Легионы просят огня

Шимун Врочек, 2015

9 год н.э. Рим властвует над миром, опираясь на железные ряды своих легионов. В провинции Germania Magna неспокойно. Убит командир Семнадцатого Морского, одного из трех легионов Квинтилия Вара. Новый легат – Кай Ветурий Келест, брат погибшего, пытается разобраться в тайне его гибели. В этом Каю поможет семейный дар – говорить с мертвыми. Тучи сгущаются над римлянами. Тени погибшей Атлантиды маячат на горизонте. Варвары готовят восстание. И где-то совсем недалеко шумит черными ветвями таинственный Тевтобургский лес… * * * * * Исторические события, легшие в основу романа, недавно были показаны в сериале "Варвары", Netflix.

Глава 3. Философ и Атлантида

Военный плащ легионера называется сагум.

Он колючий и грубый, у него мягкий кисловатый запах старой вещи.

Этот запах кажется мне родом из детства — очень деревенский. Мы тогда жили на вилле у бабушки, где-то возле Капуи.

Я выходил во двор и видел горы. Я возвращался в дом и видел горы через окно. Я закрывал глаза, и там снова оказывались горы. В общем, горы там были везде.

Снежные вершины в голубой дымке на горизонте.

Детство. Тогда было очень много света.

С годами свет уходит из нашей жизни. Сейчас даже в самый ясный день того ощущения наполненности не бывает. На нашем солнце — черные пятна.

Они появляются, когда мы в первый раз надеваем взрослую одежду, и только растут с годами. Чтобы заполнить весь солнечный диск. Когда-то солнце было чистым и ярким, но с годами постарело, обветшало, обросло слоем пыли и натянуло ветхую дырявую хламиду.

К чему я клоню?

Правда всегда одна…

Все проходит.

* * *

Ализон, римская столица варварской Германии. В квартале у Водяных ворот беснуется ветер. Стиснутый стенами домов, по узкому каменному руслу улицы, он мчится все быстрее и быстрее, чтобы, наконец, влететь мне в лицо. И принести пыль и мусор. Я моргаю. Сплевываю. Глаза слезятся. Проклятье!

Вонь страшная, хотя городская канализация и водопровод в Ализоне — сделаны по римским стандартам.

Странно. Мы пришли сюда надолго — а воняет по-прежнему.

— Господин, достойный господин, купите! — торговка тянет грязные пальцы. Край моего плаща точно случайно попадает к ней в руки. — Господин!

Я выдергиваю сагум и иду дальше.

— Будь ты проклят, сын шлюхи! — кричит торговка вслед. — Собачье отродье! Тебя зачали всем легионом!

Как быстро меняется мой статус, однако.

Я плотнее заворачиваюсь в плащ. В проклятой богами Германии холодно по утрам, душно ночью и дождливо днем. Собачья погода.

И собачий квартал.

Женщины смотрят враждебно. Взгляды мужчин не предвещают ничего хорошего. Вообще, мрачнее местных жителей только тени Преисподней. А я — словно Орфей, спустившийся в ад.

Так. Главное, не останавливаться и не оглядываться. Спасибо, Орфей уже как-то оглянулся. Перекресток. Слева — таверна"СЧАСТЛИВАЯ РЫБА"(очаровательное название), направо — улица, она тянется до центральной площади.

Иду.

Скрип, скри-ип. Я поднимаю глаза: над входом в таверну раскачивается вывеска. Скри-ип. Синяя рыбина держит в плавнике вилку, на которую наколота бледно-розовая свинья. Вывеска потемнела от копоти.

Рыба мрачная, свинья улыбается. Может, стоило назвать таверну «СЧАСТЛИВАЯ СВИНЬЯ»?

Надеюсь, здесь хорошо кормят.

Ну, или хотя бы остается в живых каждый третий посетитель.

Словно в ответ, дверь таверны распахивается. Через мгновение оттуда вылетает человек. Бум! Пьяница падает на мостовую, словно мешок с тряпьем, и лежит без движения. Обычное дело. Следом из таверны выходит молодая рабыня. Тоненькая, в короткой тунике. В руке — деревянное ведро. Рабыня аккуратно обходит пьяницу и выливает ведро в канаву. Затем некоторое время девушка стоит, словно не чувствуя вони. Лицо измученное…

И почти счастливое.

В каком аду нужно находиться целый день, чтобы вонь сточной канавы показалась свежим воздухом?

Из канавы смотрят на меня гниющие рыбные головы.

Я иду. Девушка вытирает лоб тыльной стороной ладони, провожает меня взглядом. Что она увидела? Предполагается, что я выгляжу как легионер-дезертир. Таких здесь должно быть полно…

Останавливаюсь. А это мысль, пожалуй.

Возвращаюсь.

Рабыня поднимает брови. Красивая. Хотя под глазами темные круги, а руки и бедра — в синяках от щипков посетителей. Но у девушки такой тип красоты, что в испытаниях сияет только ярче — вопреки всему. Интересно, кто она по происхождению? Гречанка? Италийка? Кожа смуглая. Длинные ноги, гордая осанка, изящный изгиб шеи. Ее отмыть, приодеть, накрасить, надушить, сделать прическу — и готова первая красавица Рима. Жаль, что у меня нет времени заниматься ее судьбой…

Жаль.

Киваю девушке и толкаю дверь таверны.

* * *

Народу немного.

Над очагом висят засиженные мухами колбасы. Рядом — свиная нога, закопченная вместе с кожей. Огромная. По коричневой жирной поверхности взгляд невольно скользит.

Деревянные столы и лавки — грубые, изрезанные, но добротные, словно их на века делали.

В целом, здесь лучше, чем я думал. Обстановка как в дешевой таверне где-нибудь в Субуре. Я оглядываюсь. В центре — очаг со столом для готовки. Вон та дверь ведет в кладовую. Слева — лестница на второй этаж. Это для тех, у кого есть деньги. Запоминай, Кай, пригодится.

Жужжание. Я лениво отмахиваюсь. Мухи сонные, словно вот-вот на лету впадут в спячку. Скоро осень…

Она уже наступила.

Я сажусь, кладу ладони на столешницу. Закопченная, жирная поверхность. Крошки попадают между пальцами. На столешнице вырезана надпись:

LEVATE DALOCU

LUDERE NESCIS

IDIOTA RECEDE

Встань и уезжай

Ты не знаешь игру

Идиот, уходи

Если бы я не знал, что это поле для игры в дуодецим — «дюжину», я бы решил, что это личное послание.

Для меня.

Интересное ощущение. Этот стол мне как родной. Немало времени я провел, играя в «дюжину» на деньги в самых грязных и опасных кабаках Субуры.

Азарт. Особая болезнь.

С замиранием сердца смотришь, как кости со стуком падают на стол, кружатся в танце и… вот-вот… есть! Есть!

Шесть и один.

Отличный ход. Ставишь фишки на первую и на шестую буквы. Затем ход соперника. Потом снова кидаешь и снова ходишь, все дальше передвигая фишки. Двигаясь к финалу.

А потом соперник рубит твою фишку. И все приходится начинать сначала…

Да, я потратил много времени.

И еще больше — денег. Я почти наяву вижу: золотые ауреи, падающие в гору таких же золотых ауреев. И на каждой монете: профиль божественного Августа…

— Что угодно? — спрашивает грубый голос.

Я поднимаю взгляд.

Хозяин — упитанный, с лысой головой, словно надетой прямо на плечи. Толстые волосатые пальцы с короткими фалангами. Кожаный фартук, засаленный и прожженный.

Взгляд его зеленых — надо же! — щелок-глаз останавливается на мне. Хозяин мигает, раз. Другой. Похоже, у него нервный тик.

— Господин? — говорит хозяин. Голос у него странно высокий для такого крупного человека. — Чего желаете?

Его левая рука поднимается, чтобы почесать правую. Я моргаю. Большая часть предплечья нежно-розовая, резкими пятнами. От вида этих пятен меня бросает в дрожь.

Ожог. Когда кожа сгорела едва не до мяса…

Огонь. Пламя. «Смотри, Кай».

Я моргаю. Потом говорю:

— Жареной колбасы. Полкувшина вина. И хлеба на два асса.

Достаю монету и бросаю.

Хозяин ловит ее на ладонь. Смотрит неподвижным взглядом. Похоже, теперь я знаю, с кого рисовали вывеску «Счастливой рыбы»…

— Мирца! — вдруг орет он. Я вздрагиваю.

От этого крика всю пыль внутри таверны встряхивает в воздухе и ударяет о стену. Бум.

— Дай ему колбасы!

— Жареной, — напоминаю я.

— Жареной, — повторяет хозяин «Счастливой рыбы», затем смотрит на монету так, словно видит ее впервые:

— Римские?

Проклятье. Отличный ход, Кай. Вместо оккупационных денег — с пометкой VAR, которые чеканят для солдат легионов — я дал хозяину монету с лицом юного Августа. Такая стоит в полтора раза больше.

И стоило, спрашивается, разводить комедию с переодеванием?!

— Да. Сам чеканил, — говорю я. — Веришь?

Пусть думает, что монета фальшивая. Хозяин хмыкает. И я, наконец, понимаю, что улыбающуюся свинью на вывеске тоже рисовали с хозяина.

— Мирца! — орет он. Я снова вздрагиваю. Рабыня, которую я встретил на улице, подходит к нам, вытирая руки полотенцем. Красивая.

— Чего? — у нее слегка подсевший, грудной голос.

— Дай господину жареной колбасы, ленивая корова.

* * *

Мирца приносит глиняную тарелку. Колбаса скворчит и брызгает соком. Там, где кожица лопнула, виднеется розовое мясо. Как при ожоге.

Мне едва не становится плохо.

Мирца ставит передо мной чашку с соусом. Резко пахнет уксусом и медом. И чесноком.

— Ешь, солдат, — говорит девушка. И добавляет вполголоса: — И уходи.

Когда она поворачивается, я накрываю ее руку своей.

— Подожди.

— Солдат, — произносит она тихо, не поворачивая головы. — Отпусти.

— Мы оба знаем, что я не солдат.

Мирца выпрямляется.

— Сейчас тебе будет плохо, — предупреждает она.

— Если бы у меня были ожоги — как у твоего хозяина, то… К кому лучше обратиться? Здесь есть лекарь? А лучше колдун?

— Солдат, отстань…

— Ты красивая.

Мирца вздыхает. Судорожно, словно я ее ударил.

— Помоги мне, Мирца. Я прошу.

— Ешь свою колбасу, солдат.

— Верно сказано, — мужской голос. Я поднимаю взгляд. Затем — откидываюсь назад, прислоняюсь к стене затылком. Вот так встреча.

В первый момент кажется, что передо мной — близнецы. Рослые, почти квадратные, оба в грубых коричневых туниках, Я оцениваю чудовищные мышцы правой руки у одного из близнецов. Впечатляет. Гладиатор или атлет? Для атлета он чересчур уродлив. Шрам через левую бровь и на носу мозолистая прослойка — такая остается от долгого ношения самнитского шлема.

Гладиатор, конечно.

Второй — ниже ростом и еще шире в плечах. Шея в обхвате с храмовую колонну.

Сцилла и Харибда, чудовища из «Одиссеи». И теперь мне, как хитроумному царю Итаки, предстоит пройти между ними…

Желательно сохранив при себе как можно больше частей своего тела.

— Брат, — я делаю знак Большой школы, по-особому складывая пальцы. Этому меня научил Фессал, наставник и телохранитель моего младшего брата. У гладиаторов свои тайные общества, куда посторонних не пускают. Но есть и черный ход для настырных, вроде меня. — Я пришел с миром, брат.

Близнецы переглядываются. У широкого часть уха отрублена, розовеет шрам.

Старший из близнецов улыбается:

— Правда?

От такой улыбки впору убежать в лес и взобраться повыше на дерево. Или вину превратиться в уксус. Мирца за спинами близнецов подает мне страшные знаки. Съедят они меня, что ли?

— Какая школа? — говорю я. — Если я могу поинтересоваться…

— Можешь, — младший открывает рот и смеется. Выходит у него довольно пугающе.

— Садитесь, прошу. Выпейте со мной.

Близнецы занимают место напротив. Лавка под ними жалобно скрипит, стол сдвигается. Еще бы. Гладиаторы, получившие подготовку в настоящей, хорошей школе с правильным питанием — чаще всего великаны.

Старший протягивает правую руку через стол. Она чудовищно большая, гладкая, совсем без волос, и длиннее левой на пол-ладони минимум. По такой лапище легко опознать профессионала, начавшего обучение еще подростком.

Мы пожимаем друг другу запястья. Я едва сдерживаю стон. Хватка у него что надо.

— Школа, говоришь? — Старший хмыкает. — Школа Галлов. А этот малыш, — он кивает в сторону рубленноухого, — из Капуи, из школы Менавра.

«Коммерческий». Государственные школы ценятся намного выше, чем частные, но школа Менавра неплоха.

— Зачем вы здесь?

— Деньги, конечно, — Старший ухмыляется. Шрамы приходят в движение. На удивление, от улыбки его лицо становится добродушным. — Римские Игры. Пропретор хочет сделать гостям красиво.

Младший кивает. Я невольно смотрю на его обрубленное ухо.

— А мы не против. Мы любим делать красиво… Когда платят по красоте.

Возвращается Мирца. Ставит на стол кувшин вина и три чашки, наклоняется ко мне.

— Шел бы ты отсюда, солдат, — шепчет.

А мне смешно.

Хорошие ребята. Понятные мне.

Я многого в этой жизни не понимаю. Так пусть хоть что-то приносит мне душевный покой. Вот эти ребята, кровь на острие меча и песок арены…

И восторженные крики толпы, от которых кружится голова.

Нет, я не гладиатор, как про меня болтают в легионах. Я никогда не дрался на настоящей арене — только в частных схватках на закрытых боях.

Но я видел, как кровь многих достойных бойцов впиталась в песок. Там все было просто и понятно.

— Могу я дать совет?

Близнецы переглядываются.

— Почему нет?

— Здесь в боях иногда участвуют местные варвары, «гемы»…

Младший пренебрежительно хмыкает. Еще бы. Близнецы профи. Что им какие-то варвары…

— Так вот. Я бы на вашем месте избегал одного германца. Великан по имени Стир. В переводе с германского — Бык.

— Почему? — это старший.

— Стир чудовищно силен — и безумен. Я видел, как он голыми руками разорвал другого гладиатора…

— Тоже местного? — спрашивает младший. Они все еще не воспринимают мои слова всерьез.

— Не совсем. Тот был из Рима. Его звали Стигион.

Молчание. Лицо старшего дрогнуло.

— Стигион Горбатый?

— Да, кажется.

Близнецы мгновенно становятся серьезными. В этой среде все друг друга знают. Стигион по прозвищу Горбатый — один из лучших, чемпион, хотя и закончивший карьеру в Риме. А в Германии погасла и его звезда местной знаменитости. Ее погасил безумный великан германец.

Старший кивает: спасибо. Он принял мои слова к сведению. Что ж…

Я отодвигаю тарелку, поднимаюсь:

— Пора мне. Удачи с Играми, парни.

— Бывай, солдат.

* * *

За соседним столом двое режутся в латрункули. Рыжий играет черными, его приятель, сидящий ко мне спиной, — белыми. Колоритная парочка.

И, кажется, рыжий уже загнал «орла» противника в ловушку.

Я иду к выходу. В последний момент тот, что сидел ко мне спиной, поворачивается, вскакивает и заступает мне дорогу. Смело.

Ну и рожа! На левом глазу — огромное бельмо.

— Чего тебе, солдат? — говорит бельмастый. Таким тоном, словно это я у него на пути встал, а не наоборот.

Поднимаю брови. Не об этом ли пыталась меня предупредить Мирца?

— Ну, раз ты спросил. Я ищу колдуна. Знаешь, где он живет?

— А тебе какое до него дело? — выговор у бельмастого явно не римский.

— Не твое точно.

Бельмастый качает головой.

— Ты не слишком о себе возомнил, солдат? Зачем «мулам» понадобился наш колдун, а? Ты соглядатай? Соглядатай, да?! Награды захотел? — он накручивает себя. Делает шаг — меня обдает горячечной вонью чеснока. — Скажешь, что здесь забыл, или правду из тебя вынуть? Вместе с кишками?!

В руке у него появляется нож. Блестят следы свежей заточки.

— Ты с кем разговариваешь? — рыжий поднимает голову, словно только что меня заметил. — С этим, что ли? Чего тебе, солдат?

— Он из дезертиров, — говорит бельмастый.

— Вижу. — Рыжий тоже поднимается. Когда он встает в полный рост, я улыбаюсь ему в лицо.

Рыжий моргает. Мгновенная растерянность. Затем Рыжий бьет ножом…

Я мгновенно сдвигаюсь в сторону, уходя с линии атаки. Поворот. И оказываюсь за спиной у рыжего. Выдергиваю из ножен кинжал-пугио, приставляю к горлу ублюдка. Лезвие упирается под кадык, заросший рыжими волосками. Нажать посильнее и… Рот бельмастого приоткрывается. Он явно не ожидал от меня такой прыти.

— Ну, и что дальше? — интересуется рыжий. Голос на удивление спокойный. — Убьешь меня?

— Не совсем.

Скрип отодвигаемых лавок, голоса. К нашей теплой компании решили присоединиться другие посетители. Хорошая таверна. Не заскучаешь.

— Тогда что… ааа! — рыжий начинает орать.

— Побрею.

Я нажимаю на кинжал. Веду вниз — ровно и безжалостно, как цирюльник. Противный скрежет металла о щетину. Алая струйка сбегает вниз. Кровь. Рыжий дергается, но всерьез вырываться не рискует.

— Ааааа! — выдыхает он.

Я довожу лезвие до ключицы и отнимаю. С силой встряхиваю пугио — капли крови и рыжие щетинки летят в стороны. Толпа в тот же миг подается ко мне. Снова приставляю кинжал к горлу рыжего — они нехотя отступают. Так-то лучше.

— Еще? — говорю я. Рыжий мычит. Кровь стекает ему на тунику. Красное пятно расплывается по грубой ткани.

— Что ты… что ты хочешь?!

— Угадай, — говорю я. — Или помочь? Тихо вы!!

Голоса смолкают.

Я тщательно вытираю окровавленный клинок о тунику рыжего. Снова приближаю лезвие к его кадыку.

— Так где живет колдун? Забыл? Эй, вы! — это уже окружающим. — Кто знает местного лекаря? Ну же, вспоминайте!

— Я вспомнил!! — орет рыжий. — Опусти нож… не надо.

Слабак.

— Где? — спрашиваю. — Где мне его искать?

— У Водяных ворот, инсула на углу, третий этаж.

Давно бы так.

— Отлично.

Я отпускаю рыжего — он тут же отскакивает на безопасное расстояние. Убираю пугио в ножны, оглядываюсь. Та-ак.

Такое ощущение, что людей в таверне прибавилось.

— Может, лучше сыграем в «дюжину»? — спрашиваю я.

Угрюмое молчание.

Похоже, местным выходка с бритьем не очень понравилась. Или они ненавидят цирюльников. Они медленно обступают меня. Лица недобрые, рыжий подхватил кочергу. За их спинами я вижу братцев-гладиаторов, которые с интересом наблюдают за происходящим, сложив могучие руки на груди. Но вмешиваться не спешат. Я знаю тайные знаки, но я не из их братства.

— Хорошо, — говорю я. С тихим шелестом меч выскальзывает из ножен. Вот и пришло время убивать. — Ну, кто первый?

Словно я тут всех положу, один. Оптимист.

— Я — гражданин Рима, — говорю я. — Слышите?

В ответ один из ублюдков — тот, что с бельмом на глазу — пытается достать меня ножом снизу, из-под руки. Подлый прием. За такое в кабаках Субуры ломают челюсти…

Я пинаю со всей силы, звон металла — нож ударяется в стену. Н-на!

Все будет хорошо…

Кто-то повис у меня на плечах. Сукин сын!

…даже если — не будет.

Не глядя, бью локтем. Хруст! Вопль.

Я делаю выпад. Гладием задеваю руку рыжего, тот отступает к стене и начинает орать. Кровь течет по голому предплечью, капает на пол. Рыжий орет. Дурак. Если бы я хотел убить, уже убил бы…

«Мой меч — это я».

— Ааааа!

С острия гладия срывается темная капля. Остро пахнет кровью и чесночным соусом.

Капля разбивается. Щелк!

Ситуация непростая. Или они задавят меня числом — или я их всех поубиваю, один. Но это уже из области сказаний о Геркулесе…

— Берегись! — знакомый голос. Это один из братьев-гладиаторов. — Сзади!

Я успеваю повернуться и увидеть — оскаленные зубы, гримаса ярости…

Кочерга летит мне в лоб…

В последний момент я вскидываю гладий. Металл звенит. Сустав едва не выворачивает. В ладонь отдается так, что я с трудом удерживаю меч.

Проклятье!

Почему я пришел сюда без Тита Волтумия?! Было бы кому прикрыть мне спину!

Рыжий оскаливается и снова поднимает кочергу. Не надо было его жалеть.

— Сюда, брат! — слышу я голос.

Краем глаза замечаю движение. Огромный легионер расшвыривает местных в стороны — с легкостью. Бум, трах, н-на! Один нападавший врезается в стену, падает. Легионер с грохотом переворачивает деревянный стол, один из бродяг оказывается под ним… Отлично!

Я бью рукоятью гладия в лоб самому настырному — н-на! — и иду вперед. Запрыгиваю на стол и взмахиваю мечом. Теперь нужно добраться до выхода.

Легионер машет рукой.

— Сюда! — кричит он. — Сюда!

Я перепрыгиваю на другой стол, перебегаю. Прыгаю на пол. Легионер отшвыривает с дороги еще двоих… Мы с треском вываливаемся на улицу. Здоровенный полосато-серый котяра смотрит на нас с удивлением. Щурит желтые равнодушные глаза.

Мы с треском запираем дверь. Легионер подпирает ее плечом, оборачивается ко мне.

— Легат?! — лицо моего спасителя вытягивается. — Вы?!

Он кажется мне смутно знакомым.

— Ты — Виктор? — говорю я. — Верно? Семнадцатый Морской?

Легионер закрывает рот.

— Так точно, легат. — Выпрямляется, салютует свободной рукой. — Секст Анний, первый манипул второй когорты! Я был с Титом Волтумием… если помните.

— Милит?

— Арматура, легат.

«Мулы» разделяются по сроку службы. Начиная от тирона — новобранца до эвоката — ветерана, отслужившего двадцать лет и добровольно вернувшегося на службу. Арматура — золотое сечение, костяк легиона. Это солдат, который служит давно и умеет все, что должен уметь легионер, но пока не освобожден от повседневной работы.

Когда я приехал в Германию, Виктор сопровождал мою повозку от границы с Бельгикой до самого Ализона. По дороге мы столкнулись с галлами-дезертирами. В том бою я познакомился с Арминием, царем херусков, нашим союзником. Моим другом.

Давно это было…

Примерно месяц назад.

— Для римлян тут небезопасно, легат, — Виктор ухмыляется. — Даже для таких больших и красивых, как мы.

Я не выдерживаю. И смеюсь. Виктор подхватывает…

Мы стоим в переулке и хохочем. Это нервное. Наконец я говорю:

— Берегись!

— Легат?

Я хватаю его за тунику и дергаю на себя. Треск ткани. Бум! Прилетевший из темноты камень ударяет в стену дома — там, где только что была голова легионера.

— Вот сукины дети, — говорит Виктор с восхищением. — Надо побыстрее валить отсюда, легат.

Побыстрее? С удовольствием, но…

— Мне нужен лекарь… в смысле, колдун.

— Я знаю, где это, — говорит Виктор. — Бежим!

* * *

Они настигают нас в узком переулке. Обходят с двух сторон — по всем правилам военного искусства.

Темнота сгущается.

В Субуре, самом мрачном и опасном квартале Рима, есть ночное освещение — уличные лампы. Чтобы, когда тебя будут резать, резали с удобством, не напрягая глаз. В Германии ничего подобного нет.

Здесь режут под звездами.

— Эй, римская собака, — доносится из темноты стерто-безличный голос. — Слышишь? Самое время расплатиться…

Я киваю: верно. Время расплаты. Обожаю драки в подворотнях. Ничего не видно, противники злы, безжалостны, напуганы и обычно пьяны. В ход идут ножи и палки, а добить лежачего считается классическим приемом.

В Риме я частенько участвовал в уличных развлечениях. Правда, у меня была хорошая компания… Что и спасало, видимо, до поры до времени мою голову.

Из темноты возникают три темные фигуры. Всего-то?

На меня идет бельмастый, на Виктора — двое. Виктор оскаливается, достает меч. С утробным рычанием огромный легионер наступает на своих противников, оборванцы шарахаются… Но не уходят. Идиоты, это не ваша игра.

Бельмастый делает шаг вперед. Тусклый недобрый блеск железа. В руке у него — солдатский гладий.

— Что теперь скажешь, солдат? — Бельмастый ухмыляется.

Я вижу, как белеют в темноте его зубы.

В следующее мгновение я с силой бью своим гладием по клинку его меча. Раз! Вижу растерянное лицо, мгновенным коротким движением отвожу руку назад. Коли, коли, коли! — учит кентурион новобранцев…

Два!

Удар. Я поворачиваю кисть, чтобы гладий плотнее вошел в тело. Бельмастый смотрит на меня — в глазах ширится удивление. Рот приоткрывается. Черная дыра глотки. Ты сам напросился.

За моей спиной — хриплый рев Виктора. Звуки ударов. Звон железа. Крик боли, торопливый топот. Приятели бельмастого решили нас оставить? Виктор гонит их к выходу из переулка.

Гарда упирается в мягкое. Я рывком припираю бельмастого к стене.

Вонь его дыхания режет глаза. Чеснок и много ненависти. Гнилая утроба.

Я моргаю. Бельмастый вздрагивает, как пойманная рыбина. Пытается сорваться с крючка. Зрачки его огромные от боли.

— Это мой меч, — говорю я негромко и с силой выдергиваю клинок. — Я убиваю им своих врагов.

Отступаю назад.

Изо рта Бельмастого вырывается черная струйка крови, заливает подбородок.

Бельмастый делает шаг ко мне. Падает на колени. Свет в его глазах медленно, мучительно гаснет.

— Львы — говорит он вдруг. Жутким, потусторонним голосом. Я вздрагиваю.

— Смерть, смерть, — бормочет бельмастый. — Никого не останется…

Кровь заливает мостовую, вокруг его ног расплывается пятно. В черной лужице отражается полоска неба над нашими головами.

— Слышите, римляне! Львы пожирают… львов… Львы! Львы!

Он падает, дергается — и затихает. Кончено.

Я слышу шаги, оборачиваюсь, вскидывая меч… Это вернулся Виктор.

Легионер выглядит не на шутку обеспокоенным.

— Легат, я… Это же предсмертное предсказание! И он говорил… Он говорил… что львы… Я же слышал!

Я наклоняюсь, тщательно вытираю гладий о тунику мертвеца. Виктор замолкает. Я выпрямляюсь и вкладываю меч в ножны.

— Пошли, солдат, — говорю я. — Это всего лишь еще один мертвый варвар.

* * *

— Здесь, легат, — говорит Секст по прозвищу Виктор.

В сумерках дом кажется огромной каменной горой. Зловещей и темной, нависающей над улицей. А мы с Виктором идем в пещеру одноглазого великана Циклопа, пожирателя людей и хозяина овец…

Мда. Сомнительная метафора. Я оглядываюсь. Улица пуста.

…Потому что Одиссея тогда чуть не съели.

— Легат?

Я киваю Виктору. Мы поднимаемся по узкой лестнице, держа оружие наготове. Какой-то пьяный гем, сидя на ступеньках, провожает нас мутным, равнодушным взглядом.

Третий этаж. Пришли.

— Останься здесь, — говорю я Виктору. Голос внезапно сел. Я стою на пороге тайны — которая, возможно, изменит все, что я знаю о своем брате.

— Легат, — Виктор кивает. Встает у стены в задумчивой независимой позе. Ладонь на рукояти гладия.

Молодец, солдат.

* * *

— Что за шум был сегодня? — спрашивает однорукий.

Мирца, рабыня из «Счастливой рыбы», закручивает волосы в узел на затылке, поднимает вверх. Такую прическу делают знатные римлянки. Но Мирце она тоже идет. С ее темными вьющимися волосами, оливковой кожей и тонкой сильной шеей — и кошачьим изгибом спины! — Мирца знает, что хорошо выглядит.

Даже со своими синяками.

«Я красивая». Мирца это знает. Как сегодня тот дезертир на нее смотрел… хотя он не дезертир, конечно… Но смотрел хорошо.

— Дезертир не поделил что-то с Рыжим и Людоедом, — говорит она медленно.

— Правда? — спрашивает однорукий. — И кто выиграл?

— Дезертир заколол Людоеда до смерти, а Рыжего порезал.

— Крутой парень, — говорит Тиуториг равнодушно. — Как же они так сплоховали? Вроде ребята крепкие.

На самом деле ему наплевать на всех Рыжих и Людоедов вместе взятых. Они этому голубоглазому на один щелчок, не противники.

Голубые глаза, не мигая, смотрят, как она раздевается. Это почему-то приятно, хотя и страшновато.

— Ему помог другой солдат. Наверное, тоже дезертир.

Он кивает, не слушая. Протягивает левую, живую руку.

— Иди ко мне.

* * *

Она берет его рубаху. Нужно заштопать.

На табурете остается желто-розовая неживая рука. Она лежит ладонью вверх, ремни небрежно сброшены. Полусогнутые пальцы смотрят вверх — словно отростки или корни. Рука пугает Мирцу, но девушка пересиливает страх и храбро касается ее пальцами.

Рука неожиданно теплая. Даже странно. Это почти приятно. По дереву, из которого рука сделана, идет рисунок линий.

Рубаха, вспоминает Мирца.

Это явно подшито женской рукой. Мирца неожиданно чувствует ненависть к той, что так ровно наложила стежки. Странно. Кто она Мирца, такая, чтобы ревновать голубоглазого к другим женщинам?! Он ей даже не нравится.

Совсем нет. Нет.

— Кто это сшил?

Он равнодушно пожимает плечами.

— Моя жена.

На несколько мгновений у нее перехватывает дыхание. Мирца думает, что расколотить ему голову чем-то тяжелым — хорошая идея. Отличная идея.

— А это? — Мирца справляется с собой и берет с табурета его штаны.

— Жена.

Она смотрит на него. Ее трясет от ярости.

— Лжец! Здесь другая рука!

Тиуториг усмехается, а глаза остаются равнодушными. Но хотя бы нет этих «щелчков» — такое бывает, когда у него плохой день. И это ее радует. Иногда с одноруким действительно жутко. Один раз он ее чуть не убил.

Это странное счастье, когда однорукий приходит сюда, в «Счастливую рыбу». Но все-таки это счастье.

— Значит, и жена другая, — говорит он. Мирца швыряет в него штаны.

— Сколько у тебя жен?!

Беловолосый смеется. Голубые глаза горят ярко — до безумия. Мирца не хочет смотреть, но все равно смотрит.

— Так сколько? — она подходит, бьет беловолосого по плечу, толкает со всей силы, чтобы он, наконец, перестал хохотать. Но его это еще больше смешит.

— Много, — говорит Тиуториг. У него жесткий варварский акцент. — Тебе так важно знать?

— Нет!

— Хочешь быть одной из них?

Мирца замирает. Встает. Отходит к окну, чтобы скрыть дрожь.

— Нет, — говорит она. — Ни за что!

Варвар с белыми волосами и голубыми глазами выдыхает, запрокидывает голову. У него жесткая золотистая щетина, он давно не брился.

— Я вернусь, — говорит он. — Закончу одно дело и вернусь. И неважно, сколько у меня жен. Мне на них плевать. Я заберу тебя с собой. Мы поедем…

— Куда?

— На теплое море, — он ухмыляется чему-то. Мирца чувствует ревность. Среди тех воспоминаний ее нет. — Туда, где жарко. В Грецию, например. Или в Африку. В Иудею. Почему нет? Тем более что мне все равно туда надо.

— Сейчас?

Усмешка.

— Лет через десять. Но можем поехать раньше, если хочешь.

— Ты выкупишь меня у хозяина? — спрашивает она с надеждой.

— Выкупить? Зачем? — он поднимает брови. Открывает голубые жестокие глаза. Мирца вздрагивает. Щелк. И снова два человека внутри него совмещаются, и говорит один:

— Я просто тебя заберу. Так будет…

— Романтичней?

Щелк. Глаза застывшие и не выражают ничего.

— Забавней, — говорит он наконец. Голос тоже изменился. Теперь он хриплый и низкий. — Намного забавней.

* * *

В жилище философа приятный полумрак. Пахнет пряностями и медом, шалфеем и какой-то едкой мазью. Я прохожу пустую комнату, откидываю занавесь. Замираю на пороге.

Я знаю этого человека.

Точно! Черный человек в остроконечной шляпе, что выступал во дворце Вара. Африканец. Фокусник.

Я оглядываюсь. Еще у него должен быть высокий помощник в сером плаще, тощий, словно фокусник его никогда не кормит…

— Господин? — Фокусник развалился на кушетке и, похоже, вставать не собирается. Комната освещена огнем светильников. Желтые отсветы ложатся на черно-лиловую кожу африканца. Я снова вспоминаю про море на закате.

— Кто ты? — спрашиваю я.

— Я?

— Я говорю: как тебя зовут? На самом деле?

Философ разминает тонкими пальцами персик. Красивое лицо — в его чертах нет ничего африканского. Если бы не темная кожа, философ бы сошел за римлянина. Или грека.

Он совсем не похож ливийцев, которых я знал, будучи младшим трибуном в африканском легионе.

— Это неважно. Мое имя плохо звучит на вашем языке. — Философ качает головой. Его темные пальцы с розовыми подушечками разрывают желтую мякоть. Брызжет сок. — Зовите меня Острофаум, господин. Этого вполне достаточно. Что-нибудь еще?

Я делаю шаг вперед.

— Луций Ветурий Келест, — говорю я. — Ну, же, вспоминай!

Молчание. Остро пахнет убитым персиком.

Скрип пола. Я поворачиваюсь — мгновением раньше, чем успеваю задуматься. Ладонь на рукояти гладия. Мое тело реагирует быстрее, чем я сам. Как настоящий боец, я даже думаю телом… Из боковой двери появляется помощник фокусника. Высокий, тощий, в том же сером плаще, лицо прикрыто капюшоном.

Помощник проходит мимо меня, словно не заметив. Неловко, ломко опускается на колени у жаровни, начинает раздувать огонь.

Я выпрямляюсь.

— Что господин желает знать? — фокусник смотрит на меня.

— Ты лечил моего брата?

— К сожалению, да, — говорит он. — Простите.

Впервые вижу врача, который извиняется не за свое умение, а за попытку помочь.

«Смотри, Кай». У меня начинает кружиться голова. В горле першит, я с трудом сглатываю. Что это за запах здесь?!

— Чем он был болен?

— Насколько я могу судить… — философ поднимает голову — белки глаз резко выделяются на фоне темной кожи, — Это финикийская болезнь. Так называл ее великий Гиппократ.

— Как?!

Я молчу. Вот оно что. Это, чрево Юпитера, многое объясняет…

Колени на мгновение слабеют, усилием воли я заставляю себя выпрямиться.

Проказа!

Финикийская болезнь, от которой человек сгнивает заживо. Теряет пальцы, руки, уши. Безносые, безглазые — эти несчастные бродят вереницами по Германии, Италии, Ливии… В Иудее, мне рассказывали, в горах есть целый город прокаженных.

Им оставляют еду и одежду. Как мертвым.

— Язвы, — говорю я хрипло. Перед глазами: тело брата, обложенное кусками льда. Бледное, закаменевшее лицо. Таким Луция привезли из далекой холодной Германии в солнечный и жаркий Рим. Я напрягаю память: — Подожди. У него же не было язв!

Философ качает головой. У него гладкое черное лицо без возраста, только между бровей залегли глубокие морщины. И над всем этим — синий шутовской колпак с блестками.

Он забавен. И страшен одновременно.

— Самое начало болезни. Две небольшие язвочки — вот здесь и вот здесь, — фокусник показывает. Я не могу оторвать взгляда от его черных рук с розовыми ладонями. Проклятье! Все время жду, что он вынет из рукава яйцо или голубя. Голубь — это птица мертвых. Переносчик душ.

Это было бы жестоко, но очень смешно.

— Что дальше? — спрашиваю я.

— Дальше? — философ спокойно поднимает взгляд. — Это вы мне скажите, легат.

— Мой брат был… настойчив?

— Настойчив? — философ усмехается. — Это мягко сказано. Ваш брат умел убеждать. И тогда появился амулет. Маленькая глиняная птичка.

Я запускаю руку в ворот туники и вытягиваю шнурок. Выкладываю амулет на ладонь.

Глиняная птичка. Она странно холодная и тяжелая — для своего размера и материала. Короткий клюв, пухлое тело.

Эту птичку словно слепил ребенок. На ее подножии выдавлен символ — который мне незнаком. Словно буква из неведомого алфавита.

— Такая?

Фокусник молчит. Впрочем, ответ мне и не требуется. Этот амулет привезли мне после смерти брата. Глиняная птичка была при нем в момент смерти.

— Откуда это? — я смотрю на фокусника в упор, не мигая.

Он молчит.

— Я хочу знать. И ты мне расскажешь.

Фокусник некоторое время медлит, затем улыбается. Это не очень веселая улыбка.

— Кажется, вы похожи на своего брата больше, чем думаете, — мягко замечает он.

— Отвечай на вопрос!

— Хорошо. Я расскажу.

* * *

Что я знаю об Атлантиде? Великий материк, что навеки исчез в глубинах океана. Процветающая страна полубогов, полная чудес. А теперь оказывается, что я — один из потомков выживших. Еще и на какую-то часть бог. Сколько там капель крови атлантов в моих жилах? Смешно. Кажется, это слишком даже для моего агностицизма.

Девять сыновей Посейдона обитало в Атлантиде. Девять полубогов выбрали себе человеческих жен. Девять ветвей пошло от них. Четверть божественной крови в твоих жилах — это даже много. Девять божественных даров досталось потомкам атлантов от сыновей Посейдона. Волшебство.

Во время чудовищного землетрясения и шторма спаслись представители только пяти родов из девяти. Пять выживших. Пять магических семей. Вот так я и стал колдуном. Спасибо.

Носителем семейного дара всегда становится старший в роду. Или старшая, если это женщина. После смерти носителя его дар переходит следующему потомку. А глиняная птичка — всего лишь символ. Память о затонувшей родине. Мнемонический ключ к дару.

— Так эта птичка сделана в Атлантиде?

Фокусник качает головой.

— Нет, легат. Она была, как и многие другие, создана намного раньше Атлантиды. Хотите персик?

Я качаю головой. Нет.

— Намного раньше?

Фокусник медлит. Кажется, он знает больше, чем рассказывает.

— В чем дело? — говорю я.

— Как думаете, легат, откуда пришли дети Посейдона?

— Из океана, наверное? — и тут я понимаю, что сказал глупость. Если бы из океана — тогда что атлантам была бы та волна?

— Нет, легат. Они пришли с далеких звезд, а не из океана. Повелитель Времени… простите, один из атлантов… Однажды я видел его небесную колесницу. Корабль сделанный из чистого орихалка. Это было… невероятное зрелище.

Орихалк — небесный металл особой прочности и красоты, что ковали атланты. Так пишет Платон.

— Со звезд?

— Да.

Боги живут на небе, среди звезд? Ну, почему нет.

В этот момент я замечаю у фокусника на груди странный амулет. Словно бы крест, распятие…

Нет, глупости. Кто по доброй воле будет носить на груди знак позора и смерти?

Не забивай себе голову, Кай. Разве в этом сейчас дело?

— Откуда ты?

Фокусник смотрит на меня, взгляд спокойный. Колдун знает, что я могу с ним сделать — и не боится. Совсем.

Это мне нравится.

— Я приехал издалека, легат. Настолько издалека, что даже сам не понимаю, как здесь оказался. В своей стране я был служителем бога…

— Какого именно?

Фокусник смотрит на меня — и выражение его глаз странное. Тревожит меня.

— Видите ли, в моей стране считается, что Бог — единственный, — говорит он мягко.

Я наклоняю голову и разглядываю фокусника — с новым чувством. Действительно, в нем ощущается достоинство. Словно за спиной Острофаума стоит кто-то много больший, нежели человек.

— Ты — жрец? Тогда что случилось?

— В моей стране появился могущественный, но не очень умный правитель. Он заявил, что моя вера нарушает законы и что людям нужно вернуть старых богов. Он запретил давать детям имена согласно моей вере, а только старые, времен древних богов…

— И ты нарушил запрет?

— Совершенно верно.

— И что дальше?

Фокусник пожимает плечами. Теперь мне кажется, что ему больше лет, чем самому Августу.

— Об этом донесли правителю, меня посадили в тюрьму. Это вполне милосердно, потому что с тем же успехом мне могли отрубить руки. Или повесить вниз головой на ближайшем дереве. У нас это обычное дело… Тюрьма. Не самое приятное место. Я провел там пять лет. Пять очень долгих лет. А когда меня почему-то выпустили, я пошел домой.

— И?

Философ улыбается. Загадочно и мудро. И даже почти весело.

— И не дошел.

— Жалеешь об этом?

— Иногда.

Молчание. Философ крутит тонкими черными пальцами, разминает суставы. Достает монету и начинает перекатывать по костяшкам. Вечная работа, иначе потеряешь навыки.

В комнате клубится сладковатый дым. Поднимается над жаровней. Я морщусь. Вот откуда этот странный запах…

— Где Луций взял амулет из Атлантиды?

Это то, чего я пока не понимаю.

— Я дал ему, — глубокий звучный голос. Помощник философа поднимается во весь рост, делает шаг — ко мне. Огромная тень движется за ним — я моргаю. На мгновение я вижу, как черная тень нависает над целым миром, поглощает свет. Словно тень гигантской волны до самого неба… Я выпрямляюсь. Никто из семьи Ветуриев Келестов никогда не отступал перед угрозами… Наваждение исчезает.

Я почти испугался. Надо же.

Всего лишь игра света.

Я вглядываюсь во тьму под капюшоном. Кладу руку на рукоять меча.

— Кто ты? — спрашиваю резко. — Отвечай!

Молчание. Помощник медленно поднимает забинтованную ладонь к голове и откидывает капюшон. Я невольно отступаю на шаг. В первый момент это кажется дурацкой шуткой…

Чрево Юноны! Боги!

Что это?! Мороз пробегает у меня по коже.

Под капюшоном я вижу вытянутое серое лицо с огромным лбом и маленькой узкой челюстью, темные глаза в поллица — нечеловеческие. Без белка, только зрачки, словно глаза насекомого. Они завораживающе мерцают. Кожа серая, пористая и словно бы влажная. Чудовище. Или, может быть, бог?

Я вытягиваю гладий из ножен. Скрежет. Тусклый блеск железного клинка.

«Это мой меч. Я буду убивать им своих врагов».

Даже если эти враги — не люди.

— Приветствую тебя, Кай Ветурий Келест, — говорит серый человек. — Ты спрашивал про Атлантиду? Я могу рассказать.

Я молчу. Возможно, стоило бы сначала ударить, затем рассуждать, но…

Почему-то кажется, что железо не причинит ему вреда.

— Откуда тебе знать? — спрашиваю я.

Серый человек негромко смеется. Так, наверное, смеются боги…

Остроконечные зубы в маленьком безгубом рту. Черный, как у жирафа, язык.

…Боги, что б их, отвратительно смеются.

— Потому что перед тобой — дитя Посейдона, — говорит он. — Вы, люди, называете нас… атлантами.

— Что?!

Океан покрыл развалины великой Атлантиды. Остались только сказания и легенды…

— Меня зовут Пасселаим. Я — последний из атлантов.

Я молчу.

В воздухе кружится, вспыхивая в свете факелов, мелкая золотистая пыль.

* * *

— Это все не случайно, — говорит Пасселаим. — Случайностей не бывает, Кай Ветурий Келест. Любая случайность — это результат выбора того или иного варианта.

Я смотрю на него, не мигая. Вдруг он исчезнет? Испарится, как туман.

— В твоих жилах течет кровь Атлантиды, — Пасселаим серьезен. — Дар крови, он разный, проявляется по-разному. У Посейдона было девять детей… Девять Повелителей. Девять родовых линий, девять талантов. Роду Геркулеса досталась чудовищная сила, роду Кассандры — предвидение будущего. Это мои потомки, недаром я — Повелитель Времени. Твоей семье повезло меньше… или больше. Твой талант…

— Возвращает мертвых, — говорю я хрипло.

Серый человек улыбается — словно я маленький ребенок, который случайно сделал что-то правильно. Смешно.

— Почти так. Но только на короткое время.

Я представляю германца Стира — чудовище, отрывающее руки гладиаторам. Песок арены. Вопли толпы. Глиняная фигурка быка на широкой ладони безумца, он мажет ее кровью убитых…

— У какой семьи символ — бык? — спрашиваю я.

— Бык? — похоже, мне удалось застать Пасселаима врасплох. — Ты видел человека с амулетом быка? Где?! Когда?

— Это не ответ.

Пасселаим медлит, я чувствую его раздражение. Но потом все же отвечает:

— Когда-то этот амулет был у Геракла… Геркулеса.

Безумие германца Стира. Безумие Геракла. Вот в чем дело.

— Силу и, возможно, безумие?

Серый человек смотрит на меня. Поднимает брови.

— Что ж… Правильная мысль, Кай Ветурий Келест. У каждого магического таланта есть то, что делает его не таким уж желанным приобретением.

— Проклятье?

— Скорее, побочное действие. Иначе пользоваться волшебством было бы слишком легко и приятно.

Не бывает дара богов без подвоха. Дар несет с собой и проклятье.

— Зачем вам это?

— Я хочу вернуть свою родину, — говорит Пасселаим. — Нашу родину.

— Атлантиду?

Пауза. На мгновение мне показалось, что по лицу последнего атланта скользнула усмешка. Огромные глаза блеснули.

— Да… Атлантиду.

Он продолжает:

— Но для этого мне нужен человек. Особенный. Человек, наделенный кровью Атлантиды… и ее магией. Можешь называть его героем. Или мессией. Это неважно. Главное, что он избран объединить весь обитаемый мир, всю Ойкумену под своей рукой… И повести род людей к счастью и изобилию. Мы построим на земле новую Атлантиду — раз старая лежит под толщей океана.

До меня нескоро, но все же доходит.

— Мой брат?! Луций? Он был избранным?!

Пасселаим качает огромной головой.

— Твой брат подавал большие надежды. Жаль, что он так распорядился своим даром…

— Как?

Он не отвечает.

Как мой брат распорядился своим даром? Умер в германской деревне?!

— Ты, легат, — не самый лучший хозяин для этого дара, — говорит Пасселаим с сожалением. — Он принесет тебе только горе. Поверь.

Может, стоит вернуть птичку атланту? Забирай обратно свой дар — и свое проклятье, сын Посейдона. Если бы это было возможно…

«Встань и уезжай

Ты не знаешь игру»

Верно. Я не знаю игру. Но я не собираюсь сдаваться.

— Я рискну, — говорю я.

Молчание.

— Что ж, — кивает последний атлант. — Это твой выбор.

* * *

Открываю глаза. В комнате клубится дым — я чувствую сладковатый запах тлеющих на углях трав. От копоти першит в горле.

Я резко сажусь.

Висок словно пронзает железная игла. Ох!

Фокусник смотрит на меня непроницаемым темным взглядом. Белки глаз у него синеватые.

— Что? — спрашиваю я. В голове звенит. Морщусь и потираю висок. Ощущение, что я проснулся с глубокого похмелья.

— Проклятье, — говорю. — Я… что, спал?

Фокусник, черный как помешательство, слегка улыбается.

— Так и есть. И, похоже, разговаривали с богами, легат.

Кха-кха. Я откашливаюсь. Во рту кисловатый привкус — как от вулканического пепла.

— Что это было?! Где атлант… — я замолкаю.

Я вижу высокую фигуру в капюшоне. Она сидит спиной ко мне у жаровни. Значит, это был не сон?!

В два шага я оказываюсь рядом. Сдергиваю капюшон…

И застываю. Проклятье!

Человек поднимает взгляд. Голубые глаза. Глубокий шрам пересекает лицо от виска до челюсти. Светлые волосы, нос горбатый и кривой, видимо, его не раз ломали. Человеку лет двадцать пять. На лбу выжжено клеймо — беглый раб. На щеке — еще одно, такое же. Значит, он два раза бежал — и оба раза был пойман.

Он уродлив, да. Но он человек, а не атлант… или полубог.

— Как твое имя? — спрашиваю я.

Человек молчит.

— Я кажется, задал вопрос?!

— Легат, — говорит фокусник. — Зря стараетесь. После второго побега бедняге вырвали язык.

— Прости, — говорю я. Потом вдруг понимаю. Тот звучный голос, что звучал во время представления…

Я поворачиваюсь к фокуснику. Он усмехается.

— Неожиданно, правда? — звучный голос раздается в каморке. Губы фокусника при это не шевелятся. Только на лбу блестит испарина.

— Так ты еще и чревовещатель? Может, в твоих жилах тоже течет кровь атлантов?!

Лицо фокусника неподвижно, словно каменная маска. Кажется, моя ирония не достигла цели.

— Прощайте, легат, — говорит он вместо ответа. Голос — снова его обычный, только очень уставший. — Может, еще встретимся. И удачи вам.

Я киваю.

— И тебе удачи, жрец единственного бога.

Фокусник вздрагивает.