Взгляни на меня

Чармили Энн Белл, 2022

Раны прошлого кровоточат одинаково, и залечить их трудно, будь ты простой официанткой или успешным актёром.С самого начала жизнь Вивьен окутывали мрак и отчаяние. Она так долго боролась с проблемами, что потеряла интерес к своему будущему. Одинокая, не знавшая настоящего счастья и всегда в ожидании подвоха…Блистательная карьера в кино, большие гонорары – всё это позволяло Тому заглушать то, что забыть невозможно. Их встреча не произошла бы без череды случайностей и совпадений. Что они увидели, взглянув друг на друга? И смогут ли они пройти этот путь вместе до конца?

Обрывок 9

И вдруг Том улыбнулся. Легко, едва уловимо, чуть приподняв уголки поджатых губ. Невесомая, тающая улыбка, как блёклый, небрежно выведенный штрих исчезающего рисунка дождя на стекле. Улыбка, которая будто и вовсе не принадлежала ему, напоминала тревожный отсвет бури, рассекающей дымку горизонта. Казалось, можно было подойти, сорвать тусклую улыбку-печать и разглядеть за ней зияющую рану.

— Ты хотела стать актрисой?

Осколок нечаянного упрёка.

— Когда-то… — выдох очертил сожаление и стыд. — Я видела в театре отдельный загадочный мир, некую параллельную вселенную, где боль — это всего лишь средство выражения, въедающаяся краска, которой завершают созданный образ, а твоя предыстория теряет смысл, тает среди декораций. Я мечтала играть на сцене, отворачиваясь от себя.

— Наверно, я бы не дождался финала спектакля с тобой в главной роли и ушёл ещё до антракта, — в его голосе мне померещилась гудящая пустота зрительного зала, схожего с покинутыми руинами погибшего города. — Прорабатывая образ, ты расширяешь границы своей личности, порой представляешь и вживаешься в то, что никогда не происходило с тобой. Полностью отбрасывая себя, сложно изобразить что-нибудь убедительное. Попробуй построить дом над пропастью — фундамент неизбежно провалится. А именно ты и являешься фундаментом, истоком роли, инструментом, превращающим сценарий в настоящую жизнь. Видимо, этому учили в тот упущенный последний год в Гилдхоллской школе.

— Выходит, я только что завершила ускоренный минутный курс актёрского мастерства? — резкость мнения Тома не вызвала ни капли обиды или раздражения. Для него игра была не олицетворением побега, а бесконечным поиском понимания раздробленной человеческой души, поиском прощения. — Но, знаешь ли, если бы ты всё-таки ушёл до конца первого акта, я бы точно потом отыскала такого привередливого зрителя и потребовала объяснений.

— Тоже стала бы выскакивать перед машиной? — он с подозрением сощурился, тонкие морщинки, как нити надорванной паутины, отчетливее проступили в уголках глаз.

— Успела бы догнать тебя прежде, чем ты захлопнешь дверь.

— Однако ты бросила учёбу, и всякий раз нас сталкивали улицы, а не театр, — произнёс он, посматривая то на меня, то на струйку пара, вьющуюся над выключенным чайником. — Ты наверняка нисколько не удивишься, узнав, что я совершенно не помню эту нашу самую первую встречу в толпе.

— Разумеется. — Я натянула края рукавов свитера и зажала их между пальцами, словно надеясь согреться, спрятать омерзительные пятна прошлого — казалось, они могли неведомым образом сверкнуть на коже, намекнуть на всё несказанное, накрепко перевязанное тугой верёвкой молчания. Было так удивительно просто продолжать смотреть ему в глаза, различать в поблёскивающей радужке уменьшенное отражение почти настоящей себя. Я не верила, что взяла и выплеснула наружу немыслимое откровение, клочок неприятной правды. Время не сбавляло темп, за окном не умолкала, карабкалась тенью по домам зимняя ночь, ветер разбрасывал обрывки невнятных звуков — ничего вокруг не дрогнуло от слов, которых я боялась. Лишь внутри нас перемешивались крупицы жизни, тлели воспоминания, которые сделали нас теми, кто стабильно обманывал других, но разучился лгать себе. И поэтому мы начинали злиться, когда люди не замечали, как в слоях лжи теряется лицо, гаснет сердце. — Вполне объяснимо, ты не ощутил в этом ничего особенного. Разве возможно с уверенностью перечислить всех случайно врезавшихся в тебя по дороге? Вряд ли ты от скуки ведёшь учёт незнакомцев, верно? Да и с тех пор перед тобой промелькнуло множество более занимательных и ярких событий, чем настолько короткий эпизод. Хотя… Даже эпизодом такое мгновение с трудом получается назвать.

— А какое значение эти тридцать секунд имели для тебя?

— Хм, а я должна вот так просто рассказать? — отпустила рукава и немного подалась вперёд, нависнув над столом, заглянула в испытующие глаза Тома, высматривала вспышки жажды нарваться на истину.

— Снова собираешься заставить неделями мучиться без ответа? — он улыбнулся уже иначе, с тенью хитрости.

— Тебе бы не мешало вшить в перчатки какое-нибудь подслушивающее устройство, а то за всё это время я определённо наговорила лишнего.

— Думаю, это были бы напрасные траты, не так уж часто я раскидываю перчатки по чужим домам.

— А что ты обычно раскидываешь? Уточняю на всякий случай, чтобы быть готовой к сюрпризам, — лишь спустя несколько секунд я с изумлением и подобием цепенящего страха осознала, что попытка замаскировать растревоженные нервы и развороченную память практически не отличалась по тону и манере от очевидного флирта. Я не смогла остановить мысль, скользнувшую с языка. Оттенок неутраченного безрассудства.

Том усмехнулся, поджав губы, обвёл ногтем бровь и посмотрел исподлобья:

— Продемонстрировать наглядно?

Он молниеносно подхватил искру невольно затеянной игры, как шанс запечатать боль, слиться с позабытым пьянящим безумием, которое не вписывалось в нынешний рабочий график, перекроивший жизнь. Истинное безумие спланировать невозможно, оно возникало внезапно, словно глыбы угрюмых смертоносных скал за лоскутами тумана перед носом корабля. И нам было не страшно разбиться.

— Только не на кухне, это святое место, — я, будто задумав отступить, свернуть с едва обозначенного пути, села обратно на стул и сменила направление разговора: — А вообще, если взбрело в голову обсудить мою жизнь, то лучше бы ты спросил, например, о детских развлечениях. И я бы с удовольствием сказала, как мы с друзьями успешно утаскивали упаковки фруктового мармелада, шоколад и прочую сладкую дребедень из супермаркета. Даже устраивали соревнования между улицами. Постоянно выясняли, кто больше вынесет и не попадётся с добычей на выходе. Но несмотря на такое невинно-криминальное прошлое, у меня не осталось никого из Форест Гейта. Наверно, потому, что мы с той беспечной и дерзкой шпаной совсем и не были настоящими друзьями, а лишь кучкой скучающих детей, обречённых страдать от изъянов самовоспитания. В компании мы ощущали себя нужными, значимыми, пока семьи распадались, а дети становились мусором на обочине существования невыносимых взрослых.

— И ты руководила бандой охотников за мармеладом? — Том не заострял внимание на мрачных деталях, цеплялся за фрагменты, в которых сквозил свет.

— А я похожа на лидера? — с каждым мигом, пропадавшим в бездне времени, я забывала о намерении заварить чай, дать Тому ещё один непрозвучавший повод остаться. — Я была младше всех и выполняла функцию кармана, если можно так выразиться. Остальные же прикрывали меня и наблюдали за охраной.

— Я так понимаю, вас не удалось поймать?

— Мы были бессменными чемпионами без угрызений совести.

В мутном облаке памяти мелькнули сияющие лица, ослепительные улыбки, разорванные жестоким временем, смытые героином, прибитые развалившейся верой. Мечты, сгнившие вместе с охапкой остывших внутренностей. Мы замерли пылью в воздухе: несостоявшийся архитектор задыхался от приливов идей, закручивал травку в обрывки нереализованных проектов; балерина шагнувшая с балкона, выбрав свободное падение своим дебютом и финалом; музыкант, продавший гитару с автографом Джо Перри⁵, ту самую гитару, которую называл своей душой… Не все сумели собрать себя из пыли и не рассыпаться вновь. Достойные большего, мы, нетерпеливые чужаки, выбирали непроходимые тропы, боялись счастья, не доверяли честным людям и слишком поздно затевали борьбу с заблуждениями, уводящими в тупик.

Том почтил потерянных охотников за мармеладом секундами задумчивого молчания, которое вывело его к тревогам и веселью исчезнувших лет.

— Знаешь, я хоть и не занимался мелким воровством, но в юности тоже любил ступать по тонкому льду, творить что-нибудь такое, от чего непременно дух захватывало. Нечто противоположное строгости и понятиям о правильном — всему, чем пропитано обучение в приличном заведении, — в печальных нотах рассказа, набросавшего размытый силуэт, улавливались переливы сожаления и тоски по тем годам, которые не стискивали горло, давали вдохнуть полной грудью. — Безусловно, я ценил образование, стремился к самосовершенствованию и не желал разочаровать родителей, но простой мальчишка внутри меня жаждал приключений. Помню, мы с моим другом Митчеллом начали звонить незнакомцам, наугад набирая номер, и однажды мне ответила девушка по имени Донна. Она плакала и повторяла слово «спасибо», никак не могла остановиться. Я набирал произвольную комбинацию цифр, пока Донна держала нож над запястьем. Наша глупая игра предотвратила самоубийство и подкинула встречу с необычным человеком. Донна отчаянно ощупывала все острые грани жизни. Её отец владел сетью итальянских ресторанов, гордился разросшимися виноградниками, а мать выступала в джаз-клубах, и все были довольны и спокойны, но какое-то навязчивое безумное желание выталкивало Донну из выстроенного вокруг неё мира, выбивало из колеи. Подружившись с нами, прожигая лето до возвращения в Чикаго, Донна, как мне казалось, постоянно искала то, что может сломать её.

— Зачем? — я вдруг ощутила кровавый привкус дней, истраченных на поиск уязвимости.

— Она бы и сама не дала чёткого объяснения. Но я считал, что Донна была зависима от риска, хотела узнать свой предел, будто что-то упрямо доказывала или отвергала.

— У неё получилось?

Том посмотрел на меня в захлестнувшей его изматывающей растерянности. Он словно услышал неприятный, обезоруживающий вопрос. Вопрос без ответа жестоко загонял в угол, но Том всё же сказал:

— Мы очень давно расстались. Она ушла, забрав с собой все странности и стремления. Теперь до глубины причин и следствий не добраться. И недавно мне подумалось, что у вас с Донной есть поразительные сходства, — Том впился пронзающим взглядом, способным содрать душу. Впервые я испугалась того, что во мне мог различить другой человек. — Но ты уже знаешь, что именно тебя сломает.

— Прыжок с лестницы? — неловкий, неестественный смех вклинился неуместным шумом, раздражающей помехой.

На губах Тома вспыхнула неповторимая улыбка, нежная и завораживающая. Подведённая черта, растёкшаяся капля дождя, оттенок сострадания. В ней затаилась тень разбуженной страсти, упоительной и мятежной.

Он смотрел так, что стоило бы начать откровенно молить о пощаде. Завернуть ему остатки уцелевшего яблочного пирога, вручить чёртовы перчатки и любезно проводить за дверь с искренними пожеланиями удачи. Но я нетерпеливо накручивала на палец выбившуюся нить из рукава свитера и предчувствовала неизбежный взрыв. И невыносимое эхо этого взрыва ещё долго будет прятаться где-то под рёбрами, как второе сердцебиение.

Тогда я думала, что не просто впустила Тома в свою странную жизнь то с обретённым, то с гаснущим смыслом. Я впустила его сердце.

Примечания

5

Джо Перри — американский гитарист, автор песен, один из основателей и участников группы «Aerosmith».