Каждый второй уик-энд

Эбигейл Джонсон, 2020

Впервые они увидели друг друга на соседних балконах дома, в который должны были приходить каждый второй уик-энд. После смерти старшего брата шестнадцатилетний Адам замкнулся в себе, а его родители разъехались. Теперь он во всем винит отца, но вынужден навещать его два раза в месяц. Джолин мечтает стать режиссером и снимать фильмы. Но она поняла, что этой мечте не суждено исполниться, когда ее отец ушел из семьи. Жизнь не всегда похожа на кино со счастливым финалом. Но каждый второй уик-энд, который Адам и Джолин проводят вместе, дает им надежду на лучшее.

© 2020 by Abigail Johnson

© Литвинова И., перевод на русский язык, 2020

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2020

* * *

Посвящается Грейди

Первого августа раньше мне вспоминался день, когда я сломала шею.

Спустя годы первое августа стал днем твоего рождения.

И теперь благодаря тебе я отмечаю первого августа годовщину лучшего, что случилось со мной в жизни.

Первый уик-энд

25–27 сентября

Адам

Голуби на парковке взмыли ввысь в лучах заходящего солнца, когда мы подъехали к многоквартирному дому отца. Я даже позавидовал этим маленьким летающим разносчикам заразы, способным вмиг исчезнуть. Но они вернулись на насиженное место, едва Джереми заглушил двигатель. А мы с братом в этот момент, словно по команде, подались вперед, чтобы через лобовое стекло впервые окинуть взглядом жилой комплекс Оук-Вилладж — он же новый дом отца и место, где отныне мы вынуждены проводить каждый второй уик-энд, пока нам не исполнится восемнадцать.

Джереми не стал бы говорить «вынуждены», но я именно так видел ситуацию.

— Ха! — усмехнулся Джереми, и его светлые брови приняли обычное положение, в то время как мои, рыжевато-коричневые, наоборот, сошлись. — Я думал, будет хуже.

Мамина зарплата учительницы музыки и отцовская разнорабочего могли бы позволить нам годами неспешно восстанавливать наш старый дом в деревне, но тогда у отца оставались бы сущие крохи на жизнь, после того как в прошлом месяце он решил от нас съехать.

Построенный чуть больше века назад, шестиэтажный многоквартирный дом выглядел так, будто дни его сочтены. На стенах темнели пятна воды от кондиционеров, несколько окон были заколочены искривившимися старыми досками. А описать зеленую краску на дверной коробке как облупившуюся язык не поворачивался — это все равно что называть торнадо ветерком.

Можно было представить, насколько «уютно» внутри. Неудивительно, что хозяин, папин друг из другого штата, охотно сдал в аренду пустующую квартиру в обмен на то, что отец приведет ее в порядок.

Я медленно повернулся к брату.

— Думаю, то, что надо для него.

Джереми выдернул ключ из замка зажигания и толкнул дверцу.

— Мы тут всего на две ночи, Адам. Так что не болтай лишнего.

Обычно я не давал брату спуску, даже в мелочах, но после получасовой поездки из сельской Пенсильвании, которая была моим домом всю жизнь, в перенаселенный и тесноватый пригород Филадельфии чувствовал себя слишком подавленным, чтобы спорить. Выйдя из машины, я едва успел вытащить свой рюкзак из багажника, прежде чем Джереми захлопнул крышку. Его битком набитая дорожная сумка по объему раз в пять превосходила мой рюкзак. Это наглядно демонстрировало отношение каждого из нас к тому, что наши родители разошлись.

Всю прелесть нового жилища — пусть и временного — я ощутил, когда мы подошли к стеклянной парадной двери. В ее углу расползалась трещинка, похожая на паутинку, а бордовый ковер в холле казался полосатым от протоптанных дорожек. По стене справа тянулись маленькие металлические почтовые ящики, а левую стену покрывала неокрашенная штукатурка. Мама и пяти минут не продержалась бы, чтобы не заглянуть под ковер и не проверить качество деревянного пола. Еще десять минут — и она бы уже ковырнула штукатурку, надеясь обнаружить кирпичную кладку. Папа стоял бы рядом и ухмылялся.

Ему и следовало стоять рядом, только не здесь, а там — дома. С мамой.

Два с половиной года. Джереми, казалось, не понимал серьезности ситуации. С другой стороны, в свои семнадцать он, возможно, оценивал это иначе: ему нужно продержаться всего лишь год. И Джереми не рассматривал эти уик-энды как повинность. Он с нетерпением ждал встречи с отцом. Тогда как я предпочел бы в эти дни ночевать где-нибудь в переулке.

Я прошел мимо Джереми к лифту, но после того, как целую минуту пытался нажать кнопку, решил подняться по лестнице.

— Ты прав, Джереми. Это место намного лучше, чем наш сухой, чистый, неубитый дом, где мама осталась одна.

Мой рюкзак оказался не таким увесистым, как сумка Джереми, — в отличие от брата, я захватил с собой только самое необходимое на ближайшие сорок восемь часов обязаловки. Так что лишь неохота гирями висела на ногах, пока я преодолевал лестничные пролеты. Мы остановились на шестом этаже и оглядели на удивление широкий коридор, куда выходило по три двери с каждой стороны. Одна из лампочек судорожно мигала, что усиливало мое отвращение к этому месту и необходимости здесь находиться.

— Которая? — спросил Джереми.

— Разве это имеет значение?

Джереми заглянул в свой телефон, затем указал на среднюю дверь справа, 6-3. Когда я подошел к нему, он уже стучал в квартиру. Каждый удар костяшек его пальцев заставлял меня вздрагивать. Я не видел отца уже три недели, с тех пор как он приходил забрать оставшиеся вещи. Он попытался обнять меня на прощание, но я отстранился. Он сделал свой выбор, когда ушел от нас, и я не хотел облегчать ему жизнь.

— Похоже, его нет дома. — Джереми нахмурился, глядя на дверь.

— Отлично. Тогда пойдем отсюда.

Джереми еще больше нахмурился, не сводя глаз с двери.

— Я не останусь, раз его нет. Я позвоню маме, чтобы она забрала меня.

Джереми резко повернул ко мне голову и свирепо зыркнул.

— Меня уже тошнит…

Открылась дверь квартиры 6-5, и оттуда вышла симпатичная кореянка в небесно-голубых шароварах для йоги и спортивном бюстгальтере в тон.

— О, привет! Вы, должно быть, Джерри и Адам!

Обнаженный живот кореянки лишил моего брата дара речи. А я был слишком взбешен происходящим, чтобы обращать внимание на такие глупости.

— Да, но мы как раз собирались уходить. — Я схватил Джереми за руку.

— Пол попросил меня присмотреть за вами. Ему нужно было отлучиться по каким-то делам, но он рассчитывал вернуться к вашему приезду. — Она оглядела пустынный коридор. — В любом случае заходите к нам. — Она повернулась и крикнула кому-то в своей квартире: — Джо, познакомься с новыми соседями.

Ни Джереми, ни я не двинулись с места.

— Упс. Забыла представиться. Меня зовут Шелли, я живу здесь с бойфрендом, Робертом. Это так здорово, что на этаже появятся новые лица. — Она рассмеялась и уперлась бедром в дверной косяк, так что я невольно обратил на нее внимание, несмотря на мерзкое настроение. — Вон те пустуют. — Она указала на две квартиры напротив нашей. — А по другую сторону от вас, в 6-1, живут Шпигели с новорожденным ребенком, но не волнуйтесь, малыш не плаксивый. В 6-2 живет парень, но он не часто здесь бывает, и, честно говоря, у меня от него мурашки по коже. Ужас, да? Этот дом будто притягивает подозрительных личностей. — Она скорчила гримасу. — Я знаю, ваш отец собирается делать ремонт, но пока здесь что-то вроде помойки.

Она подняла руку, словно заслоняя глаза от мерцающей лампочки.

— Мы бы не оказались в этой дыре, если бы бывшая жена Роберта, та еще сука, не забрала все при разводе — в смысле все. Дом, машины, его спортивные трофеи. — Она принялась загибать пальцы. — Вы не поверите, через что ему пришлось пройти, чтобы добиться разрешения забирать к себе Джо на выходные два раза в месяц. — Шелли покачала головой. — Так что сегодня мы имеем то, что имеем. Впрочем, внутри все выглядит симпатичнее, милости просим. Кажется, у нас еще осталась пицца.

Она нырнула в глубь квартиры, и мне показалось, что Джереми вот-вот упадет в обморок от вида ее пятой точки.

— Джо, ты съела всю пиццу? Джолин? — Вернувшись к двери, она закатила глаза и улыбнулась: — Эта девчонка — сущий кошмар, и я определенно не вхожу в число ее любимчиков.

Я опешил от того количества информации, что вывалил на нас, в сущности, совершенно незнакомый человек.

— Может, не стоит называть ее мать «той еще сукой»?

— Я знаю, но… — Шелли пожала плечами. — Точнее не скажешь, — выразительно подчеркнула она и снова рассмеялась. — Вы знаете, она усыпила их собаку, пока Роберта не было в городе. Я имею в виду, кто так делает? — Она подалась вперед. — Между нами, она еще и алкоголичка.

Джереми, похоже, не столько слушал, сколько наблюдал за тем, как вздымалась и опускалась грудь Шелли, когда она делала глубокий вдох — а вздыхала она постоянно.

Я наклонился к брату, пока Шелли продолжала делиться подробностями.

— Ты ведь понимаешь, что ей, вероятно, интересно, какого размера подгузники ты носишь.

Джереми отреагировал предсказуемо, с силой отшвырнув меня к противоположной стене. Его ноздри раздувались от гнева.

— Меня уже тошнит от твоего дерьма.

— Неужели? — я с улыбкой оторвался от стены. — Я вроде как…

Шелли затихла на время нашей потасовки, но снова затараторила, как только увидела нашего отца, поднимающегося по лестнице.

— А вот и Пол. — В ее голосе прозвучало облегчение, как будто она ожидала, что мы с братом вытянемся по струнке, встречая отца. Когда-то так оно и было.

Папины руки были заняты сумками. Джереми кинулся ему помочь; я даже не пошевелился.

— Спасибо, Джер. — Потом отец пристально посмотрел на меня. Казалось, с тех пор как мы виделись последний раз, он постарел лет на десять: бородка торчала клочьями, в светло-каштановых волосах проступало больше соли, чем перца, а обычно загорелое лицо выглядело бледнее. Но он улыбался, и от этого мне захотелось выбить ему зубы. — Привет, дружище.

— Не переживай! — крикнула Шелли, снова привлекая к себе внимание. — Они только что приехали. Мы как раз успели познакомиться. Пол, ты мне не говорил, какие симпатичные у тебя сыновья. Джереми — вылитый ты, и у Адама очень милая улыбка. — Она приветливо усмехнулась, но я так и не улыбнулся. Папа поблагодарил ее и повел нас в свою квартиру.

Тогда-то мне и открылась первая ложь Шелли: внутри оказалось ничем не лучше. Две крошечные спальни, маленькая кухня-столовая и гостиная чуть больше прихожей: в ней едва помещались диван и телевизор.

— Что ж… — папа хлопнул в ладоши, — …кому нужна экскурсия? — Мы с Джереми молчали. — Полагаю, мне следовало бы приберечь шутки на вечер после ужина, а? У меня много планов, и я надеюсь, что вы, ребята, поможете мне осуществить некоторые. У этого здания крепкий каркас, сами увидите.

— Да, — сказал Джереми. — Поможем. — Он попытался поймать мой взгляд, но я отвернулся.

Папа указал на закрытые двери комнат справа:

— Я отдаю вам спальни, ребята. В одной есть балкон, зато другая немного просторнее.

— Адам — младший, так что может расположиться на диване.

— Зато ты практически хоббит, — парировал я. — Как будто я помещусь на этом диване. — Джереми был старше меня почти на два года, но уже давно стало ясно, что я самый высокий в семье. За последний год я подрос на пять сантиметров. Джереми был метр восемьдесят в ботинках, а я — почти метр девяносто босиком. Джереми покраснел от злости, и я, насладившись зрелищем, направился в спальню с балконом.

— Ладно. Адам, у меня есть подушка для шезлонга, но балкон, наверное, проржавел, так что будь осторожен. — Отец полез в один из пакетов. — Дама в магазине сказала, что подушку можно оставлять на улице даже в снег — и, похоже, в этом году он выпадет рано.

Я закрыл за собой дверь, и голос отца затих. Стены были тонкими как бумага, так что несколько натянутый разговор папы и Джереми погнал меня на балкон. Он подрагивал, но все-таки казался достаточно прочным. Какой вид открывался… Короче, на стену соседнего здания.

А дома окно моей комнаты выходило в яблоневый сад.

Я достал телефон и нажал кнопку повторного набора. Мама ответила после первого же гудка:

— Адам, милый?

— Привет, мам.

— О, неужели все так плохо? — Она догадалась по моему скупому приветствию.

— Нет, пока я дышу ртом — все отлично.

— Всего два дня — и ты будешь дома. Зато в эти дни можешь делать все, что угодно. И потом, Джереми с тобой. — Мама жила в отрицании моих разногласий с братом. Для нее мы все еще оставались маленькими мальчиками, которые вместе строили крепости. — Ваш отец соскучился по вам.

Я стиснул зубы, чтобы удержаться от ответа на это набившее оскомину замечание. Какой смысл напоминать ей, что если отец скучает по сыновьям, то ему некого винить, кроме самого себя?

Она задала еще несколько осторожных вопросов о папиной квартире. На этот раз я не стеснялся в выражениях:

— Это настоящая помойка, где и крысы-то не стали бы жить.

Мама рассмеялась, чего мне и хотелось.

— Значит, мне лучше не говорить, что я только что видела оленя на заднем дворе?

— Можешь повторить? Я не расслышал тебя, тут этажом ниже какая-то наркоманская разборка. — Донесся смешок, не мамин, и я шагнул на звук к краю балкона.

— Мне вас очень не хватает, — сказала мама и добавила, уже еле слышно: — В доме так тихо.

— Да, я тоже по тебе скучаю. — Я несколько отвлекся, когда перегнулся через разделительную стенку, чтобы заглянуть на соседский балкон.

Там сидела миниатюрная девушка, с виду моя ровесница, смуглая, с каштановой косой до пояса, перекинутой через плечо. Она медленно водила громоздкой камерой, снимая пару голубей, примостившихся на перилах перед ней.

— Мам, перезвоню. — Я нажал отбой. — Эй, — сказал я, дожидаясь, пока девушка повернет камеру ко мне, и еще дольше ожидая, пока она ее опустит. — Ты могла бы сказать что-нибудь или, не знаю, спрятаться.

— Извини, — коротко ответила она, не поясняя.

Она развалилась на складном стуле, свесив ноги набок, и ярко-красный огонек сигареты освещал ее свободную руку. Мне было холодно в толстовке, так что она, должно быть, и вовсе окоченела в джинсах и черной футболке с принтом SAVE FERRIS^[1], но виду не показывала.

— Ты, наверное, Джолин. — Либо я угадал, либо она незаконно проникла на балкон Шелли.

Она улыбнулась:

— Я предпочитаю «Сучье отродье».

Джолин

Это выглядело симпатично: он покраснел, когда до него дошло, что я слышала, как Шелли называла мою маму. Одним из многих преимуществ Оук-Вилладж было полное отсутствие приватности.

— А ты кто? — спросила я.

— В смысле?

— Ну, ты Джерри или Адам?

— Адам.

— В таком случае спасибо, Адам. — Когда он сдвинул рыжевато-коричневые брови, я уточнила: — Ведь это ты сказал Шелли, что не стоит называть мою маму «той еще сукой». Это было очень мило с твоей стороны.

Его брови разгладились.

— Я подумал, что она может и не быть беспристрастной.

Я рассмеялась. Потом еще раз. И с трудом удержалась от того, чтобы не расхохотаться в третий раз.

— Это уж точно. Я имею в виду, что моя мама, конечно, далеко не ангел, но то же самое можно сказать про отца и его малолетнюю подружку.

— Погоди, она же не…

— Была малолеткой, когда я впервые увидела ее. — Я решительно стряхнула с себя эти воспоминания.

Адам скорчил гримасу, в которой отразились мои чувства.

— Да, — сказала я.

— Что, серьезно?

— Ага, разве что сиськи не по возрасту. Я уверена, мой отец повелся на них два — или три? — года назад. Точно не помню. Хотя нет, все-таки три. В тот год мы не могли наскрести денег на брекеты для меня, но, очевидно, моего отца больше волновали эти буфера, так что он сделал свой выбор. — Я улыбнулась, показав щербинку между передними зубами. Если на то пошло, мне она даже нравилась, но это не могло изменить того факта, что мой отец — идиот. — Эй, ты куришь? — Я помахала сигаретой.

Адам покачал головой.

— Это очень плохо. — Я опустила сигарету, пропустив затяжку.

Он покраснел еще больше.

— Может, и тебе не стоит?

Какой милый паренек.

— Да я и не курю. — Я стряхнула пепел. — Шелли говорит, что ее тошнит от этого запаха, и запретила мне курить, так что… — Я пожала плечами.

— Но ты не куришь?

Я сморщила нос.

— Пыталась закурить, но меня чуть не стошнило, и дым мешал съемке. — Она кивнула на камеру. — Теперь я просто позволяю сигарете дымить и наслаждаюсь результатом. И все же было бы намного проще, если бы ты курил. Так бы вместе столько вони наделали вдвое быстрее, понимаешь? А то торчать здесь холодновато. — Он удивил меня, когда, перекинув ногу через перила, запрыгнул на мой балкон, спугнув голубей. Остроумно, решила я. Он выхватил у меня сигарету и сделал несколько длинных затяжек, не кашляя и не задыхаясь, в отличие от меня. — Я думала, ты не куришь.

Настала его очередь пожать плечами.

— Моя мама когда-то курила. Как-то раз она застукала меня, когда я полез к ней в сумку за сигаретой, и я пообещал бросить, если она тоже это сделает.

У меня руки чесались схватиться за камеру, но я боялась его спугнуть. Докурив до фильтра, он протянул мне сигарету, как будто это великое сокровище.

— И она бросила?

— Ага.

Такой простой ответ, но его смысл мне не понравился.

— Выходит, ты не составишь мне компанию в курении?

— Извини, — сказал он, как будто и впрямь чувствуя вину. — Это была одноразовая акция.

Ох уж эти симпатичные парни, храбро выкуривающие за тебя сигарету, — проблема в том, что они, как правило, отвлекают. Я уже мысленно снимала сцену, как он прыгает на мой балкон и его силуэт вырисовывается в угасающем свете дня. Камера скользила по его рукам, сжимающим перила, и, приближая изображение, я видела пятна ржавчины на его пальцах, когда он брал мою сигарету. Я подалась вперед, чтобы проверить ракурс, и совершенно забыла о возможности вторжения извне, пока не распахнулась балконная дверь.

— Джолин, я… — Шелли сморщила нос, и ее взгляд упал на окурок в моей руке. — Серьезно? Ты как будто нарочно делаешь то, что я тебе запрещаю.

Сцена тотчас вылетела из головы, и я удержалась, чтобы не показать ей язык, но с трудом.

— Никотин манит так сладко — устоять невозможно.

Шелли выхватила у меня пачку сигарет и окурок из моих беспомощных пальцев. — Тем легче не церемониться с тобой, раз ты занимаешься таким дерь… — Она осеклась, заметив Адама. — Откуда ты взялся? — Она округлила глаза и перевела взгляд на соседний балкон. — Ты что, с ума сошел? Ты же мог разбиться!

Ледяной ветер пронесся над нами, и Шелли зябко поежилась. Я посмотрела на Адама — интересно, заметил ли он, что делает холодный воздух с ее прелестями, пленившими в свое время отца. Он глянул, но лишь мельком. Нет, определенно, мальчишка с каждой минутой становится только симпатичнее.

— Ты в порядке? — Шелли шагнула к нему, как будто собираясь обнять, но Адам отступил назад.

— Да, только предпочел бы, чтобы меня не трогали.

Я ухмыльнулась ему.

— Кажется, мы подружимся?

Шелли недовольно фыркнула.

— Успокойся, Шелли. Он в порядке. И у нас все хорошо. Можешь спокойно вернуться в дом, где тепло, прежде чем у кого-нибудь глаза вылезут из орбит при виде твоих штуковин.

Шелли, следуя примеру Адама, залилась краской и, сложив руки на груди, попятилась. — Вы оба, домой прямо сейчас. — Я не пошевелилась, как и Адам, к моему большому удовольствию.

— Шел, похоже, мы пас, но все равно спасибо за заботу.

Шелли прикусила губу и закатила глаза.

— Джолин, я думала, мы обо всем договорились.

— О чем же? Что ты вламываешься в мою комнату, когда захочешь?

— Я постучала. Ты не ответила. Мы договорились, что ты не будешь здесь курить. — Она издала сердитый звук. — Если ты думаешь, что я собираюсь поговорить с твоим отцом о той летней киношколе…

Я напряглась каждой своей клеточкой.

— Ты о чем? — я знала, о чем. Но непонятно, откуда знала Шелли. Я ни с кем не делилась грандиозными личными мечтами, не говоря уже о том, чтобы откровенничать с отцовской подружкой препубертатного возраста.

— Киношкола в Калифорнии. Они прислали по почте пухлый информационный пакет. Честно говоря, я чуть не выбросила его, потому что ты никогда не говорила, что ждешь письма, но, когда открыла конверт, увидела твое имя и…

Шелли все говорила, но я практически отключилась и лишь беззвучно вопила, не в силах двинуть ни единой мышцей. Краем глаза я увидела, как Адам втягивает ноздрями воздух. Стало легче, хотя и немного, от сознания того, что не я одна заметила, как Шелли пересекла черту, даже не поморщившись.

–…я думала, ты просто любишь смотреть старые фильмы. Не это ли ты снимаешь все время? — Она потянулась к моей камере, и я резко дернулась в сторону, чуть ли не рыча.

Я догадывалась, что к категории «старых» Шелли причисляла фильмы 1980-х. А мне они особенно нравились, поскольку отражали атмосферу тех лет, когда мои родители еще не встретились и не потеряли голову настолько, чтобы пожениться и произвести меня на свет. В общем, старые добрые времена. Но не сказать, чтобы я смотрела только «старые» фильмы.

— Может, если бы ты не скрывала от меня, чем живешь, мне не пришлось бы рыться в твоей почте или врываться на балкон, чтобы что-то узнать. Я просто… — Она стиснула зубы. — Мне это надоело. Я не могу контролировать то, чем ты занимаешься у своей матери, но здесь ты должна следовать правилам отца.

Я заглушила свой безмолвный крик. Не совсем, но почти. Будь моя воля, я бы так и молчала, но мне хотелось, чтобы она ушла и рассказала обо всем отцу. — Он никогда не устанавливал для меня никаких правил. Видишь ли, для этого ему пришлось бы время от времени здесь появляться.

У Шелли дернулось веко, и ее голос смягчился:

— У него сейчас очень много работы…

— Адам, смотрел в последнее время хорошие фильмы? — Не знаю, заткнулась ли Шелли, когда я перебила ее, или мне просто удалось заглушить ее болтовню. Я уже не раз слышала от нее эту фразу и не собиралась выслушивать все снова.

— Мы договорились, что я отвечаю за тебя, когда ты здесь.

Мое сердитое «я» редко добивалось чего-то, разве что рождало мое плачущее «я», которое задерживалось надолго. Поэтому, наплевав на все инстинкты, я заставила свой голос звучать бодро и весело:

— Я не подписывалась на это. И каковы же условия договора?

Шелли уперла руки в бока, ее ноздри раздулись от гнева.

— Никаких условий в пятнадцать лет, мала еще, ну да ладно, делай что хочешь. Ты всегда поступаешь по-своему. — Она швырнула мне пачку сигарет и махнула рукой в сторону балкона Адама. — Пожалуйста, не перелезай через перила, когда будешь уходить. — А мне бросила на прощание: — Я оставила пакет с материалами на твоей кровати. О, и я пришла сюда, чтобы сказать, что твой отец сегодня не придет ночевать. Ума не приложу, с чего бы это.

У меня защипало глаза и стало больно дышать, но я ничем себя не выдала. Шелли, не оглядываясь, закрыла за собой балконную дверь. Только со второй попытки мне удалось прикурить еще одну сигарету. Я уставилась на тонкую струйку дыма, что тянулась вверх. Адам смотрел вслед Шелли, слегка приоткрыв рот и широко распахнув глаза.

— Подожди, скоро и ты свою получишь, — сказала я ему.

Он моргнул и словно очнулся от испуганного оцепенения.

— Получу что?

— Свою Шелли. Или у твоего отца уже есть подружка?

— Что? Нет. У него нет подружки. Мои родители только что расстались. Они еще даже не говорят о разводе.

— С каких пор это имеет значение? Шелли появилась в кадре задолго до того, как началась бумажная волокита. В тот год Рождество прошло просто на ура. Все знали, что всем все известно, но, поскольку моя мама официально еще не спустила курок, праздновали в нашем доме с размахом. В этом году родители находились в состоянии войны, сражаясь за право отмечать со мной рождение Спасителя.

— Нет, — сказал Адам. — У моих все не так. Не было никаких романов на стороне или чего-то еще. Я даже не могу себе представить, чтобы у моего отца была подружка.

— Но ты же не видел, как он смотрит на Шелли. В отличие от тебя, он не шарахается, когда она пытается его обнять. — По выражению лица Адама я догадалась, что он уже стал свидетелем подобной сцены в коридоре. — Или я могу ошибаться. — Только я не ошибалась.

Адам все еще хмурился, но на этот раз из-за меня, а не из-за неприятной идеи, которую я ему навязала.

— Он не… ты понятия не имеешь о том, что происходит в моей семье. Очевидно, что в твоей семье все серьезно испорчено. У меня же… — он запнулся, — обычная путаница. Мой папа не собирается ни с кем встречаться, а моя мама — не какая-то там…

— О, я надеюсь, ты закончишь эту фразу. Учитывая, что твое мнение о моей матери целиком и полностью сформировано Шелли, твоя мысль, должно быть, на редкость свежа. — Я подперла подбородок кулаками и уставилась на него широко распахнутыми, выжидающими глазами.

Румянец, окрасивший его шею и щеки, на этот раз показался мне отнюдь не милым. Адам пошевелил челюстью, как будто физически заставляя себя сказать совсем не то, что хотел.

— Наши родители разные, понимаешь? Это все, что я пытаюсь объяснить.

— Тогда выкладывай. Ты говоришь, что никто из твоих не ходил налево, но, возможно, они просто хорошо это скрывали.

Адам посмотрел на меня, как на дерьмо, в которое вляпался. Мне не привыкать, так что я спустила это на тормозах.

— Да что с тобой такое? Ты совсем запуталась, понимаешь?

К тому времени моя сигарета уже догорела и я достигла порога страданий-чтобы-разозлить-папу-через-Шелли с точки зрения температуры. Совершенно задубевшая от холода, я переосмысливала свои первые впечатления об Адаме. Фильм, крутившийся в голове, внезапно обрел зловещую тематику, превращаясь в ужастик.

— Ладно, как скажешь. Я собираюсь вернуться в свою комнату, но ты можешь остаться, докурить мои сигареты, если хочешь. — Я кивнула в сторону почти полной пачки. — Может, это разозлит и твоего отца.

— Воздержусь. Мне не нужно прибегать к таким мелким пакостям, чтобы наказать своего отца.

Я ухмыльнулась во весь щербатый рот:

— Просвети меня — о мудрейший! — насколько взрослым нужно быть, чтобы звонить мамочке через две секунды после того, как прибыл на место.

Он ничего не сказал, просто подошел к стене и полез обратно на свой балкон.

— О нет. Так скоро нас покидаешь? У меня в запасе еще полно мелких пакостей, которые мы могли бы сделать вместе.

Адам высунул голову из-за перегородки, как только очутился на своем балконе.

— Слушай, а ты часто здесь бываешь?

— Каждый второй уик-энд.

Он повесил голову.

— Я тоже.

Я не стала утруждать себя фальшивой улыбкой.

— Ура.

Адам

Какого. Черта.

Я оглядел свои ладони, содранные в кровь после спешного и чуть не стоившего мне жизни возвращения на собственный балкон. Перила, внизу шершавые от ржавчины, сверху стали скользкими от недавнего дождя. Тошнота, холод и жжение пронзили меня в ту долю секунды, когда я оступился и едва не рухнул с шестого этажа навстречу смерти.

В холодном поту, я чувствовал, как колотится сердце. Мне, конечно, хотелось списать это на едва не состоявшееся падение или, может, выкуренную сигарету, но я не мог. Это из-за нее. Джолин. Из-за сказанных ею слов. Вернувшись в свою комнату — вернее, комнату, в которой остановился, — я упал в изножье своей — нет, просто — кровати и обхватил голову руками. Я чувствовал себя каким-то придурком, но в то же время не хотел зацикливаться на этом, особенно когда за стенкой звучал смех отца и Джереми.

Отец расстался с мамой не потому, что встретил другую женщину. Что бы ни заставило его уйти, я считал это трусостью, а не изменой.

Я схватил наушники и телефон и врубил музыку на максимальную громкость, просто чтобы не слышать отца с братом или себя.

Не знаю, сколько времени я провалялся на кровати, в конце концов вошел Джереми и выдернул из моих ушей наушники.

— Папа спрашивает — ты ужинать будешь?

Я хотел было снова закрыть глаза, но Джереми вцепился в меня мертвой хваткой. Я бросился на брата, впечатывая его в комод. Мы оба оказались на полу, и в следующее мгновение меня подняли и отшвырнули на бугристый матрас.

— Довольно! — Отец стоял между нами, раскинув руки в стороны. — С каких это пор вы грызетесь, как звери?

Я взглянул на Джереми и увидел крошечную струйку крови у него на губах. Должно быть, я толкнул его локтем, когда мы падали. Мы оба тяжело дышали, и он не смотрел мне в глаза. Не дождавшись от меня ответа, отец повернулся к Джереми.

— Кто-нибудь, скажите хоть слово.

— Да ничего особенного. Мы просто валяли дурака. — Джереми пожал плечами.

Я не видел папиного лица, но сомневался, что он купился. Я бы точно не купился. Поэтому я удивился, когда он опустил руки и прекратил допрос.

— Это не самая приятная ситуация для любого из нас. Я понимаю, вы, ребята, оказались меж двух огней, но, если вы сможете продержаться, мы справимся.

— Справимся? — Я медленно покачал головой. — Ты бросил маму. Как именно ты хочешь, чтобы мы справлялись с этим?

Папа опустил глаза, и мой брат, вытирая окровавленную губу, заговорил со мной тоном, в котором не осталось ни капли былой враждебности: — Да ладно тебе, Адам. Мы только приехали. Разве мы не можем просто… — Он замолчал, когда до него дошло, как я надеялся, что мы ничего не можем. По крайней мере, я не мог.

— У меня нет никакого плана. Это не то, чего я хотел, — и не то, чего хотела ваша мама, — добавил отец, когда я медленно поднялся с кровати. — Но на данный момент все обстоит именно так. Я… я работаю над этим, хорошо? — Он перехватил наши взгляды и удерживал их, а мне хотелось притвориться, что я не замечаю слез в его глазах. — А пока, может, договоримся больше не устраивать здесь бои без правил?

— Конечно, папа. Извини. — Джереми положил руку ему на плечо жестом, который, видимо, заставлял его чувствовать себя взрослым.

— Адам?

Я был слишком занят тем, что смотрел на брата-слабака, и не счел нужным ответить. Раньше — до всего этого — именно Джереми вступал в споры с отцом. Он никогда не юлил, даже если это казалось самым разумным. Он как будто наслаждался напряженностью, ему доставляло удовольствие видеть, как отец выходит из себя. Но потом все пошло наперекосяк. Отец в конце концов съехал, мама сломалась и впала в отчаяние, и Джереми сделал свой выбор. Он встал на сторону труса. В отличие от моего брата, я не собирался улыбаться и кивать папе, делая вид, будто меня не колышет то, что он бросил маму. Она плакала все утро, даже когда говорила нам, как рада, что мы увидимся с папой. Наверное, до сих пор плачет, а в это время мой брат извиняется перед отцом. Я снова почувствовал желание разбить в кровь губу Джереми.

— Я буду считать это согласием. — Отец похлопал нас обоих по плечам и вышел из комнаты. — Ужин остывает.

Мы с Джереми мельком встретились глазами, прежде чем он последовал за отцом, а я, оставшись один, дождался зова желудка и присоединился к ним.

Ужином оказалась еда навынос из какого-то местного заведения, о котором я никогда не слышал, но в Филадельфии трудно испортить чизстейк. Я думаю, что на троих мы съели штук восемь. И отлично, нам было не до разговоров, пока на барной стойке, за которой мы теснились, не осталось ничего, кроме смятой фольги и пустых пакетов.

Первым заговорил Джереми, похвалив папу за то, что тот успел подыскать хорошую закусочную с едой навынос. Я сжал руку в кулак, чтобы не ударить его.

Папа пустился в рассказ о том, как он нашел это заведение и обнаружил, что здесь закусочные даже лучше, чем в нашем Реддинге. Начались какие-то добродушные споры, и с каждым словом пища у меня в желудке все сильнее превращалась в камень.

— Пусть Адам нас рассудит, — сказал отец. — Чей чизстейк лучше? От Майка или у меня, из закусочной Сонни?

Я посмотрел на отца, застывшего в нетерпеливом ожидании ответа. Он отчаянно нуждался в этом «обычном» общении со своими сыновьями. Я увидел в этом знак того, что мы втроем сможем справиться. Даже не имело значения, какую закусочную я назову лучшей. Он просто хотел, чтобы мы снова разговаривали. Он не питал иллюзий насчет того, что с этого момента все наладится или что его убитая квартира станет тем местом, где нам захочется остаться, но казалось, что именно сейчас решается наше будущее.

В то время как мама незаслуженно страдала от одиночества.

— Я думаю, что оба на вкус как дерьмо. — Я спрыгнул с табурета и скрылся в комнате, где в обозримом будущем мне предстояло ночевать по выходным два раза в месяц. Через минуту я вытащил телефон и прослушал сохраненное голосовое сообщение двухлетней давности — последнее, что мне прислал мой старший брат Грег.

— Адам, Адам, Адам. — Его слегка поддразнивающий голос заставил меня улыбнуться, хотя сердце сжалось от боли. — И зачем тебе вообще телефон? Ладно, слушай, я приведу домой еще одну собаку, но пока не нашел дом для Балу, так что, разумеется, мама и папа не должны ничего знать. Мне нужно, чтобы ты переселил Балу в другую клетку в сарае — ту, где стоит голубая собачья лежанка. Но следи за его лапой, потому что он тебя укусит, если ты потянешь швы. Может, попросишь Джереми помочь? — Его голос зазвучал тише, как будто он отвел трубку от губ. — Сделаешь? Спасибо, старик. — В голос вернулась прежняя громкость. — Неважно. Дэниел заскочит и позаботится о Балу. Скажи маме, ладно? О Дэниеле, а не о собаке. Может, если она засуетится вокруг него, то не заметит, что новый парнишка вырвал кусок из моей ноги. — Он засмеялся над какими-то словами Дэниела. — Ты хочешь сказать, что не стал бы кусаться, если бы парочка парней не пыталась снять колючую проволоку с твоей шеи? — Послышалось низкое рычание, и смех Грега стих. — Ладно, мне пора идти, но я твой должник, братишка.

Я помнил это сообщение наизусть, но прокрутил еще пару раз, пока пелена слез не застлала глаза.

Я отправил сообщение маме: Иду спать. Позвоню завтра. Люблю тебя.

Джолин

Шелли демонстративно прикрыла рот и нос ладонью, когда я наконец вышла из своей комнаты. Я даже не потрудилась показать ей, что приняла душ. Мне казалось, что моих мокрых волос вполне достаточно, чтобы она догадалась, но, опять же, эта женщина сразу, как только переселилась к моему отцу, заявила — вполне себе серьезно, — что хочет, чтобы я относилась к ней как к сестре. Я прямо-таки описалась от смеха, что явно не понравилось моей самозваной сестренке.

Я решила больше не пилить ее за то, что она вскрыла мою почту. В конце концов, я сама устроила так, чтобы важные для меня документы присылали именно на этот адрес. Если бы информацию о кинопрограмме отправили в дом моей матери и она бы вскрыла конверт, для нее это означало бы, что мы с отцом сговорились снизить причитающиеся ей алименты, отослав меня куда-то на лето. И мне бы устроили выволочку посерьезнее, чем на балконе с Шелли. Мама раздула бы из мухи слона, в то время как отцу это совершенно безразлично. Такова моя жизнь, если в двух словах.

Как бы то ни было, долгожданный пакет я получила, и оставался шанс, что Шелли больше не заговорит об этом. Кроме того, если бы я исчерпала все другие возможности — а это наиболее вероятно — и мне пришлось бы обратиться к отцу с просьбой об оплате учебы, то я бы сама это сделала. Я бы предпочла спать с крысой в постели, чем доверить ей такое.

Если отбросить паразитов, я собиралась схватить что-нибудь на кухне и провести остаток вечера в своей комнате, просматривая документы на зачисление в киношколу, но вид сморщенного лица Шелли в ответ на несуществующий запах сигарет заставил меня сменить курс. Я устроилась на диване и вытянула ноги.

Так выглядела игра, которую вели мы двое: Шелли и я. В игре действовало лишь одно негласное правило: когда я входила в комнату, она уходила; когда она входила в комнату, уходила я. Мы играли уже довольно давно, и я не видела причин что-то менять, но время от времени Шелли все-таки пыталась это сделать. По тому, как она сейчас дышала — глубоко и через нос, — я могла сказать, что это как раз один из таких случаев.

— Мне очень жаль, что пришлось сказать все это в присутствии твоего друга.

— Хм? — Мне стало труднее отключиться от нее, когда она примостилась на противоположном валике дивана.

— Я думаю, если мы обе начнем относиться друг к другу с бо́льшим уважением, все пойдет намного проще.

Слушать Шелли об уважении — все равно что атеиста о Боге.

— Ты имеешь в виду уважение, которое ты не выказала мне только что на балконе? Или когда просматривала мою почту? Или еще раньше, в коридоре, когда поносила мою маму перед совершенно незнакомыми людьми? Такого рода уважение ты имеешь в виду?

— Я как раз пытаюсь попросить прощения.

Я предпочла выразительно промолчать. И этим все сказала.

Мне потребовалось некоторое время, чтобы раскусить Шелли, после того как она прописалась в нашей жизни. Я бы не назвала ее золотоискательницей, выкачивающей жизнь и деньги из моего отца; она хуже. Шелли думала, что любит его. А пресловутая вишенка на торте обмана? Она полагала, что он любит ее. Не знаю, может, поначалу и любил. Но вот какая штука: мой отец умел быть невозможно обаятельным. Наверное, потому и стал хорошим торговцем. Он продавал что угодно с таким азартом, что, по-моему, сам верил всему, что говорил. Когда они познакомились, Шелли, должно быть, показалась ему лучиком солнца в мрачной рутине жизни. Она всегда улыбалась и хвалила его, никогда не жаловалась на то, что он много работает, не замечала, как редеют его волосы. Я уверена, она сделала все, чтобы рядом с ней он почувствовал себя мужчиной, и это случилось с ним впервые в жизни. А в ответ он щедро баловал ее подарками и поездками, пока не вскружил ей голову настолько, что она и не задумывалась о том, что у него уже есть жена и дочь.

И вот теперь Шелли застряла в убогой квартире, где он запер ее — и меня, — вынужденная терпеть его восьмидесятичасовую рабочую неделю после двух с лишним лет пустых обещаний, включая не появившееся до сих пор — а на самом деле и не планируемое — обручальное кольцо.

Думаю, можно сказать, что Шелли пролетела со счастливым будущим, которое нарисовала себе в мечтах, и разочарование оказалось крайне тяжелым. Каждый уик-энд, проведенный со мной, служил ей напоминанием о тех жизнях, что она помогла разрушить. Будь я милосердна, возможно, могла бы оценить то, что она не заставляла моего отца страдать от вины, помимо безрассудной глупости, но Шелли почему-то пробуждала во мне худшее.

Ее плечи поникли.

— Ладно. Даже не знаю, почему я пытаюсь наладить с тобой отношения.

— Да уж, твоей жизни не позавидуешь.

— В том-то и дело. Но так не должно быть. — Шелли подвинулась к кофейному столику напротив меня. — А тебе не надоело изображать капризного подростка? Потому что, если честно, я устала быть объектом травли.

— А что я могу сказать? Ты меня вдохновляешь.

Шелли робко протянула руку в попытке коснуться моих волос.

— Я все еще помню, какой ты была раньше. — Призрачная улыбка промелькнула на ее губах. — Ты позволяла мне заплетать тебе косы, просила научить новым позам йоги. Мы были подругами. Я знаю, ты это помнишь.

Я не могла забыть. Когда Шелли начала работать у моих родителей персональным домашним тренером, она казалась мне исполненным желанием, о котором я даже не подозревала. Энергичная, дружелюбная и такая симпатичная, она восхищала меня. В отличие от моих родителей, вечно занятых какими-то неотложными делами, из-за чего ей приходилось подолгу дожидаться их возвращения, Шелли не отвлекалась на свой телефон и полностью посвящала себя общению со мной. Она делала мне прически, рассказывала о колледже, сетовала на то, что парни из ее окружения такие инфантильные. Более того, она интересовалась, как прошел мой день, чем я живу, и слушала так, словно это имело значение.

Изменилось все настолько незаметно, что мой тринадцатилетний мозг не уловил этого момента. От расспросов о футбольных тренировках она перешла к выпытыванию подробностей о колких отношениях моих родителей и проявлению сочувствия ко мне, когда я проболталась. К тому времени, как я осознала, что происходит, было уже слишком поздно. Папа начал встречаться с Шелли в своем офисе, а мама, чтобы не отставать, наняла себе профессионального тренера по фитнесу по имени Хью, и то, чем он с ней занимался, легально оплачивалось только в Лас-Вегасе. Спустя три месяца были поданы бумаги на развод, адвокаты объявили войну, а у мамы начался страстный роман с «Джеком Дэниелсом»^[2].

И Шелли никак не могла понять, почему я не позволяю ей заплетать мне косы?

Мне потребовалось все мое терпение, чтобы не отшатнуться от нее. В конце концов, мне уже далеко не тринадцать. Я смотрела на ее прошлую дружбу со мной как на грязное пятно и не собиралась избавлять ее от возможных угрызений совести, притворяясь, что это не так.

Я встретилась с ней взглядом.

— Я помню все.

Шелли кивнула мне раз, другой и опустила руку.

— Ладно. Я поняла. Ты меня ненавидишь. На твоем месте я тоже могла бы ненавидеть, только вот думаю, что поступила бы умнее.

Я удивленно посмотрела на нее.

— Я многое терплю, и не только от тебя и твоей мамы.

Я подперла голову рукой и вскинула бровь.

— О нет. Только не говори мне, что в раю проблемы.

— Ты нарываешься на пощечину, да?

Поднялась и другая моя бровь. Что бы Шелли ни говорила — а болтала она много, — я ни разу не слышала от нее угроз. Я и не думала, что она способна на такое. Однажды я видела, как мама выволокла ее из дома за волосы, а Шелли только расплакалась. Неужели за фасадом куклы Барби скрывался монстр?

Я полагаю, что угроза взрослого ударить тебя вызывает естественный страх, но Шелли даже этого не могла мне внушить. Она превосходила меня в весе килограммов на пять — это без учета сисек, — хотя преимущество в возрасте было не столь значительным. У некоторых моих друзей были братья и сестры гораздо старше ее.

Похоже, Шелли и сама догадалась, что ее тактика запугивания провалилась. Она вздохнула.

— Скоро здесь все изменится. Я тебе обещаю.

— Даже не сомневаюсь в этом. — Я выудила из-под подушки пульт от телевизора и жестом попросила ее отодвинуться, чтобы не закрывать мне обзор. Она даже не шелохнулась.

— Я знаю, ты считаешь меня временным вариантом, но одна из нас жестоко ошибается.

Я включила телевизор и устроилась поудобнее, чтобы сосредоточиться на экране.

— Ты же не думаешь, что он собирается жениться на тебе?

Шелли вскочила на ноги и не совсем уверенно взмахнула рукой.

— Зачем ему нужно, чтобы ты бывала здесь? Ты когда-нибудь думала об этом? — Ее брови взлетели. — В отличие от твоего нового друга-соседа, отец не проводит с тобой время, не так ли? Сегодня выходной, а он предпочел быть на работе. Снова.

Я сжала пульт так крепко, что побелели костяшки пальцев, но голос мой звучал ровно:

— В этом и заключается фундаментальная разница между нами, одна из многих. Я нахожусь здесь, потому что моему отцу доставляет удовольствие отбирать что-либо у моей мамы, даже то, что ему даром не нужно. — Я почувствовала, как дернулось у меня веко от такого признания, при всей моей уверенности. Я не могла полностью раствориться в безразличии, которое пыталась демонстрировать перед Шелли. Я одарила ее улыбкой из тех, что обычно приберегают для видео с кошками, неловко преодолевающими препятствия. — Ты здесь потому, что мой отец считает нелепостью платить за секс.

Думаю, Шелли все-таки влепила бы мне пощечину, если бы находилась на расстоянии удара. Вместо этого она посмотрела на меня полными слез глазами, а затем решительно прошагала в комнату, которую делила с моим отцом. Она так сильно хлопнула дверью, что одна из картин на стене с грохотом упала на пол.

Я не стала поднимать.

Схватив ближайшую подушку, я пощелкала пультом, нашла ситком «Полный дом» и провела остаток вечера в волшебной телевизионной стране. Или, по крайней мере, пыталась. Возможно, мне следовало выбрать сериал, где семья больше походила на мою собственную. Что-нибудь на канале Animal Planet^[3] с сюжетом, в котором отец уходит, а мать съедает своих детенышей.

Я вцепилась в несчастную подушку так крепко, что она чуть не лопнула.

Адам

Я почуял неладное, как только проснулся. Меня насторожила какофония мелочей, которые сложились в картину неправильности, как бывает, когда берешь напрокат обувь в боулинге. Еще не открывая глаз, я почувствовал колючую жесткость простыней, царапавших кожу при малейшем движении. И звуки резали слух. Никаких птиц. Вместо щебета и трелей — приглушенный шум уличного движения, время от времени прорезаемый ревом клаксона. Потом что-то щелкнуло, и с глубоким, стонущим хрипом в комнату хлынул теплый воздух. Ощущение неправильности не рассеялось, когда я открыл глаза, но пришло осознание происходящего.

Тонкие занавески цвета ржавчины на раздвижных балконных дверях пропускали тусклый сентябрьский свет, давая мне возможность разглядеть вокруг много больше того, что мне хотелось бы. Прошлым вечером я намеренно не стал включать настольную лампу, предпочитая, чтобы тени скрывали обстановку, заранее вызывавшую у меня отвращение.

Отец и сам только что переехал сюда, и ему предстояло капитально отремонтировать квартиру, так что не сказать, будто бы я ожидал какого-то убранства, но вид спартанской мебели с барахолки явно не улучшал настроения. Меня доконала гравюра над кроватью. Вид яблоневого сада. Мне стало интересно, отец повесил ее нарочно или она шла в комплекте с квартирой. В любом случае ее издевательский намек заставил меня вскочить с постели, как если бы меня окатили холодной водой.

Дома я мог бы выглянуть в окно и увидеть настоящие яблони, вдохнуть свежий, чуть сладковатый воздух. Ни один звук проезжающей машины не резанул бы слух, не говоря уже о грохоте сотен других. Мы жили отнюдь не на ферме и не в сельской глуши — просто в доме, стоящем в стороне от главной дороги, окруженном деревьями, тишиной и, как мама напомнила мне вчера, с изредка забредавшими к нему оленями.

Неужели это было только вчера? Прошлым вечером? Я сел на кровать спиной к гравюре с садом и выудил телефон из кармана джинсов, валявшихся на полу. Телефон прозвонил дважды, прежде чем она ответила:

— Алло?

— Мам, на экране твоего телефона высвечиваются мое лицо и имя, когда я звоню.

Она рассмеялась, но в ее смехе прозвучало больше облегчения, чем веселья.

— Я знаю, но что, если твой телефон оказался у кого-то другого?

— Это как если бы его украли? С какого перепуга они стали бы звонить моей маме?

— Может, это не вор, а добрый самаритянин? Или Джереми.

— У Джереми есть свой телефон, и я сомневаюсь, что в радиусе двадцати кварталов отсюда найдется хоть что-нибудь доброе. — Я подумал о Джолин и Шелли. Повисла пауза, пока мама пыталась сообразить, как реагировать на мой негатив. Я громко зевнул. — Я просто устал. Матрасы здесь — как мешки, набитые старьем.

Еще одна пауза.

— Это шутка, мама.

Снова дрожащий смех. Должно быть, у нее ночь выдалась хуже, чем у меня.

— Я не всегда могу угадать, что ты меня дразнишь.

— Ладно. — Я встал и потянулся. — Больше никаких шуток. — Ты в порядке? Поспала хоть немного?

— О, конечно. — Она придала своему голосу чрезмерную бодрость. — Просто готовлю завтрак на одного.

Я представил себе, как она стоит на кухне, намертво вцепившись в столешницу. Наверное, она уже несколько часов на ногах. Я бы не удивился, если бы она успела перекрасить полдома или что-то в этом роде.

— А ты как? Хорошо провели время с отцом вчера вечером?

Я думал, как ответить на вопрос, задать который ей наверняка стоило огромных усилий. Что бы я ни сказал, это причинит ей боль. Она почувствует себя еще более одинокой, скажи я, что нам здесь хорошо, и будет винить себя, услышав от меня правду. Так что, в порыве восторга или безумия, я выпалил единственное, что пришло мне в голову:

— Я встретил девушку.

— Ты… что? — наконец-то вырвался спонтанный ответ.

— Она живет в этом же доме, точнее — в соседней квартире.

— Подожди, подожди, подожди. — В трубке что-то звякнуло. — Сейчас налью себе кофе, а потом хочу услышать все-все-все. Как ее зовут?

Я с облегчением улыбнулся. Мама заговорила как мама впервые за нереально долгое время.

— Джолин.

— Как в песне Долли Партон?^[4] Интересно, ее назвали в честь… о нет. Скорее всего, нет. Там она вроде как разрушительница домашнего очага. Хотя сама песенка очень милая.

— Она красивая, — сказал я, впервые осознав, что это правда. Ну, по крайней мере, объективно, если не думать об остальном. — У нее замечательная улыбка с щербинкой между передними зубами и извращенное чувство юмора, но мне это даже нравится. — Я поймал себя на том, что рассказываю маме о Джолин — во всяком случае, то, что знаю о ней сам, — старательно опуская детали, которые не могли бы никак исказить картину, которую я рисовал. Когда я закончил, даже мне стало ясно, как бы я втрескался в эту девчонку, если бы все пошло немного по-другому.

— А что я тебе говорила? — сказала мама. — Я знала, что тебе непременно кто-нибудь понравится. Когда ты снова увидишь ее?

— Хм. Не знаю. Мы ведь только познакомились.

— О, конечно, но это просто замечательно, понимаешь? Джереми не хочет говорить со мной о девушках, и… в общем, это очень мило с твоей стороны.

Грег часто говорил с ней о таких вещах. Я почувствовал, как давняя, но неугасающая грусть вспыхнула с новой силой, когда мамин голос загустел от подступивших слез. Я пытался сохранить ровный тон.

— Обещаю, что буду и впредь рассказывать тебе о ней. Я постараюсь увидеть ее снова сегодня.

— Может, тебе удастся ее сфотографировать? — сказала мама и добавила: — Ей даже необязательно знать, что ты ее снимаешь.

— Мам, это называется скрытым преследованием, что большинству девушек не нравится.

— Ты опять меня дразнишь, да?

— Да, но все равно не буду тайком фотографировать, даже ради тебя.

— Мой смешной мальчик. Ты заставляешь меня еще больше скучать по тебе.

— Больше, чем по Джереми. Так себе любезность.

— Я скучаю по вам обоим.

Я закатил глаза, но телефон сводил эффект на нет.

— Ну да. Он тебе хотя бы позвонил?

— Позвонит. Он, наверное, еще спит.

— Это легко исправить. — Я опустил трубку и издалека услышал, как мама просит не будить брата, в то время как я направился в соседнюю комнату, чтобы сделать именно это.

Бугор под одеялом на диване подсказывал, что папа еще спит. Оказавшись в другой, полутемной комнате, я, уже не церемонясь, толкнул своего паршивого братца.

— Вставай и поговори с мамой. — Я не стал обзывать его вслух, потому что мама могла услышать.

— Адам, что за… — пробурчал не-Джереми. Отец заморгал спросонья. — Что с мамой? — Он оказался шустрее меня и схватил телефон, прежде чем я успел исправить свою оплошность. — Сара? С тобой все в порядке?

А потом мне пришлось выслушивать приглушенные мамины объяснения, что я должен был дать трубку Джереми. Мне стало еще более неловко, когда отец объяснил, что после того, как я лег спать, они с Джереми решили поменяться местами. Проблема была не в самом разговоре, а в том, что мои родители общались как чужие и это причиняло боль. Папа с его хриплым сонным голосом, который он все пытался замаскировать, мама с ее болезненной чрезмерной вежливостью. Они не производили впечатления людей, женатых уже двадцать лет. Имеющих общих детей. Натянутые фразы «как дела?», которыми они обменялись перед тем, как повесить трубку, заставили меня страдать еще больше.

— Извини, — сказал я, когда папа вернул мне телефон.

— Может, в следующий раз перенесешь побудку на более поздний час?

— Я думал, тут Джереми.

— Он вызвался лечь на диване.

— Я понял. — На этом я закончил самый долгий разговор, состоявшийся у нас с отцом за последние недели. Я вышел из комнаты, предоставив ему самому решать — встать, или снова заснуть, или еще что. Когда я возвращался к себе через гостиную-прихожую, Джереми уже сидел на диване и почесывался.

— Что это было?

— Все из-за того, что ты — осел, — сказал я. — Позвони маме.

Джолин

Звонок в дверь раздался в самое неподходящее время. Я просматривала материал, отснятый вчера на балконе, пытаясь решить, считать ли плохое освещение крутой стилистической особенностью или я все-таки испортила фильм. Я уже собиралась нажать «паузу» на своем ноутбуке, но тут пошли кадры последних нескольких секунд — те самые, когда Адам подглядывал за мной со своего балкона. Угасающий солнечный свет освещал только половину его лица, делая заметной легкую складку между бровями, которая выдавала скорее любопытство, чем недовольство.

И я решила, что освещение просто идеальное.

Вздохнув, я пошла открывать, рассудив, что для доставки заказанной мной китайской еды рановато, если только разносчики не передвигаются на машине времени. Я и не ожидала, что прибудет мой обед, но, когда открыла дверь, не меньшее удивление, чем путешествующие во времени курьеры, вызвал у меня тот, кто стоял на пороге.

— Пришел покурить, что ли? — спросила я.

Адам покраснел, и если накануне вечером я находила милым румянец, разливавшийся по его шее и лицу, теперь он не казался мне таким уж привлекательным.

— Я хочу попросить тебя об одной услуге.

Я прислонилась плечом к дверному косяку.

— Еще чего. Ты вчера понес такую чушь, что я не намерена помогать тебе.

— За тобой должок, — сказал он, и румянец расползся до ушей. — За сигарету.

— Неверный ход. Попробуй еще раз. Никто не заставлял тебя прыгать на мой балкон и брать у меня сигарету. И я точно не принуждала тебя курить.

— Серьезно?

— Серьезно. Чего ты хочешь? — Любопытство взяло верх над желанием изображать самодовольное превосходство. Губы Адама вытянулись в тонкую линию, и мой интерес возрос. Похоже, его совсем не радовало то, о чем он хотел меня попросить.

— Мне нужно тебя сфотографировать.

Мои брови взлетели вверх.

— Прошу прощения?

Адам смотрел куда угодно, только не на меня.

— И в каком же виде?

— Обычная фотка.

— Зачем?

Я не думала, что можно покраснеть еще сильнее, но у него получилось.

— Это для моей мамы.

— Даже не знаю, как это понимать, но в любом случае оставь эту идею. — Я попыталась закрыть дверь, но Адам придержал ее ногой.

— Послушай, я вовсе не пытаюсь тебя преследовать…

— Но именно этим и занимаешься, так что отпусти мою дверь.

— Я не останусь в долгу. Выкурю столько сигарет, сколько захочешь, да что угодно.

Наша борьба за дверь прекратилась. Похоже, он настроен серьезно. Его карие глаза впились в меня, и, хотя при желании я могла бы рывком закрыть дверь, по всему было видно, что он в отчаянии и ему позарез нужна моя фотография. Я почувствовала, как покалывает кожу.

— Хорошо, слушаю.

— Да?

Когда я кивнула, он отпустил дверь. Какая доверчивость. Меня так и подмывало в назидание захлопнуть ее перед его носом. Но я этого не сделала. В конце концов, мои сигареты сами собой не выкурятся.

— Вчера вечером я сказал тебе, что мои родители разошлись…

— Вчера вечером ты много чего сказал.

— И я хочу попросить прощения за то, что наговорил лишнего, просто позволь мне сделать эту фотографию.

Я могла бы сказать ему, что начинать с извинений, если хочешь обратиться с просьбой, лучше всегда, но жестом разрешила ему продолжить.

— Моя мама предпочитает делать вид, что с ней все в порядке. Они оба так себя ведут. Но то, что мы здесь, ее убивает. Она не очень хорошо справляется с одиночеством. — Он сглотнул, и в какое-то мгновение мне показалось, что он вот-вот разрыдается. Эта перспектива заставила меня отступить назад. Я и представить себе не могла, что боль моей матери может быть настолько сильной, чтобы стать и моей болью. — Я думаю, она боится, что мы с Джереми отдалимся от нее, решим, что нам больше нравится здесь, с отцом. — Он тряхнул головой, как будто ужасаясь нелепости этой идеи.

Я сложила руки на груди.

— Похоже, тебе нужно послать ей фотографию вашей квартиры. Никто не стал бы по своей воле проводить время в Оук-Вилладж, если только к этому не обязывает соглашение об опеке, как в моем случае, или это не попытка убедить судью в бедственном финансовом положении, не позволяющем платить больше алиментов, как в случае с моим отцом.

— Это даже не для того, чтобы доказать маме, что я хочу остаться с ней, — сказал Адам. — Нельзя допустить, чтобы она думала, что мне здесь плохо, иначе ей станет еще больнее и она будет винить себя за то, что заставила меня пройти через это. Я не хочу добавлять ей страданий.

Вся эта история в духе «Даров волхвов» начинала меня бесить. Кожу уже не просто покалывало, она горела, и я чувствовала, как что-то подступает к горлу.

— Давай ближе к делу, Адам.

— Я сказал ей, что встретил девушку. Тебя.

— Ты действительно встретил девушку. Меня. — Я намеренно косила под дурочку, но мне показалось справедливым заставить его немного помучиться, пока его родители воюют за него, потому что оба хотят его видеть. Подступающая желчь обожгла горло, разливаясь горечью во рту, прежде чем я смогла сглотнуть ненавистный ком вместе с ядовитыми мыслями.

— Я убедил ее, что у нас завязалось общение.

— То есть ты не говорил ей о том, как называл мою семью испорченной и осуждал мою мелочность? — Я погрозила ему пальцем. — Ты не должен лгать своей матери, Адам.

— Спасибо тебе за урок морали. Дело в том, что я рассказал ей о девушке из соседней квартиры, и это ее обрадовало. Мне нравится делать ее счастливой, и она будет по-настоящему счастлива, если я покажу ей твою фотографию.

— Но почему именно мою? Почему бы тебе не найти фотографию какой-нибудь девушки в интернете и не выдать ее за меня? — Я закатила глаза, увидев его невербальную реакцию. — У тебя есть какое-то условие? Ты краснеешь. — Конечно, от моего замечания он стал и вовсе пунцовым.

— Просто ты… не такая, как все.

Ах, так он все-таки пытался найти случайную девушку в интернете. Я театральным жестом перебросила через плечо свою косу до пояса.

— Красота иногда сама себя наказывает. Мне постоянно говорят, что я могла бы стать моделью, если бы была повыше ростом, имела другое лицо и другую фигуру. — Увидев, что он даже не улыбнулся, я со вздохом опустила руки. — Кажется, кто-то хотел принести мне извинения.

Все та же неловкость заставила его сжать губы. По-видимому, извинения вызывали ступор не меньший, чем просьбы об одолжении.

— Я ничего не знаю о твоей семье, так что был не прав, когда выносил свои суждения.

Мы оба уставились друг на друга.

— И это все? — спросила я. — Ты вообще попадаешь в неприятности?

— Что?

— Забудь. Очевидно, нет, потому что ты не умеешь извиняться. Ты должен был просто сказать мне, что сожалеешь о том, что я обиделась. Так ты снимаешь с себя всякую ответственность.

Он ждал, что я скажу что-нибудь еще, и, когда я промолчала, его ноздри раздулись и он повернулся, чтобы уйти, очевидно решив, что не готов терпеть меня даже ради счастья своей матери.

Я попыталась вспомнить, что чувствовала, когда в моей семье все пошло наперекосяк. Пожалуй, летучую смесь уязвимости и… Нет, тогда все сводилось к одной лишь уязвимости. Толстой кожей я обрастала в течение долгих месяцев, разрываясь между адвокатами, горькими обвинениями и еще более уродливыми признаниями, пока не обнаружила, что безразличие служит мне гораздо лучшую службу, чем горячие и холодные эмоции.

Адам явно находился на той стадии, когда хочется всех убить, так что, наверное, вчерашним вечером я приняла не самое мудрое решение, играя на его чувствах. И, честно говоря, я ведь тоже ничего не знала о его семье.

Я понимала, что, если позволю ему уйти, мне придется торчать одной, пока не вернется Шелли, и это казалось весомой причиной позвать его обратно. Во всяком случае, это выглядело логичным, если бы не противный холодок в животе, напоминавший о том, что он не единственный, кто переступил вчера черту.

— Слушай, ты меня тоже извини за шутку насчет подружки твоего отца. — Я стиснула зубы, заставляя свои внутренности успокоиться. Вообще-то я тоже не умела просить прощения. — Давай уже, делай свои фотки.

Адам остановился, но не вернулся.

Меня бесило то, как ловко ему удалось разыграть обратную ситуацию, где мы поменялись местами. Теперь я перед ним извинялась.

— А если я пообещаю впредь вести себя лучше, это поможет? — По крайней мере, я могла бы постараться. Мне не привыкать.

Адам вернулся, хотя и неохотно.

— И, может быть, нам следует избегать разговоров о наших родителях, — добавила я.

— Я — за.

— Так мы будем фотографироваться?

Он вмиг достал телефон, и его большой палец завис над экраном. Но снимок он так и не сделал.

— Может, выйдем на улицу или еще куда-нибудь? — Он огляделся вокруг, выразительно посмотрев на мерцающую лампочку. — Как-то…

— Очень мрачно и уныло в этом коридоре?

— Да, — сказал он. — Именно.

Как будто я могла предложить ему что-либо более привлекательное в столь же мрачной и унылой квартире моего отца.

— Ты водишь машину?

Адам отрицательно покачал головой.

— Мне будет шестнадцать только в феврале.

— У меня день рождения в январе, — сказала я. — А как насчет твоего брата? Он же за рулем?

— Я лучше останусь в коридоре.

— Серьезно? — Адам даже не ответил. — Ладно, тогда пойдем пешком. В паре кварталов отсюда есть чудесное местечко, где подают чизстейки… — начала я, но он меня перебил:

— Можем просто найти какое-нибудь дерево поблизости или что-нибудь в этом роде.

Я пожала плечами.

— Ладно, это твоя фотография. Подожди, возьму куртку.

Я захватила и видеокамеру и последовала за ним к лестнице. Мы играли в молчанку всю дорогу вниз; я помалкивала, потому что все, что приходило на ум, строго говоря, не укладывалось в категорию хорошего поведения. Мне теперь приходилось следить за собой рядом с Адамом. А он, похоже, проявлял вежливость на автопилоте. Даже открыл передо мной дверь.

Чудик.

Адам

В местечке под названием Оук-Вилладж^[5] оказалось на удивление мало дубов. За ужином отец что-то говорил о планах благоустройства территории, но что в первую очередь нужно заняться самим домом.

Мы нашли дерево в полуквартале от нас, и Джолин, постучав по стволу ногой, повернулась ко мне лицом.

— А что мне за это будет?

— В смысле что? — переспросил я.

— Проехали. Так пойдет? — Она прислонилась к дубу и слегка склонила голову набок. Когда она улыбнулась, сверкнула щербинка между зубами, и мне даже понравилось, что она не пытается это скрыть.

Я поднял телефон и сделал снимок.

— Ну-ка, дай посмотреть. — Она прижалась ко мне сбоку, и я вдохнул нежный аромат жимолости, исходивший от ее волос, когда она заглянула в телефон через мое плечо. — Ты что, снимал с закрытыми глазами?

— Что? — Я поймал себя на том, что слишком часто произношу это в ее присутствии. — Нет.

— Просто это худшая фотография, когда-либо сделанная со мной. — Она взяла у меня телефон и придержала его перед нами на вытянутой руке. — Улыбочку. — Послышался щелчок. — Вот так. Гораздо лучше. Видишь, теперь не кажется, будто у меня только один глаз? Вау, а мы хорошо смотримся вместе. Ха.

Она наклонила телефон, чтобы я мог увидеть фотографию. Нас двоих. Она все проделала так быстро, что я даже не успел почувствовать себя неловко. Когда она прижималась ко мне, от нее пахло чем-то сладким, как от дерева, к которому она прислонялась до этого. На фотографии она улыбалась, а я смотрел на нее с беззаботным выражением лица.

— Да, только я не могу послать это своей маме.

— Почему нет? — Она снова забрала у меня телефон, чтобы рассмотреть фотографию.

— Сейчас ты просто милая девушка, которую я встретил. Если она увидит это, ты вдруг станешь девушкой, с которой я фотографируюсь, и… что ты делаешь? — Она возилась с моим телефоном.

— Посылаю фотографию твоей маме. Я полагаю, она и есть контакт с пометкой «Мама». Ничего себе, ты ей часто звонишь.

Я вырвал у нее телефон, но расслышал звук отправки.

— Зачем ты это сделала?

— Ты сказал, что хочешь сделать свою маму счастливой. Как раз эта фотография ее и осчастливит. Сам посмотри. Какая я симпатичная и как мило ты смотришь на меня

— Верно. Спасибо, — отрывисто произнес я.

Отметка о доставке сообщения словно издевалась надо мной, пока я пытался сообразить, как объяснить маме эту фотографию и сгладить ситуацию. Я сунул телефон обратно в карман.

— Ладно, увидимся. — Я пошел обратно к дому, но успел сделать лишь пару шагов. Джолин остановила меня, потянув за рукав.

— Сильно обижаешься? Это всего лишь фотка. Я же не облизывала тебе лицо или что-то в этом роде.

— Ты не понимаешь. — Я попытался стряхнуть ее, сначала мягко, но с чуть большей силой, когда она оказала сопротивление. — Можно мне вернуть свою руку?

— Чтобы ты смог рвануть в свою квартиру? Нет.

Я удивленно поднял брови, как бы говоря: Ты серьезно? В ответ она тоже вскинула брови.

— Возьми себя в руки на пару секунд и объясни, почему ты так злишься из-за того, что я послала нашу невинную фотографию твоей маме.

— Вот именно, что нашу. — Я расслабил руку, чтобы она последовала моему примеру. — Она подумает, что ты больше, чем просто соседская девчонка.

— Ты хочешь сказать, что это не так?

Я почувствовал, как мое лицо вспыхнуло.

— Я оценил качество съемки, но эта фотография… она должна была изображать тебя, а не нас. Твое фото просто должно было отвлечь ее, чтобы мама не зацикливалась на том, что она одна в нашем доме впервые с тех пор, как… — Я тяжело сглотнул, чувствуя жжение в глазах. Пришлось сделать глубокий вдох, сосредоточиваясь на том, как прохладный воздух наполняет легкие, пока я не взял себя в руки. — Получилось все гораздо серьезнее, чем есть на самом деле. Во всяком случае, она так подумает. — Я снова достал телефон и вывел на экран фотографию. — Ты действительно не понимаешь, в чем проблема?

Ее брови сошлись, и она затеребила нижнюю губу, изучая мое лицо, даже не взглянув на телефон.

— Ты хочешь сказать, что мне следовало облобызать тебя? — Она расхохоталась, когда я стиснул зубы. — Вау, как ты напрягся. Я просто шучу. И да, мне понятна твоя извращенная точка зрения. — Наконец она отпустила мою руку. — Стало быть, ты попал в переплет, и это моя вина. — Она искоса посмотрела на меня, ожидая подтверждения. Я сложил руки на груди. — Честно говоря, я думаю, что ты слишком узко смотришь на все это. Ты хочешь успокоить свою маму. Отлично. Симпатичная девушка по соседству, — она указала на себя и слегка присела в реверансе, — сама по себе хороша для того, чтобы отвлечь маму на пару уик-эндов или, может, на три? А что будет дальше, когда новизна одного моего существования исчезнет? Конечно, я потрясающая и очень милая, так что, может, ты растянешь удовольствие и на четыре уик-энда, но всему есть предел. Так что же ты планируешь после этого? — Она едва выдержала паузу, прежде чем продолжить: — Видишь, вот почему я нужна тебе не только из-за моей зашкаливающей фотогеничности. Я как единица имею ограниченный срок годности. Я и ты, мы, — она похлопала ладонью себя и меня по груди, — это уже совсем другое дело. Небо — вот предел. — Она наклонилась ко мне и вскинула руку, размахивая над нами невидимым знаменем. Я вдыхал запах ее волос, как законченный псих, поэтому резко отстранился, чувствуя, как пылает мое лицо.

Когда я уставился на ее воображаемое небесное знамя, она сбросила шутовскую маску и посерьезнела.

— Послушай, я просто хочу сказать, что на самом деле помогла тебе. Если твоя мама действительно переживает трудные времена, тогда идея взаимного чувства сделает для нее гораздо больше, чем твоя односторонняя влюбленность. Ты хотел подарить ей картинку. Вместо этого подкинул целую историю.

Я не мог не задуматься: в ее словах прозвучало много разумного. Все шло к тому, что мама еще тяжелее будет переживать наши выходные вдали от дома. Может быть, затея с этой фотографией не так уж и плоха.

Джолин широко улыбнулась, когда поняла, что до меня дошло.

— Да, хорошо. И, пожалуй, спасибо тебе, — сказал я.

— О, но я еще не закончила свои добрые дела на сегодня.

Я хотел было возразить, когда она достала и направила на меня свою видеокамеру, но рассудил, что все должно быть по-честному, поэтому позволил ей поснимать меня, потом ее, потом нас — и все это за разговорами и обсуждением ракурсов.

— Хоть ты и предложил мне свою услугу взамен, я решила, что подвергать тебя риску рака легких только для того, чтобы позлить моего отца и Шелли, — это, пожалуй, чересчур для такой мелкой особы.

Я рассмеялся. И удивился сам себе. Пару минут назад я чуть не потерялся в воспоминаниях, которые могли меня сломать.

— Я сдуру брякнул про мелочность. И я все понимаю. Знакомство с Шелли многое прояснило. Но твоя идея мне нравится.

Она склонила голову к камере и пожевала губу, прежде чем внезапная улыбка заставила ее остановиться.

— Вообще-то ты довольно милый, Адам. — Когда я опять раскраснелся, она подошла ко мне и выставила камеру перед нами. — И посмотри, какая я милая.

Мой рот непроизвольно дернулся, и я жестом указал на камеру.

— Ты что, одна из тех, кто постит каждую секунду своей жизни в социальных сетях?

— Нет, я одна из тех, кто запечатлевает моменты, чтобы рассказать историю, как он этого хочет, он же кинорежиссер.

— Ах да, — подхватил я, вспоминая, как Шелли говорила что-то о программе киношколы накануне вечером. — Значит, ты снимаешь фильмы?

— Я снимаю классные фильмы. Пока только короткометражные и без сценария — скорее срезы жизни, — но полнометражные художественные фильмы — мое будущее. — Вздохнув, она опустила камеру. — Как сейчас, но лучше, потому что я смогу контролировать результат, вырезать то, что мне не нравится, и оформить остальное так, как я хочу.

— Вау, круто. — Это прозвучало искренне, но в то же время как-то грустно. Я помахал рукой с телефоном. — И еще раз спасибо. За то, что была так мила, и не только со мной.

— Знаменитая мама. Скажи мне, почему ты так стремишься сделать ее счастливой?

— Помимо того, что она моя мама?

Джолин кивнула и внимательно посмотрела на меня. И я ответил более искренне, чем намеревался:

— Она думает, что все это — наша распавшаяся семья — ее вина. Но это не так. Мой отец, это он нас бросил. — Я закрыл глаза, вспоминая то утро, когда он ушел, и жалея о том, что не смог его остановить. — Она несчастлива уже очень давно, и больше всего на свете я хочу это исправить.

Вздох Джолин вернул меня в реальность.

— В предисловие к тому, что я хочу сказать: я действую из лучших побуждений. Постарайся не принимать близко к сердцу, если у тебя не получится сделать свою маму счастливой.

Джолин

— О, мамочка! Твоя дражайшая дочь вернулась домой! Давай, осыпай меня поцелуями и слезливыми историями об одиночестве.

Эхо моего голоса отскочило от сводчатого потолка прихожей и вернулось ко мне единственным ожидаемым ответом, так что я не удивилась. Был воскресный вечер, и это означало, что моя мама, наверное, еще торчит в спортзале. Я поволокла свою сумку к себе наверх и, бросив ее возле кровати, потащилась на кухню. Как и практически весь дом, она была девственно чистой и ослепительно белой — от застекленных белоснежных шкафов до столешниц из каррарского мрамора и сверкающей хрустальной люстры. Все это великолепие померкло, как только я уловила запах лазаньи, которую миссис Чо оставила для меня в духовке.

Формально в обязанности миссис Чо входила только уборка в доме три раза в неделю, по утрам, пока я в школе, — это правило мама ввела для того, чтобы исключить мое общение с тем, кого я открыто предпочитала ей самой. Но эта милая женщина начала и готовить для меня, когда мама решила, что пресловутый ключик к ее счастью привязан к количеству сброшенных килограммов, и перестала употреблять в пищу все, что не умещалось в бокале для мартини.

Я откинула фольгу и утонула в аромате сырной, чесночной вкуснятины.

— Я тоже скучала по тебе, — сказала я своему ужину. Блюдо оказалось слишком горячим, и я, конечно же, обожгла рот, так что пришлось смириться с болтающимся под небом лоскутком кожи, но на что только не пойдешь ради лазаньи миссис Чо.

Внезапная догадка погнала меня через всю кухню к холодильнику, и, распахнув дверцу, я заплясала от радости. На второй полке стоял чизкейк, усыпанный сочными красными вишнями. Я проверила наш тайник в хлебнице на рабочем столе и нашла лучший подарок: записку, написанную бисерным почерком миссис Чо.

Я смотреть фильм про человек ведет машину. Мне больше всего нравится фильм про собаку. Я готовить тебе сырный ужин и сырный десерт. Будь умницей.

Мой смех эхом разнесся по кухне. Я знала, что психологический ужастик «Куджо» ей понравится больше, чем сочная криминальная драма «Драйв» — в конце концов, она работала на мою мать. Мы с миссис Чо недавно организовали киноклуб. Она хотела улучшить свой английский, и я только радовалась возможности рекомендовать ей фильмы. В ближайшее время я собиралась испытать ее нервы на менее кровавом, но, возможно, более ужасающем детективно-сатирическом фильме «Прочь».

Я стала читать дальше. Ее записки обычно не отличались многословностью, а эта была самой короткой из всех, но именно последняя строчка, которую она всегда добавляла, наполняла мое сердце теплом, а глаза — слезами: Я скучать моя девочка. Я помнила, как приходила домой из школы, и миссис Чо ждала меня, чтобы обнять и усадить за кухонный островок, и я помогала ей стряпать. От нее всегда пахло свежим хлебом и моющим средством Windex, и она почесывала мне спину, пока я вымешивала что-то в мисках размером больше меня самой. В то время она почти не говорила по-английски, а я знала лишь несколько корейских слов, которым она меня научила, но мы всегда понимали друг друга.

Я перевернула листок и своим более смелым, твердым почерком написала названия еще пары фильмов, которые рекомендовала посмотреть, а затем горячо поблагодарила за весь сыр, что собиралась съесть этой ночью, и добавила, что тоже скучаю по ней. Моя рука дрожала, когда я прятала записку, чтобы миссис Чо нашла ее завтра.

Наши записки могли показаться пустячными, но мне пришлось прикусить внутреннюю сторону щеки, чтобы эта боль сняла тяжесть в груди, и только после этого я смогла отправить в рот первый кусочек пушистого чизкейка.

Если бы мама знала, сколько я съедаю за день, она бы вышвырнула меня на улицу и закидала камнями. Возможно. Наверное. Но скорее всего, она бы использовала это как предлог, чтобы лишний раз пройтись по отцу и его проклятым генам стройности, которые я унаследовала. Одержимость калориями не продлилась бы долго. Мама поняла бы, что в четвертом размере она так же несчастлива, как и в восьмом, и тогда переключилась бы на что-то другое.

Вернувшись в свою комнату, я достала из кармана телефон и посмотрела на фотографию, которую сама себе прислала с трубки Адама. Я попыталась представить себе, что подумала его мама, когда увидела это. Фотография удачная, ничего не скажешь. Я выглядела счастливой, и мои губы не кривились, как иногда бывало, слишком обнажая десны. Солнце светило под правильным углом, окрашивая мои каштановые волосы золотом и играя желто-красными оттенками последних дубовых листьев на дереве позади нас.

Но я недолго разглядывала себя, и мама Адама, наверное, тоже не стала бы уделять мне чересчур много внимания. Мой взгляд изучал его: рыжеватые волосы падали ему на лоб, а глаза светились, но не для камеры, а для меня. Это потому, что я удивила его, наклонившись и украдкой сфотографировав, но любой другой посмотрел бы на этот снимок и позавидовал мне. Не потому, что Адам был Адонисом или кем-то в этом роде — хотя мне очень нравилась его квадратная челюсть, — а потому, что выражение его лица, его глаза — все в нем говорило о том, что он смотрит на что-то прекрасное.

С укоризненным вздохом, адресованным исключительно самой себе, я швырнула телефон на подушку и наклонилась, чтобы распаковать камеру и ноутбук, пока не разбирая остальные пожитки, которые вынужденно таскала взад-вперед между домами моих родителей. Я держала самые необходимые вещи в обоих местах, но у меня была единственная, затертая чуть ли не до дыр футболка с лого Клуб «Завтрак»^[6], в которой я любила спать.

Открыв ноутбук и Final Cut Pro^[7], я пересмотрела видео с Адамом и мной, которое загрузила накануне. Ни один из кадров не запечатлел тот волшебный миг, что поймала камера мобильного телефона, поэтому я загрузила и это изображение. Мои проекты всегда начинались одинаково: со случайных кадров, сваленных в кучу, пока постепенно история, которую я хотела рассказать, не обретала форму. Мой кумир, Сьюзан Сильвер, описывала свой режиссерский процесс примерно так же. Отснятые кадры по-прежнему оставались для меня загадкой, но я знала, что история обязательно сложится.

Я уже закрывала ноутбук, когда зажужжал мой телефон и на экране появилось сообщение от папы. Внутри у меня все сжалось еще до того, как я его прочитала.

Напряженные выходные. Ты понимаешь. Шелли сказала, все прошло хорошо. В следующий раз поужинаем вместе. Обещаю.

Пальцы стали ледяными, когда я вцепилась в телефон. Да, конечно, поужинаем. Я едва могла вспомнить, когда видела его последний раз, не говоря уже о том, чтобы посидеть с ним за столом. Может, в мой прошлый день рождения? Из чистого любопытства я пролистала его недавние полдюжины сообщений. Везде повторялось практически одно и то же. Пара из них и вовсе выглядели так, словно их тупо скопировали. Интересно, неужели он думает, что я настолько глупа, чтобы этого не заметить, или ему просто все равно? В животе все туже затягивался узел.

Я ничего не ответила. Я никогда не отвечала ему.

При желании я могла бы положить конец его родительской «удаленке». Одно слово маме или ее адвокату — и уик-энды без отца прекратятся… пока его адвокат не нароет что-нибудь новое на маму. И так до бесконечности.

Нет уж, спасибо.

Да и потом, разве эта история лучше той, что я уже пережила?

Чьи-то руки разбудили меня, прервав мой сон, где я была Тарзаном. В короткое мгновение замешательства сон и реальность сошлись, а потом виноградная лоза, на которой я раскачивалась, вырвалась из моей хватки.

— Джолин. Джолин! Просыпайся!

Мои лозы — или простыни, как я увидела их приоткрытыми глазами, — сбились в изножье кровати, и мама склонилась надо мной.

— Вот и хорошо. Ты проснулась. — Она улыбнулась, показывая крупным планом идеальные белые зубы.

Мамино заявление о том, что я проснулась, было не совсем правдой. Мои глаза еще слипались, и тело заплеталось вокруг уже не существующей виноградной лозы/простыни. По правде говоря, я почти не двигалась, разве что невольно скатилась к ней, когда она уселась на матрас рядом со мной.

— Ты ведь не принимаешь наркотики, правда? — Большим пальцем она приподняла мое веко, и я зашипела и отпрянула, как вампир, столкнувшийся с солнечным светом.

Ее руки снова легли на меня, и опять началась тряска.

— Я хотела тебя увидеть. Неужели трудно было дождаться меня?

Один глаз открылся, и я взглянула на нее.

— Который час?

— Начало третьего, — ответила она без тени раскаяния.

— Тогда — да.

Мама сидела на кровати вся такая чопорная и правильная; ее гладкие, сияющие каштановые волосы струились по плечам. Вырез коротенького топа, правда, был низковат, и я видела очертания ее грудной клетки, помимо мускулистых смуглых предплечий. Неужели за последние два дня она еще больше отощала? Мои глаза говорили «да».

Ее карие глаза блестели слишком ярко, но даже без этой визуальной подсказки я почувствовала запах алкоголя и схватилась за угол подушки. Эти ночные разговоры обычно случались только после небольшой помощи от «Капитана Моргана»^[8] и никогда не предвещали ничего хорошего.

Она всегда начинала с одного и того же вопроса:

— Как поживает твой отец?

— Прекрасно.

— А разрушительница домашнего очага?

— Мам.

— Что мам? Разве я не имею права спросить о женщине, которую твой отец выбрал, чтобы вместе воспитывать тебя? Разве мне, как матери, не положено знать, насколько хорошо она к тебе относится? Разве…

— С ней все в порядке. Все хорошо. Никто меня не бил, не морил голодом и не заставлял вступать в секту. Нет, папа не упоминал о тебе. Нет, у меня не было ощущения, что они с Шелли расстаются. Нет, я не нашла тайного мешка с деньгами, помеченного «Спрятать от Хелен». Я вообще ничего не знаю. Я никогда ничего не знаю. А теперь я могу снова заснуть?

Но мне это не удалось. Потому что она разревелась. И мне пришлось ее обнять. Потому что она никогда не обнимала меня.

— Том говорит, что я должна получать больше денег.

— Кто такой Том? — спросила я через несколько минут, уже с мокрым от слез плечом.

— Том. Ты знаешь Тома.

Я не знала никакого Тома.

— Я встретила его в спортзале, и он сказал, что Роберт ни за что не раскроет все свои активы. — Она подняла голову, и после того как я перестала разглядывать потеки туши на ее лице, до меня дошло, что она смотрит на меня так, будто ждет ответа.

Я вздохнула и опустила руки. Хотя бы раз она разбудила меня, потому что на самом деле соскучилась по мне, а не ради очередной разборки на почве чувства вины. Я почти не сомневалась в том, что отец уводит какие-то деньги на счет, открытый на имя Шелли. Мама тоже так думала, но до сих пор ей не удалось это доказать. Ее попытки заставить меня шпионить для нее провалились. Какая мне разница, кто из них будет шиковать на отцовские деньги? Пока продолжалась эта свистопляска, никому из них такое счастье не светило.

Все это мелочи жизни.

— Я же сказала тебе, что ничего не знаю ни о каких деньгах.

Мама фыркнула и отпрянула.

— Он где-то прячет их. Ты знаешь, что я права. — Она поводила пальцем у меня перед носом, и я отмахнулась. — А с чего бы этой шлюхе оставаться с ним?

Я уже давно не думала, что кто-то из моих родителей особенно привлекателен, поэтому промолчала.

Мама положила голову мне на плечо.

— А ты не могла бы просто…

— Нет. — Я крепче сжала подушку и ссутулилась, чтобы сбросить мамину голову с плеча. Она пыталась играть в милую, ласковую маму, но мое сердце разрывалось от этой фальши. — Я не собираюсь рыться в его вещах. Сколько раз я должна это повторять?

Она оторвалась от моего плеча.

— Полагаю, ты хочешь, чтобы я осталась без крыши над головой.

— У тебя огромный дом.

— А если он заявит, что должен платить меньше? Тогда я могу потерять все.

— Мам, перестань. Ты переживаешь из-за пустяков.

— Может, потому, что я единственная, кто останется бездомной? — Она издала гортанный звук, напоминающий издевательскую усмешку. — Ты ускачешь к своему отцу, как это делаешь каждый второй уик-энд…

— Я, как известно, обожаю кочевать. — Я воздержалась от комментариев по поводу графика посещений, потому что мама знала — по крайней мере, трезвая знала, — что меня лишили права голоса в этом соглашении.

–…и я окажусь в какой-нибудь подворотне, где буду торговать собой за наркотики.

Я не смогла удержаться от смеха.

— При таком раскладе ты довольно быстро превратишься в шлюху-наркоманку.

Меня бросило в жар, когда она влепила мне пощечину.

— О! — Обеими руками она прикрыла рот. — Джолин. Дорогая, я не хотела. Моя Джолин. — Она кинулась обнимать меня, укачивая и успокаивая, как будто это я плакала. Но я не плакала. Никогда себе этого не позволяла. Сердце билось неровно, лицо саднило, но глаза оставались сухими. — Ты — единственное хорошее, что есть в моей жизни, ты знаешь об этом? Я так тебя люблю, так люблю, так… — Наконец она уложила меня в постель, подтянула сбившиеся простыни и укрыла меня одеялом.

Перед тем как уйти, она поцеловала меня в щеку, по которой до этого ударила.

Адам

Я ждал в машине, пока Джереми и папа обнимались на прощание. Сам я отказался от прощальных объятий, ограничившись скупым: «Пока». В результате мы с Джереми не разговаривали всю дорогу до дома. Поездка заняла полчаса, так что молчание потребовало от нас обоих немалых усилий.

Джереми свернул с шоссе, и даже с закрытыми глазами — по хрусту колес и тряске — я догадался, что мы приехали. В поле зрения показалась гравийная дорога, тянувшаяся на полмили до самых ворот, и мама стремительно спустилась с крыльца. Ее короткие, до подбородка, золотисто-каштановые волосы разметались вокруг светлого овала лица.

Я позволил маме обнять меня так крепко, как ей хотелось. Следом за мной Джереми послушно обнял ее и, как положено, поцеловал в щеку. Она вцепилась в наши руки и впилась в нас зелено-голубыми глазами, слишком воспаленными, чтобы мы могли купиться на ее улыбку.

— Вы стали выше ростом. Клянусь, вы оба подросли.

— Мам, не подавай Джереми пустых надежд. К тому же коротышки ничем не хуже других.

Джереми выругался на меня прямо перед мамой, но она не стала его отчитывать. И это не дало разгореться той вражде, что вечно вспыхивала между нами двумя.

— Кто голодный? Я приготовила жареную курицу, а на десерт — яблочный пирог. — Мы оба охотно откликнулись и, пропуская ее вперед, зашли в дом, обменявшись взглядами. Никаких улыбок и беззвучных слов, но я знал, что мы оба сделаем все возможное, чтобы заставить ее забыть о том, что она провела выходные в одиночестве. Джереми воздерживался от того, чтобы возлагать вину на кого-либо из наших родителей, и пусть бы он оставался «и вашим и нашим» — сейчас я большего от него не требовал.

Спустя час мама притворно ужаснулась, увидев, что мы с Джереми умяли весь пирог.

— Есть еще? — спросил я. Тогда она действительно не на шутку перепугалась, но, вероятно, больше из-за угрызений совести, потому что не испекла второй пирог на всякий случай. — Мам, шучу. Если серьезно, из меня уже обратно все лезет. Это не шутка. Я бы остановился после пары кусков, но, когда Джереми потянулся за третьим и последующими, у меня включился комплекс неполноценности младшего брата.

— Я могу испечь еще один. — Она уже отодвинула стул, чтобы выйти из-за стола, но я остановил ее, положив руку ей на запястье.

— Мам. Сиди. Не такой уж он и вкусный.

Мама выдохнула, но это перешло в смех.

— Я знаю, ты нарочно дразнишь меня. Сам уминал за обе щеки.

— Тот, последний кусок я съел чисто из жалости. Пирог ужасный. Терпеть не могу яблоки.

Мама снова засмеялась, еще более искренне.

— Мне понравилось, — сказал Джереми, и мама потянулась через стол, чтобы похлопать его по руке.

— Спасибо тебе, милый.

Мама попыталась прогнать нас, чтобы мы распаковали вещи, пока она моет посуду, но я задержался на кухне после ухода Джереми.

— Мам?

Она стояла у раковины, ополаскивая тарелки и загружая их в посудомоечную машину. Она посмотрела на меня через плечо.

— Передумал насчет пирога?

Я взял у нее только что очищенную тарелку и поставил ее в посудомоечную машину.

— Я рад, что вернулся домой, вот и все.

Она все крутила в руках другую тарелку под краном.

— И я тоже. Я… я не думала, что это будет так трудно. Сколько матерей хотели бы проводить по нескольку дней в одиночестве? В следующий раз мне будет легче. Я придумаю, чем себя занять, и время пролетит быстрее. — Она кивнула мне и наконец оставила тарелку в покое. — С отцом все в порядке?

— Наверное, в порядке. — Я мог бы добавить, что на самом деле не знаю, потому что мы почти не разговаривали весь уик-энд, но тогда она терзалась бы чувством вины. Вместо этого я поднял тему, которая так хорошо послужила мне в прошлый раз и помогла поднять ей настроение: — Ты получила фотографию?

— Так вот что это было? Мой телефон чирикнул, и я никак не могла понять, что мне дальше делать. — Мама воспитывалась в среде меннонитов^[9] и, даже будучи взрослой, не спешила осваивать современные технологии. Она насухо вытерла руки полотенцем и принесла из соседней комнаты сумочку. Протягивая мне телефон, она уже улыбалась.

— Прежде чем у тебя появятся какие-то идеи, пожалуйста, помни, что я только что познакомился с этой девушкой.

— Адам, я знаю. — Она старалась говорить спокойно, но чуть ли не подпрыгивала от нетерпения, что разрушало эффект. Моя затея могла обернуться либо самым умным, либо самым глупым поступком, который я когда-либо совершал. Думая о Джолин, я решил, что это, вероятно, и то и другое.

Я вывел на экран фотографию, стараясь не задерживаться на ней взглядом. Судя по выражению лица мамы, я катастрофически недооценил то воздействие, которое окажет фотография. Мамина улыбка, только что широкая и яркая, потускнела у меня на глазах.

— Мам? — Когда я попытался забрать у нее телефон, она схватила меня за запястье и издала звук, похожий на крик раненого животного.

— Извини, извини. — Она уткнулась в телефон, и я смотрел, как ее взгляд скользит по экрану. — Она очень хорошенькая, Адам. — А потом она снова сунула трубку мне. — В следующий раз сделай для меня еще одну фотографию, ладно? — Когда я кивнул, она улыбнулась. — Наверное, стряпня меня утомила. Сегодня я собираюсь пораньше лечь спать. — Она коснулась поцелуем моей щеки. — Рада, что ты дома.

Когда она ушла, я посмотрел на телефон в своей руке, и мне потребовалась всего секунда, чтобы понять, что я пропустил раньше. Ее реакция не имела никакого отношения ни к Джолин, ни к нам двоим. Просто на этой поспешно сделанной фотографии я выглядел точной копией моего покойного брата.

Грега.

Примечания

1

Американская ска-панк-группа. Название группы (в переводе «Спасите Ферриса») взято из фильма «Выходной день Ферриса Бьюллера» (1986).

2

Jack Daniel’s — популярная марка американского виски.

3

«Планета животных» (англ.).

4

«Джолин» — кантри-песня, ее автор и исполнитель — Долли Партон. Была выпущена в октябре 1973 года.

5

Oak Village — «Дубовая деревня» (англ. букв.).

6

Американская подростковая комедия-драма 1985 года режиссера и автора сценария Джона Хьюза.

7

Профессиональный видеоредактор для операционной системы macOS от Apple.

8

Captain Morgan — марка рома, производимая британским алкогольным конгломератом Diageo. Названа по имени пресловутого валлийского пирата, английского капера (англ.).

9

Меннониты — последователи протестантского учения, которое появилось в Нидерландах в первой половине XVI века. Следуя одному из главных правил общины, меннониты не признают технический прогресс и отказываются от современных технологий.