Энрикетта в другой жизни

Шарлотта Лис, 2017

Это законченное произведение, внешне оно представляет собой стилизованную историю английского двора конца 16 века. Сначала действие развивается размеренно, монологи героев похожи на философские рассуждения. Затем события разворачиваются стремительно до кульминации и наступает развязка. Если вы уже читали фрагмент нашего романа для бесплатного скачивания "Диско", то знаете героев Мигеля и Шарлотту – знаменитого певца и его поклонницу. Реальна ли любовь между ними? На этот раз мы представили, что они живут не в 21 веке, а гораздо раньше. Как в этом случае будет выглядеть их история – читайте в этой пьесе.

Элемент второй. Где моя душа?

Фрагмент 1. О жизненных преградах

Valensia Tujy-Stuart, принцесса Шотландская. А я тебе говорю, что жизнь прекрасна! И буду писать это на потолке, на стенах, на твоих ладонях, на краях твоей одежды, чтобы ты вновь и вновь твердила и верила.

Charlotte. Прекрасна, говоришь ты?

Прекрасна, когда не было плохого, или оно закончилось уже давно без последствий и видимых уродств; прекрасна, когда существо избавили от смерти, а не само оно вынуждено было отступить, проявляя себя как слабую тварь; прекрасна, когда есть гармония с природой, и ты получаешь столько же, сколько и отдаешь; прекрасна, когда человек един и возвышен, и нет в нем закручивающихся внутрь винтами проходов и узких коридоров, которые рискуют привести к казематам; когда нет в человеке могил тех или иных чувств, похороненных надежд, вредных мыслей, противоестественных желаний, тягостных воспоминаний и тупиков; разъедающих болезней, тревожных снов и лживых предчувствий; когда мир внешний не борется с миром внутренним; когда внутренний мир не гнушается столь уличных бульваров, что любые светлые тона уже вызывают светобоязнь; когда есть свой хрустальный конь, который отражает радиационные лучи—что? Заметь, я разбираю жизнь по всем составным ее волокнистым горизонталям. И что остается тогда человеку столь порочному, что и действия его и полная пассивность одинаково накаляют обстановку и портят жизнь всем?

Valensia. Я была бы так рада, если бы у нас с тобой были разные проблемы, и, может быть, мы бы просто не поняли друг друга—но ведь мы, как полюсы одной же идентичности, смотрим друг на друга равными глазами—но я пытаюсь выжить, ты же нет… Я говорю, а ты словно меня не слышишь—как дом молчания рушит оковы на мои речи. Я ведь так пыталась понять тебя—но ты лишь посмотришь и уходишь… Где ты живешь, Шарлотта? Когда ты слушаешь меня—как глас мученика, ты словно вырастаешь каменным храмом покаяния передо мной… но зачем ты сердце свое превращаешь в такой же храм?!—ибо я не скажу «камень», потому единственное, что я способна понять—так это: «Ее сердце не камень, а лишь молчаливый храм с вечным огнем внутри, монастырь с замурованным выходом…» Ты ведь все-таки осталась в этом мире, Шарлотта—неужели для того, чтобы терять, а не обрести?..

Charlotte. Я отрываюсь от себя… Я старею…

Valensia. Стареешь, когда надо цвести? Стареешь, даже не преодолев возрастной рубеж?

Charlotte. Я расту… и насильственным путем. Или, может быть, меня взращивают… А я если и цвету, то не для того, чтобы ЦВЕСТИ, но—ОТЦВЕСТИ и покончить с этим раз и навсегда. Я хочу жить тихо и как хочу—пусть меня оставят в покое!

Valensia. Девушка, тебе лишь надо полюбить…

Charlotte. Полюбить! Кого? И это не потому, что я не знакома с любовью, это не потому опять же, что нет достойных… не потому, что мир этот проклят… напротив, он очень идеален и логичен, лишь я не идеальна, поэтому мои желания и не осуществляются… О! Безумие! Меня загнали в угол, зажали, погнали на компромисс… и если после этого еще можно жить с надеждой на что-то, то только на бессмертие.

Valensia. А ты однако хочешь летать под солнцем, и победа–давно твоя, если бы желание это запирали другие, а не ты сама.

Charlotte. Что? Ты слышишь? Страх стучит в дверь! Это порок или проблема. Это причина или следствие. Это ожидание или рухнувший план.

Valensia. Ты покинула свою родину, и придет день—Англию ты тоже покинешь. Неправда, что нет надежды в тебе, а если нет—то тогда присутствует инстинкт—ты бессознательно (или упрямо молчаливо) ищешь… что?

Charlotte. Я ищу то, чего не хватает мне.

Valensia. Но что это?

Charlotte. Я не вижу истины… Он мешает мне!

Valensia. Он?

Charlotte. Тот—кто поселился—в моей ночи—

Фрагмент 2. Об объектах

Charlotte. C тех пор, как я начала бунтовать, все стало плохо. Он—

часть меня, вросшее инородное тело. И если мне удалось еще бунтовать против себя же самой—сила ли это или круг наказаний? Я полагаю, это Дьявол.

Valensia. Но где же бог, Шарлотта?

Charlotte. Бог в противоречии! Бог в противоборстве. Бог в том сосуде, который ты назвала храмом моего сердца.

Valensia. Как же они могут ужиться?

Charlotte. На то и человек! На то и мученик! И зло на благо, и благо во зло, и прекрасные глаза с пустой душой, и золотое сердце со светобоязнью; непостоянство, непредсказуемость, порывы, натиски чувств, гирлянды эмоций, тучи мыслей, спектры настроений—откуда? Если не течение двух океанов, прохождение двух жизней—то что?! Но послушай… Я думала, он мой бог! И если не часть всевидящего ока, если не дань христианской культуры, если не дуновение с распятий, не ангел-хранитель, не всемирная ведущая рука—то хоть микрокосмическое божество. Мы были так верны друг другу, он обещал мне не расти, он обещал быть спокойным, он любил меня так безумно, как не мог бы полюбить ни один земной человек. Я постоянно ощущала его рядом с собой, он смотрел на меня из зеркала, он был лучше всех на свете в те безоблачные дни. У меня не было друга—такого, как он. Я любила оставаться одна—мне казалось, что наедине с собой, наконец, можно жить, потому как в эти минуты мы и жили только друг для друга—мы упивались. Такое ощущение, будто меленький мятежный дух блуждал и мучился, и наконец нашел пристанище в моем детском сердце. Я познала, как может любить бог. Это еще в Татарии было. О, ты знаешь, он любил воду и… мокрые камни, и длинные ветки; мы строили песочные домики. Он был всегда такой деятельный, изобретательный, мечтательный, светлый дух. Он боялся грозы, но вместе с тем она нравилась—он и мне передавал благоговение перед этой силой. Откуда же я могла знать, чем это все обернется…

Valensia. Но что же случилось? (в сторону) Однако я не могу это постичь!

Charlotte. Он оказался предателем. Клятвопреступником. Он обещал никогда не вырасти. Но превратился в огромное, растрепанное существо, проявляющее свою гадкую натуру. Вся его любовь оказалась химерой.

Valensia. Шарлотта, вернись! Нет ли бреда здесь? (в сторону) Я бессильна!

Charlotte. Бред? Нет, дорогая, он неуместен, как на исповеди.

Valensia. Я буду слушать дальше!

Charlotte. Я тоже обещала ему все на свете… Но однажды он шепнул мне о том, что я выросла. А мне было тогда одиннадцать лет,–я не ожидала, что он скажет когда-нибудь упрек мне… Мне!

На душе у меня было так тяжело—я сама себя ощущала будто не на земле: совсем не могла понять, в чем он усмотрел мою взрослость.

К двенадцати годам наше солнце вновь начало ходить по привычной и вечной своей орбите. В пятнадцать лет рухнуло все… Он стал живодером.

Valensia. (в сторону) Видно, это он приучил ее к мазохизму и страсти к суицидам.

Charlotte. О, зверь! Разъедал изнутри! Помню день, когда он так исполосовал меня, что я вся залилась кровью. Ужасный миг! Я упала на пол… Очнулась в страшной боли… А чудовище мое лишь хрипело: «Не сойти тебе с этого места…» Меня мысль пронзала, что я действительно не сделаю больше ни шагу—не смогу. Ведь он ударил по ногам, по тем самым, которыми восхищался всегда, восторгался, когда мы летели вместе по оживленным улицам, оставляя далеко позади наших соперников.

Valensia. Но душевное страдание захватило тебя, или это действительно биологическое разрушение?

Charlotte. Это была физическая боль.

Valensia. Но была ли болезнь?

Charlotte. Болезнь душевная—боль живая и чувствимая на коже—вот так уживаются ОНИ…

Valensia. Я буду слушать дальше…

Charlotte. А дальше он стал гонять меня по темным лесам, по болотам, в которых я постоянно вязла; по каким-то заросшим склонам, где я падала, снова поднималась, а он только бросал мне под ноги острые камни… Устремлял и устремлял, быстрее и быстрее, я должна была уже бежать не разбирая дороги…

Это как хищный зверь: маленький он ласкается к тебе, а лишь вырастет—кидается, угрожая огромной глоткой.

Valensia. (в сторону) Бред, но где же причина этой горячки…

Charlotte. Мне не спастись от этой зверюги. Он обвиняет меня,–но ведь я не сделала ничего предосудительного. Мне не будет покоя, я в вечном огне—что делать?.. Он бушует, он неумолим. А я люблю и скорблю о нем. А если он покинет меня—не покой? Покой! То есть покойная могила! Я не смогу жить без него… как же мне жить в этой прекрасной жизни?

Valensia.Но ведь бред есть! Ты никогда не видела его…

Charlotte. Да, не видела… или не смогла признаться… Нет в мире и в человеческом разуме таких слов—способных набросать детальный портрет… Нет в цивилизованных современных языках таких слов—хоть вполовину отражающих черты того, кто топает массивными ботинками по нервной системе…

Valensia. Но есть ли имя?

Charlotte. Имя есть… Значения нет.

Фрагмент 3. О свойствах тел

Charlotte. Знаешь, как дрожит натянутая струна или сердце дрожит от ярого вдохновения? Ему тогда суждено спеть самую замечательную песню в своей жизни.

И наполняю прерывистым звуком всю бездну каждой душевной раны, наполняю звуком небо и все, что видит глаз, и все, что способно его колебать…

И я звала тебя… звала, когда в глазах моих плескался целый океан, то темный, то вспыхивающий вдруг от света… да, свет был в каждой капле; они еще потом светились, когда струились по щекам—а глаза оставались все черными и безмерно грустными, и можно было думать, что они уже слепы, если не видят того, что хотят видеть…

И не было рядом того живого и теплого, оно было где-то во времени и пространстве—но я была одна, и мне было холодно и очень страшно… Вокруг все крутилось, поражая каждую клетку простым человеческим отчаянием… И равнодушные чужие глаза—много пар глаз—некоторые блестели очками, некоторые носили зеленые халаты; расплывавшиеся ступени и качавшиеся стены, вид ножей—и кровь фонтаном в колбу—перетянутая рука… и пристально вглядывавшиеся лица прохожих—и еще кричало сердце. Мысли словно потрясали снова и снова этот длинный коридор, что мне было больно, будто он находился во мне… Слышишь, я плачу вновь и давлюсь, и не могу разрыдаться среди безмолвной ночи… А еще была боль… Это было самое жуткое… Но я не отреклась от тебя ни на секунду, я всегда помнила о тебе и днем и ночью, и я сходила с ума и молила только морфия…

Этот день и час могли бы стать последними—если бы хотела я, если бы хотел ты… Но опять обернулось все привычным и безжалостным—я осталась жить и вновь парадоксально мучиться. Одной проблемой стало больше. Проблемой ли? Горем ли?

Фрагмент 4. К вопросу о непоследовател

ьных разговорах

Charlotte. Я все ей выложила, я все рассказала ей. Вечный путь светила: креплюсь и вдруг раскрываюсь с молниеносностью. Это похоже на поражающее оружие,—хлопушку: сказано много, но никто ничего не понял. Я не стремлюсь к сочувствию или пониманию, лишь боюсь взрыва… внутри…

Откуда ты?

Anna. Была с Марией и Уокером. Ничего не узнала и опять ни в чем не призналась.

Charlotte. Иной раз наговоришь гигантское количество слов, нагородишь целый огород, признаешься во всех тяжких—что? Не поняли, не хотели понять, не ждали, не поверили или не услышали… В чем же признаться, если они знать не хотят наших признаний, даже стоять рядом с нами не хотят…

В любви ли, в сумасшествии ли, в глупости ли—но если я признаюсь в государственной измене, даже стены услышат меня… Тсс!..

Что? Ты не призналась, Анна?

Anna. Ты все ей рассказала?

Пауза

Charlotte. Все или ничего! Я призналась в любви—страстными речами, в сумасшествии—неясными образами, в глупости—самим процессом признания… Анна, моя беда в том, что я каждый раз умею очнуться. Я могу быть нормальным человеком, оказывается…

Anna. Я тоже умею трезво мыслить… Я так ни в чем и не призналась сегодня!

Пауза

Мария говорила о людях, о песнях… Они, оказывается, музицируют и танцуют каждый заход солнца. А мы с тобой стережем тишину…

Charlotte. Ты знаешь лучше других, что я не пойду. Песни… Шарманщики! Ремесло на чувствах1 И слушать слова—от совершенно незнакомых—будто о себе… Позволять другим лезть в душу? И знать, что каждый—рядом и напротив—тоже непременно будет характеризоваться тем же симфоническим арго… Утешение в стадности искать?

Anna. А как же единство человечества, идея гуманизма, сообщество как система взаимодействий, братство и союз?

Charlotte. А как же зло и предательство и еще сотни две скверны… О Анна! А нелюбовь как же? О Анна!

Anna. Нелюбовь! Вот и связь! Вот и решение! Вот и недостающее звено! Мысли о сообществе, об ячейках в структуре—все не зря! Вот что мы имеем—он и я, вот что мы делим—он и я, вот наше сокровище, вот где мы короли. Нас связывает прочными путами—гнутыми, старыми, ржавыми, скрипучими, тяжелыми, рыжими—пусть!—нелюбовь. Вот и вся моя разгадка!

Charlotte. Что? Небытием связываться? Миры искать? Определять точки на глаз? Ахинею нести? Нелюбовь! Самоотрицающее понятие без формального выражения! Полное отсутствие любви и ненависти—даже простого равнодушия—ни связи, ни возможности, ни прошлого, ни будущего… Где брать твои рыжие путы, если не из воздуха? Чем плести? Пауков звать? Шарики взращивать? Полы вспахивать? Люди, гордитесь нелюбовью с каждым незнающим вас, и будет вам плод—полное ничто!

Anna. Жестоко…

Charlotte. Жестоко!

Anna. И это все?

Charlotte. Это все!

Anna. Откуда эти истины?

Charlotte. Вовсе не истины! Парадоксы, ценные наблюдения, личный опыт—ничего космического… Ты молчишь? Плачь—и рви мне душу, кричи в ярости—и буди во мне слепого зверя. Выбирай!

Anna. Я молчу!

Charlotte. Молчишь… Молчишь, как истина, как звездное небо, как разум, как ночь, как каждая неживая частица в плодоносном начале… Отчего в живом вечно мертвые материи, откуда безмолвие в природе… Ответа почему нет?..—Из-за глухости нашей, невосприимчивости—в нас самих слишком много шума: разные внутренние голоса, страсти… природы почти ни в ком не осталось. В каждом живет свое чудовище. Лишь с ними и говорим, лишь их и слышим—им подчиняемся, их лелеем. И истину ищем… имеем наглость—от которой сами же отреклись.

Anna. И вновь парадокс: ГЛОХНУ ОТ ТИШИНЫ…

Фрагмент 5. К вопросу о непоследовательных мыслях

Anna. Будь оракулом! Гляди равнодушными глазами и знай лишь свои цели. Каменей изнутри—не воспринимай личностей, не узнавай знакомых лиц, замыслы не разгадывай, не сопоставляй поступков, не трактуй слов, не суди вопросов, не обнаруживай страстей, мести не верши, не давай ложных показаний, не приписывай аналогичностей. Ответь объективно—забудь, кто я! Лишь эти условия. Могу я спросить? Задать свои дикие вопросы?

Charlotte. Диких ответов не будет.

Anna. Способен ли яд избавить от нелюбви?

Charlotte. Нет. Ваша панацея избавит лишь от жизни. А нелюбовь так и останется, но без надзора, в запущенном состоянии; обретет бессмертие—и еще посмеется, что вы не могли.

Anna. Кто же излечит эту напасть?

Charlotte. Как знать! Может быть, черные чернила, которые безжалостно зачеркивают на бумаге ненавистное слово, может, операции по удалению сердец, но все-таки главное—ввести конкурента. ЛЮБОВЬ. Они не уживутся… А далее я не оракул!

Anna. Как же снискать его любовь?

Charlotte. Я предупреждала: никаких оракулов.

Anna. Ты не знаешь?

Charlotte. Не жадничаю!

Anna. Я погибла!

Charlotte. Ты будешь жить! День будет проходить за днем—пусть в слезах, мучениях, просьбах и жалобах—и они будут проходить—и ты будешь жить—и в грезах ты будешь сохраннее. И ты спросишь не раз об одном и том же—и опять не услышишь ответов; ты будешь похожа на потерявшего—который ищет бесплодно—и не потому, что ищет не в том месте, но потому, что недоумевает о факте пропажи, и ярость слепит его. А заодно и слезы… обиды.

А ведь мы все кричим—словно надеемся на внимание. Кричим—чтобы проснуться… в другой жизни, и бываем разочарованы, оказавшись в собственной постели. Бежали от ночных чудовищ—оказались в плену дневных теней.

Кто не сетовал, не был революционером, не рушил все окружающее из-за маленькой трещинки в бытии?

Живете! Что вам надо? Жить? Живите! Имейте такую смелость, будьте изобретательны.

И живут!—выделяются надклассом, становятся людьми, нуждаются в чувствах—стремятся к словам, хватают книги, читают стихи, ищут—не находят, бросают, просиживают над чистым листом и, наконец, оставляют там следы желчи, выпускают отраву—проверяют силу слова.

В этом мире мы склонны предполагать, и вот, в силу этой склонности, предполагаю: один из этих грешников написал однажды «Ты любишь его, ты кажешься нормальной, и тем самым я не имею нравственного права говорить о своей любви… к ТЕБЕ!»

Anna. О Шарлотта!

Charlotte. И у меня ты просишь помощи—у растерзанного существа!

Anna. О Боже! Меня наградили слишком богато или слишком скудно. Подарить мне мужчину в оболочке, откуда его никогда не вытащить! Оградить его трезвыми рассуждениями других! Кто же, кроме меня, найдет в тебе далекое от видимости? Кто меня благословит?

Charlotte. Пример встречать по одежке…

Anna. Скажи—еще какой несчастный с таким правом любовь ищет от любви?

Charlotte. Какой еще несчастный обделен так самым простым счастьем—видеть счастливым своего ближнего? Я смогла полюбить тебя и не могу дать тебе ни малейшей частички довольства—я люблю тебя, но при этом не могу подарить тебе ни одной души против твоего одиночества—ни своей, ни его.

И благородство бы нашло во мне самую достойную обитель—моими руками отпустить тебя, отправить к венцу, но господь отомстил за меня: ты любишь его, но он не любит тебя! Прости, малыш! Но я не твой бог и не твой гений…

Фрагмент 6. О начале большого скандала

Charlotte. Взять кусочек ночи и обратить в мой сон… Добавить черноты моему сознанию… Вот то, что ты можешь, чудовище… Показывать мне плохие видения о моем горе!

Скажи, что не хватало тебе для полного счастья—такого заветного—ибо ты стал еще несчастнее, чем был? Что грызло тебя такого, что не грызло меня?.. Может быть, ты талантливее—дьяволу есть в чем превзойти человека. Может быть, я не видела небес так, как ты. Но истины не знали мы оба. И если твоя правда лишь в предательстве—как долго ты шел к ней—и при стольких примерах! Где же величие твоего духа, где же гениальность твоей природы? Принять самую последнюю человеческую пакость в конце концов!—о, ты демон—я не верю, что демонические твои недостатки оценились так дешево!

А может ты уходил от нее и в итоге вернулся? Уходил, а, оказывается, ходил по кругу, где кругом этим была моя жизнь! Тогда ты слаб, тогда ты не Дух! Но что это? Я ошибаюсь! Любовь девочки и падшего ангела должна была кончиться возвышенно—и если она завершилась плохо—то трагически—но не подло! Нет! Ведь это противоестественность!

Ты хочешь уйти—у тебя великие миссии—я не знала! Ведь я хотела уйти с тобой—ты не позволил! Что еще? Третьи лица? Нет! Он бы не мог… Значит, ты уходишь? Если я уже не говорю с пустотой. Бедный! Ты покидаешь меня, и вновь—безграничные всплески вселенных? Кто похищает тебя — какая сила? Что тебя влечет? Где же противоборство? Как это низко—служить кому-то! Служить небесному!—тогда земное все ничто—проходящее и случайное! Я—случайная, и значит, покинутая! Конечно, всякая сила властна над человеком, но над духом какая властна?! Что за страсть сманила моего духа?