не «J».[9]

Он убил Секста, когда плотник преследовал своего приятеля Юлия в сгущавшихся сумерках.

Теперь оставалось решить, что делать с Мартиной. Его первым побуждением было наказать жену так, чтобы запомнила на всю жизнь. На родине его матери ее забили бы камнями. Но он мудрее. В конце концов, найти ей замену могло оказаться не так уж легко. Любовнику он отомстил. С ней он будет любезен и поглядит, что дальше.

Осенью 251 года вскрылась кража большого количества золотых и серебряных монет.

Центурион, которому поручили возглавить следствие под началом одного из виднейших советников губернатора, не преуспел в этом деле.

Вскоре его вместе с несколькими отрядами из лондиниумского гарнизона спешно перебросили в Уэльс, на перестройку большой крепости в городе Карлеоне. Время их возвращения не оговорили.

Однако у Юлия дела шли неплохо. Мать не заговаривала о мешке, а загадочное исчезновение друга Секста поставило в истории точку.

Его совместная с мореходом деятельность процветала. Мало того, мореход, довольный расправой над любовником жены, совершенно не подозревал о связи Мартины с Юлием, которая началась следующей весной. Когда же годом позднее купец сгинул в морях, молодой человек женился на вдове и завладел его делом.

После рождения у них второго сына Юлий, к великому восторгу своего отца, стал полноправным членом храма Митры.

Тогда же в Риме вновь воцарились сильные правители, а потому на какое-то время казалось, что жизнь в Лондиниуме и всей империи возвращается в нормальное русло.

Но кое-что продолжало терзать Юлия. Со дня состязаний он снова и снова приходил в знакомое место, искал везде, денно и нощно. Когда центуриона вдруг отослали, Юлий не сомневался, что тот не мог увезти с собой тяжеловесные сокровища. А потому невдалеке от участка, где он в последний раз видел повозку с ослом, по-прежнему хранился груз монет, ценность которого было даже трудно исчислить. Шли месяцы, годы, а он все искал. Долгими летними вечерами стоял он на пристани или валах великой стены Лондиниума, следя за садившимся солнцем и недоумевая.

Где же, во имя всех богов, золото?

Оглавление

Из серии: The Big Book

* * *

Приведённый ознакомительный фрагмент книги Лондон предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.

Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других

Примечания

8

13-й или 15-й день месяца. — Прим. ред.

9

Sextus и Julius соответственно.

Смотрите также

а б в г д е ё ж з и й к л м н о п р с т у ф х ц ч ш щ э ю я