Стелла

Чарльз Гэвис, 1920

Оставшись сиротой, молодая девушка Стелла Этеридж приезжает к своему дяде. Вокруг юной красавицы разворачивается нешуточная борьба между лордом Лейчестером и адвокатом Джаспером Адельстоуном за право обладания ее рукой и сердцем.

Глава 5

Любовь таилась в облаках, в тумане,

Я слышал, как он сладко пел в горах:

Напрасно ты бежишь — повсюду я,

В долине тихой и на горном склоне!

В чистых, птичьих тонах голоса Стеллы музыкальные слова доносились из открытого окна ее комнаты наверху и через открытые французские окна студии старика.

Слегка вздрогнув, он отвернулся от мольберта и посмотрел в сторону двери.

Стелла пробыла в доме всего три дня, но он уже кое-что узнал о ее привычках и знал, что, когда ранним утром услышит прекрасный голос, поющий у окна, он может ожидать, что вскоре войдет обладательница голоса.

Его ожидания не были обречены на разочарование. Голос прозвучал на лестнице, в холле, и через мгновение дверь открылась, и Стелла стояла, с улыбкой глядя в комнату.

Если он считал ее красивой и обаятельной в тот первый вечер ее приезда, когда она устала от тревог и путешествий и была одета в запыленную одежду, будьте уверены, он считал ее еще более красивой теперь, когда легкое сердце почувствовало себя свободно, и поношенное платье уступило место белому и простому, но все еще изящному утреннему платью.

Миссис Пенфолд много работала в течение этих трех дней и с помощью модистки из Далверфилда преуспела в заполнении небольшого гардероба для"своей юной леди", как она научилась ее называть. Старый художник, не знавший о силе женщин в этом направлении, наблюдал за преображением с внутренним изумлением и восторгом и никогда не уставал слушать о платьях, шляпах, жакетах и накидках и был скорее разочарован, когда обнаружил, что грандиозное преображение было осуществлено за очень небольшую плату.

Яркая и прекрасная, она стояла в дверях, словно воплощение молодости и здоровья, ее темные глаза со смехом созерцали нежный, полный удивления взгляд старика, — взгляд, который всегда появлялся в его глазах, когда она появлялась.

— Я потревожила тебя, дядя? — спросила она, целуя его.

— О нет, моя дорогая, — ответил он, — мне нравится тебя слушать, мне нравится тебя слушать.

Она прислонилась к его плечу и посмотрела на его работу.

— Как это красиво! — прошептала она. — Как быстро идет работа. Я слышала, как ты спустился сегодня утром, и собиралась встать, но я так устала… Ленилась, не так ли?

— Нет, нет! — сказал он нетерпеливо. — Мне жаль, что я побеспокоил тебя. Я спустился так тихо, как только мог. Я знал, что ты устанешь после прогулки. Ты должна мне все рассказать об этом.

— Да, приходи завтракать, и я расскажу тебе.

— Должен ли я? — сказал он, неохотно взглянув на свою картину.

У него была привычка завтракать на ходу, рисуя, пока он ел и выпивал чашку кофе, но Стелла настояла на том, чтобы он изменил то, что она назвала очень дурной привычкой.

— Да, конечно! Посмотри, как красиво это выглядит, — и она мягко подвела его к столу и усадила на стул.

Старик подчинился со вздохом, в котором не было совсем сожаления, и, все еще напевая, она села напротив кофейника и начала наполнять чашки.

— И тебе понравилось? — спросил он, мечтательно глядя на нее.

— О, очень, они были так добры. Миссис Гамильтон — милейшая старушка, а доктор… Что заставляет его так много улыбаться, дядя?

— Я не знаю. Я думаю, что врачи обычно так делают.

— О, очень хорошо. Что ж, он тоже был очень добр, как и мисс Гамильтон. Это было действительно очень мило, и они так много обращали на меня внимания, задавали мне всевозможные вопросы. Иногда я едва знала, что ответить. Я думаю, они думали, что, поскольку я выросла в Италии, я должна была говорить с сильным акцентом и выглядеть совершенно по-другому для них. Я думаю, они были немного разочарованы, дядя.

— О, — сказал он, — а кто еще там был?

— О, священник, мистер Филдинг, действительно очень серьезный джентльмен. Он сказал, что редко тебя видел, и надеялся, что увидит меня в церкви.

Мистер Этеридж потер голову и выглядел довольно виноватым.

— Я полагаю, что это был ответный удар для меня, Стелла", — сказал он довольно печально. — Видишь ли, я не часто хожу в церковь. Я всегда собираюсь пойти, но я обычно забываю о времени, или я блуждаю в полях, или в лесу, и забываю о церкви, пока не становится слишком поздно.

— Но это очень нехорошо, отвратительно, — серьезно сказала Стелла, но в ее темных глазах блеснул огонек. — Я вижу, дядя, я должна заботиться о твоей морали так же, как и о твоей еде.

— Да, — кротко согласился он, — заботься, заботься.

— Ну, потом был мистер Адельстоун, молодой джентльмен из Лондона. Он был настоящим львом этого вечера. Я думаю, он племянник мистера Филдинга.

Старик кивнул.

— Да, и он тебе понравился?

Стелла на мгновение задумалась, критически держа кувшин со сливками над кофейной чашкой.

— Не так уж сильно, дядя. Это было очень неправильно и, боюсь, очень безвкусно, потому что все они, казалось, безмерно восхищались им, как и он сам.

Мистер Этеридж посмотрел на нее с некоторой тревогой.

— Должен сказать, Стелла, ты становишься слишком критичной. Я не думаю, что мы к этому привыкли.

Она рассмеялась.

— Я не думаю, что мистер Адельстон вообще осознавал негативную критику; он, казалось, был вполне доволен всеми, в частности собой. Он, конечно, был красиво одет, и у него были самые милые на свете маленькие ручки и ножки; и волосы у него были разделены на прямой пробор и гладкие, как у черно-подпалого терьера; так что у него были некоторые основания для удовлетворения.

— Чем он тебя обидел, Стелла? — довольно проницательно спросил старик.

Она снова рассмеялась, и на ее лице появился легкий румянец, но она ответила совершенно откровенно:

— Он сделал мне комплимент, дядя.

— Это не оскорбляет твой пол в целом, Стелла.

— Это меня оскорбляет, — быстро сказала Стелла. — Я… я ненавижу их! Особенно, когда человек, который их раздает, делает это с самодовольной улыбкой, которая показывает, что он больше думает о своем красноречии и галантности, чем о человеке, которому он льстит.

Старик посмотрел на нее.

— Не окажете ли вы мне любезность, снова назвать свой возраст? — сказал он.

Она рассмеялась.

— Неужели я слишком мудра, дядя? Ну, не бери в голову, я обещаю быть хорошей и глупой, если хочешь. Но ты не завтракаешь; и ты не должен все время смотреть на этот отвратительный мольберт, как будто тебе не терпится вернуться к нему. Ты когда-нибудь видел ревнивую женщину?

— Нет, никогда.

— Ну, если ты и не хочешь, ты не должен ограничивать все свое внимание своей работой.

— Я не думаю, что этого можно сильно бояться, когда ты рядом, — кротко сказал он.

Она засмеялась и вскочила, чтобы с восторгом поцеловать его.

— Вот это был великолепный комплимент, сэр! Вы быстро совершенствуетесь, мистер сам Адельстоун не смог бы сделать это более изящно.

Едва эти слова слетели с ее губ, как дверь открылась.

— Мистер Адельстоун, — сказала миссис Пенфолд.

В дверях стоял молодой человек, высокий, темноволосый, безупречно одетый, со шляпой в одной руке и букетом цветов в другой. Он был бесспорно хорош собой и, стоя с улыбкой на лице, выглядел как нельзя лучше. Строгий критик мог бы придраться к его глазам и сказать, что они были немного слишком маленькими и немного слишком близко друг к другу, мог бы также добавить, что они были довольно подвижными и что в изгибах тонких губ было что-то приближающееся к зловещему; но он, несомненно, был хорош собой, и, несмотря на его хорошо сшитую одежду и безупречные ботинки с серыми гетрами, его белые руки с отборными кольцами, в нем чувствовалась сила; никто не мог заподозрить его в глупости или отсутствии наблюдательности; например, когда он стоял сейчас, улыбаясь и ожидая приветствия, его темные глаза изучали каждую деталь комнаты, не отрываясь от лица Стеллы.

Мистер Этеридж поднял глаза с обычным смущенным видом, с которым он всегда принимал своих редких посетителей, но Стелла протянула руку со спокойной и сдержанной улыбкой. Даже в девятнадцатилетней девушке очень много от женщины.

— Доброе утро, мистер Адельстоун, — сказала она. — Вы пришли как раз вовремя, чтобы выпить чашечку кофе.

— Я должен извиниться за вторжение в столь неподходящий час, — сказал он, склонившись над ее рукой, — но ваша добрая экономка и слышать не хотела о моем отъезде, не засвидетельствовав моего почтения. Боюсь, я вам помешал.

— Вовсе нет, совсем нет, — пробормотал художник. — Вот стул, — и он встал и очистил стул от мусора простым способом, смахнув его на пол.

Мистер Адельстоун сел.

— Я надеюсь, вы не устали после вашего легкого развлечения прошлой ночью? — спросил он Стеллу.

Она рассмеялась.

— Вовсе нет. Я рассказывала дяде, как это было мило. Знаете, это была моя первая вечеринка в Англии.

— О, вы не должны называть это вечеринкой, — сказал он. — Но я очень рад, что вам понравилось.

— Какие красивые цветы, — сказала Стелла, взглянув на букет.

Он протянул их ей.

— Не будете ли вы так любезны принять их? — сказал он. — Я слышал, как вы восхищались ими вчера вечером в оранжерее, и я принес их для вас из оранжереи приходского дома.

— Для меня? — воскликнула Стелла, открыв глаза. — О, я не знала! Мне так жаль, что вам пришлось побеспокоиться. Это было очень любезно с вашей стороны. Вы, должно быть, ужасно ограбили бедные растения.

— Они были бы сполна утешены, если бы могли знать, для кого предназначались их цветы, — сказал он с низким поклоном.

Стелла посмотрела на него с улыбкой и лукаво взглянула на своего дядю.

— Это было очень мило, — сказала она. — Бедные цветы! Жаль, что они не могут знать! Разве вы не можете им сказать? Знаете, есть такой язык цветов!

Мистер Адельстоун улыбнулся. Он не привык, чтобы его комплименты встречались с такой готовностью и остроумием, и на мгновение растерялся, в то время как его глаза с легким бегающим взглядом оторвались от ее лица.

Мистер Этеридж прервал довольно неловкую паузу.

— Поставьте их в вазу для нее, мистер Адельстоун, пожалуйста, и проходите позавтракать. У тебя могло быть ни одного.

Адельстоун подождал, пока Стелла не повторила приглашение, затем подошел к столу.

Стелла позвонила, чтобы принесли чашку, блюдце и тарелки, и налила ему кофе, и он с величайшей легкостью погрузился в светскую беседу, его проницательные глаза следили за каждым изящным поворотом руки Стеллы и время от времени поглядывали на прекрасное лицо.

Это была очень хорошая светская беседа, и забавная. Мистер Адельстон был одним из тех людей, которые видели все на свете. Он говорил о приближающемся лондонском сезоне Стелле, которая сидела и слушала, наполовину удивленная, наполовину озадаченная, потому что Лондон был для нее неизвестной страной, и череда имен, благородных и модных, которые слетали с его готового языка, были ей совершенно незнакомы.

Затем он рассказал мистеру Этериджу о предстоящей Академии и, казалось, знал все о картинах, которые будут выставлены, и о том, какие из них вызовут ажиотаж, а какие провалятся. Затем он снова обратился к Стелле.

— Вы должны нанести визит в Лондон, мисс Этеридж; во всем мире нет такого места, как это, — даже в Париже или Риме.

Стелла улыбнулась.

— Маловероятно, что я увижу Лондон. Мой дядя не часто туда ездит, хотя это так близко, не так ли?

— Нет, нет, — согласился он, — не часто.

— Возможно, вас следует поздравить, — сказал мистер Адельстоун. — Несмотря на все его прелести, я рад, что избавился от него.

— Вы там живете? — сказала Стелла.

— Да, — тихо ответил он, приветствуя слабый интерес в ее глазах. — Да, я живу в комнатах, как это называется, в одной из старых гостиниц. Я юрист!

Стелла кивнула.

— Я знаю. На вас длинное черное платье и парик.

Он улыбнулся.

— И обращаясь к присяжным, вы говорите"милорд", как люди в романах всегда заставляют говорить адвокатов?

— Я не знаю; может быть, и знаю, — ответил он с улыбкой, — но я не часто обращаюсь к присяжным и не имею возможности называть судью"мой друг"или"мой господин". Большая часть моей работы выполняется в моих покоях. Я очень рад приехать в деревню на каникулы.

— Вы надолго собираетесь остаться? — спросил мистер Этеридж с вежливым интересом.

Мистер Адельстон на мгновение замолчал и, прежде чем ответить, взглянул на Стеллу.

— Я не знаю, — сказал он. — Я хотел вернуться сегодня, но… Я думаю, что передумал.

Стелла слушала вполуха, но эти слова заставили ее вздрогнуть. Они были такими же, как те, которые произнес лорд Лейчестер три ночи назад.

Проницательные глаза мистера Адельстона заметили это, и он мысленно отметил данный факт.

— Ах! Погода прекрасная, — сказал мистер Этеридж. — Было бы жаль сейчас уезжать из Уиндварда в Лондон.

— Да, теперь мне будет более чем когда-либо жаль уезжать, — сказал мистер Адельстон, и его взгляд на мгновение остановился на лице Стеллы, но он был совершенно потерян, потому что глаза Стеллы были мечтательно устремлены на сцену за окном.

Почти вздрогнув, она повернулась к нему.

— Позвольте мне налить вам еще кофе!

— Нет, спасибо, — сказал он.

Затем, когда Стелла встала и позвонила в колокольчик, он подошел к мольберту.

— Это будет прекрасная картина, мистер Этеридж", — сказал он, рассматривая ее с критическим видом.

— Я не знаю, — просто ответил художник.

— Вы будете ее выставлять?

— Я никогда ничего не выставляю, — последовал тихий ответ.

— Нет! Я удивлен! — воскликнул молодой человек, но в спокойной манере старика было что-то такое, что остановило любые дальнейшие вопросы.

— Нет, — сказал мистер Этеридж, — почему я должен? У меня, — и он улыбнулся, — нет никаких амбиций. К тому же я старик, у меня был свой шанс; пусть молодые берут свое, я оставляю им место. Вы увлекаетесь искусством?

— Очень, — сказал мистер Адельстоун. — Могу я осмотреться?

Старик махнул рукой и взял щетку.

Джаспер Адельстоун бродил по комнате, беря холсты и рассматривая их; Стелла стояла у окна и тихо напевала.

Внезапно она услышала, как он невольно вскрикнул, и, обернувшись, увидела, что в руке у него портрет лорда Лейчестера.

Его лицо было повернуто к ней, и, когда она быстро повернулась, он успел заметить зловещую неприязнь, которая на мгновение задержалась на его лице, но исчезла, когда он поднял глаза и встретился с ней взглядом.

— Лорд Лейчестер, — сказал он, улыбнувшись и приподняв брови. — Замечательный пример силы художника.

— Что вы имеете в виду? — тихо, но опустив глаза, спросила Стелла.

— Я имею в виду, что это справедливый пример идеальности. Мистер Этеридж нарисовал портрет лорда Лейчестера и добавил собственную идеальную поэзию.

— Вы хотите сказать, что это на него не похоже? — спросила она.

Мистер Этеридж продолжал рисовать, оставаясь глух к ним обоим.

— Нет, — сказал он, глядя на картину с холодной улыбкой. — Это похоже на него, но это… делает ему честь. Это наделяет его поэзией, которой он не обладает.

— Вы его знаете? — спросила Стелла.

— А кто нет? — ответил он, и его тонкие губы скривились в усмешке.

Слабый румянец появился на лице Стеллы, и она на мгновение подняла глаза.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду, что лорд Лейчестер сделал себя слишком знаменитым… я хотел сказать печально известным…

Яркий румянец залил ее лицо и в следующее мгновение снова побледнел.

— Не надо, — сказала она, затем быстро добавила, — я имею в виду, не забывайте, что его здесь нет, чтобы защищаться.

Он посмотрел на нее со зловещим изучением.

— Прошу прощения. Я не знал, что он ваш друг, — сказал он.

Она подняла глаза и пристально посмотрела на него.

— Лорд Лейчестер мне не друг, — тихо сказала она.

— Я рад этому, — ответил он.

Глаза Стеллы потемнели и углубились, как это было свойственно ей, и она покраснела. Это правда, что лорд Лейчестер не был ее другом, она видела его и разговаривала с ним случайно и всего несколько мгновений, но кто был этот мистер Адельстон, чтобы он осмелился радоваться или сожалеть из-за нее?

Он быстро понял, что допустил промах, и быстро пришел в себя.

— Прошу простить меня, если я зашел слишком далеко при нашем незначительном знакомстве, но в тот момент я только подумал, что вы так недолго пробыли в Англии, что ничего не знаете о людях, которых мы хорошо знаем, с которыми мы жили, и что вы не знаете настоящего характера лорда Лейчестера.

Стелла серьезно наклонила голову. Что-то внутри нее заставило ее взяться за оружие в защиту отсутствующего мужчины; одно слово"позорный"застряло и терзало ее разум.

— Вы сказали, что лорд Лейчестер был"печально известен", — сказала она с серьезной улыбкой. — Конечно, это слишком сильное слово.

Он на мгновение задумался, пристально вглядываясь в ее лицо.

— Возможно, но я не уверен. Я, конечно, использовал это как игру со словом"знаменитый", но даже тогда я не думаю, что был к нему несправедлив. Человек, чье имя известно по всей стране, чье имя известно как нарицательное, должен быть печально известен либо добром, либо злом, мудростью или глупостью. Лорд Лейчестер не славится добродетелью или мудростью. Больше я ничего не могу сказать.

Стелла отвернулась, слабый румянец окрасил ее лицо, странный трепет жалости, да, и нетерпения, появился в ее сердце. Почему он должен быть таким злым, таким безумным и безрассудным, настолько печально известным, что даже этот самодовольный молодой джентльмен мог спокойно морализировать о нем и предостерегать ее от знакомства с ним! О, как жаль, как жаль! Как сказал Шекспир: “Что человек с таким прекрасным лицом, похожим на бога, должен быть таким плохим”.

На несколько мгновений воцарилась тишина. Джаспер Адельстоун все еще стоял с картиной в руке, но смотрел на лицо Стеллы с тайной настороженностью. Несмотря на все его внешнее спокойствие, его сердце билось быстро. Красота Стеллы была такого рода, что заставляла сердце мужчины биться быстро или вообще не биться; те, кто приходил, чтобы принести жертву в ее святилище, не предлагали никаких полумеренных жертвоприношений. Когда он смотрел на нее, его сердце бешено колотилось, а маленькие яркие глаза блестели. Он подумал, что она была прекрасна на вечеринке прошлой ночью, где она затмила всех других девушек деревни, как звезда затмевает свет лучины, но этим утром ее красота проявилась во всей своей свежей чистоте, и он Джаспер Адельстоун, критически настроенный светский человек, человек, чье мнение о женщинах его товарищи по Линкольнс-инн и холостяцким притонам в Вест-Энде считали достойным внимания, почувствовал, как его сердце ускользает от него. Он положил картину и подошел к ней.

— Вы понятия не имеете, какие красивые и свежие луга. Вы не прогуляетесь со мной к реке? — сказал он, решив застать ее врасплох и захватить в плен.

Но он не знал Стеллу. Она была всего лишь школьницей, невинной и несведущей в обычаях мужчин и мира. Возможно, из-за этого и из-за того, что она не выучила обычные избитые слова уклонения — обычную элементарную тактику флирта — ее нельзя было застать врасплох.

С улыбкой она посмотрела на него и покачала головой.

— Спасибо, нет, это невозможно. Мне нужно выполнить все мои домашние обязанности, и это, — она указала на солнце своей белой тонкой рукой, — напоминает мне, что мне пора за них взяться.

Он мгновенно взял шляпу, отвернулся, чтобы скрыть хмурость, которая исказила его лоб и испортила его лицо, и подошел к художнику, чтобы попрощаться.

Мистер Этеридж вздрогнул и уставился на него; он совсем забыл о его присутствии.

— Прощайте, прощайте, вы уходите? Прошу прощения. Не могли бы вы остаться и выпить с нами чаю?

— Мистер Адельстоун хотел бы сначала пообедать, дядя, — сказала Стелла.

Затем она протянула ему руку.

— Прощайте, — сказала она, — и большое вам спасибо за цветы.

Он держал ее за руку так долго, как только осмеливался, а затем ушел.

Стелла, возможно, бессознательно, вздохнула с облегчением.

— Очень милый молодой человек, моя дорогая, — сказал мистер Этеридж, не отрывая глаз от холста. — Также очень умный. Я помню его совсем маленьким мальчиком и всегда говорил, что он добьется своего. Они говорят, что он так и сделал. Я не удивлен. Джаспер…

— Джаспер! — воскликнула Стелла. — Какое ужасное имя.

— А? Ужасное? Я не знаю… я не знаю.

— Но я знаю, — сказала Стелла, смеясь. — Ну, и что ты собирался сказать?

— Что Джаспер Адельстоун из тех людей, которые добиваются всего, к чему они стремятся.

— Я рада это слышать, — сказала Стелла, открывая дверь, — ради него; и я надеюсь, также и ради него, что он не обратит своего внимания на солнце или луну! — и со смехом убежала.

На кухне миссис Пенфорд ждала ее с нескрываемым нетерпением. На белом выскобленном столе стояли приготовления к выпечке, искусству, которому Стелла, настоявшая на том, чтобы быть полезной, уговорила миссис Пенфолд научить ее. Сначала эта добрая женщина настояла на том, чтобы Стелла ничего не делала в маленьком доме. Она с ужасающей серьезностью объявила, что такие вещи не подобают такой молодой леди, как мисс Стелла, и что она всегда делала это для мистера Этериджа и всегда будет делать; но не прошло и второго дня, как Стелла выиграла битву. Как сказала миссис Пенфолд, невозможно было устоять перед девушкой, в которой своеволие сочеталось с чарующей твердостью и убежденностью, и миссис Пенфолд сдалась.

— Вы покроетесь мукой, мисс Стелла, и у вашего дяди будет несварение желудка, мисс, вот что вы сделаете, — возразила она.

— Но мука сойдет, и дяде некоторое время не нужно есть пироги и пудинги; я их съем, я не против несварения желудка, — заявила Стелла и сделала восхитительно пикантный маленький передничек, который завершил завоевание миссис Пенфолд.

С песней на устах она ворвалась на кухню и схватила скалку.

— Я не ужасно опоздала? — воскликнула она. — Я боялась, что вы сделаете все до моего прихода, но вы же не были такой нехорошей, чтобы воспользоваться преимуществом, не так ли?

Миссис Пенфолд хмыкнула.

— Все это чепуха, мисс Стелла, для этого нет никаких оснований.

Стелла, обмакнув руку в муку, героически подняла скалку.

— Миссис Пенфолд! — воскликнула она с видом принцессы. — Женщина, каково бы ни было ее положение, которая не может приготовить джем или яблочный пирог, недостойна имени англичанки. Дайте мне варенье; хотя вам не кажется, что ревень был бы очень хорош для разнообразия?

— Я бы хотела, чтобы вы пошли и сыграли на органе, мисс Стелла, и оставили ревень в покое.

— Человек не может жить музыкой, — возразила Стелла, — его душа жаждет пудингов. Интересно, чего жаждет душа дяди — варенья или ревеня? Я, пожалуй, пойду и спрошу его, — и, уронив скалку, которую миссис Пенфолд успела поймать до того, как она упала на пол, она вытерла рукой пятнадцатую часть пола и побежала в студию.

— Дядя! Я пришла, чтобы изложить тебе конкурирующие претензии на ревень и клубничный джем. Одно сладкое и сочное на вкус, но несколько приторное; другое свежее и молодое, но несколько кислое…

— Боже мой! О чем ты говоришь? — воскликнул сбитый с толку художник, уставившись на нее.

— Ревень или варенье. Теперь, благородный римлянин, говори или умри! — воскликнула она с поднятой рукой, ее глаза плясали, губы раздвинулись от смеха.

Мистер Этеридж уставился на нее со всем восхищением художника в глазах.

— Ой! Пудинг, — сказал он, затем внезапно остановился и уставился куда-то за ее спину.