Кратчайшая история Советского Союза

Шейла Фицпатрик, 2022

В 1917 году большевики пришли к власти в измученной Первой мировой войной Российской империи вопреки всем прогнозам, включая свои собственные. В 1991 году, по истечении примерно средней продолжительности человеческой жизни, Советский Союз рухнул так же нечаянно, как и появился на свет. Десятилетия между этими двумя событиями вместили в себя трагедии невероятных масштабов – хаос послереволюционных лет, голод и террор, тяжело доставшуюся победу в самой опустошительной в истории человечества войне и глобальный геополитический конфликт – но все эти трагедии были неразрывно сплетены с мечтой построить лучшее общество. Знаменитый историк Шейла Фицпатрик составила максимально емкую летопись советской эпохи – ее начала, расцвета и неожиданного завершения, а также ее посмертного бытования в сегодняшней России. Эта книга – живое и достоверное повествование о непростой истории СССР, усыпанное яркими деталями, неожиданными ракурсами и остроумными замечаниями. В первую очередь, Фитцпатрик ясно показывает множество парадоксов советского эксперимента. Идеология, утверждавшая, что дарует человеку власть над историей, сама не справилась с непредвиденными обстоятельствами. Считающее себя интернационалистским и антиимпериалистическим государство породило множество национализмов. В конце концов, идея радикального преодоления социального неравенства и экономической несправедливости дала начало стране, которая была по-своему удивительно нормальной.

Переводчик Галина Бородина

Научный редактор Никита Ломакин

Редактор Пётр Фаворов

Издатель П. Подкосов

Руководитель проекта А. Тарасова

Ассистент редакции М. Короченская

Корректоры Е. Барановская, Е. Сметанникова

Компьютерная верстка А. Ларионов

Художественное оформление и макет Ю. Буга

Леттеринг С. Годовалов

Все права защищены. Данная электронная книга предназначена исключительно для частного использования в личных (некоммерческих) целях. Электронная книга, ее части, фрагменты и элементы, включая текст, изображения и иное, не подлежат копированию и любому другому использованию без разрешения правообладателя. В частности, запрещено такое использование, в результате которого электронная книга, ее часть, фрагмент или элемент станут доступными ограниченному или неопределенному кругу лиц, в том числе посредством сети интернет, независимо от того, будет предоставляться доступ за плату или безвозмездно.

Копирование, воспроизведение и иное использование электронной книги, ее частей, фрагментов и элементов, выходящее за пределы частного использования в личных (некоммерческих) целях, без согласия правообладателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

© Sheila Fitzpatrick, 2022

Настоящее издание выпускается по договору с Black Inc., an imprint of SCHWARTZ BOOKS PTY LTD и Synopsis Literary Agency

© Издание на русском языке, перевод, оформление. ООО «Альпина нон-фикшн», 2023

* * *

Посвящаю эту книгу памяти трех американских коллег-советологов, скончавшихся, пока я ее писала:

ДЖЕРРИ ХАФФА (1935–2020),

СТИВЕНА КОЭНА (1938–2020)

И СЕВЕРИНА БЯЛЕРА (1926–2019).

А также моего московского наставника, старого большевика, объяснившего мне горькую иронию советской истории,

ИГОРЯ АЛЕКСАНДРОВИЧА САЦА (1903–1980)

Предисловие

1980-й должен был быть отличным годом для Советского Союза. Спустя 58 лет с момента образования государства и на шестнадцатом году однообразного, но стабильного правления Леонида Брежнева люди могли наконец выдохнуть и почувствовать, что худшее позади. Внутри страны удалось добиться нормализации; будущее должно было быть светлым. После Второй мировой войны Союз Советских Социалистических Республик обрел на международной арене статус сверхдержавы, пусть и второй после США; теперь же он почти добился военного паритета.

Это был тернистый путь — сначала революция и Гражданская война, затем голод 1921 г. и безвременная кончина в 1924-м вождя революции Владимира Ленина. За его смертью последовали новые потрясения: преемник Ленина, Иосиф Сталин, в конце 1920-х гг. приступил к ускоренной индустриализации экономики и коллективизации крестьянских хозяйств, спровоцировавшей голод 1932–1933 гг. Потом была кровавая мясорубка Большого террора 1937–1938 гг., сильнее всего ударившего по коммунистической верхушке, и практически сразу после него — Вторая мировая война, в ходе которой бывшая страна-изгой вступила в союз с западными державами. Окончание войны и тяжко доставшаяся победа неожиданно и резко возвели Советский Союз в ранг сверхдержавы, столкнув его в холодной войне с Западом. Никита Хрущев, добившийся высшей власти вскоре после смерти Сталина в 1953 г. и смещенный в 1964-м, отличался «волюнтаризмом» и в дни Карибского кризиса 1962 г., казалось, снова поставил страну на грань войны.

После него, наконец, у руля встал Леонид Брежнев, флегматичный и мягкий человек, который не был склонен раскачивать лодку, но направил ее в тихие воды, осознав стремление советских граждан приблизить свой образ жизни к американскому и западноевропейскому. Задачу Брежневу облегчил неожиданный подарок: по состоянию на 1980 г. мировые цены на нефть (а в последние десятилетия Советский Союз превратился в крупнейшего ее производителя и экспортера) удвоились по сравнению с серединой 1970-х гг. и достигли исторического максимума.

Хрущев опрометчиво пообещал, что к 1980 г. страна будет жить при коммунизме. Осторожный Брежнев объявил вместо этого, что в стране построен «развитой социализм». Эта утешительная формулировка обобщила ту экономическую и политическую систему, которая фактически сложилась к этому времени в СССР. Но бо́льшая часть советских граждан не имели ничего против. Им хотелось больше потребительских товаров лично для себя, а не коллективного пользования богатствами, как предусматривалось коммунистической моделью общества. Это был момент прощания с революцией, когда она окончательно стала историей. Поколение, которое за нее сражалось, ушло из жизни или на покой, и даже та демографическая когорта (включавшая и Брежнева), которая стала ее выгодоприобретателем при Сталине, уже приближалась к пенсионному возрасту. Ценности самого Брежнева к концу жизни были скорее «буржуазными», как сказали бы революционеры, т. е. весьма далекими от того, что исповедовали его предшественники. (В известном анекдоте тех времен мать Брежнева с тревогой спрашивает сына, который гордо демонстрирует ей свою коллекцию дорогих западных автомобилей: «Леня, а что, если большевики вернутся?»)

Дело Ленина побеждает, а враги повержены к его ногам. Карикатура А. Лемещенко и И. Семенова (1980)^[1]

Уровень жизни повысился; остро стоявший прежде жилищный вопрос был решен; ни одна национальная или социальная группа не грозила взбунтоваться. Конституция 1977 г., объявившая, что в СССР построено развитое социалистическое общество, утверждала, что «сложилась новая историческая общность людей — советский народ». Конечно, у страны были проблемы: стагнирующая экономика; неповоротливый государственный аппарат, не имевший ни склонности, ни способности к реформам; периодические вспышки недовольства советской опекой в Восточной Европе; сложности с США и продолжением политики «разрядки». Кроме того, в самом Советском Союзе возникло небольшое движение «диссидентов», которое практически не пользовалось поддержкой среди населения, зато имело тесные связи с западными журналистами. После того как 24 декабря 1979 г. советские войска вошли в Афганистан, летние Олимпийские игры, которые парадно открылись в Москве в июле 1980 г., стали мишенью для международной кампании за их бойкот.

За годы холодной войны Запад слепил из Советского Союза тоталитарный жупел, уравняв коммунизм с нацизмом в качестве антитезы западной демократии; одной из несущих конструкций этой теории было представление, будто тоталитарный режим, раз установившись, не способен к изменениям и может быть свергнут только силовым вмешательством извне. Однако эта идея стала казаться менее убедительной после смерти Сталина, когда режим не только не пал, но и продемонстрировал способность к радикальным переменам. К 1980 г. термин «тоталитаризм», оставаясь ярким и эмоционально заряженным для западной публики, потерял свою привлекательность в академических кругах; среди прочих его критиковали американские политологи Стивен Коэн и Джерри Хафф. Даже консерваторы, 60 лет лелеявшие надежду на неминуемый крах советского режима, распрощались с ней, особо того не афишируя.

Роберт Бирнс, выступая на конференции, где собрались ведущие американские советологи, выразил общее мнение, заметив: «Все мы согласны, что равно неправдоподобно как то, что Советский Союз станет демократическим государством, так и то, что он рухнет в обозримом будущем» (курсив мой. — Ш. Ф.). В 1980 г. политолог Северин Бялер опубликовал важный для американской советологии текст, в котором настаивал, что США пора отказаться от бесплодных надежд на смену режима и смириться с тем, что СССР никуда не денется. Руководствуясь схожими соображениями, Библиотека Конгресса в Вашингтоне, до того десятилетиями игнорировавшая существование Советского Союза под давлением эмигрантов и энтузиастов холодной войны, скрепя сердце наконец решилась выделить ему отдельную категорию в своем каталоге. Это был в высшей степени разумный шаг и, как считали практически все исследователи Советского Союза, давно назревший. Однако библиотека могла бы и не утруждаться. Как оказалось, всего спустя десять лет никакого Советского Союза уже не будет и вносить в каталог станет нечего.

Кратчайшая история (1922–1991)

Когда я, будучи еще аспиранткой, впервые приехала в Советский Союз накануне пятидесятилетнего юбилея Октябрьской революции, мне и в голову не могло прийти, что я окажусь в числе исследователей, которым придется писать его некролог в год ее столетия. Продолжительность жизни СССР чуточку не дотянула до стандартных 70 лет, что немного больше ожидаемой продолжительности жизни советского гражданина, рожденного в конце советской эпохи (67 лет), которая была почти в два раза больше ожидаемой продолжительности жизни человека, рожденного на ее заре.

Историки по самой своей природе склонны представлять события так, будто они были неизбежны. Чем лучше объяснение, тем увереннее читатель, что другого исхода быть не могло. Но в моей «Кратчайшей истории…» я к этому не стремлюсь. Я считаю, что в человеческой истории предопределенности не больше, чем в составляющих ее судьбах отдельных людей. Все и всегда могло обернуться иначе — это касается и случайных встреч, и глобальных катаклизмов, и смертей, и разводов, и пандемий. Конечно, в случае Советского Союза мы имеем дело с революционерами, которые, следуя Марксу, считали, что история у них под контролем и что они в общем и целом знают, чего ожидать на каждой стадии исторического развития. В советской терминологии слова «случайно» и «стихийно» всегда были оценочными: они обозначали явления, которые, согласно Плану, вообще не должны были иметь места; но они же являлись одними из самых распространенных слов в советском лексиконе. Те же самые революционеры-марксисты, приверженные идее подчинить человеческому планированию природную и экономическую среду, в октябре 1917 г. пришли к власти — к собственному изумлению и вопреки своему же теоретическому анализу — практически случайно.

Парадоксов в советской истории, которую я собираюсь изложить, предостаточно, и не вызывает сомнения, что отчасти эти парадоксы — результат убежденности революционеров, будто в марксизме они обрели универсальный инструмент исторического анализа. К примеру, марксистская теория учила их, что общества разделены на антагонистические классы, у каждого из которых есть свои политические представители, и что их партия — первоначально большевистская фракция Российской социал-демократической рабочей партии, а с 1918 г. Российская коммунистическая партия (большевиков) — представляет пролетариат. Иногда это было так, иногда нет, в зависимости от обстоятельств, но в любом случае это утверждение чем дальше, тем больше теряло смысл: вскоре после того как эта партия взяла власть, стало понятно, что основной ее функцией поддерживавшие ее рабочие и крестьяне считают обеспечение вертикальной мобильности (процесса, не описанного в марксистской теории).

Теория гласила, что новое многонациональное Советское государство кардинально отличается от старой многонациональной Российской империи (несмотря на то что границы их в значительной мере совпадали) и что центр его не может империалистическим образом эксплуатировать периферию — потому что империализм, по определению, является «высшей стадией капитализма» и социализму он полностью чужд. Как мы увидим далее, это представление, особенно в первые десятилетия, было более реалистичным, чем может показаться на первый взгляд; впрочем, нетрудно понять, почему жители неславянских регионов на периферии чувствовали порой, что жизнь под контролем советской Москвы не очень отличается от жизни под контролем императорского Санкт-Петербурга.

Отношение Запада к советской системе как к «тоталитарной» не задумывалось как комплимент. Но с советской точки зрения это вполне можно было принять за похвалу, отражающую самовосприятие коммунистической партии как всезнающего лидера, который прокладывает уверенный курс вперед, опираясь на научное планирование и держа под контролем каждую мелочь. Множество «случайных» изменений курса и «стихийных» отклонений от него были попросту несущественны в рамках этой грандиозной схемы, хотя в моей «Кратчайшей истории…» они сыграют важную роль. Конечно, люди, жившие в Советском Союзе, не считали их несущественными, и расхождение официальной риторики с жизненным опытом снабжало обильным материалом характерный для СССР жанр политического анекдота, который бурлил где-то в глубине общества неумолкающим дерзким комментарием. Контраст между «в принципе» (дежурная советская фраза, моментально вызывающая недоверие, наподобие «откровенно говоря», frankly, на Западе) и «на практике» был одной из популярных тем таких анекдотов. Другой была марксистская концепция диалектики, гласившая, что социально-экономические явления, такие как капитализм, заключают в себе свою же собственную противоположность (в случае капитализма — социализм). Заимствованным словом «диалектика» называли философскую идею, взятую из трудов Гегеля, но благодаря обилию обязательных занятий по «политическому просвещению» об удивительной способности диалектики объяснять явные противоречия знало большинство советских граждан. Вот, к примеру, выдающийся образец советского анекдота о диалектике:

В чем разница между капитализмом и социализмом? Капитализм — это эксплуатация человека человеком, а социализм представляет собой его противоположность.

Марксистские прогнозы неизбежного краха капитализма, на смену которому придет социализм (вспомним бестактное заявление Хрущева: «Мы вас похороним!»), утешали советских коммунистов, которым приходилось бороться с «исторической отсталостью» России, чтобы превратить ее в современное, промышленно развитое, урбанизированное общество. К началу 1980-х гг. им это более или менее удалось. Мощь и статус СССР признавал весь мир. Существование «советского человека» не вызывало сомнений; он обрел близких родственников в социалистических странах Восточной Европы, несколько более неудобную родню в Китае и Северной Корее, а также почитателей в странах третьего мира.

Карикатура Е. Гурова, посвященная Дню Советской армии (23 февраля 1978 г.). На ней изображен английский лорд, который все никак не оправится от провала британской интервенции в Россию в период Гражданской войны^[2]

Затем, в ходе одной из самых зрелищных и неожиданных «случайностей» в истории Нового и Новейшего времени, отнюдь не капитализм, а как раз советский «социализм» рухнул, уступив место тому, что по-русски называют «диким капитализмом» 1990-х гг. На свет свободы, моргая с непривычки, вышли 15 новых государств — преемников СССР, в том числе Российская Федерация, причем все, включая русских, громогласно жаловались на эксплуатацию, которой подвергались в Советском Союзе. «Чем был социализм и что будет дальше?» (What Was Socialism, and What Comes Next?) — ставила резонный вопрос статья, которой американский антрополог Кэтрин Вердери прокомментировала распад СССР; ее заглавие отражает тот факт, что в бывшем советском блоке внезапно стало неизвестным не только будущее, но и прошлое. На вопрос: «Что будет дальше?» — ни один благоразумный историк отвечать не станет. Вопрос: «Чем был социализм?» — может быть адресован политическим философам, которые станут искать ответ в канонических текстах, но я пойду другим путем — путем историка-антрополога. Что бы социализм ни значил «в принципе», нечто, нареченное в 1980-е гг. неуклюжей формулой «реальный социализм», сложилось в Советском Союзе «на практике». Перед вами его история от рождения до смерти.

Примечания

1

«Дело Ленина побеждает». А. Лемещенко и И. Семенов, журнал «Крокодил», № 12, 1980 г.

2

«Шестьдесят лет прошло, а все покалывает». Е. Гуров, журнал «Крокодил», № 6, 1978 г.