Взгляни на меня

Чармили Энн Белл, 2022

Раны прошлого кровоточат одинаково, и залечить их трудно, будь ты простой официанткой или успешным актёром.С самого начала жизнь Вивьен окутывали мрак и отчаяние. Она так долго боролась с проблемами, что потеряла интерес к своему будущему. Одинокая, не знавшая настоящего счастья и всегда в ожидании подвоха…Блистательная карьера в кино, большие гонорары – всё это позволяло Тому заглушать то, что забыть невозможно. Их встреча не произошла бы без череды случайностей и совпадений. Что они увидели, взглянув друг на друга? И смогут ли они пройти этот путь вместе до конца?

Обрывок 10

Оказавшись в небольшой комнате, которая одновременно являлась и спальней, и гостиной, Том на секунду замер в лёгком оцепенении. Его отражение застыло в вытянутом прямоугольнике зеркала на краю комода с шестью переполненными ящиками и приоткрытой дверцей. В уголке белел наполовину отклеившийся лист с моим именем. Многие, впервые переступив порог комнаты, удивлялись такому количеству зеркал. В недоумении принимались их считать, и, указывая на последнее, одиннадцатое, непременно гасили неловкость какой-нибудь шуткой. Постепенно привыкали. А Том смело сделал шаг вперёд, медленное движение подхватывали другие зеркала, словно запечатлевая его необратимое проникновение в мою жизнь. Так уверенно скользит нить, продетая в острую иглу, создавая рисунок крепкого шва, стягивая обрывки воедино.

— Эллетра Вивьен Энри, — разгладив загнутый лист, прочитал Том и взглянул на меня, будто высматривая соответствие между сплетением букв и обыкновенной официанткой из Форест Гейта. — Красивое имя.

— Да брось, — я со слабой усмешкой отмахнулась, прошла в комнату, одёрнула толстое зеленоватое покрывало и села на кровать. — Всего лишь забавная причуда моей матери.

— А тебе не нравится именно Эллетра?

— Не нравится, — жёстко утвердила я. — Но память о матери не позволяет взять и избавиться от имени. Вышло бы жуткое предательство. Словно часть жизни разом отсечь, отвергнуть семью, понимаешь? Когда она называла меня Эллетрой, я не чувствовала неприязни и злости, а, скорее, смирение с лёгким раздражением.

Мгновения напряжённого молчания, эхо ненароком хлынувших слов — это едва не заставило осыпать себя проклятиями. Я не хотела поворачивать разговор обратно к теням мрачного прошлого, вынуждая ощущать вязкую горечь. Но, к несчастью, вечер — не киноплёнка, не было шанса отмотать назад и поступить иначе, прикусить язык.

— Прости… Мне очень жаль, Вивьен.

— Не стоит, — я слегка улыбнулась, нервно потирая рукав. Не то чтобы я терпеть не могла эти условности, обязывающие стандартно выражать соболезнования, искренне или по инерции со скрываемым безразличием. Просто на тот момент такая опасная тема зарывала нас в ямы собственных воспоминаний, жалила стихшей скорбью и не давала вдохнуть спокойно, рассмотреть друг друга за нацепленными масками. Правда сдавливала лёгкие. Нам было страшно показаться ещё более несовершенными и уязвимыми, чем было на самом деле. — Мама умерла давно, но сейчас и она бы своим глазам не поверила, увидев здесь восходящего британского актёра.

— Получается, ты тоже не веришь? — спросил Том, а потом, обратив внимание на вещь, которую так же можно было назвать чем-то неуместным в этих четырёх стенах, на миг изменился в лице. Наверняка какое-то особенное счастье выпорхнуло из глубин минувших лет, это читалось в приподнятых уголках рта. Его прищуренный взгляд сверкнул огоньками далёкого времени, беспечного, хрупкого, отмеченного неподдельным смехом и пылью смелых мечтаний. — Боже, это видеокассета? — он прикоснулся к истёртой гладкой чёрной обложке, обвёл костяшками пальцев красный круг с силуэтом скелета тираннозавра, раскрывшего пасть. — «Парк юрского периода», вот уж невероятная встреча.

— Моя первая кассета, подкинувшая, кстати, и первую любовь.

— Неужели доктор Грант? — коварно усмехнулся Том, прекрасно зная заранее, что ответ будет иным.

— Только доктор Малкольм. — Я вдруг ясно представила восьмилетнюю девочку, зачарованную безумно реалистичными динозаврами. Конечно же, они привлекали меня больше, чем обаятельный мужчина по имени Йен Малкольм. Гораздо позже я всмотрелась в его удивительную красоту, сотканную из острой нежности и соблазнительной дикости, чего-то необузданного и страстного, сияющего в каждой строго выверенной черте. Он поразил наповал, покорил моментально неповторимой, обезоруживающей улыбкой, потоком невыразимой мощи, только успев появиться в салоне вертолёта и заговорив о теории хаоса. Повзрослев я, вероятно, сама того ясно не осознавая, пыталась высмотреть в других мужчинах схожую силу неотвратимого притяжения, тайны и жажды неукрощённой души. Искала тот же исток горячей энергии, перекрывающий дыхание. И мне удалось прочувствовать то же напряжение, жар и неодолимую свободу. Вместе с Томом. — Жизнь… М-м…

— Находит путь, — подражая мягкой, но с оттенком тревоги интонации Йена Малкольма, продолжил Том его слова, которые превратились в явление, существующее отдельно от фильма.

Я не сдержала улыбки, настоящей и робкой, она расцвела вопреки внутренним барьерам и предельной осторожности. В ту минуту мы словно перенеслись в девяностые, под защитный покров детства, разделили глоток радости и восхищения. Рассмотрели друг в друге любопытных, ищущих приключений детей, ещё не покалеченных одиночеством и призраками прошлого. Не обречённых прятаться от пожирающей пустоты.

— Отлично, мистер Эдвардс, тест успешно пройден. Я не упустила ни одного фильма с Джеффом Голдблюмом, и он до сих пор остаётся для меня неподражаемым. Слишком сильное произвёл впечатление. Сначала пленил его яркий, насыщенный образ, а потом неудержимая воля к жизни, открытость и доброта… Желая стать актрисой, я хранила наивную надежду однажды хотя бы мельком увидеть Джеффа или даже ухитриться сказать «спасибо». Просто спасибо, без уточнений, которые ни к чему выслушивать.

— Думаю, тебе нужно ещё несколько раз потренироваться, и ты обязательно кинешься на капот автомобиля, в котором будет ждать ничего не подозревающий Джефф, — второй раз за вечер Том припоминал обстоятельства нашего знакомства, ему определённо нравилось вплетать их в контекст любой удобной ситуации. — А я был в восторге от динозавров. Отчётливо помню тот долгожданный день, когда мне не терпелось увидеть этих гигантских милашек, воплощение детской мечты, настоящий прорыв в использовании спецэффектов, ещё не приевшихся публике. Я вырос на фильмах об Индиане Джонсе, обожал «Челюсти» и «Инопланетянина». И разве я мог тогда всерьёз предположить, что сам Стивен Спилберг вдруг захочет встретиться со мной. Знаешь, у актёров есть привычка повторять что-то вроде: «Я уезжаю в отпуск, меня нет ни для кого, кроме Стивена Спилберга». И, естественно, имеется в виду, что легендарный режиссёр в действительности вовсе не позвонит. Никогда.

— А тебе позвонил?

На тот момент я ещё не смотрела фильм Спилберга, в котором снялся Том, но наблюдала за развитием этой трогательной и сильной истории, сияющей на сцене театра года четыре назад.

— Позвонил моему агенту, — Том рассказывал с удовольствием, выглядел неописуемо счастливым ребёнком, для которого падающие звёзды исполняли даже самое невозможное. — Я тогда был на съёмках «Снов Девяти миров» в Лос-Анджелесе, и, конечно, посчитал это неудачным розыгрышем. Но вот я уже попиваю кофе, смущённо беседую с его ассистентом о погоде, «Гиннессе» и теннисных кортах, как вдруг внезапно появляется Стивен и поддерживает разговор, восклицая, что он тоже любит «Гиннесс».

— Поболтать о пиве с таким феноменальным гением, как Спилберг… Знаешь, тут даже моё великое везение померкло. А почему он выбрал тебя на роль сержанта Бейкера?

— Каким-то чудом ему удалось оценить, как я играю солдата в одной из своих самых ранних работ. Я только окончил академию и принял участие в документальном фильме «Солнце в тумане». И, судя по всему, эти десять минут экранного времени оказались судьбоносными.

— Можно было вообще нигде больше не сниматься и ждать, пока он откопает старые записи и обратится с заманчивым предложением. Но я очень рада за тебя. Ты работал с Браной, Спилбергом, Алленом… От такого сочетания голова кругом идёт.

— И тебе ещё не поздно продолжать стремиться к Джеффу, — в невыносимо пронзительном взгляде искрились надежда и лёгкий укор. — Ты можешь вернуться к учёбе, разве не так?

— Может, это всего лишь несбыточная мечта. Ну, знаешь, из разряда тех, что остаются лишь мерцающим светом за горизонтом. Каким-то болезненным напоминанием о жизни, которой не случилось. — Я вскочила с места и подошла к перевёрнутой ковбойской шляпе, придавленной десятью дисками в блестящих упаковках. В них застыли звенящий аккорд эпохи и крепкий дух, рождённый за океаном. По обе стороны от маленького плоского телевизора на комоде расположились две мои личные реликвии: коллекционные диски известных кантри-исполнителей и видеокассета, подаренная матерью. Два полюса, два ориентира. — Кто знает, вдруг мне суждено завести ферму где-нибудь в Вермонте и торговать на ярмарках, насвистывая причудливые мотивы.

Том приблизился и замер рядом, разглядывая сложенные веером диски:

— Ты любишь кантри?

— Парень по имени Тревор заставил. Он часто возникал посреди ночи под окнами и изображал Хэнка Уильямса. Завораживающе играл на гитаре, врывался в тишину громким пением, ждал, пока я выгляну и примусь прогонять его, тайком предвкушая очередную серенаду. Тревор, наверняка повторяя за каким-нибудь вечным бродягой, утверждал, что вся наша жизнь — это непредсказуемая, долгая дорога домой через боль, удовольствия и преграды. И только музыка кантри способна настроить скрытые в глубине души механизмы, починить компас и задать нужное направление. Привести нас к самим себе… — я поспешила оборвать цепь воспоминаний о Треворе, режущих по живому. — Но мы разошлись полтора года назад, а после него остались лишь охапка дисков и горькая тоска по тем изумительным краям, которые никогда не были моим домом. И я не могу понять, почему, слушая Джона Денвера, поющего о горах Западной Вирджинии и сельских дорогах, мне вдруг начинает казаться, что я в действительности ни разу не была дома. Даже квартирка в Форест Гейте видится чужой, жуткой и холодной.

— Давай включим Джона Денвера и узнаем, — непринуждённо предложил Том, а я не нашла причин возразить. Достала из упаковки диск и вставила в музыкальный центр, устроенный на полу. Старый «Сони» с отвалившейся кнопкой, купленный за гроши у разносчика Кенни.

Спустя пару глухих щелчков неторопливый, зачаровывающий перелив гитары заструился из потрёпанных колонок. В этой мелодии таяли секунды февральского вечера, лениво перетекавшего в загадочные тени пленительной ночи. Зазвучал приятно обволакивающий голос с подрагивающим эхом:

Почти небеса, Западная Вирджиния,

Голубые хребты, река Шенандоа,

Жизнь там стара, старее деревьев,

Моложе гор и растёт подобно ветру. ⁶

— Потанцуем, Вивьен? — Том легко подал руку, покачиваясь в такт музыке, льющейся звоном весенних ручьёв.

— Боюсь, здесь тесновато для танцев.

— Ну и замечательно. Чем не повод встать чуть ближе?

Я сощурилась с лёгким сомнением, ощутила привкус искушения. Решила подыграть, без раздумий сжала его тёплую руку, и Том тут же резко притянул к себе, будто удерживая над пропастью, расколовшей землю под моими ногами. Казалось, мы вновь столкнулись в гудящей обезличенной толпе, но теперь Том, наученный прошлым случаем, крепко схватил меня, лишая возможности отступить, одуматься. Отказать. В волнах одеколона Тома мне чудился запах моря и мандаринов. И, чёрт возьми, годы абсолютной трезвости напрочь вымели ощущение алкогольного опьянения, но я невольно разглаживала складки его тонкой футболки и понемногу вспоминала, что значить пьянеть, яростно душить рассудок и терять контроль.

— Я, конечно, могу ошибаться, но неужели вы флиртуете, мистер великолепный актёр?

— Об этом стоило спросить ещё на кухне, госпожа официантка, — обнимая меня и направляя в ритм неведомого танца, Том улыбался так, словно я уже была раздета, а он лишь со сладкой мукой оттягивал неизбежное, наслаждался мгновениями беспомощности и хитрости. — И вовсе не я начал первым.

Джон Денвер взывал к дорогам, тоскуя по родному дому, нас закружил вихрь бодрости, восторга и мимолётного веселья. Мы упали на кровать, когда мотив постепенно затухал, сплетаясь со звуками другой песни. Несколько секунд лежали, рассматривая белый матовый потолок, будто застряв у раскрытого чистого листа, куда можно было вписать всё, что угодно, запустив историю заново.

— Я, наверно, ужасный человек. А, Вивьен? — в тихом голосе Тома мелькнула нотка ранящей скорби, как если бы память неожиданно подбросила ему что-то мучительное, вызывающее злость и отвращение.

— Сейчас проверю. — Осторожно взяла его ладонь, изучала чуть проступающие бледные вены — начертанные природой линии неразгаданного иероглифа. — И с чего такой вывод?

От его пронзительного взгляда содрогнулось сердце, под кожей вспыхивал огонь. Бессилие сменялось горячим приливом смелости. Невозможность противостоять и желание идти до конца.

— Я собираюсь поцеловать тебя.

Дыхание стало шумным, как стон задувающего в окна ветра.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

6

Отрывок из песни «Take Me Home, Country Roads» Джона Денвера.