Взгляни на меня

Чармили Энн Белл, 2022

Раны прошлого кровоточат одинаково, и залечить их трудно, будь ты простой официанткой или успешным актёром.С самого начала жизнь Вивьен окутывали мрак и отчаяние. Она так долго боролась с проблемами, что потеряла интерес к своему будущему. Одинокая, не знавшая настоящего счастья и всегда в ожидании подвоха…Блистательная карьера в кино, большие гонорары – всё это позволяло Тому заглушать то, что забыть невозможно. Их встреча не произошла бы без череды случайностей и совпадений. Что они увидели, взглянув друг на друга? И смогут ли они пройти этот путь вместе до конца?

Обрывок 7

Я вернусь. Так он сказал. Порой я нарочно повторяла эти слова перед сном, как мантру. Снова и снова. Мне было очень любопытно, как именно произойдёт следующая встреча, о которой Том заявлял с поразительной уверенностью. Всё, что нас связывало — случайная заснеженная улица из переплетения перекрёстков и развилок, адрес моей маленькой квартиры и разговор, затянувшийся до полуночи. Мы даже не обменялись номерами телефонов. Вновь стали недосягаемы. Каждый на своей стороне реальности… Казалось, гораздо проще бросаться под колёса проезжающих мимо такси, чтобы снова наткнуться на нужный автомобиль, нежели всерьёз полагать, будто Том однажды возьмёт и позвонит дверь, вырвется из сети насыщенных будней.

Возможно, не стоило продолжать надеяться на внезапное чудо. Но я стала часто отпрашиваться с работы, понемногу вызывала раздражение и растущие подозрения у вечно недовольного Говарда. Напрашиваясь на увольнение, я стремилась скорее добраться до дома, приготовить что-нибудь вкусное, сытное и терпеливо ждать. Сжимать забытые Томом перчатки, гадая, куда же его унесли ускользающие, беспощадные дни. Что угодно могло выжечь из памяти это неловкое обещание вернуться. Не исключено, что он разбрасывался такими словами перед каждой наивной дурочкой, с которой наигрался. А я вслушивалась в молчание трубки домофона, прокручивала в голове темы для обсуждения, непринуждённых, лёгких бесед. Мне до безумия хотелось говорить с ним. Может, Том появлялся на пороге днём, пока я, нацепив фальшивую улыбку, металась между столиками с нагруженным подносом, соревновалась с Лайлой в нашем неизменном конкурсе «Кто подберёт удачную кличку загадочному мужчине, который всегда занимает третий столик и напивается в мечтах о покупке яхты». Может, Том пожалел о напрасно сказанных словах и вовсе не собирался вновь коротать вечер с обыкновенной официанткой. Развлёкся достаточно. Или Том пытался достучаться в любой другой неудачный момент, когда я выходила за продуктами или отлучалась ненадолго, чтобы накормить старого кота подруги Марты, неудержимой охотницы за приключениями, укатившей на две недели в Италию с очередным ухажёром.

— Эй, Ви, у тебя уже появился новый парень? — подловила меня Лайла прежде, чем я успела выскочить из кафе и броситься по вколоченному в память маршруту. Навстречу наивной надежде по скользким тротуарам, сквозь дрожащие полосы света фонарей. — Разобьёшь бедному Алану сердце, он давно ищет способ покорить тебя.

— Разве я не успела его убедить, что это плохая идея?

Сбегая от звона кружек, дребезжащего ворчания, рассыпанных крошек и запаха безысходности, я совсем не думала о чувствах и намерениях Алана. Он раздражал стойкой навязчивостью, обострённым желанием вмешаться в моё существование, навести порядок на свой лад. Я не могла считать Алана и хорошим заботливым другом, приходилось выдавать десятки отговорок, выискивать повод быстрее исчезнуть. Что-то неясное в его поведении тревожило и вынуждало быть внимательней. Я никогда не позволяла ему провожать меня до дома, выстроила границу между нами и не боялась быть предельно честной.

— Он не угомонится, пока ты не сдашься или не замаячишь перед носом с тем красавцем, к которому так торопишься, — негромко, хитро усмехалась Лайла. Она, очевидно, раскусила это особое, раздирающее, горько-сладкое предвкушение, которое захлёстывало, жгло, стучало в висках. Так спешат покинуть обречённое, изгрызенное штормом судно. Так бегут по трещинам разломанной земли, чтобы оставить позади перекошенные руины и выбрать будущее, не провалиться в чёрную пустоту.

Любопытство Лайлы стремительно пробуждалось, она хотела вытянуть подробности, но я лишь вымученно улыбнулась и махнула рукой, будто отбрасывала в сторону мусорного ведра всякие расспросы. Лайла наверняка бы решила, что я слишком сильно ударилась о капот. И всё случившееся после увидела в глубоком обмороке. Если бы.

В порыве накатывающей скуки я пару раз пробегалась по ярким снимкам, обрывкам упорхнувшей реальности, где Том в безупречном синем костюме был запечатлён вместе с Джейн Хорнер, молодой актрисой, известной ролями в шекспировских трагедиях и популярных американских сериалах. О них я практически ничего не слышала, не видела ни кадра. Всматривалась в её длинное узкое лицо с выражением усталости и тенью хмурости, какой-то неясной, въевшейся под кожу жестокости. Смотрела в застывшие прищуренные зелёные глаза с отражениями непрерывных вспышек и вдруг почувствовала, как в недосягаемых недрах немых, обесцвеченных воспоминаний что-то зашевелилось. Ожило. Назойливо замелькало, как если бы в кромешной темноте и гнетущем безмолвии кто-то решил бить камнем о камень, высекать плевки возникающих и тут же пропадающих искр. И в этом необъяснимом сверкании бездны воспоминаний я не смогла ничего разгадать. В парализующем недоумении листала фотографии, пытаясь унять необъяснимое волнение. Схваченные цепким глазом объектива Том и Джейн улыбались, залитые искусственным жёлтым светом, то прижимаясь друг к другу, то отдаляясь на полшага. В какой-то момент мне показалось, я смотрела на манекенов, замурованных за слоями мерцающего ледяного стекла. Имитация полноценной формы. Имитация счастливого человека, которого поставили перед пёстрым стендом с множеством логотипов и хлестали слепящей вспышкой по глазам.

Один алгоритм однообразной жизни, превратившей меня в заложника повторяющихся действий, постепенно сменялся другим. Я боялась упускать драгоценные секунды, захлёбывалась удушливым ожиданием. Оно звучало голосом Элвиса Пресли, его песни раскалывали тишину, отсчитывали время от надежды до отчаяния. Ожидание с привкусом остывшего ужина, с цветом зажжённой люстры и прозрачных стаканов, до краёв наполненных пустотой. Спустя несколько часов меня словно сдавливали тиски лиловой кухни, казавшейся захлопнутым пластиковым контейнером, где я задыхалась, колотилась о стены, умоляя о глотке кислорода. Бросив на стол книгу, едва не сбив ровно расставленную посуду, я двигала стул ближе к небольшому, вычищенному от пыли окну. Откидывала плотную ткань серых штор и смотрела на рассеянные огни улицы, следила за тем, как по мокрому асфальту и подрагивающим грязным лужам медленно ступал холодный тёмный вечер. Вытянутые густые тени наползали на ступеньки крыльца, замирали пятнами на кирпичных стенах. Я считала прохожих, которые шагали по тротуару и пропадали за углом. Останавливала музыку Элвиса, переключала на Duran Duran и негромко подпевала Ле Бону под аккомпанемент жгучего одиночества и пляски воспоминаний:

Никто не знает,

Что произойдёт завтра,

А мы стараемся не показывать,

Насколько напуганы. ⁴

Череда тоскливых завтра вспыхивала на рассвете и таяла на закате, теряясь в пепле из бесконечных, бестолково прожитых вчера. И однажды такой неприметный день столкнул нас снова. Февраль набросил на город зыбкую пелену, занавесил солнце клочьями низких, тёмных туч, и оно текло над крышами размазанной бледной каплей. Отступили снегопады. Моросящий дождь изредка покрывал дороги мелкими крапинками. Я перестала гоняться за призраком обещанной встречи. Влилась обратно в выученный наизусть неизменный ритм будней и выходных, которые мы прожигали в клубах, вбивали в себя громом бессмысленной музыки.

И вот я увидела Тома. Он сидел на деревянной скамье возле моего подъезда. В причудливом сплетении ночных теней был похож на неподвижную восковую фигуру, набросок на краю заштрихованного рисунка. Олицетворение молчания и застывшей мысли. Одет в лёгкую, поблёскивающую кожаную куртку, серые джинсы и замшевые ботинки с тонкими чёрными шнурками. Том рассматривал сколы на зернистой тротуарной плитке, пока я, чуть замедлив шаг, приближалась, а эхо оглушающих песен ещё скреблось под рёбрами. Звенело в ушах, заслоняя от шорохов и воплей, запертых в глубине памяти.

— Я слово сдержал, а ты коварная обманщица, Вивьен, — весело сказал он, едва заметив меня в полумраке среди песчинок мерцающего света. Третья встреча без обыкновенных приветствий, словно мы вовсе и не прощались, не убегали, не вызывали такси, а продолжали жить и в упущенном мгновении в гуще толпы, и в вагоне метро, в движении по дороге под стук колёс чемодана, и за кухонным столом…

В голосе Тома перекликались сыгранные роли, переливы смеха и крики, взорвавшие тишину, пробившие сердце насквозь. Голос — то пересыхающая и невозмутимая, то полноводная и плещущая река. Она звучит с рождения, начинается из небытия, вбирает в себя грязь и чистоту притоков-событий, меняется, и в ней можно было услышать шум и треск прошлого. В наших голосах таились тягучие звуки воспоминаний, а в глазах — их невероятный подлинный цвет, неповторимый и бесценный.

И мы помнили, но ещё не знали друг друга.

— Обманщица? С чего бы это? — спросила я, скрестила руки на груди и села рядом.

— Ты уверяла, что премия достанется мне, но с оранжевой маской церемонию покинул Рой Клэнси, — загадочная, насмешливая улыбка подсказывала, что Том вовсе не был огорчён этим обстоятельством, он умел радоваться чужим достижениям.

— Может, я заглянула чуть дальше в будущее и высмотрела другую твою победу. Давно ждёшь?

— Два часа.

— А я ждала целый месяц, потому извиняться за двухчасовое ожидание не стану.

— Тогда мне следует попросить прощения? — теперь мелькнула иная улыбка, яркая, острая, как лезвие.

— Нет, в общем-то, это не обязательно.

— Но всё-таки прости, Вивьен, не так уж много выпало шансов перекроить график, отыскать свободное время. Честно говоря, я уже приходил, а сегодня решил задержаться, проверить запас терпения. Стоило оставить свой номер, верно?

— Верно, и не пришлось бы напрасно приезжать в Хакни, надеясь на чудесное совпадение.

— Что, от Хакни бессмысленно ждать чудес? — Он усмехнулся, чуть поёжившись. — Знаешь, какие бы ни намечались позитивные перемены, связанные с предстоящими Олимпийскими играми, в этом районе всё же довольно часто бывает неспокойно и мрачно. Не хотелось бы опираться на уже вросшие в асфальт стереотипы и казаться ворчливым пессимистом, ведь время движется вперёд, но в кварталах Хакни я не чувствую уюта и тепла, только смутное ощущение тревоги, опасности, затаившейся угрозы… Что-то внутри упрямо сопротивляется гулу этих улиц, усмешкам ярких граффити. Я всей душой люблю Лондон. Это прекраснейший, изумительный город, но именно здесь, на пепелище заброшенных цехов, среди унылых домов, похожих на окаменевших, некогда живых существ, я словно попадаю в капкан, в вязкий мир, откуда с каждым разом труднее выбраться, ничего не потеряв. — Том явно оставлял нечто сокровенное невысказанным, на самом кончике языка. В один и тот же момент, как бы это ни выглядело противоречиво, он будто говорил и молчал: в произносимых словах отражались неподдельная истина и попытка затянуть потуже швы кровоточащей раны. В коротких паузах, тихих вдохах я отчётливо различала отзвук надёжно укрытой тайны, туманные очертания впившегося в жилы воспоминания. Я слишком хорошо знала, что значит заворачивать неприятную, неудобную, жуткую правду в лохмотья рваной души. Такой режущий, болезненный диссонанс, совершенно невозможное, немыслимое сочетание жалящего звука и холодной тишины. — Кстати, я узнал, что Рой родом из Хакни, когда поздравлял его с победой… А тебе нравится здесь?

Тогда я не сомневалась, что откровения Тома — это необычный способ формулировать вопрос, на который я должна была ответить искренне.

— Наверно, нравится… — пожала плечами, вдыхая глубже прохладный, зыбкий воздух, пропитанный смесью запахов выхлопных газов, дешёвой кофейни, закрытой до утра, с фонарём под белеющей крышей. — Здесь я вижу следы настоящей жизни, её биение и угасание. В центре, например, всё бешено вертится без остановки, за сиянием прячутся безразличие и жестокость. А тут нет никаких завораживающих зрелищ, которые бы ослепляли, сбивали с толку. Никакого внезапного подвоха. Ровно то, чего ты ожидаешь, и произойдёт. В большинстве случаев. Конечно же, люди везде одинаково лгут, грабят, убивают, но здесь ложь не рисует мнимую красоту, не нагоняет ядовитые иллюзии. Здесь она существует, скорее, как развлечение: ты прекрасно знаешь себя изнутри, но притворяешься другим, кем-то, кто гораздо лучше и кем тебе никогда не стать. Игра с самим собой, где ты уже побеждённый. Такой я вынесла вывод… — потёрла носком кроссовка пятно, из которого тянулся зигзаг трещины. — Летом я гуляю в парке, прихватив книгу. Наблюдаю за птицами, от скуки считаю морщинки на коре дерева. Тут я нашла друзей, готовых терпеть меня и упрямо не лезть в душу, если мне становится невыносимо больно. Ну и, естественно, цены на жильё значительно ниже, вполне по карману.

— Ты родилась в Хакни?

— Нет… — Я стиснула запястье левой руки. — В Форест Гейте.

— И почему переехала сюда?

— А что за допрос посреди улицы? — По этому руслу, в которое вывернул разговор, легко было вернуться назад в гнилое болото прошлого, и касаться его было нестерпимо. Я тут же отмахнулась: — Собираешься секретничать под открытым небом или не можешь прозрачно намекнуть, как бы, наконец, подняться и забрать перчатки?

— Я два часа жду приглашения, — в прищуренном взгляде Тома сверкнул огонёк интереса.

Я соскочила со скамьи и встала напротив него, уверенно протянув руку:

— Добро пожаловать в никуда.

Том неотрывно всматривался точно в глаза, в средоточие шрамов души, бережно провёл пальцами вдоль голубоватых вен и резко перехватил мою ладонь. Прижал к сухим разомкнутым губам, пробуя вкус ветра, прожитого дня, наскучившей вечеринки. Горло свела судорога, выдох застрял тяжёлым комом, я не могла пошевелиться, чувствуя кожей его сдавленный шёпот. Эти слова проникали в меня, расталкивая пустоту:

— Хорошо, что ты пришла сейчас, Вивьен.

Примечания

4

Отрывок из песни «What Happens Tomorrow» группы «Duran Duran».