Симфония тьмы

Чингиз Абдуллаев, 1996

Наемный убийца Ястреб, бежавший из тюрьмы, недолго остается без работы – ему поручают убрать известного композитора Джорджа Осинского, гастролирующего по Европе. Осинским пристально интересуются израильская и американская разведки. Известный криминалист-аналитик Дронго пытается предотвратить покушение на композитора. Пути Ястреба и Дронго пересекаются.

Глава 7

Взрыв, прозвучавший рядом со зданием Гранд-опера и едва не стоивший жизни Джорджу Осинскому, означал одно: Ястреб уже начал свою охоту. Быстрые и смелые действия Дронго сразу вызвали огромное уважение у всех троих охранников, для которых любое его слово отныне становилось непреложным законом.

И только Песах Якобсон был озабочен более обычного. Он явно не ожидал, что Шварцман сумеет так быстро прибыть в столицу Франции. Ему казалось, что у них было еще несколько дней в запасе, чтобы подготовиться к европейскому турне, которое должно было состояться у всемирно известного композитора и пианиста Джорджа Осинского после представления его оперы взыскательной парижской публике.

Ночью перепуганного Осинского увезли в отель «Ритц», где он остановился во время пребывания в Париже. Дронго поехал вместе с ним и лично осмотрел великолепные апартаменты Осинского. Здесь все было продумано до мелочей. В этих апартаментах до композитора останавливались Мадонна, Майкл Джексон, Элтон Джон и другие знаменитости мировой эстрады. Охрана в самом отеле была подготовлена абсолютно. Плюс еще трое телохранителей самого Осинского. Пожелав знаменитости спокойной ночи, Дронго уехал в свой отель. Сегодня, по его расчетам, уже ничего не должно было произойти.

Прикрепленный к апартаментам Осинского «Мерседес» довез Дронго до Елисейских полей, где он попросил остановить, и сошел у «Лидо», решив дальше возвращаться пешком. Было совсем недалеко, и он, подняв воротник своего легкого пальто, шел по направлению к ярко освещенной Триумфальной арке, от которой лучами расходились проспекты и улицы. И если Елисейские поля были основной артерией этих лучей, то авеню Фридленд и отель «Наполеон», где он остановился, находились на соседней улице, куда он и перешел, добравшись до магазина «Гранд-Оптик».

Получив ключи от приветливого дежурного, он поднялся к себе в номер. Разделся, снова принял душ и, поставив чайник, благо он находился прямо в номере на мини-баре, сел смотреть телевизор. Обычно он смотрел только Си-эн-эн. Основными темами последних выпусков было убийство вернувшихся в Багдад бывших зятьев Саддама Хусейна и развод принцессы Дианы. К счастью, о случившемся взрыве почти никто не говорил. Он переключился на французские каналы. Здесь тоже почти ничего об этом не говорили.

Лишь в одном выпуске сообщалось, что рядом с оперой был слышен взрыв, но, по непроверенным сведениям, это взорвался какой-то газовый баллончик. Сообщалось, что, к счастью, никто не пострадал. Отдельной темой шел рассказ об успехе оперы американского композитора Джорджа Осинского.

И хотя французского языка он не знал, тем не менее часто понимал, о чем именно говорят и в каком контексте. Дронго часто упрекал себя за подобный пробел. Французский язык ему нравился. Это был язык влюбленных, с характерным придыханием, когда можно разговаривать шепотом, понимая друг друга. Владеющий в совершенстве английским, итальянским, турецким и некоторыми другими языками, он не знал французского и немецкого, считая это большим пробелом в своей подготовке.

Рано утром в его номере раздался звонок. Он сразу поднял трубку. В отелях подобного класса телефоны были повсюду — рядом с кроватью, в гостиной, в ванной комнате.

— Доброе утро, — узнал он характерный глухой голос Якобсона.

— Доброе утро! — ответил Дронго. — Как наш друг? Надеюсь, спал спокойно?

— По-моему, да, хотя думаю, что случившееся вчера серьезно выбило его из нормального состояния. Он все-таки человек творческий, впечатлительный. Это для него был страшный шок.

— Мне придется включать в свои планы и его впечатлительность, — улыбнулся Дронго.

— Думаю, да. Я хотел бы с вами встретиться. Вы не считаете, что нам есть о чем поговорить?

— Я приеду через полчаса, — согласился Дронго.

— Не нужно. Джордж все равно еще спит. Он поздно встает. Лучше я приеду к вам, и мы немного пройдемся. Сегодня, кажется, неплохая погода. Я буду у вас через полчаса.

— Договорились. — Дронго положил трубку и отправился в ванную комнату.

Через двадцать пять минут он спустился вниз, в вестибюль. Здесь было достаточно интересно. Стояли фарфоровые статуэтки, изображавшие императора в различных позах. Продавались сувенирные платки и значки с вензелем отеля. Отдельно продавались картины, среди которых было немало интересных работ.

Якобсон приехал вовремя. Очевидно, он выехал заранее. Чтобы подъехать к «Наполеону» от «Ритца», нужно пересечь центр города, в котором пробки были хроническим явлением. Дронго вышел на улицу и видел, как его спутник отпускает свой автомобиль. Он подошел к Якобсону.

— Вы завтракали?

— Еще не успел, ждал вас. Если хотите, мы можем позавтракать у меня в номере. Или внизу, в ресторане отеля, — предложил Дронго.

— Позавтракаем где-нибудь внизу, — показал Якобсон в сторону Елисейских полей.

Они перешли дорогу. На другой стороне был магазин, торгующий кухонной мебелью. Молодой человек что-то горячо объяснял паре пожилых покупателей. Дронго и Якобсон прошли небольшой переулок и оказались на Елисейских полях.

— Здесь неподалеку есть знаменитый ресторан «Фукет'с», — показал в противоположную от Триумфальной арки сторону Якобсон, — давайте пойдем туда.

Дронго кивнул в знак согласия. Они еще раз перешли улицу и двинулись вниз.

— Я думаю, вчера вы уже поняли, что все наши опасения были не напрасны, — начал Якобсон. — Мы считали, что будет предпринята серьезная попытка устранить Осинского. И, к сожалению, не ошиблись. Вчерашний случай подтверждает, что Ястреб уже в Париже.

— Не обязательно, — возразил Дронго, — ему не обязательно приезжать сюда самому. Бомбу мог прислать и кто-то из его помощников. Шварцман не так прост. Он любит появляться в самый решающий момент.

— Он работал с кем-то в паре? — удивился Якобсон. — Я считал, что он волк-одиночка, как и вы, простите меня.

— Не всегда. Судя по охране Осинского и большой заинтересованности такого серьезного учреждения, как ваш Фонд, за убийство нашего композитора ему должны были хорошо заплатить. А при таких вариантах можно поделиться частью денег и со своими помощниками. Хотя еще лучше ни с кем не делиться. Правда, при этом у меня возникает целый ряд вопросов.

Якобсон искоса посмотрел на Дронго. Улыбнулся, подмигнул ему и сказал:

— Начинайте. Я, собственно, поэтому и приехал. Чтобы ответить на все ваши вопросы.

— Первый вопрос. Почему ваш Фонд так заинтересован в Джордже Осинском? Надеюсь, вы не скажете, что вас привлекает его гениальность. В таком случае почему вас не привлекает гениальность других, не менее талантливых композиторов и исполнителей?

— Вы не правы, — возразил Якобсон, — очень даже привлекает. Мы оказываем поддержку очень многим композиторам, художникам, писателям. Мы считаем, что поддержка талантливых людей, способных быть творчески независимыми при любых режимах, это и есть зримое воплощение демократии. Разве не так?

— Допустим. Тогда почему Ястреб не охотится за другими талантливыми людьми, а выбрал именно Осинского? Вы не считаете, что должна быть какая-то причина?

— Должна, — согласился Якобсон, — но я ее не знаю.

— Я должен вам верить? — спросил Дронго, не замедляя шага. — Вам не кажется, что знание причины убийства может серьезно облегчить мою работу?

— Может быть, но я действительно не знаю, — ответил Якобсон и, показав на двери ресторана, пригласил Дронго: — Давайте зайдем.

Они зашли в ресторан. На полу были выбиты имена тех, кто когда-то посещал это знаменитое заведение. Якобсон снял пальто, аккуратно повесил на вешалку, положил свою шляпу-котелок. Дронго снял свое пальто. Головных уборов он обычно избегал. Лишь после того, как они сели за столик и элегантный официант, приняв заказ, быстро удалился, Якобсон оглянулся по сторонам и, приблизив лицо к Дронго, сказал:

— Я бы тоже очень хотел знать, почему Ястреб должен убрать именно Осинского. Собственно, это и составляет ваше задание. Осинского будут охранять и без вас. Но почему Шварцману поручили это убийство и кто поручил? Вот что меня интересует. И вот почему мы даже не стали настаивать, чтобы вы переехали из своего отеля в наш.

— Вы не ответили на мои вопросы, — напомнил Дронго, — надеюсь, что вы действительно не знаете на них ответов.

— Мы с вами союзники, — напомнил Якобсон, потерев переносицу двумя пальцами правой руки, — поэтому я постарался бы рассказать вам все, что я знаю.

— Вы не знаете, почему Ястреб хочет убить Осинского. Вы не знаете, почему именно его. Но откуда вы узнали, что вообще состоится это покушение? Откуда вы узнали, что Шварцман прилетел во Францию, выйдя из бразильской тюрьмы, только для того, чтобы убить американского композитора? Вы проделали гигантскую работу, чтобы найти меня, когда-то уже встречавшегося с Ястребом. Значит, вы точно знали, что угроза весьма реальна. — Дронго говорил, глядя прямо в глаза собеседника. Тот слушал молча, не пряча своих темно-вишневых глаз. Они у него были не просто какого-то яркого темно-коричневого цвета. Они были именно как вишенки, маленькие и круглые.

— Но если вы смогли получить подобную информацию, — продолжал Дронго, — значит, вы можете указать мне источник. А это уже само по себе немаловажно. Может, мы могли бы выйти через этот источник на самого Шварцмана. От кого вы получили подобную информацию о готовящемся покушении?

Якобсон вздохнул. Достал из кармана небольшой прибор. Это был усовершенствованный миниатюрный скэллер, не позволявший никому услышать их беседу. И лишь затем сказал:

— Мы получили сведения из Бразилии. Дело в том, что Шварцман не вышел из тюрьмы. Он сбежал. И кто-то неизвестный ему помог оттуда уйти. Сейчас мы пытаемся выяснить, кто именно мог быть этим неизвестным благодетелем. А узнали мы очень просто. В камере Шварцмана была найдена афиша с портретом Осинского. Портрет обведен черной каймой и перечеркнут крест-накрест. Нам сообщили об этом из тюрьмы. Думаю, вы понимаете, что Шварцман никогда не был меломаном. Значит, он готовит что-то против Осинского. Мы это поняли и сразу начали думать, что можем предпринять. И только тогда вышли на вас, Дронго.

— У вас есть помощники и осведомители даже в бразильских тюрьмах? — невинно улыбнулся Дронго. — Я начинаю испытывать комплекс неполноценности от могущества вашего Фонда.

Вместо ответа Якобсон достал из кармана газетную статью. На фотографиях из бразильской газеты был виден плакат, висевший на стене камеры Шварцмана. И перечеркнутое лицо Осинского.

— Мы обязаны были отнестись к подобному со всей ответственностью, — подчеркнул Якобсон.

Официант принес сразу несколько блюд. Дронго, заказавший себе мясо с жареным картофелем, с ужасом обнаружил, что выбрал какой-то непонятный сырой фарш, смешанный с луком и специями. Он недоверчиво посмотрел на официанта.

— Я заказывал именно это?

Официант, не знавший английского языка или не желавший на нем говорить, сделал вид, что не понял клиента. Дронго покачал головой:

— Может, вы переведете этому типу, чтобы он принес мне нечто другое. Пусть запишет в счет это блюдо, но я его не смогу съесть при всем желании.

Якобсон улыбнулся и перевел все официанту. Тот, пожав плечами, унес тарелку с едой, не став спорить с таким привередливым клиентом.

— Почему они такие упрямые? — вздохнул Дронго. — По-моему, это у французов просто национальный идиотизм. Многие принципиально не говорят по-английски, а парламент даже принимает законы, запрещающие употреблять английские слова. Мне кажется, в этом есть какая-то фобия. Не знаю даже, как ее назвать. Они хотят таким своеобразным образом защитить свою культуру. Мне тоже не все нравится в нашествии американской культуры на Европу, но пытаться отгородиться вот таким образом — это нечто архаичное.

— Конец двадцатого века — это время бурного роста всякого национализма, — согласился Якобсон. — Многие маленькие нации и народы начинают понимать, что теряют свою самобытность, теряют своеобразие, растворяясь в общем котле человечества. Национализм и есть ответ на этот вызов времени. После создания мировой системы Интернет говорить об обособленном государстве уже невозможно. Вы можете прямо из своей квартиры поговорить с президентом США и получить последнюю информацию из Буэнос-Айреса. Многие еще не могут с этим освоиться. Реакция отторжения — естественная реакция любого народа. А для французов, у которых такая история и литература, опасность стать второсортной нацией с второсортным языком при засилье английского слишком очевидна. Может, потому в этой стране так растет влияние националистов и ультрарадикалов.

— Не люблю националистов, — отмахнулся Дронго, — в них всегда есть нечто ущербное и агрессивное одновременно. Это меньше всего касается французов, которые пытаются отстоять своеобразие своей культуры, не покушаясь на ее интегрированность в мировой процесс.

А вот конфликты в Восточной Европе — это уже нечто другое. Здесь стремительно растет число президентов, премьеров, министров, послов, национальных парламентов, национальных символов, национального идиотизма. По моему глубокому убеждению, национализм начинается там, где национальная интеллигенция начинает свои дешевые популистские игры с народом. Понимая, что обречена на исчезновение, в большинстве своем страдающая импотенцией, национальная интеллигенция любит рассуждать о национальных приоритетах и ценностях. Я просто хорошо знаю, как начинались все конфликты в бывшем Советском Союзе, на Кавказе, в Прибалтике, на Украине. Кто громче всех требовал отделения? Кто говорил о размывании национальных ценностей? Наименее талантливые и наиболее одиозные представители интеллигенции, которые могли сделать себе имя только на таком оголтелом национализме.

Ведь в случае отделения и создания маленького, но своего государства эти непризнанные поэты и писатели, художники и композиторы сразу становятся своеобразными «национальными ценностями», известными в своей маленькой стране. Состояться в империи, суметь чего-то добиться в большом мире они не могут, а вот покрасоваться в своей деревне, стать первыми в своей провинции — это для них. Несчетное количество представителей местной интеллигенции, понимавших, что никогда, ни при каких обстоятельствах они не могут состояться в большом государстве! Почему среди националистов не было людей всемирно известных? Почему не было людей, творчески состоявшихся? Можно ли представить себе националистом Пикассо? Кстати, к какой культуре его отнести — к французской или испанской? Или Хемингуэй, который одинаково любил свою страну, Францию и Кубу. Толстой уверял, что патриотизм — это последнее прибежище негодяев. И очень много лет я считал, что классик ошибается, что невозможно так говорить о любви к своей Родине, о чувствах к своей земле, к своей стране.

И только сейчас я вдруг понимаю, насколько он был прав. Не в смысле того, что патриотизм — плохое чувство. Я вдруг понял, что именно он хотел сказать. Не сам патриотизм как составная часть человеческого космоса, а использование патриотизма в своих целях негодяями. Когда уже не остается никаких аргументов в споре, когда единственной защитной цитаделью остаются национальные приоритеты, словно броня защищающие бездарность и подлость от окружающего мира. Патриотизм — это последнее, к чему прибегают негодяи для своей защиты. Вот именно это и хотел сказать классик. Именно так.

Официант принес другое блюдо. На этот раз он поставил его на стол и быстро удалился. Якобсон усмехнулся:

— Вы философ, Дронго.

— Я становлюсь им со временем. Ваш Фонд ведь учреждение достаточно космополитическое, насколько я понял. И сфера его интересов весьма широка — от Бразилии до Индии.

— По-моему, вас больше интересует наш Фонд, чем Ястреб, — осторожно улыбнулся Якобсон.

— Верно. Я обязан понять, почему он хочет убить именно композитора Осинского. Именно того человека, которого опекает ваш Фонд. Может, дело в вашем Фонде, а не в самом музыканте.

Якобсон, потянувшийся за бокалом вина, замер. Метнул быстрый взгляд на своего собеседника.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я должен несколько больше узнать о вашем Фонде. Иначе просто не смогу взять на себя ответственность за должную охрану мистера Осинского.

Якобсон осторожно выпил вина. Совсем немного, чуть-чуть. Медленно поставил бокал на стол.

— Вы действительно считаете, что это необходимо?

— Если вы чуть повернете голову, — тихо произнес Дронго, — вы сумеете заметить за тем столиком двух мужчин. Они пьют пиво. По-моему, мы им явно не нравимся. Они идут за нами от самой гостиницы. Вам нравится такая опека?

Якобсон покачал головой.

— Я думал, вы не заметите. Это сотрудники нашего Фонда, они обеспечивают мою личную безопасность.

— Если так будет продолжаться, — засмеялся Дронго, — я останусь без работы. У вас слишком много телохранителей.