Дневник

Чак Паланик, 2003

Обычный мир превращается в кошмар… В колонии художников на маленьком островке из домов исчезают комнаты, а на стенах и мебели появляются загадочные послания… Время и пространство изменяются, изгибаются – в такт полету фантазии медленно теряющей разум талантливой художницы, ведущей дневник происходящего… Бред? Безумие? Но безумие – лучший путь к истинной, скрытой от глаз реальности!

3 июля

Энджел просит сжать руку в кулак. Он говорит:

— Выпрямите указательный палец, как будто будете ковыряться в носу.

Он берет руку Мисти, ее выпрямленный указательный палец, и держит так, чтобы кончик вытянутого пальца прикоснулся к черной краске на стене. Он ведет ее пальцем по буквам, написанным черной аэрозольной краской, по обрывкам фраз и каракулям, по потекам и пятнам. Он говорит:

— Чувствуете что-нибудь?

Просто для сведения: эти двое — мужчина и женщина, стоящие близко друг к другу в маленькой темной комнате. Они залезли сюда ползком через дыру в стене, а домовладелица ждет снаружи. Просто тебе на будущее: на Энджеле — коричневые обтягивающие кожаные штаны, которые пахнут, как крем для обуви. Как кожаные сиденья в автомобиле. Как твой бумажник, пропитавшийся потом в заднем кармане после долгой поездки на летней жаре. Этот запах. Мисти всегда притворялась, что он ее бесит, и именно так пахнут кожаные штаны Энджела Делапорта, прижатые к ней.

Время от времени домовладелица, ожидающая снаружи, пинает стену и кричит:

— Эй! Чем вы там занимаетесь?

Погода сегодня теплая и солнечная, с редкими облачками, разбросанными по небу, и некая домовладелица позвонила из Плезант-Бич, чтобы сообщить, что она отыскала свой пропавший столовый уголок, и пусть кто-нибудь к ней приедет на это взглянуть, лучше бы прямо сейчас. Мисти позвонила Энджелу Делапорту, и он встретил ее на паромном причале, чтобы ехать вместе. Он захватил с собой фотоаппарат и сумку, набитую пленкой и съемными объективами.

Энджел, если ты помнишь, живет в Оушен-Парке. Вот подсказка: Ты замуровал его кухню. Он говорит, что в твоих строчных «т» первая дуга больше второй — верный признак того, что свое личное мнение ты ценишь выше общественного. На конце твоих строчных «н», «т» и «п» часто нет «хвостика» вправо — просто прямая черта — это значит, что ты не желаешь идти на компромисс. Это графология, настоящая наука, говорит Энджел. После того как он увидел твои записки в его исчезнувшей кухне, ему захотелось взглянуть на другие дома.

Просто для сведения: он говорит, нижние петельки в твоих строчных «у» тянет влево. Это значит, что ты очень сильно привязан к своей матери.

И Мисти сказала ему, что в этом он прав.

Энджел с Мисти, они доехали до Плезант-Бич, и женщина отворила им дверь. Она посмотрела на них, запрокинув голову: глаза скошены к носу, подбородок выдвинут вперед, губы сжаты в тонкую линию, челюсти стиснуты, обе жевательных мышцы — как маленькие кулачки. Она посмотрела на них и сказала:

— А что, Питер Уилмот поленился приехать лично?

Эта маленькая мышца, что проходит от нижней губы к подбородку — подбородочная мышца, — напрягалась так сильно, что подбородок у этой женщины был как будто изрыт миллионом крошечных ямочек, и она сказала:

— С самого утра мой муж беспрестанно полощет рот.

Мышца, сморщивающая бровь, подбородочная мышца, все эти маленькие лицевые мышцы — на анатомии для художников их изучают в первую очередь. После этого ты запросто отличишь искреннюю улыбку от фальшивой, потому что мышца смеха и подкожная мышцы шеи тянут нижнюю губу вниз и в стороны, распрямляя ее и открывая нижние зубы.

Просто для сведения: умение распознавать, когда люди лишь притворяются, что ты им нравишься, оно не такое уж и полезное.

Женщина провела их в кухню. Там желтые обои содраны со стены вокруг дыры у пола. Желтый кафельный пол покрывают газеты и белая гипсовая пыль. На полу стоит большой пластиковый пакет, набитый обломками гипсокартона. Из пакета свисают кудрявые ленты рваных обоев. Желтых обоев, в мелкие оранжевые подсолнухи.

Женщина встала рядом с дырой, скрестив руки на груди. Она кивнула на дыру и сказала:

— Оно там.

Монтажники-высотники, сказала ей Мисти, они непременно привяжут ветку дерева к самой высокой точке нового небоскреба или моста, чтобы отпраздновать, что на стройке никто не погиб. Или чтобы принести процветание новому зданию. Это у них называется «дерево на макушку». Диковинная традиция.

Строители, они вообще суеверные люди.

Мисти сказала домовладелице, чтобы та не беспокоилась.

Ее мышца, сморщивающая бровь, сводит брови над переносицей. Ее levator labii superioris поднимает верхнюю губу в презрительной ухмылке и раздувает ей ноздри. Ее depressor labii inferioris опускает нижнюю губу, обнажая нижние зубы, и она говорит:

— Это вам следует побеспокоиться.

Там, в дыре, темная маленькая комнатушка, обрамленная с трех сторон желтыми встроенными скамейками наподобие ресторанной кабинки без столика. Домовладелица называет ее столовым уголком. Скамейки обтянуты желтым винилом, на стенах — желтые обои. Поверх всего этого идут черные надписи, сделанные аэрозольной краской, и Энджел ведет руку Мисти по желтой стене, где написано:

«…спасем наш мир, перебив эту армию захватчиков…»

Это черная краска Питера, его обрывочные предложения и закорючки. Его каракули. Краска петляет поверх вставленных в рамки картин, кружевных подушек, желтых виниловых сидений. На полу — пустые баллончики из-под краски с черными отпечатками ладоней Питера. Отпечатки измазанных в краске пальцев, они по-прежнему сжимают каждый баллончик.

Слова, написанные черной краской, тянутся поверх картин в рамках, маленьких картинок с птичками и цветочками. Поверх кружевных декоративных подушек. Слова разбегаются в разные стороны по всей комнате, по кафельному полу, по потолку.

Энджел говорит:

— Дайте мне руку.

Он сгибает ее пальцы в кулак, так что лишь указательный палец остается прямым. Энджел прикладывает палец Мисти к черной надписи на стене и заставляет ее обводить каждое слово.

Его рука, стиснувшая ее руку, направляющая ее палец. Черные потеки пота вокруг ворота и под мышками его белой футболки. Винные пары его дыхания, увлажняющие шею Мисти. Взгляд Энджела, прикованный к ней, глядящей на черные слова на стене. Вот ощущение, создаваемое этой комнатой.

Энджел прижимает ее палец к стене, заставляет ее прикасаться к словам, обводить каждое слово. Он говорит:

— Вы чувствуете, что чувствовал ваш муж?

Как утверждают графологи, если ты обведешь указательным пальцем чьи-то надписи, сделанные от руки, может быть, даже не пальцем, а деревянной ложкой или палочкой для еды, если ты просто напишешь поверх уже написанных слов, ты почувствуешь в точности то же, что чувствовал тот человек, когда делал запись. Надо тщательно изучить силу нажима и скорость письма, чтобы нажимать с той же силой, с какой нажимал автор записи. И писать с той же скоростью, с какой, как тебе кажется, писал он. Энджел говорит, это похоже на принцип перевоплощения по методу Станиславского. Он говорит, Константин Станиславский создал целую систему актерской игры.

Определение характера человека по почерку и система Станиславского, Энджел говорит, они обрели популярность одновременно. Станиславский изучал труды Павлова и его слюнявой собаки и работы нейрофизиолога И. М. Сеченова. Еще раньше Эдгар Аллан По изучал графологию. Все пытались связать физиологию с эмоциями. Тело с разумом. Реальность с воображением. Этот мир с миром иным.

Сдвигая палец Мисти по стене, он заставляет ее обводить слова:

«…вы как потоп, с вашим бездонным голодом и неуемными запросами…»

Энджел говорит шепотом:

— Если эмоция может породить действие, значит, повторением этого действия можно воссоздать эмоцию.

Станиславский, Сеченов, По, все искали научный метод производить чудеса по запросу, говорит он. Способ для бесконечного воспроизводства случайного. Конвейер для разработки и изготовления спонтанного.

Мистика вкупе с промышленной революцией.

Как пахнет тряпица, которой ты чистил ботинки, — именно так пахнет вся эта комната. Как внутренняя сторона кожаного ремня. Бейсбольная перчатка. Собачий ошейник. Слабый уксусный запах твоего потного ремешка для часов.

Свист дыхания Энджела, влага от его шепота на щеке Мисти. Его рука, обхватившая ее руку, крепкая и твердая, как капкан. Его ногти вонзаются в кожу Мисти. И Энджел говорит:

— Почувствуйте. Почувствуйте и скажите мне, что чувствовал ваш муж.

Слова на стене:

«…ваша кровь — наше золото…»

Именно так чтение превращается в пощечину.

Снаружи, с той стороны дыры, домовладелица что-то говорит. Она стучит в стену и говорит, теперь громче:

— Не знаю, что там у вас за дело, но лучше бы вы его делали.

Энджел шепчет:

— Читайте вслух.

Слова на стене:

«…вы как чума, волочащая за собой свою порчу и мусор…»

Заставляя твою жену обводить пальцем каждую букву, Энджел шепчет:

— Читайте вслух.

И Мисти говорит:

— Нет.

Она говорит:

— Это бред сумасшедшего.

Крепко держа ее руку, Энджел ведет по стене ее пальцем и говорит:

— Это просто слова. Вам ничто не мешает прочесть их вслух.

И Мисти говорит:

— Они злые. В них нет смысла.

Слова на стене:

«… забивают всех вас, словно жертвенное подношение, каждое четвертое поколение…»

Кожа Энджела вокруг ее пальцев — теплая и тугая.

Он шепчет:

— Тогда почему вы приехали на них посмотреть?

Слова на стене:

«… толстые ноги моей жены оплетены варикозными венами…»

Толстые ноги твоей жены.

Энджел шепчет:

— Зачем было тащиться в такую даль?

Затем, что ее милый глупенький муж, он не оставил предсмертной записки.

Затем, что, как оказалось, она совершенно его не знала.

Затем, что она хочет понять, кем он был. Она хочет выяснить, что случилось.

Мисти говорит Энджелу:

— Я не знаю.

Подрядчики старой закалки, говорит она ему, они никогда не приступят к строительству нового дома в понедельник. Только в субботу. После закладки фундамента на него бросят горсть ржаных зерен. Если через три дня зерна не прорастут, можно строить дом дальше. Где-нибудь обязательно спрячут старую Библию: под полом или в стене. Одну стену всегда оставляют некрашеной — до приезда хозяев, — чтобы дьявол не прознал, что дом закончен, пока в нем уже не поселятся люди.

Из бокового кармана сумки, где лежат объективы и пленка, Энджел достает что-то плоское и серебристое, размером с книжку в бумажной обложке. Что-то квадратное и блестящее, металлическая фляжка, изогнутая кривым зеркалом, так что твое отражение на вогнутой стороне получается худым и высоким. Отражение в выпуклой стороне получается толстым и низеньким. Энджел передает фляжку Мисти. Фляжка тяжелая, гладкая, с круглой крышкой. Внутри что-то плещется. Сумка, где лежат объективы и пленка, сшита из грубой серой ткани и покрыта застежками-молниями.

На худой и высокой стороне фляжке выгравирована надпись: Энджелу — Te Amo.

Мисти говорит:

— А вы? Зачем вам было тащиться в такую даль?

Когда она берет фляжку, их пальцы соприкасаются. Физический контакт. Флирт.

Просто для сведения: погода сегодня местами сомнительная, есть вероятность измены.

Энджел говорит:

— Это джин.

Крышка отвинчивается и отводится в сторону на маленькой скобе, которой крепится к фляжке. То, что внутри, пахнет не зря проведенным временем, и Энджел говорит:

— Угощайтесь.

Все худое высокое отражение Мисти в блестящем металле заляпано отпечатками его пальцев. Сквозь дыру в стене видны ноги домовладелицы в замшевых туфлях. Энджел переставляет сумку, и она закрывает дыру.

Где-то там, за пределами комнаты, слышен плеск океанских волн. Волны плещут и бьются о берег. Плещут и бьются о берег.

Как утверждают графологи, в почерке каждого человека проявляются три составляющие его личности. Все, что опускается ниже строки, например, нижние петельки строчных «у», это намеки на подсознание. То, что Фрейд называл нашим идом. Наши животные, низменные инстинкты. Если петельки выгнуты вправо, это значит, что ты устремлен в будущее и в мир вне себя. Если петельки выгнуты влево, это значит, что ты застрял в прошлом и погрузился в себя.

Как ты пишешь, как ходишь по улицам, вся твоя жизнь проявляется в каждом физическом действии. Как ты держишь спину, говорит Энджел. Все, что ты делаешь, это искусство. Каждым действием ты выбалтываешь историю своей жизни.

Джин во фляжке — хороший джин, прохладный и нежный, он ощущается всем горлом.

Энджел говорит, начертание высоких букв, всех элементов, что поднимаются выше обычных строчных «е» или «л», в них проявляется наше высокое духовное «я». Твое суперэго. Твои строчные «б», твои закорючки над «й», они выявляют, к чему ты стремишься и кем хочешь стать.

Все, что находится посередине, большинство твоих строчных букв, в них выражается наше эго. Какими бы ни были эти буквы: заостренными, тесно прижатыми друг к другу или широко расставленными и округлыми, — в них выражаешься обыкновенный, житейский ты.

Мисти отдает фляжку Энджелу, и он отпивает глоток.

Он говорит:

— Так вы что-нибудь чувствуете?

Слова Питера на стене:

«…вашей кровью мы сохраняем наш мир для следующих поколений…»

Твои слова. Твое искусство.

Пальцы Энджела разжимаются, отпускают ее руку. Они теряются в темноте, и становится слышно, как открываются «молнии» на сумке. Коричневый запах кожи отступает от Мисти, раздается щелчок, сверкает вспышка, и еще раз, и еще. Энджел делает снимки. Он подносит фляжку к губам, и отражение Мисти скользит вверх-вниз по металлу в его руке.

Мисти ведет пальцем по стенам, где написано:

«…Я свое дело сделал. Я ее нашел…»

Там написано:

«…убивать — не мое дело. Палач — она…»

Чтобы правильно изобразить искаженное болью лицо, говорит Мисти, скульптор Бернини делал наброски своего собственного лица, пока жег себе ногу свечой. Когда Жерико писал «Плот “Медузы”», он ходил в госпиталь и зарисовывал лица умирающих. Он приносил в мастерскую их отрезанные головы и руки и наблюдал, как меняет цвет кожа, когда гниет.

Стена грохочет. Потом грохочет опять, гипсокартон и краска дрожат под рукой Мисти. Домовладелица с той стороны пинает стену еще раз, и картины в рамочках, все цветочки и птички, стучат по желтым обоям. По каракулям черной краски. Она кричит:

— Можете передать Питеру Уилмоту, что он сядет в тюрьму.

Где-то там, за пределами комнаты, океанские волны плещут и бьются о берег.

Все еще обводя пальцем твои слова, пытаясь почувствовать то же, что чувствовал ты, Мисти говорит:

— Вы когда-нибудь слышали о местной художнице Море Кинкейд?

Из-под фотоаппарата Энджел говорит:

— Так, кое-что, — и делает снимок.

Он говорит:

— Кажется, эта Кинкейд как-то связана с синдромом Стендаля?

И Мисти отпивает еще глоток, жгучий глоток, со слезами в глазах. Она говорит:

— Она от него умерла?

Продолжая отщелкивать снимки, Энджел глядит на нее через камеру и говорит:

— Посмотрите сюда.

Он говорит:

— Что вы там говорили об анатомии для художников? Изобразите-ка мне настоящую улыбку.