Dрево

Шерман Гадэс

История человека, чей жизненный путь омрачен тяжелым недугом, представляет собой разрозненные картинки, то и дело всплывающие в болезненном сознании, затуманенном образами и мистическими видениями. Граф Радиш, вынужденный продлевать себе жизнь за счет странных поступков, втягивается в круговорот бушующих человеческих страстей, из которого существует лишь один выход…

Глава 2. Валахия

На исходе осени я получил известия о смерти моего отца, скончавшегося от сердечного приступа где-то на подъездах к Рейну. Согласно завещанию я должен был перевезти его тело на родину, в Валахское княжество, и похоронить в фамильном склепе князей Радиш. На исполнение последней воли старого графа ушло бы несколько недель, а, возможно, и месяцев — я точно не знал, в каком состоянии сейчас пребывают дороги, — и, думаю, именно поэтому он распорядился сразу же после кончины забальзамировать его останки одному из своих многочисленных и весьма странных слуг, зачастую не произносивших в моем присутствии ни единого слова. При жизни покойный аристократ слыл до крайности эксцентричным человеком, и на его причуды я уже не обращал никакого внимания.

Весь месяц простояла ужасная погода; Европу накрыли метели и снегопады, так что отправляться в путь с приятелями графа — господином Хаймнером и душепопечителем Гектором в компании нового камердинера Марселя — я не решался довольно долго. В начале декабря ко мне пришли письма с соболезнованиями от старых земляков отца, родственников и знакомых, нескольких товарищей по пансиону, которые спрашивали о моем здоровье и просили разрешения навестить мрачный замок, занимавший немало страниц в моих длинных ответах на их редкие послания. Как-то раз я пообещал одному отпрыску благородного семейства радушный прием в холодном Дункельбурге, но сейчас ему пришлось отказать — я надолго уезжал из родных мест, обремененный исполнением сыновнего долга, и не предполагал, удастся ли мне вернуться обратно, поскольку долгий путь в таинственные земли внушал лишь сомнения, перемешанные с неподдельным страхом. Через несколько недель, в преддверии Рождества, преподобный Гектор посетил меня в прекрасном расположении духа и настоятельно рекомендовал отправиться на восток, как можно скорее, ибо душа графа должна была обрести покой в обители своих предков, где когда-нибудь буду почивать и я сам. Подобные разговоры едва не свели меня с ума. Отправляться на другой конец Европы мне вовсе не хотелось, однако совершение печального обряда входило в обязанности священника, и он увещевал бы нерадивого отпрыска каждые десять минут, будь на то его воля. Похороны графа сулили мало приятного, и все же я заставил разум принять незапланированную поездку в Валахию, как странный подарок судьбы.

Присутствие мертвого тела в Дункельбурге будоражило неокрепшее воображение молодого хозяина. Вечерами я велел Марселю вести дела в моей комнате, будто бы желал разобраться во всех нюансах, которые не переставали быть для меня чем-то запредельным, а потом играл с ним в шахматы и расспрашивал о покойном отце, ведь почти ничего о нем не знал. Оказывается, пока я постоянно сидел на одном месте в библиотеке, углубившись в изучение очередного шедевра, Радиш вел бурную ночную жизнь. Он занимался охотой, имея великолепное зрение, каким обладают только хищные звери, устраивал скачки на самых непокорных жеребцах, доставленных ему из восточных степей, бесконечно с кем-то спорил на политические темы и затевал драки в случае, если некто отваживался не разделять его мнения. Особенно старый граф любил упиваться на рассвете в близлежащей таверне и проклинать весь мир, чем неоднократно наводил на себя праведный гнев отца Гектора. Они совсем не ладили друг с другом, и появление последнего в Дункельбурге было обусловлено лишь тем, что моя мать — женщина, которая произвела меня на свет, — завещала Радишу изменить свои взгляды и принять христианство: к слову сказать, однажды он даже заключил пари, что не пожелает исповедоваться, когда пробьет его последний час. Священник, придя в ужас, умолял графа отдать будущего наследника под монастырскую опеку, но тот был непреклонен. Да, пускай в сыне он действительно не нуждался — до поры, до времени, но раз уж ребенок все-таки обременил его жизнь, никакой религии здесь навязывать не следует. Так, волею родителя я оказался в семье бедняков. Но настал момент, когда Радишу пришлось вспомнить о моем существовании, и он раскошелился, чтобы впоследствии требовать от меня почтения, преданности и заботы.

Оставив замок на Хоффера, мы начали свой долгий путь почти сразу же после праздника, так что ни Хаймнер, ни Гектор, к счастью, не успели исследовать весь Дункельбург и попасться в какую-нибудь жуткую ловушку или зеркальный лабиринт, которыми полнились старинные замки наших суровых предшественников, о чем я, грешным делом, немного пожалел — настолько мне хотелось избежать предстоящей дороги. Весь январь наша компания пересекала границы королевств, земель и регионов. Только в первых числах следующего месяца Марсель взволнованно объявил, что мы прибыли на родину моего славного пращура, а также всяческих легенд и преданий о нечистой силе, над которыми мы с Хаймнером нередко смеялись во весь голос.

Нашей обителью на ближайшее время стало село Георгени в Восточных Карпатах, поскольку я ненавидел замки и отправил Петросу весточку, чтобы он не ждал хозяина в гости. Здесь жили вольные горцы: румыны, венгры и цыгане, принявшие нас с особой теплотой и радушием. Говорить в открытую о том, кем являлся покойный граф, о моей принадлежности к старинному роду князей Радиш, которым я приходился последним прямым потомком, все же не стоило, подумалось мне. Цыганская диаспора и так дала понять, что обитать в этих местах далеко не безопасно. В таинственных горах часто блуждали люди и кони, бесследно пропадали дети, кто-то воровал крупный тучный скот и вообще, чего только не творилось! Особенно семья Дишича, приютившая иностранцев, боялась высот при наступлении полнолуния, веря, что на отрогах обитают кровопийцы и демоны. Решив однако во что бы то ни стало отыскать фамильный склеп отца, мы пробыли в Георгени всего с неделю и отправились дальше — покорять Карпаты.

В тот день ничто не предвещало бури, но стоило нам отъехать на несколько часов в горы, как поднялся сумасшедшей ветер, и повалил снег. Кучер — конечно, не суеверный цыган, а хладнокровный бесстрашный мадьяр, заверил, что отыщет дорогу назад в два счета. Впрочем, время шло, а он так не сумел справиться с делом вплоть до наступления сумерек. За окном быстро стемнело. Ветер усилился. Мы могли погибнуть и не на шутку перепугались. Только Гектор не поддавался страху, медленно перебирая деревянные четки. Его сухие губы повторяли чудесные молитвы, и я обретал покой, когда смотрел на него.

Внезапно прямо посреди скал перед нами возник занесенный снегом трактир, едва различимый в кромешной мгле. Нашу радость при его появлении нельзя было передать — все выскочили из экипажа, чтобы поскорее укрыться от непогоды в долгожданном убежище. Кроме нас других постояльцев в ту ночь не предвиделось. Хозяева, молчаливый валах и его жена-цыганка, отнеслись к нам с недоверием и подозрительностью.

— В таких местах добрые люди не застревают. Только всяких проходимцев ветром приносит не пойми откуда, — проворчала старуха.

— Какие же мы проходимцы? — возразил Марсель, предлагая нам с Хаймнером отпить вина, захваченного им из Георгени. — Этот сударь родом из Пешта — управляющий банком. Также с нами многоуважаемый отец Гектор, прибывший из Майнца. А здесь, мой господин, граф…

— Попроси перевести, — не дал я ему закончить. — Возможно, хозяйка не совсем понимает нашу речь.

Кучер обмолвился с ней парой слов, сделал трактирщику какое-то замечание на местном диалекте и странно рассмеялся. Слуга не отреагировал на его действия, махнув рукой: мол, что с них взять, дикие люди, и вскоре после ужина все мы отправились отдыхать. Компания разошлась по комнатам в начале одиннадцатого, когда метель еще не утихла, а ветер завывал в щелях хуже стаи волков.

Я подошел к окну, чтобы посильнее задернуть шторы и перекрыть тем самым поток холодного воздуха, шедшего сквозь тонкие, перекошенные рамы. Вдруг, совсем неожиданно, я увидел в чернильной мгле ночи и гор маленькую светящуюся точку, напоминавшую по форме желтый кошачий глаз. Невольно я зажмурился, решив, что мне привиделся этот необъяснимый свет, но он действительно существовал, искрясь там, вдали — стоило лишь открыть глаза, чтобы убедиться в своей правоте. Если бы таинственный объект предвещал приезд в трактир новых постояльцев, я бы искренне обрадовался их визиту, поскольку смог бы узнать, не заметили ли они в окрестностях нечто, похожее на древнее захоронение, и нам уже не нужно было бы скитаться по извилистым карпатским дорогам, от которых мороз продирал по спине.

Впрочем, беседовать в тот вечер мне не пришлось ни с кем, поскольку таинственный огонек не приближался к месту нашего ночлега, а продолжал мерцать где-то на расстоянии. Временами он исчезал, и тогда я с облегчением отходил от окна, пытаясь отвлечься, настроиться на сон, но загоревшись снова, глаз не давал мне покоя, и я решил выйти, чтобы рассмотреть его поближе. Все вокруг давно спали, убаюканные метелью. Дверь в комнату Гектора — единственного, чье окно выходило на ту же сторону, что и мое, была заперта. Наверное, если бы мой возвышенный спутник наблюдал странный свет посреди ночи, он не смог бы отдыхать, равно как и я. Но поскольку в гостинице стояла мертвая тишина, его не мучили странные галлюцинации.

Одевшись потеплее — вернее, лишь накинув шубу сверху того, что не успел снять, поскольку не ложился, — я шагнул на зимнюю стужу. Метель прекратилась, ветер утих, и если бы не массивный слой снега, я быстро добрался бы до места, откуда исходило непонятное свечение. Глубокой ночью один во мраке гор, на древней земле, полной легенд и обагрившейся кровью много лет назад по вине моего же предка… В голову лезли неприятные мысли.

Я долго шел по прямой, не сворачивая ни на шаг, оставляя после себя глубокие следы, и только теперь понял, что раз прекрасно различаю дорогу в такой темноте, на небе давно взошла луна. Именно из-за нее наступило прояснение и прекратилось это ужасное буйство стихии, едва не погубившее нас. Круглый диск светил ярче любой лампы и указывал мне путь к таинственной находке. По мере продвижения передо мной вырастали горные хребты и огромные камни, так что пришлось несколько раз сворачивать, чтобы обогнуть их. Мое дурное предчувствие, настойчиво утверждавшее, что я вряд ли вернусь отсюда, усиливалось с каждой минутой. И зачем только я отправился к этим вершинам? Неужели меня призывал беспощадный рок или зов наследной памяти? Ведь не признавая род князей Радиш, я не мог отрицать, что в моих жилах течет та же кровь.

Путь снова преградила гора. Я осмотрелся, чтобы выбрать поворот, но, подняв голову, понял, что добрался. На огромной высоте, теряясь среди скал, неясно как туда заброшенный, висел то ли меч, то ли металлическое распятие, и его гладкая поверхность отражала свет луны на сотни метров вокруг. Честно говоря, я вздохнул с радостью. Просто кусок железа, возможно, оставшийся как воспоминание о давней битве, почему-то не покрытый ржавчиной, но и Бог с ним! Главное: это не глаз какого-то дракона или гиблый огонек посреди снежной пустыни, заманивающий одиноких путников навсегда остаться в горах.

Но открытие, поджидавшее меня, оказалось куда более впечатляющим. При ярких лучах ночного светила я не сразу догадался, что в исполинской скале передо мной возвышается будто вытесанный из черного камня огромный замок! Та стародавняя затерянная крепость князей Радиш, о которой мне столько рассказывал граф в редкие минуты общения с ним. Я потерял дар речи и медленно поплелся к его ближайшей стене. Почти сразу моим глазам предстал вход в фамильное гнездо предков. Не предполагая, что ждет меня под его мрачными сводами, я ступил на порог замка. Луна била мраморным светом прямо за спиной, руки уперлись в холодную дверь, которая с легкостью распахнулась, и на пару мгновений я словно врос в каменный монолит, простоявший здесь сотни лет. Очнувшись от оцепенения, я устремил взгляд на высокие ступени, ведущие в горы. Вскоре меня накрыл странный звук, похожий на шорох листвы в парке, когда порывисто дует ветер с реки. Ничего не понимая, я продолжал слушать симфонию ночного ужаса, завороженный и остолбеневший, пока дикая, яростная. густая масса каких-то темных существ с красными глазами не напала на меня, разрывая одежду и пронзительно вереща. Что это было? Вороны или летучие мыши? Не могу сказать наверняка. Мне стало так страшно, что я закричал и со всей силы бросился бежать, куда глядели глаза, но замертво упал в глубокий пушистый снег, беспомощно взмахнув дрожащими руками, и потерял сознание.

Буквально через секунду я очнулся, вскочил на ноги, но не обнаружил вокруг ничего, что свидетельствовало бы о моем ночном путешествии. За окном по-прежнему стояла темная ночь, мела вьюга, занавески ходили ходуном от порывистого ветра. Мои вещи валялись на кресле. Тускло горела оплывшая свеча. Я уставился в непроглядную тьму, силясь увидеть хоть что-нибудь, похожее на тревожный огонек, ведущий к родовому замку Радиш при свете луны. Неужели мне привиделся лишь кошмарный сон? Поверить невозможно! Я тихо рассмеялся и в изнеможении рухнул на стул.

Возле моего стакана на столе покоилось маленькое походное зеркальце. Не сразу заметив себя в нем, я все еще надеялся на то, что ничего страшного не приключилось, и лишь случайно мелькнувшее отражение показало, насколько я ошибался. Мое лицо, шея и руки оказались покрыты многочисленными царапинами и укусами. Только теперь я обнаружил, что переоделся в другой костюм, поскольку прежний, видимо, был изодран в клочья отвратительными крючковатыми когтями.

Шатаясь, я поднялся и вышел из комнаты, чтобы поделиться пережитым с друзьями. От осознования факта, что ночные твари, так поранившие меня, в придачу заразили мою кровь какой-нибудь редкостной дрянью, путало мысли и бросало в жар.

Как оказалось, никто не спал. Хаймнер допивал вино и играл в карты с кучером-мадьяром. Марсель чистил обувь и рассказывал веселую историю, развлекая спутников. Хозяин как всегда молчал, протирая посуду, а трактирщица считала деньги, которые ей заплатили за постой. Глядя на эту спокойную картину безмятежно отдыхавших людей, не переживших никаких ночных ужасов, что стряслись со мной в горах, я замер на месте, не выходя под свет лампы.

— О, господин! — обрадовался мне Марсель, бросая свое занятие. — Как ваше здоровье?

— Так себе… — отозвался я хриплым голосом.

— Не унывайте. Скоро эта пурга на дворе закончится. Она уже три дня, должна же когда-нибудь наступить хорошая погода, — бодро заявил Хаймнер, грохая бутылкой о стол.

— Три дня? — переспросил я. — Мы здесь уже три дня?

— Верно. Вы просто спали без задних ног. Мы даже не решились вас поднимать: раз уж молодой человек так устал, пусть спит себе на здоровье. Тем более, что тут тоска зеленая, делать вообще нечего, — пояснил банкир, скидывая карту. — Я и сам провел в постели весь день.

— Постойте. Что это у вас с лицом, граф? — удивился Гектор. — Словно по песку проехались!

Все посмотрели на меня. Объяснять, что в одну из ночей я искал смерти в горах, но обнаружил древний замок, где пять веков не ступала нога человека, и нарвался на стаю летающих монстров, разодравших мою одежду и кожу… Нет уж, увольте. Скорее всего в таком случае даже мои товарищи посчитают меня сумасшедшим.

— Да у вас и руки все в царапинах! Кто на вас напал? — поразился Марсель.

Что же сказать? Что я упал во сне с кровати? Какая нелепость! Внезапно меня спасла хозяйка трактира.

— Ах, драная кошатина! Витка, мерзкое животное, брысь с моего стола! Вот я покажу тебе, проказница эдакая, как портить господину вещи и лицо, пока он почивал, вот ведь! Ух, бестия! И так у нас никто не останавливается, она еще и вас спровадить хочет.

Метель стихла на другой вечер, и мы вернулись в Георгени. Я мучился жестокой лихорадкой, не в силах заниматься погребением графа, и торопившийся домой Хаймнер взял дело в свои проворные руки. Искусный делец, он организовал похороны должным образом несмотря на время года и все сопутствовавшие трудности, а выбор места лег на совесть преподобного Гектора, хотя он всячески сопротивлялся проведению церемонии без моего ведома. Но я был слишком болен, а время поджимало. Марсель ухаживал за мной столь внимательно, что я проникся к нему глубоким уважением, понимая, от чего отец так высоко ценил его труд и всегда держал при себе. Этот сорокалетний подвижный мужчина готов был расстаться с жизнью, лишь бы помочь мне справиться с недугом, поэтому я доверил ему все секреты своего слабого здоровья, позволив вести дела, в которых мало что понимал. Гектор не преминул упрекнуть меня в том, что молодому человеку не стоит относиться к религии столь поверхностно — конечно, он имел в виду ситуацию с телом графа. «Вы навлекаете на себя не исполнением воли, отсутствием почтения к предкам незавидную, я бы даже уточнил, страшную участь. Впрочем, да судит вас Бог со всей милостью. Усердно молюсь о вашем благоразумии, сын мой.» Болезнь терзала уставшую плоть, и я остался равнодушен к его словам.

Хаймнер уехал в Пешт. Гектор занимался делами местной общины, путешествуя по окрестностям, чтобы проповедовать среди цыган, которых называл подозрительными и глубоко заблуждавшимися людьми. Петрос прислал нам денег, отчеты и кучу провианта, надеясь, что молодой граф все-таки изменит решение и захочет увидеть доставшиеся ему в наследство валашские земли. Но он переоценил мои возможности: я был очень обеспокоен своим здоровьем, и мне уже хватило приключений на многие годы вперед. Покинув ненавистное ложе в конце февраля я чувствовал себя совершенно ослабевшим, лишенным жизни. И все же приступ миновал. Кипучие страсти вольного народа Галиции постепенно заставили меня отвлечься от пережитого кошмара.

На улице заметно потеплело. Природа оживала в преддверии весны. Мы с Марселем не торопились вернуться обратно в Дункельбург или, что касается нашего товарища — в Майнц, потому что как зачарованные неустанно поражались красоте и гостеприимству здешних мест. Время летело незаметно. Мы поздно вставали, вкусно и много ели — приготовленные горцами блюда всегда вызывали аппетит, ходили на охоту, объезживали лошадей, танцевали у костра, слушали песни молодых цыган и легенды из уст старейшин. Это были прекрасные, наполненные весельем дни, пока однажды я не почувствовал, что внутри меня просыпается какое-то странное, зловещее чутье. Не понимая, что происходит, я скрывал от окружающих безумную тревогу. Люди вокруг меня были счастливы, и мне не хотелось им мешать.

Пасмурным мартовским утром, когда на лицах моих приятелей сверкали улыбки, и лишь я пребывал в мрачном расположении духа, глава цыганских поселений Георгени и хозяин дома, в котором мы жили, — седой цыган Дишич уселся за богатый стол с печальными глазами. Его внимательная дочь Рогнеда, обожающая мудрого отца, сразу заметила перемену в настроении старика и поинтересовалась, отчего он так загрустил. Дишич сообщил во всеуслышание, поскольку тайн ни от кого не держал, что у местных жителей пропали три лошади, которых они собирались продать знатному купцу из Бухареста. Я расстроился не меньше других и очень пожалел этих добрых людей, хотя и никогда не переставал их бояться.

После трапезы, поблагодарив хозяина за щедрое угощение, мы с Марселем вышли из дома, чтобы помочь молодым цыганкам перенести в стойла заготовленное осенью сено, которое шло на корм лошадям.

— Вы видели, — подмигнул мне слуга, — местные девушки необычайно хороши. Можно даже подыскать себе единственную и прожить вместе до конца дней.

— Они не приветствуют браков с чужеземцами, — заметил я, усмехнувшись.

— Да, верно. Интересно, получилось бы у меня выкрасть одну из них и поспешно увезти в ваш замок?

— Зачем она тебе?

Он вздохнул и улыбнулся.

— А если это любовь?

Я рассмеялся, слушая камердинера.

— Ты называешь отречение от родителей, предательство народа и обычаев любовью? Не стоит отрывать наших вольных горянок от их прекрасной земли. Свободным людям нигде не будет счастья, кроме как в высоких горах и на бесконечных равнинах. Здесь гуляет ветер, резвятся кони, и звезды светят так низко…

— Да вы прямо как лорд Байрон, — присвистнул Марсель. — Настоящий поэт!

Я ничего не ответил, только резко обернулся в сторону глубокого ущелья на юге.

— Что там, господин граф?

— Разве не слышишь? Лошади.

— Где?

— Там, на берегу ручья. Они напуганы.

— Бог с вами! — воскликнул мужчина. — О чем вы толкуете? На каком еще берегу?

Оставив сено, я быстро подошел к цыганкам. Первой, кто попался мне на глаза, оказалась Рогнеда. Я не знал на ее диалекте ни слова, доверяя переводы кучеру, а она, как мне думалось, едва разбирала немецкий. Несмотря на сложности, я решил объяснить девушке, что нужно позаботиться о заблудших жеребцах.

— Госпожа Дишич…

Обернувшись, она взглянула на меня.

— Три, — показал я на пальцах. — Лошади… — махнул рукой на стойла. — Там, внизу, в ущелье, — кивнул головой на дверь. — Вы должны пойти туда.

Мои растопыренные пальцы охватили всех присутствующих.

— Они не поймут вас, господин граф, — отозвался слуга.

Не знаю, как расценила мои жесты цыганка, но она позвала нескольких мужчин и велела им поехать к искрящемуся в лунном свете ручью. Удивленные, они последовали за мной. Я показывал направление, стараясь донести до них смысл вылазки, пока, наконец, вдалеке мы не обнаружили пропавшую на днях троицу лошадей. Старый хозяин настолько обрадовался пропаже, что сразу же предложил мне выбрать скакуна. Поистине это был царский подарок, ибо кони ценились в сих местах на вес золота и отличались редкой выносливостью.

Теперь я прослыл едва ли не лучшим другом местных цыган. Меня окружили еще большим почетом и уважением. Фамильный склеп Радиша мы так и не обнаружили, в том числе из-за того, что жители соседних селений вздрагивали при любом упоминании имени моего отца. Большой чудак, он казался им колдуном или оборотнем. Я посылал Марселя в горы, думая, что слуга, пройдя моей дорогой, отыщет старинный замок, и тело графа все-таки успокоится там, где он просил в завещании, но местонахождение таинственной постройки с роем кровожадных тварей внутри было утеряно навсегда. Пришлось оставить всё, как распорядился Хаймнер. Я действительно не мог позаботиться о погребении родителя лучше него.

Ближе к середине марта мое состояние резко ухудшилось. Накануне полнолуния, примерно через месяц после нападения тех ужасных существ с красными глазами, все мои внутренности заныли от мучительной боли, страшно раскалывалась голова. Связывать приступ с ночными похождениями мне не хотелось, и я просто решил отлежаться.

Рогнеда и ее маленький брат Сиру собирались сегодня в горы за первыми цветами, ибо теплая погода стояла уже несколько недель, и они надеялись украсить дом к возвращению отца и других мужчин с удачной охоты. Сославшись на плохой сон, я остался в комнате, хотя тоже надумывал отправиться погулять по окрестностям. Кроме нас с Марселем здесь никого не было.

Молодым девушкам запрещалось покидать Георгени одним, поэтому Рогнеда, несмотря на мой болезненный вид, упросила меня сходить с ней и братом на близлежащую поляну недалеко от села. Свежий горный воздух пошел бы мне на пользу, заметил слуга. Я согласился, велел ему помочь женщинам, а сам проводил Дишичей до скалы Слез. Стояло раннее туманное утро, воздух никак не мог прогреться и казался совершенно серым.

— Она носит свое название оттого, — произнесла вдруг цыганка на немецком, — что девушка, долгое время ожидавшая здесь жениха, так отчаялась больше никогда не увидеть его, что бросилась вниз и разбилась о камни. С тех пор все, кто вспоминает эту легенду, не могут сдержать слез, не пожалев несчастную.

— Вы умеете говорить на моем языке? — удивился я. — Выходит, все, что мы обсуждали с Марселем или Гектором, вы поняли и никак не отреагировали на наши слова?

— Из местных лишь некоторые знают говор мадьяр или ваш. Отец не хочет, чтобы я общалась с чужаками.

— Но нам можно было бы довериться. Сколько недоразумений удалось бы разрешить. Ведь кучер не всегда оказывается рядом.

— Чужим лучше не заговаривать с молодыми цыганками. Иначе мы околдуем вас нашими чарами, и тогда вы пропадете навек, — улыбнулась Рогнеда.

— Господин Дишич не разрешает вам дружить с кем-либо не из родного села?

— Нет, он строго чтит обычаи. Наши девушки выходят замуж только за местных мужчин.

— Тогда ваш отец тем более не обрадуется тому, что мы с вами одни ушли к скале Слез.

— Мы вернемся до его прихода, — пожала плечами собеседница. — Или можем опоздать.

— Мне все равно, — вздохнул я. — Моя боль одинаково мучает меня и в вашем доме, и среди гор. Хотя здесь я меньше замечаю ее.

— Боль?

— Да, внутри все как-то странно сводит, словно мне очень хочется есть, но ведь я только отведал баранины. Просто не знаю, что делать, как унять эти муки. Ничего не помогает уже четвертые сутки.

— Тогда лучше вернуться. Я думала, господин сам поспешит назад, узнав об отце и испугавшись наказания цыган. Но господин — друг нашему народу, он не трус, у него храброе сердце.

Покачав головой, я усмехнулся.

— Он мудр и молчалив, похож на отважных сородичей Рогнеды. Я видела, что господин устал, но он силен, не отступает перед трудностями. Его земля должна гордиться им.

— Вы тоже смелая, раз не побоялись пойти с чужаком, — заметил я.

— Отец не станет меня ругать! — дерзко возразила девушка. — Он уверен в моей ловкости и умении владеть кинжалом. Я всегда смогу постоять за свою честь.

На этих словах она достала из-за пояса маленький ножик, который неизменно присутствовал у меня в кармане на протяжении всего путешествия по Валахии. Я невольно проверил жилет.

— Да, оружие господина. Но он не заметил, что лишился его. Бесполезно тягаться, — улыбнулась цыганка. — Идем назад! Цветы могут подождать, им еще не время расти.

— Проверять гостей изощренными способами — тоже часть обычаев? — усмехнулся я, недоверчиво глядя на нее.

— Можно сказать и так.

— Значит, если бы я сегодня отправился на охоту… Меня и там поджидали бы испытания?

— Как решит отец!

— И он выбирает, кого и почему следует рассмотреть?

— Иногда. Но господина предпочла Рогнеда. Отец сказал, он не прост.

— Зачем? — рассмеялся я, скрывая подступивший страх. — Завести в горы, обезоружить, отвечать загадками… Может, вы решили прирезать меня здесь?

Я хохотал очень громко, чтобы развеять собственную трусость.

Девушка улыбнулась, собираясь что-то пояснить, но почти сразу же ее лицо исказил ужас. Мое несдержанное поведение отозвалось грубым и пронзительным эхо по всей округе. Искаженный смех, многократно усиленный, раздался высоко в вершинах, и через несколько секунд к нам под ноги посыпались мелкие камешки.

— Беги! Беги! — закричала цыганка, толкая меня.

Сиру, игравший неподалеку, вскочил и бросился к сестре.

Все произошло слишком быстро. Несколько крупных булыжников сбили нас с ног, и мы кубарем покатились вниз по склону, который, слава Богу, не был настолько крутым. Через пару минут я уже валялся у подножия другой скалы, проехав метров тридцать, изорвав всю одежду, поранив руки и ноги, наелся досыта пыли, но все еще не терял сознания. В пяти шагах от меня недвижно лежала Рогнеда. Я подполз к ней, несмотря на страшную боль и головокружение. К счастью, сердце ее по-прежнему билось, цыганка осталась жива. Сиру зацепился среди острых камней выше, его навзничь откинутая голова ужаснула меня; маленькая фигурка едва содрогалась. С трудом подобравшись к нему, я увидел, что у мальчика сильно разбит лоб. Из глубокой раны сочилась густая алая кровь. Нагнувшись, я слышал, как слабеет его дыхание, и понял, что Сиру умирает. Наступила темнота…