Уцелевший

Чак Паланик, 1999

Единственный уцелевший из секты фанатиков-самоубийц. Пророк. Суперзвезда. Новый мессия, захлебнувшийся собственной славой – и проклинающий день, когда не умер. Он ведет в никуда пустой Боинг-747 – и рассказывает «черному ящику» свою историю. Свою настоящую историю. Жизнь – в обратном отсчете, от конца – к началу! Об этом никогда не расскажет всемогущая пресса!

40

Сегодня мне снова звонят, как всегда. За окном — полнолуние. Люди готовы свести счеты с жизнью из-за плохих оценок в школе. Из-за неурядиц в семье. Из-за проблем с бойфрендом. Из-за дурацкой никчемной работы. Они все звонят и звонят, а я пытаюсь поджарить себе на ужин две украденные отбивные из молодого барашка.

Люди звонят из других городов, причем стараются позвонить за мой счет, и телефонистка спрашивает у меня, согласен ли я оплатить вызов от очередного анонимного страдальца, вопиющего о помощи.

Сегодня вечером я собираюсь опробовать новый способ, как есть лосося en croute^[5]: такой эротичный поворот запястья, эффектный и утонченный жест для людей, на которых я работаю, чтобы они смогли поразить остальных гостей на своем следующем званом ужине. Маленькая хитрость. Застольный эквивалент бальных танцев. Я прикидываю, как лучше всего подносить ко рту лук в белом соусе, чтобы это смотрелось изысканно и элегантно. Я уже довел почти до совершенства безотказный прием, как подцепить лук, чтобы не загрести слишком много соуса, и тут опять зазвонил телефон.

Звонит парень и говорит, что он завалил экзамен по алгебре.

Отвечаю ему по привычке: убей себя.

Звонит женщина и говорит, что дети ее совершенно не слушаются.

Говорю, не задумываясь: убей себя.

Звонит мужчина и говорит, что у него не заводится машина.

Убей себя.

Звонит женщина и спрашивает, когда начинается последний сеанс.

Убей себя.

Она говорит:

— Это 555-13-27? Это кинотеатр «Мурхаус»?

Я говорю: убей себя. Убей себя. Убей себя.

Звонит девушка и спрашивает:

— А умирать — это больно?

Больно, милая, говорю, очень больно. Но жить — гораздо больнее.

— Просто мне интересно, — говорит она. — На прошлой неделе мой брат покончил с собой.

Кажется, это Фертилити Холлис. Я спрашиваю, сколько лет было брату? Стараюсь по возможности изменить голос, чтобы она меня не узнала.

— Двадцать четыре. — Она не плачет или что-то такое. У нее совершенно нормальный голос, как будто она не особенно-то и расстроена.

Ее голос наводит на мысли о ее губах, наводит на мысли о ее дыхании, наводит на мысли о ее груди.

Первое послание к Коринфянам, глава шестая, стих восемнадцатый:

«Бегайте блуда… блудник грешит против собственного тела».

Я говорю ей своим измененным голосом: расскажи, что ты чувствуешь.

— Я никак не могу решиться, — говорит она. — Никак не выберу подходящий момент. Весенний семестр уже на исходе, и я ненавижу свою работу. У меня скоро кончится срок аренды квартиры. На той неделе истекает последний срок моих водительских документов. Если я вообще собираюсь покончить с собой, то сейчас, кажется, самое что ни на есть подходящее время.

Есть много веских причин, чтобы жить, говорю я, очень надеясь, что она не попросит их перечислить. Я спрашиваю: а что, больше нет никого, кто разделял бы ее скорбь по брату? Может быть, кто-то из старых друзей ее брата, кто поддержал бы ее в это трудное время?

— Вообще-то нет.

Я спрашиваю: а что, больше никто не приходит на могилу ее брата?

— Нет.

Я спрашиваю: неужели вообще никто? Больше никто не кладет цветы на его могилу? Никто из его старых друзей?

— Нет.

Кажется, я произвел на нее неизгладимое впечатление.

— Нет, — говорит она, — погодите. Был там один странный парень.

Замечательно. Значит, я странный.

Я спрашиваю: что значит странный?

— Помните этих сектантов, которые все покончили самоубийством? — говорит она. — Лет семь-восемь назад. Весь городок, все до единого человека — они собрались в церкви и выпили яд, и ФБР обнаружило их уже мертвыми. Они лежали на полу, держась за руки. Так вот этот парень напомнил мне тех людей. И даже не столько из-за своей нелепой одежды, сколько из-за прически. Как будто он стриг себя сам, с закрытыми глазами.

Это было десять лет назад, и мне сейчас хочется лишь одного — бросить трубку.

Вторая книга Паралипоменон, глава двадцать первая, стих девятнадцатый:

«…выпали внутренности его…»

— Алло, — говорит она. — Вы еще там?

Да, говорю. Что еще?

— Ничего, — говорит она. — Он просто пришел к склепу брата с огромным букетом цветов.

Ну вот, говорю я. Как раз такой чуткий и преданный человек ей и нужен.

Она говорит:

— Вряд ли.

Я спрашиваю: ты замужем?

— Нет.

С кем-то встречаешься?

— Нет.

Тогда узнай этого парня получше, говорю я. Пусть ваша общая потеря вас сблизит. Может, у вас даже что-то получится. И этот роман даст ей сил пережить горе.

— Вряд ли, — говорит она. — Ты бы видел этого парня. Я в том смысле, что я всегда подозревала, что мой брат, может быть, гей, и когда я увидела этого парня с цветами, это лишь подтвердило мои подозрения. К тому же он совершенно непривлекательный.

Плач Иеремии, глава вторая, стих одиннадцатый:

«…волнуется во мне внутренность моя, изливается на землю печень моя…»

Я говорю: может быть, если он сделает нормальную стрижку… Ты могла бы ему помочь. Помочь переделать себя.

— Вряд ли, — говорит она. — Этот парень — он просто урод. У него кошмарная стрижка и эти длинные бакенбарды, они доходят почти до рта. И это совсем не тот случай, когда волосы на лице — это как макияж у женщин, ну, когда мужики специально не бреются, чтобы скрыть недостатки лица… ну там, двойной подбородок или невыразительные скулы. Чтобы скрыть недостатки и подчеркнуть достоинства. А у того парня подчеркивать нечего, то есть вообще никаких достоинств. И к тому же он гей.

Первое послание к Коринфянам, глава одиннадцатая, стих четырнадцатый:

«Не сама ли природа учит вас, что если муж растит волосы, то это бесчестье для него».

Я говорю: у нее нет доказательств, что он мужеложец.

— А какие тебе нужны доказательства?

Я говорю: спроси у него самого. Вы же еще увидитесь?

— Ну, — говорит она, — я сказала ему, что приду в мавзолей на следующей неделе, но я не знаю. Я просто так это сказала — просто чтобы отделаться. Он был такой жалкий, такой несчастный. Целый час ходил за мной по мавзолею.

Но ей все равно надо с ним встретиться, говорю я. Она обещала. Подумай хотя бы о Треворе, о своем мертвом брате. Как бы Тревор отнесся к тому, что она обманула его единственного верного друга?

Она спрашивает:

— Откуда ты знаешь, как его зовут?

Кого?

— Моего брата Тревора. Ты назвал его по имени.

Так она же сама мне сказала, говорю я. В самом начале. Тревор. Двадцать четыре года. Покончил с собой на прошлой неделе. Гомосексуалист. Вероятно. У него был тайный любовник, которому теперь отчаянно необходимо выплакаться у нее на плече.

— Ты все запомнил? А ты умеешь слушать, — говорит она. — Поразительно просто. А внешне ты как?

Внешне я страшный, смотреть противно. Настоящий урод. Прическа кошмарная. Прошлое мерзкое. В общем, я ей не понравлюсь.

Я спрашиваю про того друга ее брата Тревора, может быть, даже любовника, теперь овдовевшего, — она собирается с ним увидеться на той неделе, как обещала?

Она говорит:

— Я не знаю. Может быть. Я с ним увижусь, если ты кое-что для меня сделаешь прямо сейчас.

Просто имей в виду, говорю я ей. Сейчас у тебя есть шанс помочь человеку, скрасить его одиночество. У тебя есть замечательный шанс подарить любовь и поддержку кому-то, кто очень нуждается в этой любви.

— На хрен любовь, — говорит она, и теперь ее голос звучит так же глухо, как мой. — Скажи что-нибудь, чтобы я завелась.

Я не понимаю, что она имеет в виду.

— Ты все понимаешь, — говорит она.

Бытие, глава третья, стих двенадцатый:

«… жена, которую Ты мне дал, она дала мне от дерева, и я ел».

Послушай, говорю я. Я здесь не один. Нас здесь много — добровольцев, готовых выслушать и помочь.

— Ну давай, — говорит она. — Оближи мне грудь.

Я говорю, что она злоупотребляет моим природным сочувствием к ближнему. Я говорю, что сейчас брошу трубку.

Она говорит:

— Целуй меня всю.

Я говорю: я уже вешаю трубку.

— Грубее, — говорит она. — Делай это грубее. Совсем-совсем грубо. — Она смеется и говорит: — Лижи меня. Лижи меня. Лижи меня. Лижи. Меня.

Я говорю, что я вешаю трубку. Но продолжаю слушать.

Фертилити говорит:

— Ты же хочешь меня. Скажи, что ты хочешь, чтобы я сделала. Ты же этого хочешь. Заставь меня сделать что-нибудь по-настоящему грязное.

И прежде чем бросить трубку я слышу, как Фертилити Холлис кричит с придыханием, как порнодива в момент оргазма.

Я вешаю трубку.

Первое послание к Тимофею, глава пятая, стих пятнадцатый:

«Ибо некоторые уже совратились вслед сатаны».

Я себя чувствую просто дешевкой, использованной дешевкой, как будто меня изваляли в грязи и унизили. Обманули, использовали и выбросили за ненадобностью.

Звонит телефон. Это она. Наверняка это она, так что я не беру трубку.

Телефон звонит весь вечер, а я сижу, чувствую себя обманутым и не смею ответить.

Примечания

5

в кляре (фр.).