Dрево

Шерман Гадэс

История человека, чей жизненный путь омрачен тяжелым недугом, представляет собой разрозненные картинки, то и дело всплывающие в болезненном сознании, затуманенном образами и мистическими видениями. Граф Радиш, вынужденный продлевать себе жизнь за счет странных поступков, втягивается в круговорот бушующих человеческих страстей, из которого существует лишь один выход…

Глава 5. Поединок

Марсель заметил, каким равнодушным стал мой взгляд после минувшего вечера. Днем к нам приходил незнакомый человек с блестящими усами и острым носом, однако управляющий объяснил, что я плохо себя чувствую, так как задержался на вчерашнем городском балу, и потому теперь отдыхаю. Кажется, мужчина пожелал некоторое время провести в гостиной, поскольку имел ко мне разговор весьма деликатного характера и несомненно важный, но камердинер, извинившись, заверил, что я проснусь только к ужину, а, быть может, и позже, оттого ждать моей персоны придется долго. Незнакомец сердито пробурчал себе что-то в усы, затем неприятно рассмеялся, скаля зубы, и выпалил:

— Болен он, как же!

Выслушав вечером все подробности, я понял, что в особняк заявлялся человек от моего соперника. Скорее всего, ему нужно было уточнить место проведения поединка, потому что на террасе мы условились с его приятелем или хозяином лишь о времени проведения дуэли. Я погрузился в нарастающую тревогу. И зачем только проклятый Эрнест остановил меня на выходе? Мог же спокойно уйти! Хотя откуда он знал о последствиях?.. Такие чистые голубые глаза не представляли угрозы, не таили коварного умысла. Я был уверен в этом. Да и Элоиза, едва знакомая мне, ставшая причиной скорой вероятной гибели, — что с нее взять? Обычная самовлюбленная интриганка.

Я ощущал медленно возвращавшуюся в мою жизнь боль, но она занимала меня теперь гораздо меньше предстоящей схватки, сулившей одни неприятности. Не помню, чтобы я когда-нибудь с кем-либо дрался, разве что в очень далеком детстве, пытаясь изобразить грозу пыльного сельского двора, или после уроков в пансионе. Ох, и таскали же меня тогда за уши! С тех пор прошла уйма лет, я вырос слабым, чрезвычайно худым, оттого и казался высоким, хотя мой рост едва ли превосходил средний и не выделялся в толпе. Любой мужчина первым же ударом мог выбить из меня душу, а трусливость исключала желание защищаться. Я понимал, что немощен по сравнению с огромным соперником и совсем не похожу на Давида, потому и разделаться с чудовищным Голиафом мне никак не светит.

Марсель присматривал за мной, но я лгал, что чувствую себя лучше. И начинал верить в то, что приступ окажется короче и мягче, чем все предыдущие. Я прочно затворил ставни, чтобы в своих ночных видениях больше не скользить по стенам и не натыкаться случайно на прохожих, которые пугали меня, а потом, как в случае с тем служащим банка или несчастной госпожой Мадай, еще и могли оказаться мертвыми. Слишком уж опасные переулки манили меня в период безумных бдений и галлюцинаций, вызванных клокочущей внутри пыткой.

Особняк погрузился в тишину, я отпустил всех спать, а сам засел в рабочем кабинете, где по обыкновению вёл дела только камердинер. Он поддерживал в бумагах идеальный порядок, складывал их аккуратными стопками и всегда знал, какой счёт где находится. Я, ничего не трогая, приготовил чистый лист и составил завещание. Это дело не являлось для меня чем-то новым, ведь я уже не раз набрасывал собственную последнюю волю, готовясь покончить с жизнью, и иногда редактировал ее, обдумывая каждое слово. Сейчас все вышло из-под пера быстро и просто. Родственников у меня не имелось, друзей тоже, поэтому после кончины я передавал управление состоянием в руки Марселю с условием, чтобы он направил часть имущества на благо нуждающимся, в особенности сиротам, вдовам и инвалидам войны. Я желал, чтобы богатство, упавшее мне в руки просто оттого, что я появился на свет Божий с древней породистой кровью в жилах и кучей болезней в придачу, послужило во имя добра самым незащищенным и отвергнутым людям. А верный камердинер давно снискал мою благодарность — еще во времена отца.

Очень поздно я услышал негромкий стук в дверь на первом этаже. Спустившись и отворив ее, я увидел на пороге остроносого мужчину, уже знакомого мне по описанию слуги.

— Наконец-то! — хмыкнул он. — Я секундант.

Меня нисколько не удивили его слова. Я спокойно кивнул.

— Он предоставляет вам выбор оружия. Что изволите?

— Кинжалы, — выдал мой голос после паузы.

— Кинжалы? — переспросил незнакомец.

Он, кажется, хотел возразить, но не осмелился.

— Сегодня никак нельзя, увы. Приносим извинения за неудобства. Но завтра, думаю, всех устроит.

Я снова кивнул. Ночной визитер распрощался и быстро удалился к поджидавшему его экипажу.

Почему-то во мне еще не иссякала надежда, что я смогу отмахнуться от предстоящей дуэли. Жалкий граф согласился бы объясниться с Отелло — так я мысленно прозвал своего соперника — и попросить прощения за… То, в чем абсолютно не был виновен. Как странно: теперь мне хотелось жить, когда подкатывавшая боль выпивала до дна все силы, все соки, терзала каждый фрагмент плоти и ожесточенно разрушала внутренности — до тех пор, пока внезапно не наступит новое облегчение, и я снова не посмотрю на мир проясненными глазами. Может быть, Элоиза вмешается в нелепую ситуацию, заставит мужчину отречься от бездумной схватки. И Эрнест… Мне показалось, что если бы он имел представление о грядущей глупости, то обязательно попытался бы все наладить и привести к миру. Невооруженным взглядом заметно, что я тяжело болен и неспособен на отстаивание чьей-либо чести. Какой из меня противник? Какое удовольствие можно получить, одержав надо мной победу? Все равно, что толкнуть в грязь подростка, не иначе. Я вешу, как пушинка, и такой верзила, как Карл, запросто поднимет меня за ворот одной рукой. Почему же мне все время не везет…

Я хотел пожалеть себя, но предпочел забыться за чтением. Пить у меня не получалось — в горло едва проходила вода, а другие напитки вызывали сильную тошноту. Начало светать, внизу просыпались слуги, а я наоборот устал и быстро прилег, надежно спрятав завещание до вечера. Марсель не должен был узнать, куда и зачем направляется его господин. Пришлось сочинить историю про важный светский раут, который никак нельзя пропустить. Спальню я запер, ключ взял с собой (дубляж на всякий случай хранился у камердинера) и предупредил, что, если задержусь на всю ночь и не подоспею к полудню, управляющий должен отворить дверь и проветрить помещение, чтобы там не сохранялся спертый воздух. На комоде он обнаружил бы мое письмо с распоряжениями.

Взяв первый попавшийся экипаж, я доехал до самой окраины города, где начинался густой лес, и пахло пряными травами. Отпустив извозчика на все четыре стороны, я гулял среди деревьев, потом прошелся пешком на север и через полчаса увидел белеющую во мраке разрушенную стену старого дома. Насколько я понял из описания остроносого секунданта, дуэль должна была состояться именно здесь. Приехав очень рано, я имел в запасе, наверное, целый час и мог позволить себе изучить местность на краю могучего леса и ее особенности, столь важные для подобных поединков, а также морально настроиться на ожесточенный бой, но я забрался по удобному выступу стены и замер, будто представлял собой каменную статую.

Вскоре послышались голоса. Они раздавались еще далеко, однако, на удивление, мне даже удалось постичь смысл отдельных слов. Речь шла о быстроте, беспощадности и внимательности — тех качествах, каких я был напрочь лишен, за исключением разве что последнего, да и то владел им только в случае крайней необходимости. На лужайке появились три фигуры. Одну из них я сразу узнал — большой рост выдавал моего могучего соперника. Другая принадлежала секунданту с усами, третий из присутствующих не был мне знаком. Он говорил юным задорным голосом, в нотках которого звучали переливы сбегающего по отточенным камешкам ручейка, какие я встречал в далеком детстве. Юноша казался пылким и дерзким, его разрезающие воздух движения походили на вспышки молнии. Я передернулся, мне стало страшно, как никогда. Зачем я только пришел сюда, почему не сбежал? С какой стати так слепо надеялся на вмешательство Элоизы, которой я для чего-то понадобился, и защиту Эрнеста, невольного виновника всей трагедии, если они наверняка ничего не знали да и не должны были вступаться за меня?

— Он не явится, — задумчиво произнес мой соперник и подергал подбородок.

— Таких уродов поискать, правда? — отозвался его спутник. — Наверное, у графа оказались на редкость «выдающиеся» родители. Появись у моей жены подобное… Нечто… Я бы утопил его, чтобы не позориться.

— Да что взять, обычный припадочный трус! — воскликнул юноша, взмахнув рукой.

Он собирался продолжить, но я, слишком взволнованный их речью, неосторожно шевельнулся, и со стены посыпалась штукатурка. Троица приятелей обернулась. Они хранили молчание, дожидаясь, пока я спущусь вниз на траву и подойду к ним.

— У-у-у, — мотнул головой мальчишка и чуть слышно добавил: — Карл, на сие хрупкое тело в пору надеть платье.

Едва коснувшись подошвами земли и еще находясь спиной к мужчинам, я догадался, что говоривший присел в реверансе, отвратительно изображая меня. Резко обернувшись, я взглянул на него, и юноша мгновенно выпрямился. В чуть дрожащем свете луны, близкой к полноте, были различимы его почти детские кудри.

— Это можно устроить… — мрачно пробормотал остроносый, теряя звуки в густых усах и не рассчитывая, что я прекрасно понимаю его.

Он намекал на мою скорую кончину и последующее глумление над бездыханным трупом.

— И мы повяжем ему в волосы ленточки, — усмехнувшись после паузы, добавил приятель Карла.

Злоба, от которой я в общем-то всегда был далек, сдавила мою грудь. Что они позволяют себе?! Как смеют?! Даже над теми членами общества, кто предпочитал компании женщин — себе подобных, кто тайком встречался с молодыми людьми, и то не разрешалось так глумиться! Общество оставалось лояльно настроенным к разного рода событиям, и оскорбления на пустом месте не вписывались ни в какой этикет, ни в какие рамки или правила. Я буквально рассвирепел. Так отзываться обо мне только из-за худобы, из-за болезненного вида?.. Или, может быть, причина кроется в том, что Радиш прибыл из бедных, мало знакомых венцам районов Европы, которые несмотря на все свои замки, крестьян, леса и горы кажутся им пустой малопривлекательной безделушкой, способной занимать разве что дикаря? И вопреки моему костюму, особняку, манерам и образованию подозревают во мне неграмотного бедняка? Да, бедняка! — едва не вырвалось из моих уст. Я чудом удержался. Лицо перекосили страдание и мука, меня жгуче снедала боль. Конечно, Валахия — всего лишь разменная монета в спорах великих держав. Никому нет дела до чужих унижений. Они ненавидят меня за то, что я другой. За то, что вижу все иначе — не так, как остальные.

— Прежде чем начать, хочу спросить, не возможно ли примирение между вами? — обратился к нам с соперником остроносый.

Я молчал. Все эмоции застряли в горле. Высокий мужчина тоже не проронил ни слова. Не знаю, кем именно приходилась ему Элоиза, но, наверное, я допустил позавчера нечто ужасное. Простить он меня, конечно, никак не мог.

— Вы пришли один, сударь?.. Нам нельзя более задерживаться. В любом случае, положитесь на нашу честность. Драться будете лишь вы, мы не вступим в схватку, — произнося это, секундант открыл шкатулку с темной бархатной обивкой.

Я увидел лезвия.

— Тут два одинаковых кинжала. Выбирайте.

Он уточнил что-то о ранениях, о принципах, только я уже ничего не слышал. Пальцы прочно сжали рукоятку. В нетерпении высоченный Карл отошел к краю лужайки и обернулся: я был готов.

Насмехаясь над моей неуклюжестью, он наступал на меня, ничего не предпринимая. Я выставил руку вперед и шарахался от него, двигаясь по кругу. Так мы и ходили туда-сюда: он надвигался будто гора, осуществляя редкие издевательские выпады, припугивая меня одним своим видом и грозно усмехаясь, а я пятился назад, сохраняя дистанцию, и пытался уловить момент, чтобы нанести ему удар. Если бы Карл захотел, то в миг полоснул бы мне по горлу, достав своей длиннющей рукой. Но он тянул удовольствие, мрачно потешаясь, прежде чем раздавить меня, как беспомощное, хрупкое насекомое.

Дымка рассеялась в порыве ветра, луна ярко озарила поляну. Во время исполнения очередного нахального пируэта, жестом разрезая прохладный воздух, верзила неожиданно поскользнулся на траве и потерял равновесие. Впрочем, я отпрянул далеко, не собираясь пользоваться счастливой возможностью: сердце стучало в ушах, ноги подкашивались. Я очень боялся. И очень злился… На свою трусость. Никогда прежде Радиш не чувствовал себя настолько жалким.

Карл смог удержаться благодаря выставленным вперед рукам и тут же принял исходную позицию — он не упал, а только качнулся массивным, тренированным телом. Его кинжал на секунду сверкнул лезвием у самой земли и случайно порезал мужчине пальцы.

— Черт! — выругался соперник, поднося руку ко рту, и резко направился в мою сторону огромными шагами: затянувшаяся игра подходила к концу.

Запах свежей горячей крови парализовал меня. Секунданты начали что-то подсказывать, но Карл отмахнулся. Еще несколько секунд — и моя жизнь неминуемо оборвалась бы на окраине Вены. Но дальше… В последний критический момент произошло нечто, совершенно безумное. Я ударил мужчину лезвием быстрее, чем тот мог сообразить, что же случилось. Алая жидкость пульсирующим потоком хлынула на белую подлунную траву, и я жадно поглощал еще не остывшую влагу, при виде которой запросто потерял бы сознание, даже не понимая, что делаю. Противник в ужасе ухватился за мой сюртук: я слышал, как трещали швы на подкладке, словно древние ветви, не выдержавшие порывов безумного урагана, — все же он отличался силой и громоздкостью, вот только отшвырнуть меня так и не сумел. Я наливался мощью, будто орошенный цветок в лучах весеннего солнца. Какое глупое сравнение! Хотя мою сумасшедшую голову вряд ли могла посетить более подходящая мысль. Огромный Карл отчаянно уперся в плечо графа Радиша, но его рука почти сразу же безвольно повисла. Я вонзился в широкую шею, откусил ему ухо и швырнул тело на землю, когда нужный мне объем крови иссяк. Вокруг с бешеной скоростью разливалась звенящая симфония ночного кошмара.

Подняв глаза, я ощутил застывший запах смерти. Слишком неповторимый, чтобы его описать. Слишком выразительный и бесконечно леденящий. Секунданты стояли напротив меня, не шелохнувшись. Их буквально обездвижила картина нестерпимой жути, свидетелями которой они стали за этот короткий миг. Первым сбросить оковы оцепенения получилось у бесстрашного юноши: он ринулся ко мне с душераздирающим воплем. Я легко протянул навстречу пальцы и одним мимолетным движением свернул ему шею. Остроносый мужчина вскрикнул, пятясь назад, беспомощно хватая пальцами воздух, повернулся и успел сделать несколько торопливых шагов. Буквально подлетев к нему сзади, я прыгнул несчастному на плечи и с силой ударил оземь.

— Ленточки хотел повязать? — прорычал дикий, чужой голос.

Чудовищная, разинутая пасть вгрызалась в потную шею, а острые когти, сверкая от капель росы, рвали на куски одежду и плоть.

— Возмездие явилось! — орал зверь, и луна на небе стала багровой.

С громким мучительным стенанием я сел на кровати в своей комнате. Лампа почти догорела. Кувшин отбрасывал длинную тень на запертую дверь. Комодик в углу, зеркало, стул, книги. Чуть приоткрытое окно с плотными расшитыми шторами… Мое взмокшее тело содрогалось от страха, волосы на лбу слиплись. Было безумно жарко. Я откинул в сторону одеяло, шатаясь, подошел к кувшину и старательно умылся.

— Боже мой, Боже мой! — механически повторяли пересохшие губы, не поддаваясь стремлению умолкнуть, и мне пришлось зажать их кулаком.

Только теперь я увидел, что по какой-то причине нахожусь в одних кальсонах, все другое облачение бесследно исчезло. Опустившись на измятую, спущенную до пола простынь, я попытался успокоиться и перевести дух. Обычный дурной сон, не больше. Из-за моей впечатлительности что-то может пойти не так, врач ведь предупреждал меня в Венгрии. Расстройство сновидений, путаница в мыслях, нарушение памяти — от недуга многое способно измениться. Эх, чудесный, невозмутимый доктор Ратт, целитель моей больной и скорбной души! Я старался вспомнить его слова, звучавшие спокойно, очень уверенно… Прошло несколько минут, дрожь в ногах начала ослабевать.

Далеко за стеной послышался легкий шорох. Я решил, что мне мерещится едва различимый звук шагов, но вскоре деревянные ступеньки на лестнице отчётливо скрипнули. Кто-то неуверенно приближался к моей спальне и замер возле порога. Встав с постели, я внимательно прислушался. Раздался слабый стук в дверь, заставивший меня вздрогнуть, и тут же всё стихло. Воцарилась мёртвая тишина.

— Кто там? — спросил я негромко.

Кажется, этого вопроса не ожидали.

— Говорите! — прохрипел мой изменившийся от тревоги голос.

— Господин граф, у вас всё в порядке? Простите, что беспокою, — к счастью, я узнал Жоржетту.

— Да. А у вас? Что-то стряслось? — диалог продолжался через закрытую дверь.

— Нет-нет, просто я слышала…

Мне хотелось отворить ей, поскольку я боялся, что она кого-нибудь разбудит, впрочем, отсутствие одежды не позволяло сделать подобного. Быстро оглядевшись, я взял с кровати одеяло. Оно показалось слишком большим и тяжелым. Кое-как закутавшись в него, я вернулся к двери и покрутил ключ в замке. Служанка глянула на меня из коридора, растерянно извинилась и, решив далее не донимать вопросами, хотела вернуться на нижний этаж, но я пригласил ее в комнату, заверив, что она не доставит мне никаких неудобств. Жоржетта робко прошла в спальню, и я закрыл за ней дверь.

— Я была внизу, услышала вас и испугалась.

— Услышали?.. А, ну да. Мне привиделся кошмар, — кивнул я, невольно передернувшись.

— Нам всем… Нам так жаль вас, господин граф. Вы так страдаете от своей… От своего…

— Не надо об этом. Лучше бы мне никто не сопереживал. Я чувствовал бы себя увереннее и спокойнее, — перебив девушку, ее хозяин расположился на кровати. — Садитесь.

Помедлив, она в нерешительности опустилась на самый краешек простыни.

— Сегодня еще более душно, чем обычно. Люди уже встают?

— Нет, пока слишком рано. На кухне начинают работать с шести.

— Тогда почему вы не спите?

Я изучал ее лицо в тусклом свете лампы, по-видимому, чересчур долго и пристально, отчего Жоржетта, съежившись, смотрела куда-то на пол, не отвечая мне. Свет в углу вспыхнул и погас.

— Я сам зажгу, — опередил я служанку и прошел по комнате в бесформенных спадающих доспехах, словно незадачливый рыцарь.

Свечи лежали в ящике комода, на ощупь я достал несколько штук и провел фосфорной поверхностью спички о стену. Пламя ослепило меня. Кажется, в нем не было столь острой необходимости, и все же я поднес руку к ожидавшему на подставке фитилю. Небо на востоке постепенно изменяло цвет: оно уже не отличалось глубокой темнотой, через полчаса чуть выше линии горизонта забелеет тонкая призрачная нить, предвещающая скорый восход. Вряд ли Жоржетта чувствует это, усмехнулся я про себя, возвращаясь на место. Теперь в спальне стало слишком светло, но через пару минут я привык к огням и уже не щурился, как прежде, будто бы совсем ничего не видя.

— Догадываюсь, почему вы пришли, — произнес я спокойно. — Тот ужин… Он беспокоит вас. Вы думаете, что я до сих пор разгневан, но это не так.

— Господин граф не собирается меня уволить?

Покачав головой, я усмехнулся.

— Нет. Конечно, нет. Вы ничем того не заслужили.

Теперь, когда дело относительно её будущего прояснилось, служанке, наверное, следовало бы идти. Мне хотелось поскорее спровадить Жоржетту, чтобы переодеться и обдумать какое-то важное дело, которое застряло в голове, только я никак не мог о нем вспомнить: мысли ускользали прежде, чем обретали подлинную ясность.

— Извините, здесь так жарко, совсем нечем дышать. Да и одеяло…

Увы, несмотря на мой красноречивый намёк, девушка не сообразила, что ей пора удалиться. Погрузившись в собственные размышления, скорее всего, о работе — решил я — она проигнорировала мои однозначные жесты в сторону двери. Пришлось немного спустить невыносимо удушливую шкуру. Ткань прилипла к спине и отрывалась с трудом, как плащ Геркулеса, не желавший покидать своего хозяина до самой смерти. Наконец, вспомнив о чем-то, служанка взглянула на меня и слегка пошевелившись, ее смущенное лицо застыло в неподдельном изумлении.

— Что это?

Я не понял вопроса.

— У вас вот здесь. Какой крупный порез!

Мне пришлось напрячь мышцы шеи, чтобы оглядеть сзади плечо, насколько возможно, потому что уходить к зеркалу совсем не хотелось. Из-под края одеяла действительно выступал безобразный шрам, свежий и ярко-розовый, нанесенный чем-то острым, поскольку рваных краев я не заметил. Линия тянулась дальше, сырое одеяло, наконец-то, упало, и я со всей внимательностью заглянул на свой бок, подняв руку над головой. Странно, но белая простынь, застеленная накануне, была практически чистой, если не считать пары неприметных пятнышек — словно рана зажила без моего ведома. Я даже не подозревал о ее существовании — не останавливал кровь, не обращался к врачу, не запачкал белья. Если бы не Жоржетта, я вообще не скоро обнаружил бы подобное безобразие.

Девушка сидела, повернувшись к двери. Я взялся за одеяло, чтобы вновь укутаться в него, но не смог: мне было слишком душно.

— Извините. Я не знаю, откуда он взялся.

— Вам нужно обработать рану.

— Ничего не нужно. Само пройдет.

— А если вы заболеете? — служанка вновь посмотрела на мое плечо. — Господин Марсель говорил, что за вами необходимо ухаживать, беречь от яркого света, потому что… — она запнулась.

— Что?

— У вас слабое здоровье и совсем нет родных, кто позаботился бы о вас.

Я глубоко вздохнул.

— Марсель прав, как всегда. Мой престарелый отец умер в минувшем году, мне пришлось проехать пол-Европы, чтобы похоронить его в Валахии, как он того желал.

— Очень прискорбно, господин граф.

— Я совсем не знал его и рос вдалеке. Мы редко общались, были чужими.

Девушка глядела на меня, поминутно опуская глаза, я обернулся к ней и вновь принялся изучать черты ее лица, отбросив неприятные воспоминания. Эти бездушные венские графини, всегда одинаковые, в похожих кринолинах, с ничего не выражающими затуманенными глазами, вызывали во мне скуку и отвращение, в то время как Жоржетта представлялась существом из другого мира, гораздо ниже меня во всем, но я никогда не относился к слугам тем образом, что пытались мне внушить учителя в Майнце или замке. Я ценил и уважал своего камердинера, без опеки которого не протянул бы и недели, старался с должным вниманием присматриваться ко всем, кто окружал меня в особняке, и только в последние месяцы из-за резкого обострения болезни вел себя несколько отстраненно, рассеянно, полностью доверив Марселю распоряжаться своим персоналом. Впрочем, я знал, что он не обижает этих людей, не стремится унизить их, печется о здоровом климате в моем доме. «Здоровом климате» — забавное выражение. Учитывая, что хозяин сам дышит на ладан во время очередного приступа.

Жоржетта, заметив подобную кривую ухмылку, посчитала поводом для нее собственное поведение. Она отвернулась, вздохнув, но не покинула комнату. Я понял, что она вообще не собирается отсюда уходить, только что же ее держало? Загадка… Со стороны ситуация не представлялась приличной, а вернее — являлась неприличной до крайности. Несмотря на всё привитое воспитание и полученное образование, самые начатки моей морали были основоположены крестьянской семьей, и поэтому, наверное, я мог оказаться в совершенно немыслимом для аристократа положении, не ощущая при этом острой необходимости пустить себе пулю в лоб от стыда и бесчестья.

Служанка вновь обернулась, протянула руку и — не знаю, как такое могло случиться, — крепко обняла меня за голову, будто обиженного кем-то ребенка, прижала к своему платью, и мне захотелось спрятаться от жестокого, бессмысленного мира и всех несчастий, преследовавших меня на протяжении стольких лет, за ее хрупкой спиной. Я слышал удары чужого сердца так близко, что начал успокаиваться от тревог, от страха перед болью и ночными безумными видениями, мне даже показалось на миг, что я плачу от умиротворения, внезапно подаренного мне судьбой, словно глоток холодного воздуха в изматывающие часы зноя, но этот ритм становился чаще, сбивчивее, отвлекая от безмятежной картины светлой радости, он мешал мне сосредоточиться, выводил из страны грез — единственной, где я мог обрести хоть какое-то счастье, похищал мое сказочное забвение, мой драгоценный покой, и я отпрянул, разочарованный и бессмысленно потревоженный.

Жоржетта по-прежнему обнимала меня, и от ее сочувствия больно сдавливало горло. Я хотел указать девушке на дверь, но она, поймав мою руку, прижалась к ней губами. Не знаю, какое помутнение рассудка руководило ею, зачем она делала это? Наверное, чтобы я тоже пожалел ее, утешил от бесконечных мирских тревог? Она села ко мне еще ближе, как тянутся к растопленному камину в ледяной зимний вечер, как я сам глубокой январской ночью, продрогший до костей, едва не залез в очаг занесенного снегом трактира, чтобы избавиться от судороги в мышцах и дикой усталости с дороги. Я вспомнил черный, застрявший на перевале экипаж, неподдельный ужас Хаймнера и молчаливое смирение отца Гектора.

На глазах у служанки выступили слезы. Я не выносил их, поэтому быстро смахнул капельки с ее лица, чтобы она перестала плакать, перестала мучить меня, и прикоснулся губами к теплой щеке. Шея служанки находилась в паре сантиметров от меня, и я изучал хорошо прорисованные вены и даже отчетливо слышал, как по ним бежит кровь, разгоняемая силой взволнованного сердца. Удивительно, насколько ясным оставалось мое сознание, как точно и внимательно я подмечал все детали, каким здоровым мог бы быть, если бы подобные минуты длились чаще. Ни боли, никаких жутких видений — лишь четкость, размеренность и пустота. Абсолютная пустота — предел моих мечтаний. Идеальная картина навеки застывшей гармонии. Жоржетта сдавила пальцами мою руку, я едва приподнял лицо, и она дотронулась губами до моего нахмуренного лба. Наверное, она запечатлела долгий поцелуй, мне так показалось. Вздохнув, я сел подальше от нее. Девушка прикрыла глаза, улыбнулась и безвольно опустила голову. Испугавшись, я поддержал служанку: она слабо качнулась в моих руках, подобно игрушке, лишенной твердых пальцев кукловода, после чего, стоило мне только убрать их, как ее тело бесшумно съехало на край одеяла и долго оставалось неподвижным, словно она крепко задремала. Но я понял, что это не сон. Жоржетта была мертва. Ее сердце больше не стучало в моих ушах. Наступил покой, которого я так желал. Вечный покой смерти.

Я сидел в оцепенении, потом резко встряхнул ее за плечи, прислонился к груди, пытливо вслушивался — нужно же сделать хоть что-то, верно? В одной газете я читал глупую статью из медицинской хроники о возможности вновь запустить остановившееся сердце, будто бы оно представляет собой ржавый механизм, который достаточно обильно смазать, чтобы он заработал, как прежде, — только сейчас мне не хотелось смеяться над умозаключениями докторов. Я решил ударить служанку в точности по описанному, но мои слабые попытки не возымели успеха. Да и как я мог поднять на кого-то кулак?

Время шло, светало, значит через час заработают люди на кухне, выйдет прачка. А у меня в спальне лежит бездыханное тело, и я в одних кальсонах расхаживаю по комнате, глотая слезы. Потерянный, беспомощный, охваченный страхом. За что мне такие испытания?..

В коридоре и на нижнем этаже стояла прежняя тишина. Ловя каждый порыв воздуха, я приоткрыл дверь. Убеждая себя в том, что Жоржетта просто спит, бережно подняв ее, весь мокрый от волнения я спустился по лестнице и оставил служанку на диване в гостиной, будто утомленная делами, присев на минуту, она случайно попала в объятья Морфея. Я сложил ей руки на коленях, и она действительно выглядела столь естественно, словно вот-вот очнется. Радостная улыбка так и застыла на ее губах, так и закаменеет теперь навсегда. Неслышно я вернулся к себе, сдерживая рыдания. Как мне было жаль эту юную угасшую жизнь! И хотя я понимал, что моей вины в столь внезапной смерти нет, что произошло роковое стечение обстоятельств, совесть слишком терзала душу. Зашторив наглухо окно, я упал на постель, стараясь отодвинуться от того края, где еще недавно молчала Жоржетта, и провалился в бесконечную темноту. Черные лапы бездны сковали мой разум.

Чересчур быстро и подозрительно рано меня растолкал камердинер. Он никогда не обходился со мной подобным образом, поэтому я сразу смекнул, что в доме случилось нечто чрезвычайное. Дневное светило приближалось к закату. Почувствовав его, я быстро кинулся на пол и забрался под кровать, почему-то очень испугавшись, что уже не источавшие никакого жара лучи достигнут меня и ослепят в один миг.

— Дорогой мой граф, ну, что же с вами? — Марсель опустился на четвереньки и встретился со мной взглядом. — Солнце же почти село.

Я прятался в надежном убежище и все равно робел от страха. Мужчина несколько раз извинился за то, что потревожил мой отдых, вновь отметил нечто про утренние сумерки и привычный режим бодрствования, а после тихо упомянул о произошедшем сегодня несчастье. Я уже догадался, какую новость сообщит мне слуга, но не перебивал его.

— Мы, разумеется, тот час послали за врачом. Он установил, что наша милая Жоржетта… скончалась.

Глубокий вздох скорби наполнил помещение.

— От чего?

— Слабое сердце, — хрипло молвил управляющий. — Да. Так и сказал: слабое сердце. Кто бы мог подумать!

— Ужасно… — я закрыл лицо руками. — Бедняжка.

— Совсем недавно она говорила, что вы, должно быть, решили уволить ее. И еще добавила, что за несколько недель хозяин сильно переменился. Я пояснил ей: виной тому — ваш недуг. И вы известны мне совсем иным человеком. Добрым и… Мечтательным юношей, какой жил в отцовском замке.

— Я умираю, Марсель. Вот и причина. Нет уже прежнего мальчика, нет и молодого наследника владений Радиша. Какой из меня граф? Я померкнувшая тень, которая вот-вот исчезнет. И влачу свой век только оттого, что в мире Богом оставлена ночь. Без темноты меня не существует.

Камердинер слишком горевал, чтобы полностью осознать мою речь.

— Ох, столько трагических событий, одно за другим! Жоржетта-Жоржетта, как же так?

Он вышел, сокрушенный болью. Я вылез из-под кровати, ползком добрался до комода в углу и порылся в нем, ища нижнее белье. Потом умылся остатками воды из кувшина, забившись к самой темной стене, небрежно оделся, подождал полчаса и, когда солнце почти совсем скрылось, велел принести мне костюм. Прежний я так и не смог найти.

Необходимо было поскорее встретиться с Эрнестом, всё ему рассказать. О той беседе на террасе, из которой я не вынес никакого смысла, глупо полетевшей в меня перчатке, и что стряслось после — чудовищном обострении хронической болезни, потери памяти и понимания времени, долгом лихорадочном бдении в спальне, волею рокового случая совпавшим с внезапной кончиной верной служанки… Я не хотел пропускать дуэль, готов поклясться, однако все сложилось против моей воли. Нужно обязательно остановить шквал презрения, который сейчас накрывал общество. Нельзя, чтобы имя покойного отца, которое я теперь недостойно ношу, смешивали с грязью. Да, вероятно, молодой граф — большой трус, но я явился бы туда к прошлой полуночи, даю слово, явился бы!

Эрнест проводил время с сестрой, о которой заботился после смерти их родителей. Она уже подросла и была довольно умна, только он не торопился выпускать ее в свет, оберегая от монстров вроде Розы или Элоизы и их обожателей. Я стоял внизу и нетерпеливо стучал ногтями по крышке рояля.

— Радиш! — воскликнул юноша и горячо пожал мне руку. — Вас вчера не было на салоне у госпожи Кайстинг, а сколько событий успело разыграться за пару часов, не представляете!

Я перебил его, торопливо извиняясь, и начал излагать важные вещи. Услышав имя Элоизы, хозяин дома страшно побледнел. Мне пришлось замолчать, хоть я и собирался говорить дальше вопреки любым обстоятельствам.

— У графини… У нее… Чудовищное горе, — буквально выдавил Эрнест дрожащими губами.

— Горе? — переспросил я.

— Разве вы не знаете? Из-за этого сегодня и нет привычного веселья. Мы не смогли… И отменили все.

Я нахмурился. Смутная тревога зашевелилась в душе.

— Вчера… Уже когда стемнело… — юноша переводил дух, словно мысли давались ему с огромным трудом, — что-то… Прокляло наш славный город.

Я вздрогнул.

— Трое мужчин из высших кругов… Вы не знаете их… Отправились на прогулку к развалинам особняка Мееров. Я не удивлюсь, если они хотели провести там дуэль. Место известно как глухое и весьма подходящее для таких целей. Я и сам бывал там, но все обошлось, к счастью. Мне нельзя оставить сестру, вы понимаете…

Стеклянными глазами я смотрел на Эрнеста. Передо мной вырастала белая стена возле леса, на которую я ловко забрался.

— А те трое несчастных, о, Господи!.. Выясняли нечто между собой. Не услышали, не поняли. Не обратили внимания. На них напали дикие чудовищные создания… Волки! Говорят, это ужасно. Я не вынес бы увидеть подобное. Будь на месте Элоизы.

— В… Волки? — прошептал я, бледный и теряющий сознание от ужаса.

— Да. Конечно, волки. Будь они прокляты! Мужчин растерзали… Вся одежда пропиталась кровью, вся земля вокруг. Кошмарная ситуация, ужасный случай…

Я провалился в небытие. Или нет? Мой разум не воспринимал услышанного.

— Один из них, — продолжал Эрнест, тяжело дыша, — молодой барон по имени Карл, был очень близок с Элоизой. Но их брак не мог состоятся, хотя они и любили друг друга. Вы должны… Простить меня, граф. Знаете… — юноша посмотрел в мои глаза. — Роза намекнула мне, что… Ее подруге следует отдохнуть от внимания со стороны несчастного барона. И поэтому я решил, что вам стоит пригласить ее на танец.

— А после? Вам известно, что стряслось после этого? — прошептал я, не расслышав его извинений. — Там, на террасе?

Эрнест внимательно сощурился и покачал головой, судорожно делая глоток вина из большого фужера. Мой бокал оставался не тронутым. Я тяжело выдохнул и откинулся на диване.

— Вы намекаете, что на террасе произошла некая ссора? — смекнул юноша.

— Да нет, — соврал я тут же. — Просто видел фигуры.

— Должно быть, Карл повздорил с кем-то на балу. Его бешеный нрав слишком хорошо известен в Вене, хотя тягаться с ним вряд ли кто-то рискнул бы. Барон здоров, силен. К тому же, его сопровождали верные товарищи — и все погибли. Глупо и ужасно! Проклятые серые черти!

Эрнест в сердцах хлопнул рукой о диван.

— А что… Элоиза? — едва спросил я.

— Элоиза, эх! Она, мой друг… Говорят, сошла с ума.

Больше я ничего не запомнил, не хотел запоминать. Всю обратную дорогу я рыдал, мучительно убивался, заглушая стук копыт о темные холодные камни и моросящий дождь.

Мы уже почти поравнялись с моим особняком, как вдруг я велел извозчику немедленно доставить меня к начальнику полиции. Через четверть часа я сидел перед грузным, хорошо одетым мужчиной лет пятидесяти, с роскошными усами, добродушно рассматривавшим меня в своей гостиной.

— Хм, так вы утверждаете, граф, что минувшей злосчастной ночью именно вы, а не дикие звери, стали причиной смерти господина Карла и его спутников. Так?

— Да. Я убил их, — дрогнувший голос застыл посреди комнаты.

— Хорошо, гм. Пусть будет по-вашему. Я выслушал данное признание. Вы явились сами, раскаиваетесь в содеянном, испытываете муки совести, как всякий добропорядочный человек, ступивший на грязный путь против своей воли… — полицейский пробубнил заученный текст, который звучал из его уст ежедневно, и безо всякого интереса попросил перечислить, какая одежда была на жертвах в момент убийства, как выглядело место преступления, сохранились ли особые детали в моей памяти.

Я силился озвучить хоть что-нибудь дельное, но кроме белой стены, мокрой лужайки и трясущихся фигур на фоне леса в лучах полной луны, назвать нечто конкретное не сумел. Что касается кинжалов, мужчина, погладив пышные усы, заметил: в городе об этом ходит немало слухов и, если уж я не предъявляю необходимых для следствия фактов, то о каком аресте может идти речь?

Мне хотелось убедить его в своей правоте, я настаивал, ругался, кричал… Даже угрожал! Полицейский, не теряя терпения, поинтересовался, есть ли у меня свидетели нашей с бароном схватки. Кто готов подтвердить, что ночью я и впрямь посетил то место у развалин особняка Мееров, и что Карл вызвал на дуэль именно Радиша, а не кого-то иного? Не задумываясь, я назвал имя Элоизы.

— Увы, на ее показания рассчитывать нельзя, — отрезал хозяин дома. — Следствие их принять не может. Помимо графини найдутся другие люди?

Я покачал головой. Бесполезно! Он не поверил мне.

— Граф, успокойтесь. Такая страшная трагедия потрясла нас всех. Я не спорю. Стая волков способна подкараулить пьяницу, уснувшего на кладбище за городом, или ребенка, неосторожно играющего во дворе. Они сейчас уже не так смелы, нежели чем во времена моей молодости. Крестьяне совершают облавы, а Вена слишком шумна и опасна для них. Роковое стечение глупых обстоятельств! Вы чувствуете вину, конечно, однако, разве ее не чувствую я? Или остальные? Мы все виноваты в этом. Но истина такова, что на самом деле тут не виновен никто. Даже если… Даже если бы вы и дрались там с господином Карлом на кинжалах, что не пожелает принять за истину ни один здравомыслящий человек, глядя на вас, то неужели, скажите мне на милость, вы остались бы целы и невредимы? Что, никаких ран? Синяков, порезов, переломов?

Я просиял в бескрайнем море безысходности. Шрам! Вот вам и подлинный факт! Грузный начальник с любопытством заглянул мне на спину под рубашку.

— В другой раз, должен признаться, — он по-отечески похлопал мое плечо и взял за руку, — не отнимайте у полиции столько времени зря. Прошу. Я понимаю вас, но и вы поймите меня: множество преступлений остаются нераскрытыми, а нельзя, чтобы вопиющая несправедливость вошла в правило! Вена — достойный город. Уважайте ее, Радиш.

В отчаянии я вернулся домой и впал в беспамятство на несколько дней.

Из гостиной доносились тихие голоса. Я оперся рукой о стену и прислушался: Эрнест рассказывал Марселю о первом мероприятии, которое прошло у некоего аристократа после похорон барона и его друзей. Покачнувшись, я стал спускаться с лестницы. Камердинер заметил меня, подбежал и помог добраться до дивана. Я чувствовал себя хорошо, несравненно лучше, чем в периоды обострений, но внутри дико ныла и страдала моя исковерканная душа. Я убийца! Жестокий, не знающий пощады зверь!

Эрнест сел рядом со мной.

— Радиш, вам плохо? — участливо спросил он, готовый поддержать меня, если я вдруг решу свалиться, подкошенный внезапной слабостью.

— Нет. Просто…

Что следовало за этим «просто», я не знал.

— Мне кажется, вам лучше покинуть Вену. Лето выдалось слишком жарким. На природе всем становится легче. Моя мать лечилась тем, что жила вдали от города. И общества.

Голос Эрнеста успокаивал колотившийся внутри ужас. Я попросил его продолжить мысль.

— У нас есть поместье недалеко от Брунна, к востоку отсюда. Я буду рад, если вы, Марсель и другие ваши люди погостят в просторном доме, утопающем в цветах, которые разводила моя матушка. И теперь ими занимаются надежные слуги, чтобы сохранить память о прошлом живой и благоухающей. Вы пообщаетесь с моей сестрой… Что скажете, граф?

Конец ознакомительного фрагмента.