Экзамен

Шикур Шабаев

Герой книги – романтический молодой человек, только-только окончивший среднюю школу и столкнувшийся с первыми «взрослыми» проблемами – болезнью близкого человека, любовью к девушке, сложными отношениями с друзьями. Он мечтает стать художником, а вынужден идти на завод, зарабатывать на хлеб. Мечтает о чистых отношениях, а сталкивается с суровыми реалиями жизни.

4

Саша вновь и вновь подходил к мольберту, делал несколько торопливых мазков, быстро отходил от холста и долго пристально вглядывался в свою картину. Ничего не получалось. Саша в изнеможении опускал кисть. Что делать? Опять ничего не получается. Он смотрел на мольберт взглядом, полным одновременно и любви, и ненависти.

Временами он готов был разорвать холст, в отчаянии ломал руки. Всё было тщетно — работа не шла. В картине не хватало движения, она казалась застывшей, неживой.

Шёл день за днём — ничего не получалось, сегодняшний день не был исключением.

Вздохнув, Саша уныло свернул холст и отложил в сторону — до поры до времени. У него в кладовой уже накопилось много таких незавершённых работ. Саша писал их, откладывал и вновь возвращался к ним, но ничего не получалось, и он начинал отчаиваться.

…На смену дождям пришла тёплая солнечная погода, осень на несколько дней будто бы замедлила свой шаг и стала настоящей «золотой осенью». Она подпалила верхушки деревьев, и они горела ярким пламенем, роняя оранжевые, красные, жёлтые искорки-листочки.

Вечерами после работы Саша брал альбом и карандаши и отправлялся в соседний парк. Огромный старинный парк зарос и опустел. Саша любил сидеть на крутом берегу небольшого озера, здесь никто не нарушал его уединения, не мешал его размышлениям — а в голову приходили странные мысли о Вселенной, о смысле жизни, о будущем.

Карандаш, казалось, сам бежал по бумаге, наброски получались удивительно чистые, светлые. Саша садился в густую траву и подолгу смотрел на закаты. «Наверное, ни один художник не сможет передать всю эту палитру? — думал он, глядя на полыхающий горизонт.

В прозрачной воде весело резвились мальки, иногда рыбёшки выскакивали из воды, серебристо блеснув чешуёй, и почти бесшумно шлёпались обратно. В бездонной синеве озера долго-долго причудливо изгибались волны.

Чувствовалось приближение зимы. Листва старых берёз, наклонившихся над тихой водой озера, уже пожелтела, и когда ветер ласково трогал вершины деревьев, листья медленно кружили в воздухе, падали в воду и замирали, почему-то оставляя в душе печальный след.

Часто Саше казалось, что пройдёт ещё немного времени, и он узнает тайну, поймёт, как надо писать, чтобы картины жили, именно жили, чтобы чувствовался и этот ветер, шепчущий о чём-то неведомом и прекрасном, и трепет листьев, и безмолвие воды.

Огромный красный шар солнца скрывался за дальним лесом за окраиной города, и на землю опускались синие сумерки.

Одинцов собирался уже уходить, когда ему вдруг показалось, что он не один. Саша быстро обернулся и увидел Борю. Головин с невинным видом стоял совсем рядом, в тельняшке, руки в карманах, с сумочкой через плечо, и, опустив голову, носком ботинка ковырял землю под ногами. Саша улыбнулся. Была у друзей такая игра — подойти незаметно и встать рядом, будто ни в чём не бывало.

— Здравствуй, — сказал Одинцов, поднимаясь с травы.

Боря молча тиснул ему руку. Саша отдёрнул ладонь и стал растирать её — уж слишком крепким оказалось рукопожатие друга.

Головин слегка улыбнулся.

— Ну, ну, силач, — шутя погрозил Саша, — ишь, отъел шею.

Он с некоторой завистью оглядел коренастую фигуру Борьку, его широкие плечи, руки, загорелые до черноты, сильные мышцы, при каждом движении бугрящиеся под тельняшкой.

Одинцов увлёк Борю с собой, и друзья медленно пошли по берегу озера.

— Давай, рассказывай, — улыбаясь, потребовал Саша, — как ты до такой жизни докатился?

Головин помолчал, привычным движением пригладил ладонью свои чёрные смолистые волосы.

— А что рассказывать, — угрюмо сказал он наконец, — работаю, тяну лямку, деньгУ заколачиваю.

— Да, плохи дела, — озабоченно произнёс Саша, — что ж ты так?

— Знаешь, — продолжал Боря, — надоело всё, — он говорил быстро, торопливо, словно спешил выговориться перед другом. — Всё осточертело. Сегодня не ходил на работу. Будут ругать — ну и пусть. Придёшь в цех, а тебе: сбегай туда, сбегай сюда, принеси то, принеси это. Как мальчик на побегушках.

Он замолчал, огорченно махнул рукой:

— Да пропади, все пропадом!

Чтобы нарушить неловкое молчание, Одинцов рассказал о себе:

— А я теперь работаю на автозаводе. Токарем.

— Знаю, — ответил Боря, — Толя успел рассказать. И как работенка? Нравится?

— Да так, ничего, работать можно. Но я мечтал о другом. Всё-таки любимая работа должна быть несколько другой, не такой.

— Ха! — любимая работа! — усмехнулся Борис. — Сказал тоже! А я вот от многих слышал, что такой вообще нет или она там, где зарплата побольше и премиальные повесомей и где вкалывать нужно поменьше. Что ты на это скажешь? Разве не так?

— Нет, нет, — горячо возразил Саша, — они совершенно не правы. Да и сам ты не веришь в эти слова, — убежденно сказал он.

— Ладно, — кивнул Борис, — я согласен с тобой — деньги — не самое главное в жизни. Но согласись и ты — любой человек, устраиваясь на завод, или фабрику, ила другое предприятие, первым делом интересуется, где, в каких условиях ему придётся работать, ему хочется узнать, в какие часы принимают хирург и зубной врач, как готовят в заводской столовой, далеко ли до булочной. В конечном счете, это та же самая материальная заинтересованность…

Саша нетерпеливым жестом прервал речь друга:

— Да, да, конечно. Но всё же, что не говори, работа должна быть на первом месте. И она должна быть непременно любимой. Иначе это будет не работа, а подневольный труд. И кому она принесет пользу? Человеку? Сомневаюсь. Государству? Вряд ли. Быть может, на другом месте, на другом предприятии он был бы гораздо полезнее.

— Ты так думаешь?

— Да. Я уверен в этом!

— Не знаю, может быть, ты и прав, — пожал плечами Головин, — но вот ведь какое дело — слушаю. я твои слова и вспоминаю нашего Платоныча, есть у нас на станции техобслуживания такой занятный мужичок. Прекрасный человек Платоныч! Все его любят, все его уважают, Немного прижимист — но кто из вас не без греха? Попросишь помочь — с удовольствием поможет. Правда, при этом не раз напомнит: «Дашь на дашь», «Ты мне, я тебе». Но зато сколько анекдотов знает Платоныч! — любого рассмешит. А главное — он у нас — профессионал своего дела, мужик — «золотые руки». Для него в машине нет никаких секретов. Одно странно, скажешь ты, работает Платоныч «от и до», от звонка до звонка. Конечно, бывает иногда он и остается на сверхурочную работу. Но только в том случае, если пахнет длинным рублём. Кончается смена, и не узнать Платоныча — профессорские очки, не костюм, а смокинг, туфли иностранного посланника, в руках дипломат, кто теперь Платоныч? Профессор, да что там профессор — академик!

Так вот, он сам признаётся: «Работа это работа, а жизнь это жизнь, и не стоит путать эти философские понятия!» Что ты на это скажешь, Саша?

— А ничего не скажу. Мне просто жаль твоего знакомого. Половина жизни проходит для него бесследно и бесполезно. Да и не верится мне, что он совсем уж не думает о своей работе. Человек не может достигнуть мастерства, не любя своей профессии. Работа обязательно должна быть любимой, я так считаю. Чтобы человек шёл на свой завод, на своё предприятие с удовольствием, с ожиданием встречи с новым, незнакомым, неизведанным. Работа должна приносить радость и никогда не надоедать ему. Если ты и дома продолжаешь думать о ней, и тебе приятно о ней думать, то значит ты любишь свою работу, значит ты не сшибся в выборе своей профессии. Работать там, где тебе не нравится, всё равно, что жениться без любви, по расчёту.

Борис улыбнулся;

— Ты прямо поэт… А сам-то, сам любишь свою работу?

— Да что я? — сразу сник Одинцов, — я попал на завод по вынужденным обстоятельствам.

— То-то же. А говоришь — любимая работа. У каждого человека свои обстоятельства, он не может идти куда ему хочется. Ведь никто не хочет быть грузчиком или дворником, но приходится, коли нужда заставит. Да и государство не может обойтись без этих профессий.

— Постой, постой, — вновь не стерпел Саша, — пройдёт несколько лет, и эти трудные «неблагородные» профессии в том смысле, в котором мы их себе представляем, отомрут, исчезнут. Ведь исчезла же профессия землекопа с появлением бульдозеров и экскаваторов. У грузчиков и дворников тоже появилось немало машин-помощников. И ещё: недавно я смотрел программу «Время», рассказывали о лучшем дворнике Киева, делегате 19 съезда ВЛКСМ. Это уже кое о чём значит! А в будущем тяжёлый ручной труд вообще исчезнет.

— Так-то в будущем, — скептически произнес Борис.

Саша нахмурился, но ничего не мог сказать в ответ и замолчал.

Настало то время суток, когда на землю опустились сумерки, всё вокруг теряло свои очертания, сливалось, становилось неясным. Вечер зажег крохотные огоньки в окнах домов, кое-где горели маленькие, но яркие светлячки уличных фонарей.

На набережной ребятам стали встречаться гулящие влюблённые. Когда одна такая обнявшаяся парочка прошла около них, Одинцов, лукаво улыбнувшись, спросил друга:

— А как у тебя с Танькой? Всё ругаетесь?

Боря огорченно наморщил лоб.

— Да так, что лучше и не вспоминать, — с досадой махнул он рукой.

Саша вопросительно смотрел на Головина.

— Что так?

— Поссорились мы, — коротко объяснил Борис.

— Ну, что там у вас, выкладывай, — потребовал Саша. — Может быть, вам помочь чем-нибудь?

— Ничем тут не поможешь. А говорить-то и нечего. Таньку не поймешь — то говори, то молчи, то приходи, то уходи. В-общем, мы окончательно разругались, и я ушёл от неё. Как говорится в песне, «и разошлись как в море корабли».

— О, загадочная женская душа! — рассмеялся Саша. — Любишь, так терпи.

Боря вспыхнул:

— Да кому нужна такая любовь?!

Одинцов ничего не ответил, он задумчиво смотрел на светлые блики, пробегающие но мрачным водам озера.

Борис вгляделся в лицо другу — не смеется ли? — и продолжил, тяжело ворочая словами:

— Это может, раньше так было — Ромео и Джульетта, Тристан и Изольда, Дездемона… Нет, в наше время настоящей любви нет, — горько заключил он.

— Нет, — горячо возразил Саша, — совершенно с тобой не согласен. Ты не прав.

— Может быть, и есть счастливые пары, — спокойно согласился Борис, — может быть, и есть. Одна на тысячу или на десять тысяч несчастливых. Слышал о данных статистики? — каждая третья семья разводится. А сколько ещё несчастных семей живёт на грани развода? Многие же просто привыкают друг к другу, считая, что так и должно быть.

— Не жениться ли ты собрался? — Одинцов на вид был невозмутим, но глаза его смеялись:

— А что, хорошая идея. Татьяна составила бы тебе неплохую партию. Немного рановато для тебя, но ведь восемнадцать тебе исполнилось? По закону вполне имеешь право.

Головин не принял шутки.

— Эх, только растравил память… Таня, Таня, Танечка, — повторил он, а когда Саша положил руку на его плечо, добавил с тоскою в голосе:

— Выпить бы.

Одинцов шутя ударил его в грудь, вскочил на парапет, громко продекламировал, выставив праву» ногу и отчаянно жестикулируя рукой:

— Выпьем с горя; где же кружка?

Сердцу будет веселей.

Боря встрепенулся.

— У меня же есть кое-что… Кружки не обещаю, но…

Он снял с плеча сумочку, достал из неё небольшую фигурную бутылку вина с яркой этикеткой.

— О! — с усмешкой произнес Одинцов — он знал о пристрастии Бори к различным сортам вина. В коллекции Головина было уже несколько десятков сортов.

Боря провёл рукой по бутылке с какой-то странной нежностью, глаза его заблестели.

Саша молчал,

— Будешь пить? — предложил Борис.

— Нет, — категорически отказался Саша и в упор посмотрел на друга, — и тебе не советую, не доведет это тебя до добра. Пора кончать, слышишь?

— Пить будешь? — глухо повторил Борис.

— Нет! — твёрдо отказался Саша.

— Тогда… тогда и я не буду, — озорная улыбка скользнула по лицу Бориса, и эта улыбка рассеяла неловкость, возникшую, было, между друзьями.

До позднего вечера они бродили по опустошим улицам. Вспоминали свои школьные годы, детские шалости: первые открытия, радости и огорчения.

— Помнишь, — захлебываясь, смеялся Боря, — мы увлеклись с тобой морской романтикой? Кругосветные путешествия, паруса, клад пиратов. А как-то так долго засиделись над книжкой о морских узлах, что даже опоздали в школу,

— Помню, — подхватывал Одинцов. — Прибежали в школу, а там уже минут десять идут уроки. А у нас алгебра. Страху-то! Анна Николаевна спрашивает нас, глядя сердитыми глазами поверх очков: «Почему опоздали?»

— А ты таким жалобным тоненьким голоском отвечаешь: «Зачитались». Весь класс чуть со смеху не помер.

— Это что! Потом-то что было, помнишь? Анна Николаевна поворчала, поругала малость и разрешила сесть на свои места. Ты повернулся, а у тебя из кармана тянется длиннющая верёвка, которой мы вязали морские узлы. Вот смеху-то было! Я думал от хохота стёкла повылетают. И только тогда я понял, почему на нас оглядывались прохожие, когда мы бежали в школу.

Боря ничуть не смутился:

— Да, интересно мы жили. Сейчас проучиться бы ещё год. Лучше, в девятом классе — экзаменов нет и ты уже взрослый.

— Да хоть и в десятом, — мечтательно вздохнул Одинцов.

Так, беседуя и вспоминая весёлые истории, друзья дошли до сашиного дома. И тут Одинцов призвался Боре в том, в чём раньше он никому не признавался:

— Знаешь, Борька, — сказал он доверительно, — у меня есть одна мечта, может быть, она покажется тебе и наивной, не знаю. Я хочу купить маме золотую брошь. Как-то летом мы совершенно случайно зашли в «Кристалл», и я не мог не заметить, как понравилась ей эта брошка — золотая стрекоза. У мамы никогда не было таких украшений, все заработанные деньги она тратила на меня — чтобы купить велосипед, магнитофон, хорошие костюмы и даже краски, в конце концов. Поэтому я решил накопить денег и купить маме эту красивую брошь. У меня уже есть немного — помнишь, мы ходили на станцию разгружать вагоны с кирпичом, Мама об этом ничего не знала.

— Так ты из-за этого не поступал в институт, — воскликнул пораженный Борис.

— Почему из-за этого? Вовсе нет. Мне уже семнадцать лет, и мне хочется быстрее определиться в жизни и помогать маме. Хватит того, что она столько лет отдала мне и не видела ничего хорошего, может, из-за этого она и заболела, — Саша низко опустил голову.

— Это ты уж слишком. Выше голову, — подбодрил его Головин.

Борис проводил друга до подъезда, они попрощались и разошлись в разные стороны. Но через минуту-две, как только Саша успел подняться к себе, он услышал громкий прерывистый свист — борькин условный сигнал — и вышел на балкон.

Да, это был Боря. Увидев Одинцова, он крикнул:

— Саня! А может тебе всё-таки поступать в институт? Я бы достал тебе денег.

— Не надо! — резко ответил Саша,

— Чудак, что же ты обижаешься? Дал бы взаймы, а потом ты их вернул бы.

Саша был тронут словами друга.

— Нет, вправду не надо. И вообще, хватит разговоров о деньгах. Да и поздно уже. Студенты начинают занятия.

— А может, поработаем на станции? Если ходить туда каждое воскресенье, то на двоих мы получим довольно приличную сумму. Пока, на первых порах этого хватит, а потом придумаем ещё что-нибудь. Где наша не пропадала!

Саша на мгновение задумался, но тут же торопливо сказал в ответ на предложение друга:

— Нет, теперь уже ничего не надо.

— Тогда бывай! — Борис махнул ему на прощание рукой и скрылся в темноте.

Подождав немного, Саша крикнул:

— Боря!

— Что ещё? — донесся издалека нарочито недовольный голос.

— Спасибо тебе.

Саша почувствовал невидимую улыбку своего друга, услышал, как тот негромко рассмеялся:

— Ешь на здоровье!