Жало белого города

Эва Гарсиа Саэнс де Уртури, 2016

Национальный бестселлер Испании, экранизированный Netflix. Подробные описания улиц, кафе и достопримечательностей из этой книги легли в основу реальных тематических экскурсий «Безмолвие белого города», которые сейчас проводятся под эгидой муниципалитета Витории. Здесь кончается твоя охота. И начинается моя. Неуловимый маньяк убивает жителей Витории, украшая их тела эгускилорами – баскскими ритуальными символами. В точности как 20 лет назад… Но человек, обвиненный в давних преступлениях, провел все эти годы за решеткой и только готовится выйти на свободу. У преступника появился подражатель или тогда суд отправил за решетку невиновного? За расследование берется инспектор Унаи Лопес де Айяла по прозвищу Кракен. Пока он не знает об убийце ничего. А вот убийца, оставляющий ему загадочные и очень личные послания, знает о Кракене все… «Подобно тому, как Кара Блэк или Донна Леон изображают Париж или Венецию в своих таинственных сериях, Саэнс с любовью изображает уникальный и чарующий город, переплетая баскский фольклор и культуру с очень сложной и богатой историей». – BookPage «Увлекательно написанная книга, впечатляющая по масштабу и глубине». – Kirkus Reviews «Ошеломляюще… Завораживающий местный колорит, красиво проработанный сюжет и превосходные описания характеров делают эту книгу выдающейся. Читатели с нетерпением будут ждать следующей книги в серии». – Publishers Weekly Поистине запутанная история, полная темных тайн. Расследование серии ужасных и хладнокровных убийств с использованием ритуальных символов в одном из самых красивых городов Испании – Витории… Это было ново и неожиданно! Не знаю, правильно ли, что книга про серийного убийцу вызывала такие положительные эмоции, но не могу ничего поделать – она великолепна! Этот атмосферный и затягивающий с первых строк триллер держит в напряжении до самого конца, и вы придете в восторг от его кульминации. – Аля @book_voedka

6. Улица Дато, 2

29 июля, пятница

«Что общего между этими последними смертями? Смотри в корень, исследуй психологию жертв, # Кракен».

Таков был твит, который я прочитал в пятницу за завтраком. Аккаунт Тасио за последние несколько часов пополнился тридцатью тысячами новых подписчиков, и #Кракен превратился в один из трендов этого дня. Мой темный ментор не желал терять влияния на средства массовой информации и был настолько самонадеян, что пытался влиять даже на меня во время расследования.

Однако в эту пятницу героем дня был не Тасио, а его брат Игнасио.

К сожалению, вскоре после того, как Тасио оказался за решеткой, он покинул свою службу в полиции. До тех пор героем СМИ был его брат-близнец. Но именно та фотография, сделанная предательски и опубликованная на первой странице «Диарио Алавес» двадцать лет назад, превратила его в героя, достойного всеобщего восхищения.

Игнасио сам явился в тот день в суд делать заявление. Выражение его лица было скорбно; он даже смахнул якобы набежавшую слезу, сжав челюсти и всем своим — показывая, что для него это худший момент жизни. Эта сдержанная решимость человека, способного донести на брата, оказавшегося серийным убийцей, всех нас тогда потрясла.

Что послужило поводом — об этом полиция не спросила. Если самый близкий и дорогой человек оказался убийцей, донесешь на него или будешь покрывать его злодеяния? А если бы мой дед оказался палачом и садистом времен гражданской войны? Во время учебы в академии Аркауте^[18] я изучал доклады об аргентинцах, потомках немцев, которые в ужасе обнаружили, что их деды были нацистами, военными преступниками. Как примирить в себе два этих образа, две несовпадающие реальности? Сможешь ли ты снова обнимать дедушку, нежно целовать в лоб, смотреть в глаза? Сдашь ли ты такого родственника? Перестанешь ли с ним общаться, любить человека, который тебя растил, который в течение всей твоей жизни давал тебе столько любви и нежности?

После этого события Игнасио возглавил целую серию разоблачительных передач, столь модных в конце девяностых. Он был строг и последователен, оставался вдали от желтизны других каналов и заработал хорошую репутацию. Затем исчез с экранов. Говорили, что денег, заплаченных ему за эти передачи, хватит на то, чтобы не работать всю оставшуюся жизнь. В Витории его приглашали участвовать во всех мероприятиях, связанных с городом. Как правило, приглашение он принимал, неизменно корректный, полностью соответствующий своей роли. Но последнее время следы его затерялись, и когда Эстибалис позвонила мне утром, чтобы сообщить о предстоящем визите, я, не раздумывая, согласился.

Мы с Эстибалис добрались на машине до бульвара Гастейс, каким-то необъяснимым чудом припарковались перед треугольным зданием суда и направились в ресторан «Сальдиаран», единственное заведение в городе, имевшее мишленовские звезды.

Благодаря любезности Панкорбо моя коллега раздобыла телефон Игнасио Ортиса де Сарате, и мы условились встретиться у него дома на улице Дато двумя часами позже. Но меня от природы отличает болезненное любопытство, на что наложила также отпечаток профессиональная деформация, и отказаться от гастрономического приключения, да еще в компании самого Игнасио, было выше моих сил. Дни Slow Food Araba^[19] начинались в одиннадцать утра, и мы с Эстибалис оделись чуть более формально, чем обычно, чтобы соответствовать духу этого заведения. На Эсти было коктейльное платье, такое же алое, как и ее волосы, на мне — узкий темно-синий костюм.

Мы вошли в стеклянные двери этого гастрономического храма и двинулись по коридору, отделанному деревянными панелями. Зал ресторана был переполнен. Сотни телефонных экранов, поднятых над головами, отбрасывали вспышки, напоминающие фейерверк на празднике Доностии.

— Ты что-нибудь видишь? — спросила моя спутница, немного растерявшись.

Как можно деликатнее потеснив публику, я попятился, пропуская Эстибалис перед собой в дальний конец зала.

— Думаю, наша звезда на фотосессии, — неуверенно сказал я.

Вытянул шею и наконец увидел Игнасио. Он с решительным видом позировал перед многочисленными фотографами: передо мной был герой моей юности на двадцать лет старше. Человек, достигший достойной зрелости, а не жалкий тюремный отщепенец. По сравнению с Игнасио, Тасио выглядел как нищий дед своего брата-близнеца.

На холеной физиономии Игнасио не было ни следа морщин, ни темных мешков под глазами. Волосы аккуратно подстрижены, такого же темно-русого оттенка, какой я запомнил, ничего общего с седыми космами брата. Крепкое мускулистое тело тренированного спортсмена. Дорогой приталенный костюм, узкие брюки. Хорошо подобранный галстук. Английские замшевые туфли, большие фирменные часы. Безупречно выбрит, как в настоящей старой цирюльне.

Им невозможно было не восхититься; особенно для женщины подобной Эстибалис. Я даже почувствовал укол ревности, что в целом было мне несвойственно.

Игнасио улыбался на фоне логотипа ракушки и рекламных плакатов Slow Food Araba. Перед ним на столе красовался целый ассортимент гурманских блюд нашей провинции. Со своего места я видел баночки с черными трюфелями из Алавы, горшочки с медом из Горбеа, сплетенные из рафии^[20] мешочки с крашеной алавской фасолью, а также несколько бутылок местного чаколи^[21].

Обо всех этих продуктах Игнасио рассуждал со сдержанным воодушевлением ювелирного мастера. Подмигивал, оснащал свою речь шутками и остротами, вызвал нескольких счастливчиков из первых рядов, чтобы угостить чаколи, и не отказывался позировать для снимков в окружении избранных, которые беспрерывно улыбались и смеялись его шуткам, одурев от счастья и не в силах противиться неповторимому шарму этого небожителя.

Когда вспышки наконец погасли, Игнасио посмотрел на часы, поблагодарил своих помощников очаровательной улыбкой и собрался покинуть сцену.

Но в этот миг на него обрушился шквал неприятных вопросов от представителей прессы.

— Игнасио, для «Эуропа-Пресс»: что ты думаешь по поводу убийств в Старом соборе и Доме веревки? Связан ли с этими преступлениями твой брат?

Все затаили дыхание: журналист был слишком прямолинеен. На пару секунд воцарилась тишина, но на лице Игнасио не дрогнул ни единый мускул. Искренняя улыбка оставалась на месте, как будто ничего не случилось.

— Мирейя, ты же знаешь, я не собираюсь делать заявлений на эту тему. Это не мое дело. А сейчас с вашего позволения…

— Последний вопрос. — Вперед вышел молодой парень с выраженным британским акцентом. — Это для Санди таймс…

Публика выжидающе обернулась к английскому журналисту. Если вмешается европейская пресса, у нах с Эсти не останется шансов. Но, похоже, присутствие международных СМИ нисколько не поколебало Игнасио.

— Повторяю, — оборвал он журналиста изящным кивком. — Я не намерен ничего сообщать. Я никак не связан с этим печальным происшествием. Благодарю вас за проявленный интерес и присутствие на мероприятии, столь важном для отечественной гастрономии. Всем доброго дня.

Игнасио покинул сцену, но в зале его мигом окружила толпа: какие-то шишки с радио, телевидения, а также — безымянная публика, норовившая сделать с ним селфи.

— Эсти, — шепнул я коллеге, — проберись к нему и скажи, чтобы шел в мужскую уборную. Здесь его заживо сожрут.

Я покинул конференц-зал ресторана и спросил, где туалет. Оказавшись внутри, подождал несколько минут, пока Игнасио не вошел вслед за мной, запер за собой дверь и прислонился спиной к стене. Закрыл глаза, поднял лицо к потолку и испустил долгий вздох.

— Инспектор Айяла, — представился я, протягивая ему руку для рукопожатия. — Мы договорились встретиться у вас дома в час дня, но, думаю, покинуть это место вам будет не так просто. Вы на машине?

— Нет, пешком, — ответил он, крепко пожав мою руку. — После дня Сантьяго люди с ума посходили, останавливают меня на улице, чтобы брякнуть первое, что в голову взбредет. Однако я не предполагал, что безобидное кулинарное шоу станет смертельной ловушкой. Боюсь, все будет так же, как двадцать лет назад: придется прятаться.

— Мы с коллегой припарковались неподалеку, возле здания суда, — перебил я его, стараясь, чтобы мой голос звучал как можно более участливо.

— Это что, полицейская машина? Меньше всего мне хотелось бы, чтобы люди видели, как я сажусь в патрульную машину. Это вызовет еще больше конспирологических теорий.

— Нет, машина обычная.

Бывший инспектор полиции взял ситуацию в свои руки.

— Ты выше и крепче меня, к тому же в штатском, — сказал он. — Скажи своей подружке, чтобы вышла первой, села за руль и остановилась возле ресторана. Когда выйдем, прикрой меня и отвернись от камер, чтобы тебя не узнали. Сделаем все возможно, чтобы наши физиономии не появились сегодня на обложках газет.

— Договорились.

Я предупредил Эстибалис, и через пять минут мы уже штурмовали человеческую стену, ожидающую на выходе из «Сальдиарана». Я загородил Игнасио, ставшего невольной жертвой собственной славы, и мы прорвались к машине, заметив, что задняя дверь приоткрыта.

— Вы по-прежнему предпочитаете, чтобы мы отправились к вам? — спросила Эстибалис вместо приветствия, выруливая к синему мосту.

— Да, машину оставим на парковке у Нового собора, и оттуда дойдем пешком до Дато.

Через некоторое время мы стояли у дверей его дома под номером 2 по улице Дато. Это был памятник архитектуры, унаследованный братьями Ортис де Сарате от родителей и проданный по самой высокой цене на аукционе «Феррериас Алавесас» сразу же после их смерти, когда самим братьям было по восемнадцать. Ни один из них не пожелал продолжать дело отца, необходимости работать у них не было, однако у каждого имелось призвание: один хотел быть следователем, другой — археологом. Каждый добился в своей области больших успехов.

Они купили себе квартиры на самой известной улице города: улице Дато. В самом начале, на углу с Постас. Один напротив другого. Словно каждый из братьев хотел царить на своей стороне улицы. Левая — для тебя. Правая — для меня. Окна Игнасио выходили на площадь Белой Богородицы, Тасио — на Фуэрос. В ту пору никто не сомневался в том, что весь мир будет у их ног.

Мы поднялись на третий этаж на новом современном лифте, и Игнасио открыл бронированную дверь своего просторного жилища. Очень мужской декор в серых и охристых тонах казался произведением дизайнерского искусства, хотя я сразу подметил одну деталь, которая меня заинтересовала. Отметил и отложил на потом, заставив себя сосредоточиться на стратегическом опросе, ждавшем нас впереди.

Я не любил планировать разговор со свидетелями или подозреваемыми в форме допроса. По опыту знал, что в небольших городах, таких как Витория, люди склонны закрываться, уходить в себя и придерживаться спасительного молчания. Я всегда заранее заготавливал вопросы, соблюдая определенный порядок: от наименее компрометирующих до наиболее сложных для ответа. Эти вопросы были подобны буйкам, по которым я следовал, пока не пришвартовывался в интересующей меня гавани.

В тот день я мысленно составил маршрут, перечислил пункты, в которых по выходе из дома Ингасио у меня должна установиться полная ясность: знакомые тех лет, темы в СМИ, исчезнувший отчет о вскрытии, выход на свободу его брата Тасио.

— Спасибо, что согласились принять нас у ссебя дома.

— Прошу, обращайтесь ко мне на «ты», мы знакомы как минимум пару лет.

— Пять, — не удержался я.

Услышав цифру, Игнасио нахмурился; думаю, он подумал о том, что я в курсе всех деталей его дела.

— Хорошо, пять, — повторил он, пристально глядя на меня. Между нами троими, стоявшими в огромной гостиной, чьи белые отреставрированные окна выходили на улицу Дато, повисла напряженная тишина. — Хотите молодого вина? Руководство Slow Food сотрудничает с винодельней, где изготавливают алавесскую риоху, пользующуюся большим успехом на международном рынке. Мне бы хотелось, чтобы вы ее отведали.

— Благодарю, Игнасио. Ты же знаешь, мы на службе, — отозвался я.

— А я бы попробовала, — поспешила моя напарница.

Я выразительно посмотрел на Эстибалис. Она так же, как и я, не слишком придерживалась общепринятых правил, но оба мы тщательно скрывали это на публике.

— Устраивайтесь. Садись в это кресло, а ты сюда. — Игнасио указал на два одинаковых дизайнерских черных кресла, стоящих друг против друга возле элегантного столика, стоявшего посреди гостиной. — Схожу за вином.

Он оставил нас и направился на кухню за бутылкой. Вернувшись, налил бокал Эстибалис и уселся на середину дивана, словно соблюдая симметрию композиции. Странно: как в театральной сцене с заурядным монтажом.

Игнасио пригубил вина и поставил бокал на столик перед собой, затем потянулся за другим, пустым бокалом, который я счел приготовленным для меня, однако хозяин мне его не предложил. Некоторое время он развлекался, переставляя перед собой бокалы — пустой и полный.

Два одинаковых предмета.

В этой квартире все было обставлено и украшено парными предметами, словно в ней жили два человека, а не один завзятый холостяк.

— Так, значит, ты сотрудничаешь со Slow Food? — спросил я с неподдельным интересом. — Наверное, это необычное чувство — иметь дело с продукцией, цена которой заканчивается километром нулей.

— Еще бы! Мы работаем без посредников, все продукты местные: черные трюфели, картофель из Алавесских гор…

— А медом вы тоже занимаетесь? — перебила его Эстибалис самым безразличным тоном, на который была способна.

— Да, как раз я занимаюсь именно медом, — рассеянно ответил Игнасио. — Пчелы — это целый завораживающий мир, правда?

— Несомненно, — ответила Эсти. — На ферме мы с родителями всегда держали ульи, просто так, для себя, а заодно чтобы иметь какой-то доход от сельского хозяйства. В районе Горбеа почти все держали пасеку: это считалось традицией.

Игнасио усмехнулся, как будто мы рассказали ему анекдот, который понимал только он один. Затем поставил свой бокал, на этот раз пустой, на подоконник и посмотрел на улицу через белые перекладины оконного переплета.

— Если вы не возражаете, я бы перестал кружить вокруг да около. Задавайте вопросы, которые собирались задать при встрече. У меня нет ни малейшего намерения препятствовать расследованию.

Я вздохнул с облегчением: пары-тройки буйков не понадобится.

— Спасибо за прямоту, Игнасио.

— Человек может перестать быть полицейским, но в его мозгу остаются те же самые схемы, которым нас обучали в академии, — сказал он, обращаясь больше к себе, но не переставая осматривать здание напротив. — Эти четыре убийства, а также все предшествующие двадцатилетней давности наверняка добавили вам целую гору нерешенных вопросов.

— Раз так, начнем, — сказал я. — Мне хотелось бы расспросить тебя о проблемах со СМИ. Видишь ли, нельзя отрицать, что первые преступления принесли программе Тасио невиданный успех. Насколько мне известно, его археологическая передача прошла незамеченной в сетке местного телевидения. Но как только он начал разрабатывать теорию об исторической подоплеке каждого убийства, мигом превратился в звезду. Кто ее возглавлял, когда твой брат…

— Мой брат-близнец, — машинально поправил меня Игнасио, как будто речь шла о чем-то значимом.

— Хорошо, твой брат-близнец. Итак, кто возглавлял программу, когда твой брат-близнец подписал контракт с национальным телевидением? Наверное, ее владельцам было неприятно: ставку сделали на Тасио, а тот перешел на национальное телевидение, потому что популярность его достигла пика.

— Ты ищешь мотивы?

— Всего лишь прикидываю, сколько актеров было задействовано в этом спектакле. Можешь назвать главное имя?

— Инес Очоа, — пробормотал он. — Инес Очоа заправляла в то время всей компанией.

— Ты ее знаешь?

— Прежде чем ты все выяснишь сам, мне бы хотелось, чтобы ты услышал мою версию событий. Инес Очоа была и по-прежнему остается директором всех программ регионального канала. А теперь я тебя опережу и отвечу на вопрос сам: да, именно она предложила мне вести программу об убийствах, которую я записал вскоре после ареста моего брата-близнеца. Сначала я отказал, мне не хотелось иметь ничего общего с этой темой. Я знал, что на меня обрушится с критикой вся Витория, ведь история с задержанием моего брата-близнеца была все еще слишком свежа. Но Инес Очоа настаивала на том, что лучше я сам опишу случившееся, чем это сделают газеты — в итоге они напишут то, что кажется им наиболее подходящим. Я подумал, что, изложив все как есть, я совершу достойный поступок.

— Ты раскаиваешься? — спросила Эстибалис.

— Каждый день, — пробормотал Игнасио, в отчаянии махнув рукой.

— А саму Инес Очоа эти убийства как-то обогатили?

— Вначале, когда за дело взялся мой брат-близнец, это было ей на руку. Но затем омлет перевернулся, и она потеряла звезду, которую со временем заменила мною. Одного близнеца заменила другим. Мерзавца — героем. Моя популярность и ажиотаж в рядах рекламодателей возместили ей расходы, потраченные на меня.

— Похоже, у тебя связаны с ней не самые лучше воспоминания.

— У меня не осталось хороших воспоминаний ни о чем из того, что происходило в то время, — уклончиво ответил Игнасио.

— Знаешь, где ее можно найти? — продолжал я.

— Глупый вопрос, — устало ответил он. — Ты — следователь, и за две минуты сможешь получить любые данные без моей помощи. На самом деле тебе интересно узнать, общаемся ли мы с ней по сей день. Мой ответ — нет. Спроси на телевидении про Каменную Даму. Но будь осторожен: такие, как она, всегда приземляются на четыре ноги, как кошка. И не передавай ей от меня привет.

«По меньшей мере любопытно».

— Должно быть, за двадцать лет многое изменилось, — сказал я. — Ты очень помог бы нам, если составил список тех, с кем вы с Тасио общались в то время. Общие друзья, личные друзья. Коллеги, члены семьи… Можешь составить список из человек… допустим, пятнадцати? Мы бы сэкономили время.

— Вы хотите пересмотреть старое дело?

— Не будем притворяться: ключи к раскрытию этих преступлений находятся в прошлом. Думаю, ты это тоже понимаешь. К списку приложи, пожалуйста, номера телефонов, чтобы в случае чего мы могли их допросить.

Игнасио задумчиво кивнул, вид у него был растерянный. С того момента, как он пересек порог своего убежища, его лоск сильно поубавился.

— Да, мне это кажется верным решением, — кивнул он наконец. — Сегодня же составлю список. Я на вашем месте действовал бы так же. Что-нибудь еще?

— Мы получили допуск к старым делам. Недостает отчета о вскрытии девочки пятнадцати лет, — сказала Эстибалис.

Игнасио пожал плечами, не выказав особого интереса.

— Спросите Панкорбо. Могу вас заверить, что, когда я оставил дело, все отчеты и результаты вскрытий лежали в соответствующей папке. И разумеется, все было на месте.

— Ты доверяешь Панкорбо?

— Да, конечно, — поспешно ответил он с притворной, как мне показалось, улыбкой. — Я не имел в виду, что Панкорбо имеет какое-то отношение к исчезновению отчета о вскрытии этой девушки. И не стоит обманываться тем, что он такой тихий и невзрачный парень. Он гораздо ярче, чем кажется на первый взгляд, но надо потратить много часов, наблюдая за ним, чтобы это понять. Я имел в виду, что вот уже двадцать лет не имею ни малейшего отношения к вашей работе. Наверняка за это время произошла тысяча перемен. Панкорбо вел со мной дело и оказал расследованию неоценимую помощь. Это единственный человек, пришедший мне в голову, который был бы способен навести вас на мысль, в какой момент отчет мог пропасть.

— Ты не придаешь большого значения этому отчету. А не думаешь ли ты, что он был похищен намеренно и кто-то из полиции не хочет, чтобы знали, что именно произошло с девушкой?

— Восемь серийных убийств, — пробормотал Игнасио, как будто в прошлом произнес эти слова раз сто. — Все это произошло двадцать лет назад. Простите, если я забыл какие-то подробности своей жизни за такое долгое время, особенно те, что связаны с делом. Не выношу дежавю.

— Но с телом девушки с самого начало было не все в порядке. Ты не мог про это забыть. Твой брат был знаком с ней лично?

— Насколько мне известно, нет.

— Знал ли он лично кого-нибудь из убитых им детей?

— Насколько мне известно, нет.

— А семьи кого-либо из убитых?

Он отрицательно покачал головой.

— Насколько тебе известно, нет, — подсказала Эстибалис.

— Это были ритуальные убийства. Не стоит искать какие-то совпадения. Я исследовал возможные связи между жертвами, и это отняло у меня драгоценное время, которое понадобилось бы для предотвращения других смертей, — последние два слова он произнес с таким видом, будто откусил лимон, чей сок разъедает ему рот. — Это были ритуальные убийства. Эгускилоры, древний яд, тела, ориентированные на северо-запад, как это делали язычники в древние времена…

Наконец-то мы приблизились к сути дела.

— Тебя потрясло, что убийца — твой брат-близнец?

Игнасио потер пальцами переносицу, словно у него разыгралась мигрень.

— Тасио прошел через темный период, когда готовил дипломную работу по своей теме. Занялся изучением событий в Сугаррамурди^[22]. Вы слышали об аутодафе в Логроньо в 1610 году, когда одиннадцать жителей города обвинили в колдовстве и приговорили к сожжению на костре? В те годы, когда Тасио учился в Наварре, он много общался с коллегой, не помню имени, но это был парень гораздо моложе его, отъявленный радикал, любитель всяких странностей. Язычество, оккультизм, синкретизм… все темные «измы», которые только приходят в голову. Они общались около четырех лет. Вначале эта дружба меня пугала, пока Тасио не рассказал, как они познакомились. — Он искоса посмотрел на нас, размышляя, рассказать нам еще что-нибудь, или достаточно.

Я посмотрел на него умоляющим взглядом. К счастью, он продолжил:

— Время от времени Тасио употреблял марихуану и прочие незаконные вещества. Мне это не нравилось, я всегда уважал общепринятые нормы, но никогда его не осуждал. Я предпочитал, чтобы он мне доверял и понимал, в какие ввязался неприятности. Как раз в то время ему захотелось поэкспериментировать; его приятель был дилером из тех, что продавали свой товар в барах Кутчи. Они отлично ладили, хотя парень был почти подросток, а Тасио уже окончил учебу.

Игнасио умолк. Казалось, ему непросто делиться своими воспоминаниями.

— Пожалуйста, продолжай, — попросил я, испугавшись, что он умолкнет. — Ты говорил про то, что его друг увлекался язычеством…

— Да, так оно и было. Как-то в один из выходных они отправились в пещеру Акеларренлесея, или, если угодно, Сонгинен Лесея. Пещера Шабаша, или Ведьмина пещера. Жители деревни так и не договорились между собой, как ее называть. Они собирались воспроизвести ритуал шабаша, основываясь на описаниях в текстах, которые изучали в университете, в основном — оригиналах свидетельств во время процессов XVI века. Принесли с собой все принадлежности языческого ритуала: напитки, натуральные краски для начертания символов… Были у них и эгускилоры. Эти растения пригодны не только для защиты: их корень, добавленный в дистиллированную воду, якобы обладает свойствами афродизиака… Они привезли с собой двух девушек, с которыми встречались в то время. В точности их планы мне неизвестны. Тот парень мне не нравился, он был экстремал и водился с людьми, которые… Вы меня понимаете. Из-за моей работы в полиции мы были естественными противниками. Не знаю, что произошло в пещере в тот день, знаю только, что все они принимали наркотики. Тасио вернулся удрученный, я бы даже сказал, испуганный. Зрачки расширены, мышцы напряжены, брадикардия и учащенное сердцебиение напоминавшее американские горки. Я не отходил от него целую неделю. Хотел допросить его приятеля, но Тасио мне не позволил. Он ничего не рассказывал, но там явно произошло что-то серьезное, поскольку больше с тех пор они не общались. Не знаю, ответил ли я на твой вопрос. Человек не желает видеть, что перед ним, пока это что-то не перейдет в наступление.

Настал черед более сложного вопроса.

— Как ты относишься к тому, что твой брат скоро выйдет из тюрьмы? За эти двадцать лет вы общались? Был какой-то контакт? — спросил я, хотя мне было сложно поддерживать нейтральный тон, произнося эти слова.

Игнасио отрицательно покачал головой и посмотрел на меня виновато, как провинившийся школьник.

— Я его сдал. Разве после такого можно продолжать общение?

Я молчал. Мне хотелось, чтобы он говорил дальше.

— Ты не понимаешь, — наконец продолжил Игнасио. — У меня было две жизни. Одна — жизнь брата-близнеца, неотделимого от своей второй половины. Другая — жизнь единственного сына. В тот день мы окончательно разделились.

«Отлично. Сейчас передо мной настоящий Игнасио, а не обертка, которую он желал нам предъявить», — подумал я.

— В ближайшее время он временно выйдет на свободу. Вы с ним увидитесь, возобновите общение?

— Это наши с ним дела. — Игнасио повернулся к нам и встал, не скрывая скверное состояние духа. — Не хочу быть грубым или невоспитанным, но вы обязаны с уважением относиться к моей частной жизни. Я не очень люблю говорить о своих делах, а это — самое суровое испытание в моей жизни. На этой неделе все сошли с ума, в барах только о нем и говорят; не знаю, хотел бы я снова все это пережить… Это чертовски неудобно. На праздники Белой Богородицы я запланировал несколько мероприятий: обеды с друзьями и спонсорами брендов, которые я представляю, коррида… Я купил билеты несколько месяцев назад, но теперь, возможно, отправлюсь в Лагуардию, в свой загородный дом, и проведу лето там, пока все не уляжется.

— А сейчас будь любезен, проводи нас до выхода, — поспешил я.

— Для полицейского ты очень вежлив. Спасибо, что хоть в чем-то я выгляжу достойно.

— Взаимовыручка полицейских, — сказал я, вставая и протягивая ему визитную карточку. — Пришлешь мне список на мой электронный адрес?

Я надеялся, что компьютерщики привели в порядок компьютер, и Тасио больше не сможет получить доступ к моим сообщениям.

— Вышлю через пару часов, ты же знаешь, я готов на любое сотрудничество, — повторил Игнасио, будто желая вновь подчеркнуть, что он на светлой стороне.

Мы с Эсти шагали по улице Дато. Утро выдалось таким жарким, что надетые на встречу платье и костюм казались неуместными, а Эстибалис к тому же мешали туфли на каблуках. По выражению ее лица и походке я угадывал, что она готова снять их и метнуть прямо в статую Путника, трехметрового парня, отлитого из бронзы, — символ и самый любимый сувенир нашего города.

— Идем со мной, — предложил я, когда мы поравнялись с кондитерской «Гойя». — Мне нужно что-нибудь сладкое, чтобы лучше думалось.

Мы вошли в одну из самых старых кондитерских Витории, знаменитую своими «васкитос» и «нескитос», квадратными шоколадными конфетами, которые выпускаются с 1886 года: лакомство наших бабушек и дедушек по-прежнему оставалось в топе продаж сладостей на всем севере.

— Полкило чайного печенья. Только, пожалуйста, непременно с мармеладом, — попросил я продавщицу, женщину среднего возраста, с бордовыми волосами, которая в очередной раз проигнорировала мою просьбу и, как и в прочие дни, насыпала в картонную коробку те сорта, которые сочла нужными.

Я смиренно покинул магазин с коробкой печенья в руках, и мы зашагали по улице Сан-Пруденсио в сторону парковки Нового собора, чтобы забрать машину. Дойдя до оптики Фернандеса де Бетоньо, остановились и подождали, чтобы народ немного разошелся и никто не слышал наш разговор.

— Почему пятнадцать, Кракен? — выпалила Эсти, как только мы остались одни. — Почему ты попросил у него список из пятнадцати друзей?

— Ни у кого не наберется пятнадцать близких друзей, кто-то из тех, кто попадет в такой список, окажется просто знакомым. Я начну с последних имен, с тех, кому больше всего придется подумать. Не имеет смысла общаться с первыми: они скажут о нем только хорошее. Посмотрим, все ли сомкнут ряды вокруг Игнасио и не найдется ли в этой броне какая-то щель.

— А что ты думаешь насчет того, что мы видели, Унаи? — спросила Эсти. — С точки зрения специалиста по психологии. Что ты заметил там, внутри?

Я вздохнул и заговорил о подробностях, на которые обратил внимание. Это была непростая задача — перед нами была сложная психика, на которую наслаивались события в прошлом и личная травма.

— Думаю, Игнасио — личность противоречивая. На публике, вне дома… сияет. Глаз не оторвать: чистая харизма. Такая открытая улыбка… разве может она быть притворной? Но наедине, дома… он будто бы пуст. Тускнеет, перестает улыбаться, не удосуживается изобразить формальную любезность. У него даже голос становится тише, заметила? Как будто он старше, чем кажется. Я подметил несколько особенностей, которые производят впечатление чуть ли не патологических. Например, одержимость парностью. Не обратила внимание, что у него дома все симметрично? Распределение комнат по обе стороны коридора, диваны, столы, безделушки… Все картины — диптихи. Как будто он — половина целого и ждет, чтобы брат-близнец вернулся и вновь занял причитающуюся ему часть пространства. И все время смотрит в окно, прямо невроз какой-то или тик. А может, он таким образом прятался, когда чувствовал с нашей стороны давление… При этом смотрел не куда-то, а на двери дома напротив. Не знаешь, что там?

— Раньше было отделение «Банка Сантандер», сейчас — «Банка Витории».

— Нет, Эсти. Я имею в виду двери рядом с «Банком Сантандер».

— Ах да: там подъезд, где раньше проживал его брат, в смысле, брат-близнец, — сказала она с иронией.

— Все сходится. Он словно боится его увидеть и все время начеку. А каковы твои впечатления? — спросил я, пока мы пересекали задний сквер Нового собора.

— События двадцатилетней давности затронули близнецов сильнее, чем они дают понять. Вопрос на миллион евро: достаточно ли они ими затронуты, чтобы продолжать игру?

— Не знаю, Эстибалис. На сегодняшний день Тасио кажется мне человеком, способным на что угодно, в первую очередь — отомстить брату, чтобы увидеть его за решеткой. Это гораздо более странный субъект, чем его глянцевая версия, которую ты только что имела счастье лицезреть.

Наконец Эстибалис остановилась в тени статуи крокодила с человеческими руками, у пруда позади Нового собора. Она посмотрела по сторонам, сняла туфли и уселась на парапет.

— Ты в порядке? Знаю, что устала, но… может, что-то еще?

— Скоро выходные, останусь в Витории с Икером. Надо съездить в Чагорричу, навестить отца… меня это слегка напрягает.

— Но в целом все нормально? — осторожно спросил я.

— В целом все нормально, Кракен. А у тебя? Знаю, что ты был не в себе, рассматривая тела мертвых детей. Меня твоя реакция обеспокоила.

— Это всегда тяжело. — Я вздохнул, ослабил галстук и сел с ней рядом. — Устраиваясь в отдел уголовного розыска, мы понимали, что будем видеть неприятные сцены. Нам надо быть хладнокровными и держать наших призраков в темнице… Эсти, как думаешь, мы готовы к такому расследованию? Вдруг оно нас раздавит?

— Да ладно! Я буду следить за тобой, ты за мной. Вместе мы как два танка. Просто нужно сосредоточиться и запереть свои скелеты в шкафу.

Я умолк. Мы оба были слишком слабы. Мы были как сломанные скамейки: одна опирается на другую, чтобы не упасть.

Эстибалис утверждала, что преодолела свои слабости, а своей напарнице я доверял. Но она еще не свыклась с диагнозом отца — болезнь Альцгеймера, стремительное ухудшение и недавняя госпитализация — и пребывала в состоянии, скажем так, оранжевой тревоги.

— Прежде чем сменить тему, давай подведем итоги, — сказала Эсти, вставая и направляясь в сторону паркинга с туфлями в руках. — Что мы имеем сейчас в сравнении с сегодняшним утром?

Я вздохнул и снова почувствовал на себе тяжесть недавних убийств.

— Два новых персонажа, которых мне не терпится увидеть, как только представится возможность: Инес Очоа, Каменная Дама, и загадочный приятель Тасио, с которым они вместе проводили ритуалы. И связь Игнасио с орудием преступления: пчелами. Если он общается со многими пасечниками и знает этот мир, вполне возможно, что он догадался, как засунуть их в надлежащее место и разозлить с помощью запаха, от которого они становятся агрессивными. Но не будем забывать, что пресса пока ничего не знает о пчелах. И наконец мы уличили его во лжи: якобы он не помнит про следы спермы, найденные на теле девушки. Изобразил полное равнодушие, когда речь зашла о результатах вскрытия.

— А может, готовился к этому вопросу двадцать лет…

— Надо как следует заняться близнецами: семья, прошлое, окружение, — задумчиво проговорил я, оплачивая чек за парковку. — Раньше этим никто не интересовался: Игнасио выдал Тасио, и таким образом дело закрыли.

— Тогда у нас впереди много работы. Ты едешь завтра в Вильяверде?

— Собираюсь, если никаких срочных дел нет и я никому не понадоблюсь. Мне не хочется надолго бросать дедушку одного. Но если считаешь, что в эти выходные мне надо остаться в Витории, скажи об этом прямо.

— Я два дня буду с Икером. Тысяча дел с этой свадьбой, не говоря об отце, которому снова хуже, и надо его навестить. У меня не будет времени заниматься чем-то еще.

— Ладно, держись подальше от своих призраков.

— А ты — от своих.

— Стараюсь.

«Я стараюсь, Эсти. Только это и помогает мне до сих пор оставаться в живых», — мысленно закончил я фразу.

Примечания

18

Баскская академия полиции, расположенная в Алаве.

19

Slow Food Araba — название местной (баскской) организации, занимающейся проведением различных гастрономических мероприятий.

20

Рафия — натуральное волокно, которое производят из листьев пальмы (прим. переводчика).

21

Чаколи — традиционное домашнее баскское вино (прим. переводчика).

22

Сугаррамурди — наваррская деревня, где в начале XVII века проходили знаменитые процессы над ведьмами (прим. переводчика).