Потерянный континент: история Атлантиды

Чарльз Джон Катклиф Хайн, 2023

Перед вами, дорогой читатель, фантастический роман английского писателя Чарльза Джона Катклифа Хайна, написанный им в 1899 году. В романе используется распространенный в девятнадцатом веке прием "обрамляющей истории", чтобы поместить повествование в контекст и повысить его правдоподобность. Сама история была написана предположительно Девкалионом, воином-жрецом древней Атлантиды; поскольку текст был частично непреднамеренно уничтожен одним из его первооткрывателей во время его обнаружения, он не является полностью полным.Роман был впервые опубликован частями в журнале в июле–декабре 1899 года и в виде книги в твердом переплете в 1900 году в Америке и Англии. В дальнейшем роман "Потерянный континент – история Атлантиды" переиздавался в 1944, 1972, 1974, 2002 и 2017 годах. И вот известный во всем мире роман вышел впервые на русском языке и представлен вашему, дорогой читатель, вниманию!

Глава 5. Проклятие Заэмона

Оказалось, что во всяком случае на данный момент я должен был поселиться в королевской пирамиде. Сверкающая кавалькада выехала на большую мощеную площадь перед зданием и расположилась группами. Мамонт был остановлен перед входом, и когда принесли лестницу, зазвучали трубы, и мы трое, ехавшие в золотом гроте под навесом из змей, спустились на землю.

Было ясно, что мы спускаемся под открытым небом в апартаменты, расположенные внутри огромных каменных лабиринтов пирамиды, и, не задумываясь, инстинкт уважения и почтения, ставший частью моей натуры, заставил меня повернуться туда, где возвышающиеся скалы Священной горы хмурились над городом, и совершить привычное поклонение, и молча вознести предписанную молитву. Я говорю, что сделал это бездумно и по обычаю, но когда я поднялся на ноги, могу поклясться, что услышал смех откуда-то из этой причудливо украшенной толпы зрителей.

Я хмуро посмотрел в сторону насмешников, а затем повернулся к Форенис, чтобы потребовать от нее немедленного наказания за неуважение. Но тут произошла странная вещь. Я ожидал увидеть ее в момент, когда она поднимается с поклона; но она стояла прямо и явно не касалась лбом земли. Более того, она смотрела на меня каким-то странным взглядом, который я не мог понять.

Но что бы ни было у нее на уме, она не собиралась разглагольствовать об этом перед людьми, собравшимися на площади. Она сказала мне:"Пойдем", и, повернувшись к дверному проему, крикнула, чтобы я вошел, произнеся секретное слово, назначенное на этот день. Громоздкие каменные блоки, ограждавшие крыльцо, откинулись на петлях, и она величественной походкой вышла из жаркого солнечного света в прохладный сумрак, а за ней по пятам послушно следовала девушка с веером. С тяжестью на сердце я тоже вошел внутрь пирамиды, и каменные двери с угрюмым стуком закрылись за нами.

Далеко мы тогда не ушли. Форенис остановилась в зале ожидания. Как хорошо я помнил это место с изображениями царей на красных стенах и горящим фонтаном дыхания земли, который бил из бронзовой струи в центре зала и освещал его. Старый король, которого уже нет, зашел сюда из своего благодушия, когда прощался со мной, когда я двадцать лет назад отправился за вице-королевством в Юкатан. Но воздух в зале был не таким, как в те давние времена. Тогда он был чист и сладок. Теперь же он был тяжелым от какого-то аромата, и я нашел его тягучим и гнетущим.

— Мой министр, — сказала императрица, — я оправдываю вас в намеренном оскорблении, но я думаю, что колониальный воздух сделал вас очень простодушным человеком. Такого поклонения, какое вы выказывали этой горе минуту назад, не было с тех пор, как я была послана править этим королевством.

— Ваше Величество, — сказал я, — я принадлежу к клану жрецов и был воспитан в их догматах. Меня учили, прежде чем войти в дом, благодарить богов, и особенно нашего господина Солнце, за хороший воздух, который он и они подарили. Мне не раз выпадала участь быть гонимым потоками огня и смрадного воздуха среди гор во время одного из их внезапных кипений, и поэтому я произношу предписанную молитву по этому поводу прямо от сердца.

— Обстоятельства изменились с тех пор, как ты покинул Атлантиду, — сказала Форенис, — и когда сейчас возносят благодарения, их не возносят тем старым богам.

Я понял, что она имела в виду, и чуть не вздрогнул от нечестия. Если таково будет новое правило вещей, я не буду иметь к этому никакого отношения. Судьба может поступить со мной по своему усмотрению. Служить истинно царствующему монарху — к этому я был готов, но связываться со святотатством и принимать дочь свинопаса за бога, которому следует молиться и поклоняться, — это возмущало мое человеческое достоинство. Поэтому я устроил кризис.

— Форенис, — сказал я, — я был священником с самого детства, почитал богов и приобщался к их тайнам. Пока я сам не буду убежден в ложности этих старых вещей, я должен хранить верность, и если за эту верность придется заплатить, я должен заплатить.

Она посмотрела на меня и медленно улыбнулась.

— Ты сильный человек, Девкалион, — сказала она.

Я поклонился.

— Я слушала других таких же упрямых, — сказала она, — но они были обращены.

Она тряхнула рыжими пучками волос и встала так, чтобы свет дыхания горящей земли падал на прелесть ее лица и фигуры.

— Я обнаружила, что обратить упрямцев так же легко, как и сжечь их. На самом деле, разговоров о сожжении почти не было. Они все поспешили обратиться, независимо от того, хочу я этого или нет. Но похоже, что сегодня моя жалкая внешность и язык лишены очарования.

— Форенис — императрица, — сказал я твердо, — а я ее слуга. Завтра, если она разрешит, я очищу город от этого сброда, который шумит за стенами. Я должен доказать свою полезность.

— Мне доложили, что вы отличный боец, — сказала она. — Что же, я и сама немного владею оружием, и у меня есть убеждение, что я кто-то вроде судьи. Завтра мы вместе попробуем сразиться. А сегодня я должна устроить почетный прием, который я запланировала для тебя, Девкалион. Скоро начнется пир, и ты захочешь подготовиться к нему. Здесь есть покои, отведенные для тебя и снабженные всем необходимым. Илга покажет тебе их расположение.

Мы подождали, девушка с веером и я, пока Форенис не вышла из сияния светового потока и не покинула зал ожидания через дверной проем среди теней дальнего угла, а затем (девушка взяла лампу и повела за собой) мы тоже проложили себе путь через узкие лабиринты пирамиды.

Везде воздух был наполнен ароматами духов, а проходы повсюду поворачивали, изгибались и раздваивались в твердом камне пирамиды, так что незнакомцы могли провести в поисках несколько часов — а то и дней — прежде чем прийти к нужной им комнате. У тех забытых строителей, которые возвели эту царскую пирамиду, была своя хитрость. Они не хотели, чтобы короли пали от рук вульгарных убийц, которые могли внезапно прийти извне. Говорят также, что тогдашний царь, чтобы подстраховаться, убил всех, кто строил пирамиду или хотя бы видел, как расположены ее глубинные блоки.

Но девушка с веером, как человек, привыкший к лабиринтам, вела по дороге с качающимся в руке светильником. Здесь она сворачивала, там поворачивала, а здесь остановилась посреди глухой стены, чтобы толкнуть камень, который покачнулся, пропуская нас. А однажды она нажала на угол камня на полу, который поднялся под ударом ее ноги и открыл нам крутую и узкую лестницу. По ней мы спустились, подошли к подножию наклонного пути, который снова вывел нас наверх, и так постепенно мы пришли к покоям, которые были отданы мне в пользование.

— Во всех этих сундуках, что стоят у стен, — сказала девушка, — есть одежда, а в бронзовом сундуке — драгоценности и драгоценные камни. Это — первые подарки Форенис, сказала она мне, и лишь малый знак того, что будет дальше. Милорд Девкалион теперь может отбросить свою простоту и наряжаться по моде.

— Девочка, — резко сказала я, — будь приличнее на язык и избавь меня от таких ничтожных советов.

— Если мой господин Девкалион сочтет это грубостью, он может сказать слово Форенис, и я буду выпорота. Если он попросит, меня могут раздеть и бичевать перед ним. Императрица сейчас многое сделает для Девкалиона.

— Девочка, — сказал я, — ты ближе к этой порке, чем ты думаешь.

— У меня есть имя, — ответила она, угрюмо глядя на меня из-под черных бровей. — Они зовут меня Илга. Ты мог бы услышать это, когда мы ехали сюда на мамонте, если бы не был так увлечен Форенис.

Я с любопытством взглянул на нее.

— Ты никогда не видела меня раньше, — сказал я, — и первые слова, которые ты произносишь, — это те, которые вполне могут навлечь на тебя беду. Во всем этом есть какая-то цель.

Она подошла и придвинулась к массивному камню, который покачивался в дверном проеме комнаты. Затем она положила свои маленькие украшенные драгоценными камнями пальцы на мою одежду и осторожно отвела меня от воздушного канала в дальний угол.

— Я дочь Заэмона, — сказала она, — которого ты знал.

— Ты принесла мне от него какое-то послание?

— Как я могу? Он живет в жилище жрецов на горе, которой ты поклонился. Я не видела его два года. Но когда я впервые заметила, как ты вышел из красного шатра, который они поставили на берегу гавани, мне стало жаль тебя, Девкалион. Я вспомнила, что ты был другом моего отца, Заэмона, и поняла, что приготовила Форенис. Она замышляла это два последних месяца.

— Я не могу слушать слова обвинения в адрес императрицы.

— И все же…

— Что?

Она стукнула сандалией по камню пола.

— Ты, должно быть, очень слепой человек, Девкалион, или очень смелый. Но я не буду вмешиваться дальше, по крайней мере, сейчас. Но я буду наблюдать за тобой, и если в любой момент тебе понадобится друг, я постараюсь тебе помочь.

— Я благодарю тебя за дружбу.

— Похоже, вы относитесь к ней достаточно легкомысленно. Почему, господин, даже сейчас я не верю, что вы осознаете мою власть, не более чем вы догадываетесь о моих мотивах. Может быть, вы и первый мужчина в этом королевстве, но позвольте сказать вам, что я — вторая леди. И запомните, женщины сейчас занимают высокое положение в Атлантиде. Поверьте, моя дружба — это товар, который ищут часто и с большим усердием.

— И, как я уже сказал, я благодарен за нее. Ты, кажется, мало ценишь мою благодарность, Илга, но, поверь мне, я никогда прежде не одаривал ею женщину, и поэтому ты должна дорожить ею за ее редкость.

— Что ж, — сказала она, — мой господин, перед вами стоит задача получить нужное знание.

После этого она покинула меня, показав мне, как призывать рабов, когда я пожелаю их помощи, и целую минуту я стоял, размышляя над словами, которые произнес ей. Кто была эта дочь Заэмона, что она побудила меня изменить привычке всей моей жизни?

Рабыни пришли по моему зову и стали наперебой наряжать меня тысячей глупых одеяний и нарядов, а также (что, похоже, было современной модой их сословия) рассказывать о достоинствах целого ряда духов и благовоний. Их манеры раздражали меня. Я был уже чист и выбрит, волосы уложены, халат не испачкан; и, считая эти их настойчивые ухаживания чем-то вроде дерзости, я велел им в наказание бить друг друга, пообещав, что если они не будут делать это тщательно, я отдам их в руки клеймовщика, чтобы он наложил на них клеймо, которое будет держаться долго. Странно, но простой служащий часто может превзойти даже мятежного генерала по силе воздействия на человека.

В тот день я видел много странных мест и испытал много новых ощущений; но из всего, что попалось мне на глаза, больше всего меня удивила манера Форенис созывать гостей на свой пир. Более того, она потрясла меня до глубины души, и я не могу сказать, что было сильнее в моей груди: изумление от ее сквернословия или удивление от ее силы. Я сидел в своей комнате в ожидании сигнала, когда постепенно, из ничего, до моего слуха донесся звук, громкость которого увеличивалась с бесконечно малым шагом, пока, наконец, не превратилась в звенящий грохот, ранящий слух своей свирепостью; а затем (я догадался, что будет дальше) вся массивная конструкция пирамиды задрожала, застонала и затряслась, как будто это была всего лишь детская деревянная игрушка, которую толкнула крепкая мужская сандалия.

Это было предвестие, которое ежегодно подавали вожди клана жрецов на Священной горе, когда они заставляли весь мир задуматься о своих грехах. Это было священное напоминание о том, что из ревущего, бушующего огня и из чудовищных земных потрясений родился человек, и что этими же силами он в конце концов будет поглощен — вместе с грехами в своей груди. И вот императрица превращает торжественные события в призыв к чревоугодию, в повод для грубого смеха и чувственных проявлений.

Но откуда у нее взялась такая власть? Кто она была такая, чтобы вмешиваться в эти непонятные силы, силы, обитающие в текучем сердце нашей матери-земли? Было ли это предательство? Неужели кто-то из клана жрецов забыл свои священные обеты и выболтал этой женщине что-то, касающееся священных тайн? Или Форенис своим проворным умом открыла ключ к этим тайнам?

Если это так, то я могу продолжать служить ей со спокойной совестью. Пусть она мне и не по душе, но, по крайней мере, она императрица, и мой долг — повиноваться ей. Но если бы она подговорила какого-нибудь более слабого члена клана на Священной горе, это было бы совсем другое дело. Ибо следует помнить, что одним из элементов нашей традиции было хранить наши секреты и тайны в неприкосновенности и с неугасающей ненавистью преследовать как человека, осмелившегося предать их, так и несчастного получателя его услуг.

С очень неопределенными чувствами я повиновался призыву землетрясения и велел рабам провести меня по извилинам пирамиды в большой банкетный зал. Сцена там была ослепительной. Величественная палата с чудесной резьбой была заполнена компанией, наряженной во все великолепие и цвета, какие только могла представить фантазия. Они мало задумывались о торжественном предвестии, созвавшем их на трапезу, о смерти и несчастьях, открыто шествующих по городским кварталам, о мятежниках, залегших за стенами, о забытых богах и их клане жрецов на Священной горе. Все они были жадны до сиюминутных страстей; это была их мода и тщеславие — не замечать ничего за гранью.

Пламенные струи земного дыхания осветили большой зал до полуденной яркости; и когда я вышел на площадку, затрубили трубы, чтобы все узнали о моем приходе. Но приветственного возгласа не последовало."Девкалион", — лепетали они срывающимися голосами, нелепо кланяясь до земли, чтобы все их украшения и шелка звенели и развевались. И когда появилась сама Форениса, и все подняли крик и совершили положенное по закону поклонение, в приветствии была та же искусственность. Они, конечно, хотели как лучше, но такова была новая мода. Сердечность стала считаться варварством в этой новой культуре.

Пара осанистых, самодовольных камергеров взяла меня под руку и направила своими хрупкими золотыми жезлами к помосту в дальнем конце зала. Оказалось, что я должен был сидеть на диване Форенис и есть мясо с ее блюда.

— Нет предела чести, которую оказывает мне императрица, — сказал я, опустившись на колени и заняв свое место.

Она бросила на меня один из своих причудливых, косых взглядов.

— Девкалион может получить больше, если он хорошенько попросит об этом. Он может получить то, о чем вздыхали все остальные мужчины в целом мире, и чего никто из них никогда не получит. Но я дала уже достаточно по своей собственной воле, он сам должен горячо просить меня о дальнейших милостях.

— Я прошу, — сказал я, — во-первых, чтобы мне разрешили очистить границы от этого сброда, который бесчинствует у городских стен.

— Фу, — сказала она и нахмурилась. — Неужели у тебя аппетит только к самым суровым наслаждениям жизни? Мой добрый Девкалион, должно быть, в твоей колонии живут деревенщины. Что ж, теперь ты должен поведать мне о том, насколько приятен на вкус этот пир.

Перед нами поставили тарелки и кубки, и мы принялись за еду, хотя у меня не было достаточного аппетита для столь изысканного и насыщенного специями угощения. Но если эта изощренная кулинария и эти роскошные вина мне не понравились, то другие пирующие в этом великолепном зале оценили всё в полной мере. Они сидели группами на площадке под струями света, как клубок радуг, и, согласно новому обычаю, впадали в восторг и экстаз от полученных удовольствий. И женщины, и мужчины задерживались на каждом лакомстве, словно это была божественная ласка.

Форенис, сверкая глазами, смотрела на них, изредка бросая то одному, то другому несколько слов между беседами со мной, и время от времени подзывала какое-нибудь привилегированное существо, чтобы дать ему кусочек яства с королевского блюда. Почетный гость съедал его с экстравагантным жестом или (как случилось дважды) убирал в складки своей одежды как сокровище, слишком дорогое, чтобы его могли осквернить человеческие губы.

Для меня эта лесть казалась грубой и отвратительной, но Форенис, возможно, по привычке, принимала ее как должное. Надо полагать, где-то в ней была слабость, хотя внешне она не бросалась в глаза. Лицо ее было достаточно властным, тонким и, кроме того, удивительно красивым. Все придворные в пиршественном зале восторженно отзывались о лике и других красотах тела и конечностей Форенис, и хотя я не был склонен оценивать их по достоинству, я не мог не видеть, что здесь, по крайней мере, у них есть основания для восхищения, ибо, несомненно, боги никогда не оказывали смертной женщине более высокой благосклонности. И все же, как бы ни была она прекрасна, я предпочитал смотреть на Илгу, девушку, которая, в силу своего ранга, имела честь сидеть на диване позади нас в качестве ближайшей помощницы. В лице Илги была та искренность, которой не хватало лицу Форенис.

Они ели не для того, чтобы насытить свои тела, эти пирующие в пиршественном зале царской пирамиды, но все они ели, чтобы усладить себя, и с каждым блюдом и чашей, которые приносили рабы, они выставляли напоказ новые манеры. Некоторые из их повадок показались мне граничащими с неуважением. В середине трапезы один нарядный щеголь — он был губернатором одной из провинций, изгнанным в столицу из-за восстания в его собственных землях, — этот роскошный щеголь, я повтарюсь, прошел между группами пирующих с раскрасневшимся лицом и нетвердой походкой и поклонился перед диваном.

— Самая удивительная императрица, — воскликнул он, — прекраснейшая из богинь, царица, царствующая в моем обожаемом сердце, приветствую тебя!

Форенис с улыбкой протянула ему свой кубок. Я посмотрел, чтобы увидеть, как он наливает почтительное возлияние, но ничего этого не произошло. Он поднес напиток к губам и осушил его до последней капли.

— Пусть все твои беды, — воскликнул он, — уйдут от тебя так же легко и оставят такой же приятный аромат.

Императрица повернулась ко мне с одним из своих быстрых взглядов.

— Вам не нравится эта новая традиция?

На что я прямо ответил, что выливать напиток к ногам человека стало по обычаю знаком уважения, но пить его показалось мне просто самолюбованием, которым можно заниматься где угодно.

— Вы все еще придерживаетесь старых строгих учений, — сказала она. — Наш новый свод правил предписывает нам прежде всего наслаждаться жизнью, а другие вещи упорядочивать так, чтобы они не мешали нам получать непосредственное удовольствие.

И вот пир продолжался, гости упражнялись в чревоугодии и нелепостях, а стражники стояли с оружием в руках по периметру стен, неподвижные и суровые, как статуи, высеченные из белого камня за ними. Но неожиданно оргии был положен конец. У дальнего входа в пиршественный зал возникло волнение, раздался стук — двое стражников скрестили копья у входа. Но человек, которого они пытались остановить — или, возможно, заколоть, — миновал их невредимым и прошел по дорожке между огнями и группами пирующих. Все оглядывались на него, некоторые бросали ему грубые слова, но никто не осмелился остановить его продвижение. Несколько человек, в основном женщины, как я заметил, вздрогнули, когда он проходил мимо них, словно их охватил ледяной холод; и в конце концов он подошел и встал перед диваном Форенис и пристально посмотрел на нее, но не поклонился.

Конец ознакомительного фрагмента.