Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

Группа авторов, 2017

Отец Александр Мень (1935–1990) – протоиерей, богослов, проповедник, автор множества книг о религии. Он был не просто священником, а в каком-то смысле духовным отцом целого поколения. На его проповеди в подмосковном храме собирались люди со всех концов огромной страны, многие приезжали из-за рубежа. Название книги, составленной Юрием Пастернаком, отсылает к «Цветочкам Франциска Ассизского» – средневековому своду народных преданий о наивном и мудром основателе ордена нищенствующих монахов. Открытость отца Александра, его обаяние, харизма, внутренняя сила, а главное – умение и готовность найти общий язык с каждым, независимо от образования и общественного положения, – всё это продолжает восхищать и притягивать людей даже после его мученической кончины. В книге собраны воспоминания тех, кто лично знал отца Александра. Среди авторов – писатели Александр Солженицын, Фазиль Искандер и Людмила Улицкая, филологи Сергей Аверинцев и Вячеслав В. Иванов, актёр Сергей Юрский, бард и диссидент Александр Галич, дирижёр Владимир Спиваков, режиссёр и сценарист Андрей Смирнов и многие другие.

Юность

Юность — время отваги.

Стендаль

Валентина Бибикова

Началась эпидемия сочинения своих гимнов и песен. Алик оказался незаменимым: он отлично играл на семиструнной гитаре, у него был могучий голос и, самое главное, он сочинял хорошие стихи. Появились песни: «Биолого-охотоведческая» («Нам ли бояться холода…») и «Неолитическая» («Помнишь первобытную культуру?»). Слова «хобот мамонта вместе сжуём…» и «ты была уже не обезьяна, но, увы, ещё не человек…» быстро вошли в наш обиход. Песню эту поют до сих пор — и не только охотоведы. Так вот, эту песню в 1953 году сочинил Александр Мень:

Помнишь первобытную культуру?

У костра сидели мы с тобой,

Ты мою изодранную шкуру

Зашивала каменной иглой.

Я сидел, нечёсаный, небритый,

Нечленораздельно бормотал.

В этот день топор из неолита

Я на хобот мамонта сменял.

Есть захочешь — приди,

У костра посиди,

Хобот мамонта вместе сжуём.

Наши зубы остры,

Не погаснут костры,

Эту ночь у костра проведём.

Ты иглой орудовала рьяно,

Не сводя с меня мохнатых век:

Ты была уже не обезьяна,

Но, увы, ещё не человек.

И с тех пор я часто вспоминаю

Холодок базальтовой скалы,

Тронутые розовым загаром

Руки волосатые твои.

Есть захочешь — приди,

У костра посиди,

Хобот мамонта вместе сжуём.

Наши зубы остры,

Не погаснут костры,

Эту ночь у огня проведём.

Жизнь была замечательная. Все слегка одичали. Алик Мень вместе со всеми отрастил бороду. В телогрейке, с полевой сумкой и при бороде он был весьма импозантен. От всей этой оравы парней (я была там единственной девчонкой) он отличался лишь тем, что если не работал на «закрома» и не спал, то читал и писал. Он ухитрялся читать и писать даже во время работы. Как-то раз я обнаружила его в картофелехранилище, где он отгребал картошку от люка. В промежутках между подъезжающими машинами он что-то писал, положив сумку на колено.^[10]

Священник Александр Борисов

Помню, когда я ещё учился в Плехановском институте, то состоял в редакции институтской многотиражки, а отец Александр тогда рисовал карикатуры для неё. Там, конечно, не знали, кто именно их делал. Я просто приносил и говорил: «Это рисунки моего знакомого». Запомнился один забавный стишок с его шутливой иллюстрацией. Представьте: столовая, много народа, все проталкиваются, пытаясь взять себе еду, а тут человек лезет по головам с пирожком. И внизу моя подпись: «Если сила, парень, есть — приходи в буфет поесть!»

Когда Александр Мень учился в Московском пушно-меховом институте, он также всегда принимал самое активное участие именно как карикатурист и оформитель во всех институтских стенгазетах. Сохранились и фотографии его карикатур.

Наталья Габриэлян

Весной 1951 года мне довелось участвовать в конференции юных вооповцев (ВООП — Всесоюзное общество охраны природы) и членов КЮБЗа (Клуб юных биологов зоопарка). Был яркий весенний день. Впервые я шла на серьёзное мероприятие, на первую в моей жизни научную конференцию. Там было много новых для меня лиц, — почти все места были заняты, но меня окликнули, и я увидела двух знакомых мне по занятиям в Дарвиновском музее вооповцев — Даню Бермана и Алёшу Северцева. Началась конференция. Один за другим выходили юные докладчики, я старалась внимательно слушать и была просто сражена серьёзностью работ. Особое впечатление оставил доклад о жизни ночных птиц, наблюдать за которыми очень нелегко. В перерыве между заседаниями мы вышли из зала и уселись на скамейку, весело обсуждая доклады и докладчиков. Вот тогда-то к нам и подошёл Алик с младшим братишкой Пашей. Оба темноволосые, кудрявые, с большими чёрными глазами и оба улыбающиеся. У толстенького братишки был такой вид, что он вот-вот расхохочется. Нас познакомили, и я сказала, что училась раньше в одном классе с Леной Сёминой, их соседкой по даче в Отдыхе. «С Леной? Вот здорово, мир-то как тесен!» Я пояснила, что теперь учусь уже в другой школе и Лену вижу гораздо реже, к сожалению. Алик явно заметил моих приколотых к свитеру цыплят и, улыбаясь, сказал: «Мне кажется, у меня есть книжка, которая вам будет интересна!» «О цыплятах?» — спросила я со смехом. «Не совсем, но близко!»

По сей день в моём письменном столе лежит эта книжка, оказавшаяся журналом из серии «Знанiе для всѣхъ» № 12 за 1914 год. На обложке чуть ниже названия журнала написано: «Забота о потомстве в царстве животных» и приклеена цветная фотография с надписью «Птенцы кукушки в гнезде садовой горихвостки». Журнал этот он принёс мне осенью того же года. После конца заседаний мы ещё побродили по зоопарку, постояли у площадки молодняка, где работали наши знакомые из КЮБЗа, и, попрощавшись, разъехались по домам. В те годы мы все жили недалеко друг от друга, нас ещё не разбросали по хрущобам окраин. Вот так мы и познакомились в этот весенний, ласковый майский день 1951 года.

Алик был одним из самых образованных и ярких учеников П.П.С. (Пётр Петрович Смолин — руководитель юношеской секции Всероссийского общества охраны природы. — Ю.П.), но главной его особенностью была необыкновенная доброжелательность и общительность, он не кичился своими знаниями, а хотел ими поделиться и делал это весело и незаметно.

Память моя сохранила ещё две встречи с ним в тот ранний период нашего знакомства. По тем временам мы жили в «роскошных» условиях. У нас была отдельная двухкомнатная квартира в надстройке пятиэтажного дома на улице Горького, окна квартиры выходили на 2-ю Тверскую-Ямскую, где поселил свою героиню Катю Татаринову писатель Вениамин Каверин. Моё поколение зачитывалось тогда его «Двумя капитанами». Именно в эту осень отец купил мне в букинистическом магазине «Жизнь животных» Брэма в трёх томах с прекрасными иллюстрациями. Я заранее радовалась, что смогу показать гостю Брэма и, может быть, не буду казаться уж такой незнайкой.

Дом у нас был гостеприимный, мама моя преподавала в старших классах русский язык и литературу. У нас часто бывали её ученики. Вечером за круглым столом в большой комнате всегда кто-то сидел из забежавших на огонёк по московской старинной привычке. В этот вечер за столом сидели мама и её подруга, наша соседка, которую мы по детской ещё привычке называли уменьшительным ласковым именем Габочка (Габриэль Максимовна). По профессии она тоже была преподавателем. В те годы умели дружить, трудно даже назвать мою маму Нину Петровну Унанянц и Габриэль Максимовну Кан подругами — они были сёстрами, духовными сёстрами: их взаимная привязанность была проверена и спаяна 37-м и 41-м; мы — их дети (Юра и я) — росли вместе. Наверное, наше поколение — детей войны — не выжило бы, если бы наши родители не научились в тяжёлые годы так самозабвенно поддерживать друг друга.

Вот такие замечательные люди сидели за нашим круглым столом под довоенным оранжевым абажуром, когда в тот далёкий ноябрьский вечер пришёл к нам Алик Василевский (Алик Мень — Ю.П.). Мама встретила его словами: «Много слышала хорошего о вас и о вашем легендарном П.П.С. Садитесь с нами чай пить!» Но мы сначала зашли ко мне в комнату, и Алик положил на мой столик журнал «Знанiе для всѣхъ». «Читайте, здесь всё написано очень просто, но очень интересно и познавательно!» Я тоже решила показать Брэма. И мы листали книги, когда мама позвала нас к столу. Удивительно, как легко и непринуждённо держал себя наш юный гость. Зашла речь о Третьяковской галерее, мама любила водить туда старшеклассников, и именно тогда начиналась её многолетняя дружба с Е. Лебединской, одним из самых талантливых экскурсоводов. Алик живо откликнулся на затронутую мамой тему: «Я, Нина Петровна, вам сейчас расскажу, как я на днях водил по Третьяковке своих кузин, приехавших в Москву на каникулы. Вот это была задача!» И дальше последовал рассказ о том, что, обнаружив весьма слабые познания сестёр в области русской живописи, да ещё имея мало времени, он решил применить свой любимый, тогда, возможно, ещё не осознанный приём сведения к «простому». Он спрашивал сестёр: «Вы любите конфеты “Мишка косолапый”? Любите! Ну, тогда пошли смотреть картину Шишкина — это с неё картинку на обёртку сделали». «Ну а папиросы “Три богатыря” видели? Пошли смотреть, это художник Васнецов нарисовал». Затем по этому же принципу они смотрели «Садко — весёлого гостя», «Алёнушку», «Боярыню Морозову» и т. д.

Мы смеялись до слёз, так как рассказчик дополнял свою речь живой мимикой — перед нами возникали удивлённые физиономии кузин, с немым восторгом взиравших на ожившие и оказавшиеся огромными «картинки с обёрток конфет и папирос». Мама сквозь смех только успела спросить: «Алик, сколько же картин ты успел показать?» «Много, потом уже без аналогий гладко пошло!» Уже прощаясь в прихожей, они с мамой обсуждали её любимые литературные темы, а когда мы вернулись к столу после его ухода, она сказала: «Какой блестящий ум! Перед ним может открыться большое будущее!» Это сказала моя мама совершенно убеждённо, а она не была сентиментальным и восторженным человеком и никогда не захваливала своих учеников.

Много лет спустя, когда я наконец решилась поехать к отцу Александру, я спросила его в самом начале нашего долгого разговора на скамье возле церкви, помнит ли он мою мать? Он улыбнулся и сказал: «Ещё бы! Её нельзя забыть!»^[11]

Наталья Григоренко-Мень

Отец Александр любил немножко почудить, как говорится. Он ходил в сапогах, любил носить галифе, какой-то китель у него был, в шляпе обязательно ходил, потом бороду стал отпускать. У него сумка была такая, полевая на ремешке, и его даже прозвали в институте — «Мень сумчатый». А он в этой сумке всё время Библию носил и никому её не показывал.

В институте мы учились на разных факультетах: я на товароведческом, а он на охотоведческом. И у них были одни мальчики, а у нас почти одни девочки. Институт был в Балашихе, и прямо за зданием института шла дорога на Москву. Можно было пройти через лесок на станцию и доехать до Москвы на электричке, но мы обычно выходили на дорогу и голосовали: тогда было принято ездить автостопом. Нас довозили до метро, так было и быстрее, и веселее.

И вот как-то мы, девочки с товароведческого, стояли кучкой, а мальчишки другой кучкой неподалёку. Остановилась машина, мы влезли в крытый кузов, и за нами мальчишки попрыгали туда же. Ну и будущий отец Александр, а тогда Алик, подошёл к нам с подругой и говорит: «Девочки, вот вам билеты, у нас будет вечер охотоведческий, приходите!» Так мы и познакомились.

Монахиня Досифея (Елена Вержбловская)

Вспоминается мне один эпизод. Алику было тогда лет восемнадцать. В тот день (это был день Марии Магдалины — 4 августа) мы праздновали именины дочери одной из наших друзей. Собралась компания молодых верующих людей. И они отправились гулять. Подошли к станции, и тут они встретились с небольшой кучкой каких-то хулиганов, которые стали к ним приставать. В общем, завязалась драка. Каждый из компании наших ребят вёл себя так, как ему было свойственно. Самому маленькому — Саше — было, по-моему, лет восемь. Он в ужасе спрятался в кусты и горячо молился Богу. Другой — его звали Колей, — вёл себя как «непротивленец злу», и, когда его начали бить, он покорно лёг на землю и даже не сопротивлялся. Ещё один, кажется, ввязался в драку, и на нём разорвали рубашку и наставили ему синяков. Алик выступил с проповедью… Может быть, это была одна из его первых проповедей, где он спокойно и убедительно объяснял этим подвыпившим и разгулявшимся парням, что нужно разойтись по-доброму. Такая увещевательная проповедь, как это ни странно, подействовала, и все разошлись… Так вот, я иногда вспоминаю и думаю: вот она — сила слова.

Александр Зорин

Учился Алик посредственно. На школу смотрел как на казарму, окончанию — 1953 год — радовался как избавлению. В школе на уроках — читал. Проделал дырочку в крышке парты — и читал. Фаррара^[11], например. Сидел, между прочим, не на последних партах, учитель вряд ли мог не заметить его отсутствующего присутствия, однако как бы не замечал. Учителя были, конечно, разные… Математик считал его безнадёжным двоечником и любил выговаривать вслух: «Садись, Мень, ты — дурочкин…»

В день смерти Сталина, утром, Александр пришёл к своей знакомой, дочери критика Альтмана, за которой ухаживал. Она жила в Лаврушинском переулке. Открыли дверь чекисты с наганами. В доме проводился обыск по всей устрашающей форме. На звонок вышла дочь, и вместе с Александром, не задерживаясь и, главное, не будучи задержаны, они выскочили на улицу. Небывалый случай. Выпустить из квартиры, где идет обыск, кого-нибудь, да ещё не задержать пришедшего в эту квартиру… Возможно, чекисты были потрясены событием, только-только объявленным по радио.

Юноша и девушка шли по траурному городу. Она плакала — не могла сдержать слёз. Он пошутил: «Наверное, прохожие думают, что ты оплакиваешь смерть вождя». В шутке была ирония в адрес умершего, которую мало кто мог позволить себе в тот день.

Анатолий Четвериков

На четвёртом курсе на Иркутскую пушно-меховую базу приехала группа студенток-практиканток товароведческого факультета бывшего МПМИ. Конечно, с большей охотой ехали те, у кого в Москве была любовь с охотоведами. Приехала к Алику и Наташа Григоренко. Вскоре они обвенчались, и Наташа стала преданной женой на всю оставшуюся жизнь, готовой в трудную минуту подставить своё хрупкое плечо. Это была удивительно красивая пара.

В конце пятого курса у Меней родилась дочь. Наташа жила у родителей под Москвой, в Семхозе. Алик был на практике. Прошёл он её хорошо и написал отличный отчёт. Но у Наташи неожиданно пропало молоко, и Алик на три дня «опоздал с практики в институт». Многие опоздали и на больший срок. Но объяснительную потребовали только с Алика.

Последней каплей в «деле Меня» была роковая случайность. Вот как её описывает Валентина Бибикова:

«Как-то вызвал меня декан и спросил, почему Меня второй день нет на занятиях? Я тут же лихо соврала, что Алик болен: температура тридцать восемь, озноб — кошмар! Свиридов улыбнулся: оказывается, Алик улетел на два дня в Москву по каким-то церковным делам (на самом деле заболела дочка). И надо же такому случиться: в самолёте с ним летела проректор института (люто ненавидевшая охотоведов) и видела его… И вот тогда-то и была вытащена на свет его объяснительная записка об опоздании с практики. Появилась докладная декана, на которую ректор наложил резолюцию: “Считаю невозможным дальнейшее пребывание т. Меня в числе студентов института”. Алика исключили. Мы скандалили, доказывали, что делать этого нельзя, что он талантливый биолог, и уже напрямую говорили, что если его исключат, он уйдёт служить в Церковь, а сдаст госэкзамены — пойдёт работать охотоведом. Мы говорили, что партийные руководители, борясь с влиянием Церкви, должны уводить от неё, а не толкать туда. Всё впустую. Нас не слушали. Теперь, умудрённые долгой жизнью, мы понимаем, что декан и ректор отнюдь не были кровожадны. Скорее всего, не было у них желания любыми средствами сжить со свету юношу-пятикурсника. Им приказали — они нашли способ. Время было такое: ослушаться было нельзя».

Провожала Алика в Москву большая толпа: обняли, расцеловали, похлопали по спине, и он уехал навстречу своей богоугодной деятельности. Мы стали взрослыми, и расправлялись с нами уже по-взрослому.

Органы не могли оставить Алика без внимания и пытались воздействовать на преподавателей, уговаривая их завалить его на экзаменах. Преподаватели охотфака отказались. Попытку выполнить указание органов предприняла кафедра исторического материализма, но и она не увенчалась успехом. Алик спокойно, толково и полностью ответил на экзаменационный билет. И тут ему задали провокационный вопрос о его убеждениях. На билет Алик отвечал пять минут. Свою точку зрения на философию он излагал полтора часа. С ним пытались спорить. Но выстоять против его доводов не смогли и всё же поставили «тройку». Алик спросил:

– Три за знания или убеждения?

— За убеждения, за них вам следует поставить двойку!

– А я думал, это экзамен знаний!

Всё это вызвало негодование охотоведов, которые пошли скандалить в ректорат и требовать переэкзаменовки для Александра Меня. Ректорат вынужден был уступить. На экзамен явилась целая комиссия, включая представителей райкома. «Валили» всем дружным коллективом, но ничего не вышло. Мень знал больше, чем все они, вместе взятые. Он знал первоисточники, изучив, в отличие от них, не только Маркса, Энгельса, Ленина, но и Гегеля, Мальтуса, Вольтера, Соболева, Вейсмана и многих других. Члены комиссии выглядели полными дураками. И тем не менее Алику поставили «три». К государственным экзаменам он допускался. Завкафедрой военного дела категорически отказался исполнять указания органов. Я случайно столкнулся с ними во время беседы и услышал, как полковник сказал: «Получит то, что заслуживает!» И этот экзамен Алик сдал хорошо.

Реакция студентов была единодушной. Валентина Бибикова вспоминает: «Это его дело, а мы его всё равно любили. Пожалуй, к нему стали относиться даже теплее. И не потому, что верующий, а потому, что умнее и целеустремлённее. К тому же появилось желание прикрыть его от опасности — к этому времени мы стали особенно дружны. Он никогда не проповедовал среди нас религию, но перестал скрывать, что верит. Мы так и остались атеистами, хотя кое-кто из журналистов и утверждает, что весь охотфак вместе с преподавателями стройными рядами пошёл за Менем в церковь. В церковь с охотфака пошёл только Глеб Якунин». Вообще «прижать» Александра на чём-либо было трудно. Учился он хорошо, прогуливал меньше других, религиозную пропаганду среди студентов не вёл, видимых учеников-последователей не имел. «Прижать» его не терпелось, но удалось это лишь на пятом курсе.

Алик Мень, прибыв в Москву, посетил патриарха Алексия I, который хорошо его знал и уважительно относился к нему. Вскоре, 1 июня 1958 года, Александр был рукоположен в дьяконы и направлен в церковь Покрова в селе Акулово. Для нас же он на всю жизнь остался Аликом Менем — родным человеком, добрым, весёлым, верным другом. Мы закончили обучение в институте, приобрели специальность и разъехались по стране.^[12]

Примечания

11

Фредерик Вильям Фаррар (1831–1903) — англиканский богослов, писатель, экзегет. Автор широко известной книги «Жизнь Иисуса Христа».