Потерянный континент: история Атлантиды

Чарльз Джон Катклиф Хайн, 2023

Перед вами, дорогой читатель, фантастический роман английского писателя Чарльза Джона Катклифа Хайна, написанный им в 1899 году. В романе используется распространенный в девятнадцатом веке прием "обрамляющей истории", чтобы поместить повествование в контекст и повысить его правдоподобность. Сама история была написана предположительно Девкалионом, воином-жрецом древней Атлантиды; поскольку текст был частично непреднамеренно уничтожен одним из его первооткрывателей во время его обнаружения, он не является полностью полным.Роман был впервые опубликован частями в журнале в июле–декабре 1899 года и в виде книги в твердом переплете в 1900 году в Америке и Англии. В дальнейшем роман "Потерянный континент – история Атлантиды" переиздавался в 1944, 1972, 1974, 2002 и 2017 годах. И вот известный во всем мире роман вышел впервые на русском языке и представлен вашему, дорогой читатель, вниманию!

Глава 4. Прием Форенис

Теперь я могу сказать со всей правдивостью, что до тех пор, пока соперничающий флот не встретил нас в устье залива, я мало думал о своей значимости как о наймите для императрицы. Но то, что эти корабли поджидали нас, и дикая жестокость, с которой они сражались, дабы я оказался в их руках, были предзнаменованиями, которые не смог бы не прочесть и слепой. Было ясно, что я должен сыграть важную роль в судьбе государства.

Но если за нашим приходом следили враги, то, похоже, что и Форенис располагала своими разведчиками; они увидели нас с гор и принесли весть в столицу. Морской рукав, у истоков которого стоит огромный город Атлантида, сильно варьируется по ширине. В тех местах, где горы закипели и отправили свое текучее содержимое вниз, образовав внизу твердый камень, русло едва достигает ширины реки, а дальше, на протяжении следующего полудневного плавания, оно расширяется, превращаясь в озеро, берега которого едва видны. Кроме того, русло его извилисто, и гонец, знающий дорогу через равнины, болота и между дымящимися холмами, что лежат вдоль берега, и не попавший под огненные потоки, или воду, или бродячих зверей, мог доставить новости по суше от морского побережья до столицы гораздо быстрее, чем даже самые проворные галеры могли бы переправить их по воде.

Конечно, существовал большой риск, что одинокий путешественник не сможет благополучно добраться по суше, если ему придется пожертвовать всеми предосторожностями ради скорости. Но Форенис не скупилась на гонцов. Она послала отряд из двадцати человек на мыс, с которого открывается вид на вход в пролив; они отправились с вестями, каждый по своему маршруту, и это многое говорит об их скорости и ловкости, поскольку не менее семи из этих проворных парней прошли с вестями без потерь, а из остальных, как говорят, выжило только трое.

Но об этом мы тогда ничего не могли знать, и шли дальше, полагая, что наше появление осталось незамеченным. Рабы на борту галеры были по большей части дикарями из Европы, и запах от них был настолько неприятен, что плавание потеряло всякую приятность, кроме того, ветер нес с собой бесконечное количество мелкого песка с какой-то извергающейся огненной горы, и мы стремились по возможности не задерживаться. Кроме того, если можно в этом признаться, не будучи чрезмерно униженным, несмотря на то, что благодаря своему священническому образованию я был научен стоицизму и знал, что все будущее находится в руках богов, я все же, по человеческим меркам, испытывал огромное любопытство относительно того, какова будет процедура моего собственного приема в Атлантиде. Я мог представить, как меня возьмут в плен при высадке на берег, и я предстану перед официальным судом, чтобы ответить за свое обращение с колонией Юкатана; я мог представить, как я сойду на берег неизвестным и незамеченным, и после положенного времени буду отправлен императрицей, чтобы приступить к новым обязанностям; но как меня примут на самом деле — об этом я даже не догадывался.

Однажды утром, на рассвете, мы подошли к вершине священной горы с отблесками вечных огней, стоящей за городом, и кнуты боцманов защелкали сильнее, чтобы эти агрессивные рабы придали галере последний рывок. Ветер был неблагоприятный, и парус нельзя было поставить, но и на одних веслах мы шли довольно резво, а бока священной горы становились все длиннее, и вскоре вершины пирамид в городе, башни высоких зданий, стали видны, словно плыли по сверкающей воде. Прошло двадцать лет с тех пор, как я в последний раз видел Атлантиду, и мое сердце затрепетало при мысли о том, что я снова ступлю на ее брусчатку.

Великолепный город вырастал из моря по мере нашего приближения, и с каждым взмахом весел берега становились все ближе. Я увидел храм, где меня впервые посвятили в мужчины, я увидел пирамиду, в сердце которой меня посвятили в малые тайны, затем (по мере того, как становились различимы более мелкие предметы) я различил дом, где отец и мать растили меня, и мои глаза затуманились от воспоминаний.

Мы остановились за белыми стенами гавани, как и полагается по закону, и рабы тихо пыхтели и всхрапывали над веслами. Для судов, стоящих в таком месте, как правило, предостаточно времени для ожидания, ведь капитан порта, как правило, настолько не уверен в собственном достоинстве, что ему приходится заставлять людей ждать, чтобы доказать им это. Но в нашем случае, похоже, нас ожидала лодка капитана порта. С двух башен у входа в гавань прозвучал сигнал, цепь, висевшая между ними, была спущена, и из-за стен выскочила десятивесельная лодка с такой скоростью, какую только могли дать весла. Она подплыла к берегу, и тут же раздались вопросы:

— Это, должно быть, галера Дейсона?

— Так и есть, — ответил Тоб.

— О, я вижу голову самого Дейсона на твоем бакштаге, — сказал капитан порта. — Вы были капитаном у Татхо?

— И все еще являюсь таковым. Флот Татхо был отправлен Дейсоном и его друзьями на морское дно, и мы воспользовались этой вонючей галерой, чтобы закончить плавание, поскольку она была единственным судном, оставшимся на плаву.

Капитан порта окинул взглядом нашу команду, стоявшую на верхней палубе.

— Я боюсь, капитан, что вас ждет весьма неприятный прием. Я не вижу милорда Девкалиона. Или он прибыл с каким-то другим флотом? О боги, капитан, если вы позволили убить его под вашим началом, императрица будет медленно сдирать с вас кожу.

— Если учесть, что Форенис и Татхо так заботятся о его благополучии, — сказал Тоб, — милорд Девкалион представляется опасным пассажиром. Но в этом плавании я не упустил свою шкуру.

Он ткнул в мою сторону большим пальцем.

— Он здесь, чтобы самому замолвить за меня словечко.

Капитан порта на мгновение уставился на меня, как бы не поверив, а затем, словно удовлетворившись, поклонился, как человек, привыкший к церемониям.

— Надеюсь, милорд в своем безграничном могуществе простит мне грех, что я не узнал его раньше по его благородному виду. Но, по правде говоря, я ожидал увидеть милорда в более подходящем наряде.

— Чепуха, — сказал я, — если я решил одеваться по-простому, я не могу противиться тому, чтобы меня принимали за простого человека. Мне не доставляет удовольствия афишировать свои достоинства с помощью изысков в одежде. Если вы считаете, что мне причитается возмещение, я прошу вашего милосердия избавить меня от этого дознания.

Он отвесил поклон и изъявил почтение.

— Я самый скромный из слуг моего господина, — сказал он. — Для меня будет большой честью провести галеру милорда к назначенному причалу в гавани.

Корабль рванулся вперед, и наши рабы-галерники снова взмахнули веслами. Тоб наблюдал за мной с сухой улыбкой, стоя и руководя людьми у штурвала.

— Ну, — сказал я, смирившись с его причудой, — в чем дело?

— Я думаю, — сказал Тоб, — что милорд Девкалион запомнит меня только как очень грубого парня, когда сойдет на берег среди всего этого изысканного общества.

— Ты же не думаешь, — сказал я, — ничего подобного.

— Тогда я должен доказать свою утонченность, — сказал Тоб, — и не противоречить.

Он взял мою руку в свой огромный, твердый кулак и сжал ее.

— Клянусь богами, Девкалион, может быть, ты и великий вождь, но я знаю тебя как мужчину. Ты лучший боец со зверями и людьми, который сегодня ходит по этому миру, и я ценю тебя за это. Тот твой удар копьем по ящеру — это то, о чем будут петь в тавернах.

Мы быстро вошли в гавань, и солдаты у входа в крепость приветственно заиграли в трубы, когда мы проплывали между ними. Капитан порта поднял мое знамя на верхушку мачты своего судна, явно выданного ему для этой цели, и с причалов, через обширный бассейн гавани, до нас вскоре донеслись звуки музыкантов и бледный отблеск приветственных костров, пляшущих под лучами солнца. Я был почти потрясен, подумав, что императрица Атлантиды оказалась в таком бедственном положении, что испытывает подобный интерес к любому вернувшемуся на родину человеку.

Было очевидно, что ничто не будет делаться наполовину. Шлюпка капитана порта шла впереди, и нам ничего не оставалось, как следовать за ней. Нашу галеру подвели к королевскому причалу и пришвартовали к столбам и золотым кольцам, которые священны для царствующего дома.

— Если бы Дейсон только мог предвидеть такую честь, — сказал Тоб с мрачной насмешкой, — я уверен, что он проложил бы шелковую нить для крепления к кнехтам вместо простой плебейской пеньки. Я уверен, что в эту минуту на лице Дейсона был бы хмурый взгляд, если бы его не испепелило солнце. Милорд Девкалион, не соблаговолите ли вы любезно пройтись по этому простому кораблю и ступить на благородный ковер, который расстелили для вас на набережной вон там?

Капитан порта, услышав грубое подшучивание Тоба, поднял голову и посмотрел на меня с гримасой ужаса, и я с легким вздохом вспомнил, что колониальной свободе нет места в Атлантиде. Я снова должен быть готов ко всем церемониям, приличествующим званию, и соблюдать формальности огромного и роскошного церемониала.

Но как бы то ни было, уважающий себя человек должен сохранять свою индивидуальность, и хотя я согласился войти в павильон из малиновой ткани, специально возведенный для того, чтобы укрыть меня до прибытия императрицы, на этом моя покладистость закончилась. Снова заговорили об одежде. Три великолепно одетых камергера, которые ввели меня в павильон, разложили передо мной наряды, украшенные всякими причудами, и хотели, чтобы я превратился в господина по их собственному образцу.

Разумеется, я отказался поменять свой наряд, и когда один из них, заикаясь, упомянул о вкусах императрицы, я прямо спросил его, получил ли он от ее величества какие-либо определенные распоряжения по этому ничтожному вопросу.

Разумеется, ему пришлось признаться, что таковых не имеется.

На это я ответил, что Форенис приказала Девкалиону, то бишь человеку, присутствовать перед ней, и не сообщила о своем предпочтении относительно его внешнего одеяния.

— Это платье, — сказал я, — вполне соответствует моему образу жизни. Оно защищает мое слабое тело от жары и ветра, и, кроме того, оно чистое. Мне кажется, сэры, — добавил я, — что ваше вмешательство несколько смахивает на дерзость.

Камергеры в один голос выхватили свои мечи и направили эфесы ко мне.

— Это было бы милостью, — сказал их глава, — если бы великий лорд Девкалион отомстил нам сейчас, а не отдал нас на растерзание мучителям в будущем.

— Что ж, — сказал я, — дело забыто. Ты делаешь из малого слишком многое.

Тем не менее, их действия дали мне некоторое представление. Они совершенно серьезно предлагали мне мечи, и я понял, что это не та Атлантида, в которую я вернулся обратно, где человек боялся пыток из-за разницы в покрое нарядов.

В павильоне была ванна, и я с удовольствием искупался в ней, хотя в воду добавили какой-то ничтожный аромат, лишивший ее наполовину освежающей силы; затем я с внешним спокойствием и невозмутимостью принялся ждать. Камеристы были слишком хорошо вышколены, чтобы нарушить мое спокойствие, а я не снисходил до светской беседы. Так мы и остались вчетвером, я сидел, они стояли, а наш господин Солнце сильно палил по алой крыше павильона, в то время как музыка гремела, а приветственные костры распространяли свои запахи с большой мощеной площади, выходящей на набережную.

Говорят, что великие люди всегда должны накапливать достоинство, заставляя тех, кто ниже их по положению, ждать своего удовольствия, хотя сам я должен сказать, что всегда считал эту уловку жалкой и ниже своего достоинства. Похоже, такого мнения придерживалась и сама Форенис, ибо (как она сама мне потом рассказывала) в тот момент, когда сообщили, что галера Тоба уперлась бортом в мрамор царской набережной, именно в этот момент она вышла из дворца. Великолепная процессия была уже выстроена, наряжена и ждала только своего главного украшения, и как только она села на своего коня, трубачи подали сигнал, и началось движение.

Сидя в дверях павильона, я видел, как солдаты, возглавлявшие эту огромную толпу, вышли из большой широкой улицы, где она выходила за пределы домов. Они промаршировали прямо через улицу, чтобы отсалютовать мне, а затем расположились на дальней стороне площади. Затем появилась гильдия моряков, потом еще солдаты, все они поочередно демонстрировали свое почтение и проходили дальше, освобождая место для других. Следом шли купцы, кожевники, копьеносцы и все остальные известные гильдии, нарочно одетые (так мне показалось), чтобы устроить представление, и хотя большинство шло пешком, были и те, кто гордо ехал верхом на животных, которых они приручили, чтобы те служили им.

Но вскоре появились два главных чуда всего этого ослепительного зрелища. Из полумрака домов на открытое пространство выплыл не кто иной, как огромный мамонт. Это зрелище стало настолько неожиданным, что я едва не вздрогнул. Много раз за свою жизнь я возглавлял охоту на мамонтов, когда их стадо устраивало набеги на какую-нибудь деревню или кукурузные угодья, находившиеся в моем ведении. Я видел этих огромных зверей на воле, лохматых, ужасных, чудовищных, более свирепых, чем даже пещерный тигр или пещерный медведь, самых опасных зверей из всех, что сражаются с человеком за господство на земле, не считая некоторых крупных ящеров. И вот это существо, гигант даже среди мамонтов, но при этом прирученное, как хорошо выпоротый раб, несло на спине огромный золотой трон, украшенный серебряными змеями. Его убийственные клыки были позолочены, мохнатая шея украшена цветами, и он шел в процессии так, словно участие в подобных зрелищах было началом и концом его существования. Его умиротворенность казалась подходящим символом властной силы новой властительницы Атлантиды.

Одновременно с мамонтом появилось другое, более великое чудо — хозяйка мамонта, императрица Форенис. Сначала зверь привлек мое внимание своей непомерной громадой, своей сдержанной дикой силой; но дама, восседавшая на золотом троне на его высоченной спине, быстро перехватила мой взгляд и с тех пор держала его неподвижным, бесконечно притягивая к себе.

Я встал на ноги, когда народ закричал при приближении Форенис, и оставался на пороге моего алого павильона, пока ее огромный скакун не остановился в центре площади, а затем я двинулся по мостовой к ней.

— На колени, милорд, — испуганным шепотом сказал один из камергеров, стоявших позади меня.

— По крайней мере, склоните голову, — призывал другой.

Но у меня были свои понятия о том, что в таких делах полагается уважать себя, и я шел по голому открытому пространству с поднятой головой, провожая императрицу взглядом. Она явно оценивала меня. Я откровенно делал то же самое с ней. Боги! Но за эти несколько коротких секунд я увидел такую женщину, о которой даже не мог мечтать.

Я знаю, что ранее в этой книге я уже писал, что в течение всех дней долгой официальной жизни женщины не имели на меня никакого влияния. Но я быстро понял, что они часто оказывают сильное влияние на политику других людей, и поэтому я стал изучать их так же, как и мужчин. Но эта женщина, сидевшая под священными змеями в своем золотом троне на спине мамонта, совершенно меня озадачила. Из ее мыслей я не мог прочесть ни единого слога. Я видел ее тело, легкое, упругое и прекрасно вылепленное; ее фигура была довольно миниатюрной. Ее лицо представляло собой совершеннейшую книгу ума, но она была еще и невероятно красива, с волосами чудесного русого цвета, коротко остриженными по новой моде и собранными в пучок на плечах. А глаза! Боги! Кто может проникнуть в глубину глаз Форенис или найти в них хоть малейший отсвет небесного цвета?

Было очевидно, что она, в свою очередь, изучает меня до самой души, и, похоже, это изучение не было лишено удовольствия. Она слегка кивнула головой, когда я приблизился, и когда я выполнил требуемое поклонение, подобающее моему рангу, она приказала мне голосом, достаточно громким и ясным, чтобы все слышали, никогда больше не класть лоб на землю от ее имени, пока она правит в Атлантиде.

— Другим, — сказала она, — подобает сделать это раз, два или несколько раз, в соответствии с их рангом и положением, ибо я — императрица, а они все намного ниже меня, но ты — Девкалион, мой господин, и хотя до сегодняшнего дня я знала тебя только по картинкам, нарисованным языками, теперь я увидела тебя и сужу сама. И поэтому я выношу такой указ — Девкалион выше всех других людей в Атлантиде, и если найдется тот, кто не окажет ему повиновения, то этот человек — враг Форенис и почувствует ее гнев.

Она сделала знак, и принесли лестницу, а затем она позвала меня, и я взошел и сел рядом с ней в золотом полукресле под навесом из царственных змей. Девушка, стоявшая позади, обдувала нас обоих благоухающими перьями, и по одному слову Форенис мамонт повернулся и понес нас обратно к царской пирамиде тем путем, по которому он пришел. В то же время все остальные механизмы пышности были приведены в движение. Солдаты и нарядно одетые гражданские торговцы выстроились в процессию впереди и позади, и я заметил, что на каждом из флангов мамонта маршируют хорошо вооруженные войска.

Форенис повернулась ко мне с улыбкой.

— Вы меня заинтересовали, — сказала она, — поначалу.

— Ваше Величество слишком много внимания уделяет мне.

— Вы посмотрели на моего скакуна, прежде чем взглянуть на меня. Женщина с трудом может простить подобный проступок.

— Я завидовал вам в величайших ваших завоеваниях, и завидую до сих пор. Я сам сражался с мамонтами, иногда убивал, но никогда не смел даже подумать о том, чтобы захватить мамонта живьем и приручить его.

— Ты говоришь смело, — сказала она, все еще улыбаясь, — и при этом умеешь делать красивые комплименты. Боже! Девкалион, то, как эти люди ластятся ко мне, вызывает у меня тошноту. Я не из той же глины, что и они, я это понимаю, но только потому, что я дочь богов, они должны кормить меня плодами фальши.

Так Татхо оказался прав, и свинопас был забыт. Что ж, если она решила и дальше придерживаться своих выдумок, не мне ей противоречить. Хорошо это или плохо, но я был ее слугой.

— Я долго тосковала по более крепкому сердцу, чем то, что они могут дать, — продолжала она, — и наконец я послала за тобой. Я приложила немало усилий, чтобы собрать на память твои портреты, Девкалион, и хотя ты меня еще не знаешь, я могу сказать, что знала тебя досконально еще до нашей встречи. Я могу восхищаться мужчиной, у которого достаточно ума, чтобы отказаться от глупых нарядов, излишеств пиров и баловства женщин.

Она опустила взгляд на свои шелка и сверкающие драгоценности.

— Мы, женщины, любим, чтобы на нас были краски, но это совсем другое дело. Поэтому я послала за вами, чтобы вы стали моим министром и несли вместе со мной бремя управления.

— В обширной Атлантиде должны быть люди и получше.

— Их нет, мой господин, и я, знающий их всех вдоль и поперек, скажу вам правду. Все они прельщены моей бедной персоной, они утомляют меня своими пустыми разговорами и просьбами, и, хотя они всегда полны желания служить, их собственное продвижение и наполнение личных сокровищниц всегда стоят у них на первом месте. Поэтому я послал за тобой, Девкалион, единственным сильным человеком во всем мире. Ты хотя бы не будешь вздыхать о том, чтобы стать моим любовником?

Уголком глаза я увидел, что она следит за моим ответом.

— Императрица, — сказал я, — моя госпожа, и я буду ей служить честно. А с женщиной Форенис, вероятно, у меня будет мало дел. Кроме того, я не из тех, кто играет в эту игрушку, которую здесь называют любовью.

— И все же ты довольно приятный человек, — сказала она задумчиво. — Но это еще больше доказывает твою силу, Девкалион. Ты, по крайней мере, не потеряешь голову от слабовольного увлечения моей убогой внешностью и милостями, — она повернулась к девушке, стоявшей позади нас, — Илга, размахивай веером не так сильно.

На этом наш разговор прервался на мгновение, и у меня было время оглядеться. Мы проходили по главной улице самого прекрасного, самого удивительного города, который когда-либо видел этот мир. Я покинул его несколько лет назад, и мне было любопытно отметить его рост.

В плане общественных зданий город, безусловно, вырос; повсюду были новые храмы, новые пирамиды, новые дворцы и статуи. Его величие и великолепие произвели на меня более сильное впечатление, чем прежде, когда я возвращался к нему с такого расстояния во времени и пространстве, ибо, хотя многие города Юкатана могли бы быть княжескими, эта великая столица была местом, не сравнимым ни с одним из них. Она была царственной и великолепной, не поддающейся описанию.

Но больше всего меня поразила нищета и убожество, которые так тесно соседствовали со всем этим великолепием. В толпе, выстроившейся вдоль улиц, повсюду виднелись исхудалые тела и голодные лица. То тут, то там стояли мужчины и женщины, голые, как дикари в Европе, и при этом тупые до стыда. Даже у торговца в плаще с пышными уборами, следовавшего господствующей моде на показуху, было испуганное, тревожное выражение лица, как будто он забыл само понятие безопасности и скрывал неистовое сердце за безвкусными внешними признаками процветания.

Форенис уловила направление моего взгляда.

— В последние месяцы сезон, — сказала она, — был неблагоприятным. Эти низшие люди не хотят строить прекрасные дома, чтобы украсить мой город, а поскольку они предпочитают жить в своих убогих, неприглядных конурах, среди них распространились чахотка и другие болезни, которые делают их неспособными к работе. И потом, в настоящее время зарабатывать нелегко. В самом деле, можно сказать, что торговля почти прекратилась в последние полгода, поскольку мятежники с такой силой бьют в ворота моего города.

Я был изрядно выбит из колеи.

— Мятежники! — воскликнул я. — Кто бьет в ворота Атлантиды? Неужели город находится на осадном положении?

— По своей снисходительности, — легкомысленно ответила Форенис, — они подарили нам сегодня праздник, и поэтому, к счастью, мое гостеприимство для вас не нарушено. Если бы они сражались, ваши уши сказали бы вам об этом. Надо отдать им должное, они достаточно шумны при всех своих усилиях. Мои шпионы говорят, что они готовят новые орудия для использования на стенах, и ты можешь завтра выйти и разбить их, если это доставит тебе удовольствие. Но на сегодня, Девкалион, у меня есть ты, у тебя есть я, и вокруг нас мир и немного красоты. Если ты попросишь большего, я дам тебе это.

— Я не знал об этом восстании, — сказал я, — но поскольку Ваше Величество назначили меня своим министром, будет хорошо, если я сразу же узнаю все о его масштабах. Это дело, которым мы должны всерьез заняться.

— И ты думаешь, что я не могу относиться к нему также серьезно? — возразила она. — Илга, — обратилась она к девушке, стоявшей сзади, — расстегни мне платье у плеча.

И когда служанка расстегнула драгоценную застежку (как мне показалось, с очень дурным изяществом), она сама сняла ткань, обнажив чистую кожу под ней, и показала мне чуть ниже изгиба левой груди повязку из окровавленного льна.

— Во всяком случае, есть гарантия моей серьезности вчера, — сказала она, глядя на меня исподлобья. — Стрела попала в ребро, и это меня спасло. Если бы она попала в другое место, Девкалион стоял бы сегодня у моего погребального костра, а не ехал на этом моем симпатичном коне, которым он так восхищается. Твой взгляд, кажется, больше обращен на мамонта, Девкалион. Ах, бедная я. Я не принадлежу к числу мохнатых созданий, и, похоже, мне никогда не удастся привлечь твое внимание. Илга, — обратилась она к стоящей позади девушке, — можешь снова застегнуть мое платье. Мой господин Девкалион уже видел раны, и здесь нет ничего другого, что могло бы его заинтересовать.