Смерть под аплодисменты

Чингиз Абдуллаев, 2010

«Ступай, отравленная сталь, по назначенью…» С этими словами Гамлет закалывает короля – убийцу своего отца. В театре на Остоженке Король, которого играл народный артист Натан Зайдель, оказался заколот на самом деле. Кто-то подложил Гамлету остро заточенную рапиру, и на сцене, под аплодисменты зрителей, произошло самое настоящее убийство. Эксперт по вопросам преступности Дронго вновь и вновь анализирует случившееся. Несомненно, организатор преступления был поистине гениальным режиссером. Стало быть, он из театральной среды?.. Дронго предстоит распутать чудовищный клубок из интриг, ссор, любовных коллизий, зависти и высокомерия – всего того, без чего невозможен театр…

Глава 5

Все утро Дронго провел за компьютером, внимательно изучая сайт Театра на Остоженке и персональные сайты некоторых известных актеров театра. Особое внимание он обратил на биографию главного режиссера Зиновия Эйхвальда. Родившийся в конце войны в столице Киргизии, которая тогда называлась Фрунзе, он вырос без отца, арестованного в сорок седьмом и погибшего на Колыме в пятьдесят четвертом году. Мать с маленьким мальчиком сначала переехала в Алма-Ату, а затем в Новосибирск, где он и окончил среднюю школу. В семнадцать лет поехал поступать в театральный вуз, куда его сразу приняли — благо, был уже шестьдесят второй год. После окончания училища он был направлен на работу в Псков, откуда через пять лет переехал в Ленинград и проработал несколько лет ассистентом у самого Товстоногова. Затем были театры в Волгограде и Киеве. А в середине восьмидесятых он переезжает в Москву, где ставит несколько нашумевших спектаклей. В конце девяностых создает свой Театр на Остоженке, в котором блистают такие мастера, как Зайдель, Бурдун, Догель и перешедшая сюда Ольга Шахова. Здесь работает один из самых популярных актеров своего поколения Марат Морозов. Почти все спектакли Эйхвальда получают положительную критику и выдвигаются на различные премии. Женат вторым браком, у него двое детей и двое внуков.

Там же приводились короткие биографии основных актеров театра. Среди них было трое народных — погибший Зайдель, Ольга Шахова и Семен Бурдун, а также несколько заслуженных артистов, среди которых Марат Морозов, Марк Догель, Александр Закусов и Юрий Реформаторский, не занятый в спектакле «Гамлет».

Примерно в три часа дня Дронго вызвал Эдгара Вейдеманиса, и они поехали в Театр на Остоженке. Ждавший их у служебного входа Арам Саркисович проводил их в кабинет завхоза. Тот явно волновался и все время поправлял воротник рубашки. Это был мужчина ниже среднего роста, с помятым лицом и растрепанными волосами. Ему могло быть сорок лет, а можно было дать и пятьдесят, и даже все шестьдесят. Он красил волосы и, несомненно, злоупотреблял спиртным, что наложило отпечаток на его лицо. На самом деле Крушанову было только сорок шесть, но выглядел он не очень хорошо. Завхоз страдал от камней в желчном пузыре и гепатоза печени. К тому же он волновался, понимая, что его снова будут расспрашивать о трагедии, произошедшей в их театре. Костюм у него был новый, но довольно мятый, а вот рубашку он надел совсем новую, достав ее из пакета. Он держал две рубашки у себя на работе — как раз для таких особо важных случаев. Увидев гостей, завхоз вытянулся в струнку, словно собирался отдать им рапорт о происходящих в театре событиях. Когда-то он отслужил пять лет прапорщиком в армии и был вынужден уйти из-за своего пристрастия к горячительным напиткам.

— Добрый день, — протянул ему руку Дронго, входя в комнату следом за Аствацатуровым.

— Здравствуйте, — пожал ему руку двумя руками Крушанов. Затем пожал руку Вейдеманису.

— Я пойду и посмотрю, когда закончится репетиция, — предложил Арам Саркисович, — а вы пока побеседуйте.

Он поспешил выйти из комнаты. Дронго первым сел на стул, стоявший у стола. Стул жалобно скрипнул. Очевидно, он тоже был из реквизита театра. Вейдеманис уселся на диван, проваливаясь куда-то вглубь. Крушанов сел на свое место, внимательно глядя на Дронго.

— Вы, наверное, знаете, почему мы пришли, — начал Дронго.

— Осведомлен, — кивнул Крушанов. — Готов оказать посильную помощь.

— Вы были в тот вечер в театре?

— Конечно. Я всегда сам присутствую в театре во время спектаклей. Живу я недалеко, поэтому сам все потом и запираю. Проверяю наших сторожей.

— У кого еще могут быть ключи от комнаты с реквизитом, кроме вас и Арама Саркисовича?

— Больше ни у кого ключей нет. Мы все проверяли. Только у меня и у него.

— И вы никому их не отдавали?

— Никогда. Даже если нужно бывает что-то открыть. Сам иду и открываю. В театре все знают, что я никогда и никому не отдаю ключи.

— И все рапиры лежали в шкафу?

— Точно так. Все десять рапир. Две наверху и восемь на нижней полке.

— А как же получилось, что среди незаточенных рапир оказалась одна заточенная?

— Упали, наверное, из шкафа, — охотно пояснил Крушанов. — Следователь даже проводил следственный эксперимент: положил восемь рапир на нижнюю полку и две на верхнюю. А потом толкнул шкаф, когда двери были открыты. Все рапиры посыпались вниз. Я ему сразу сказал, что шкаф у нас старый, его давно нужно было поменять; когда кто-то пробегает рядом, шкаф трясется. А если дверца открыта, то рапиры обычно падают на пол, и мы их потом кладем на место. Я сам видел, как Хасай несколько раз собирал эти рапиры. Следователь сам толкнул шкаф и убедился, что рапиры из него выпадают. Они ведь не закреплены там, а просто лежат в связке. Вот Хасай и передал все клинки актеру, игравшему Озрика.

— Но до этого рапира нужна была Гамлету, чтобы проткнуть Полония, и самому Лаэрту, чтобы явиться с мятежниками к королю. Значит, Хасай во время спектакля несколько раз подходил к шкафу.

— Правильно, — сразу согласился Крушанов, — и шкаф нужно было держать все время открытым. Не мог же Арам Саркисович бегать во время спектакля и все время открывать и закрывать шкаф. Наверное, рапиры упали, а потом Хасай собрал и отдал их Озрику.

— Следователю вы тоже так сказали?

— Он свой следственный эксперимент провел — и сам во всем убедился.

— Но Морозов ведь знал, что у него заточенная рапира. Почему же тогда он ударил с такой силой?

— Он думал, что ничего плохого не произойдет, — пояснил Крушанов, — но кончик рапиры попал в сердце Натана Леонидовича. Кто мог подумать, что такое случится! Это просто трагическая случайность. Так следователь и написал.

— Аствацатуров сказал нам, что обычно вы дежурите у выхода в коридор, ведущий в комнату, где стоял шкаф. Оттуда можно пройти на сцену?

— Можно. Но там у нас всегда сидит дежурный. А мы с Арамом Саркисовичем с другой стороны коридора стояли. Никто из чужих не проходил, это я вам точно говорю. Только наши актеры, занятые в спектакле. И больше никто.

— Значит, теоретически кто-то из вашей театральной труппы мог проникнуть в комнату, подойти к открытому шкафу и поменять рапиры?

— Мог. Но никто этого не делал. Смерть Зайделя — это трагическая случайность, — повторил слова следователя Крушанов.

— А может, кто-то нарочно подменил рапиру, чтобы Зайделя убили? — спросил Дронго.

— Нет, — сразу ответил Крушанов, — из наших никто не мог такого сделать.

— Почему вы в этом так уверены?

— У нас коммерческий театр. Все заинтересованы в успехе спектакля. Зачем убивать Зайделя, если на него приходит столько зрителей?

— Из желания занять его место. Чувство зависти разрушительно. А ведь кто-то мог ненавидеть Зайделя.

— Если вы про Ольгу Сигизмундовну, то это просто чушь, она очень переживала. Я сам видел, как она переживала.

— Так переживала, что не пришла на похороны отца своего сына?

— Что у них там в молодости было, я не знаю. Только она действительно не пришла. А как она переживала, я сам видел.

— Ее сын бывал в театре?

— Раньше бывал, — нахмурился Крушанов, — но в этом году я его здесь не видел.

— Вы уверены, что никто из чужих не мог оказаться в этом коридоре?

— Сто процентов. С другой стороны — сцена, через нее идти нужно. А с нашей стороны никого из посторонних не появилось. Это точно.

— Вы можете подробно описать последние минуты после окончания спектакля?

— Конечно. Первым понял, что случилось неладное, наш Игнат Сказкин, он же Гораций.

— Горацио, — поправил своего собеседника Дронго.

— Ну да, Горацио. Он сразу хотел помочь Натану Леонидовичу, но было уже поздно. А когда занавес закрылся, мы все подбежали, подняли бедного Натана Леонидовича и вызвали «Скорую помощь». Но было уже слишком поздно.

Конец ознакомительного фрагмента.