Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

Группа авторов, 2017

Отец Александр Мень (1935–1990) – протоиерей, богослов, проповедник, автор множества книг о религии. Он был не просто священником, а в каком-то смысле духовным отцом целого поколения. На его проповеди в подмосковном храме собирались люди со всех концов огромной страны, многие приезжали из-за рубежа. Название книги, составленной Юрием Пастернаком, отсылает к «Цветочкам Франциска Ассизского» – средневековому своду народных преданий о наивном и мудром основателе ордена нищенствующих монахов. Открытость отца Александра, его обаяние, харизма, внутренняя сила, а главное – умение и готовность найти общий язык с каждым, независимо от образования и общественного положения, – всё это продолжает восхищать и притягивать людей даже после его мученической кончины. В книге собраны воспоминания тех, кто лично знал отца Александра. Среди авторов – писатели Александр Солженицын, Фазиль Искандер и Людмила Улицкая, филологи Сергей Аверинцев и Вячеслав В. Иванов, актёр Сергей Юрский, бард и диссидент Александр Галич, дирижёр Владимир Спиваков, режиссёр и сценарист Андрей Смирнов и многие другие.

Pro et contra

Всегда ненавидят безумные мудрых, неучи — учёных, скверные — нескверных, а испорченные — хороших.

Иоанн Дамаскин

Сергей Аверинцев

Когда в свои школьные и студенческие годы Алик Мень неуклонно пополнял своё религиозное образование, — за этим стоял такой подвиг верности, о котором трудно составить себе понятие современному юноше, щеголяющему знанием Отцов Церкви, Владимира Соловьёва^[1], отца Павла Флоренского. И хочется спросить: где были тогда нынешние судьи недостаточно строгого православия отца Александра — на комсомольских ли собраниях или ещё на пионерских сборах?

Юрий Андропов

Из «Закрытого письма» в ЦК КПСС

Группа прокатолически настроенных священников, возглавляемая А. Менем (Московская область), в своих богословских трудах протаскивает идею, что идеалом церковной жизни может являться только католичество. Указанные труды, нелегально вывозимые за границу, издаются католическим издательством «Жизнь с Богом» (Бельгия) и направляются затем для распространения в СССР.^[1]

Андрей Анзимиров

«Как относится высшая иерархия к отцу Александру?» — спросил я как-то у Анатолия Васильевича Ведерникова^[2], многолетнего работника патриархийных «верхов». «Очень уважают, а многие так и просто любят, — последовал ответ. — Хотя есть и яростные противники. Но в целом подавляющее большинство тайно гордится, понимая, что никто сейчас в нашей Церкви не способен адекватно миссионерствовать в столь тяжёлой и внутренне изломанной среде, как советская интеллигенция».

Мария Батова

В 1989 году я организовывала встречу с отцом Александром в своём музыкальном училище. Время тогда было особое, отличное от теперешнего. Хорошо сказал об этом незабвенный Сергей Сергеевич Аверинцев: «То взаимопонимание между верующими, воспитанное десятилетиями гонений и утеснений, ушло: люди, некогда чуть ли не со слезами радости узнававшие друг друга в храмах советского времени — “А, ты тоже!” — нынче смотрят друг на друга мрачно и видят друг в друге врагов веры». Вот это «а, ты тоже!» — слава Богу, довелось застать, хотя тревожные звоночки уже начинались.

Одна из преподавательниц, принадлежавшая к числу недоброжелателей отца Александра, увещевала студентов на эту встречу не ходить: «Ведь там по кагэбэшнику на каждом ряду будет сидеть, а потом в кабинет директора по одному будут вызывать от Христа отрекаться». Некоторые послушали её и не пошли на встречу. Но всё равно был полный зал — в основном студенты, о Церкви в большинстве своём не думавшие.

Отец Александр посвятил первые сорок минут рассказу о христианстве. Поразительно, как он умел сказать главное о Христе и в десятиминутном разговоре, и в часовом, и в цикле лекций… Из зала прислали записку: «Как Церковь относится к проблемам секса?» Зал расхохотался. Отец Александр, смеясь вместе со всеми, сказал: «Да, конечно, секс — это великое дело. Но…» Дальше он рассказал о христианском браке, о верности, о любви, о рождении и воспитании детей, о семье как образе Церкви. Никто больше не смеялся, не хихикал, слушали спокойно и внимательно. Но потом те, кто на лекцию не пошёл, потому что припугнули, передавали: «Вы слышали?! Этот ваш Мень сказал, что секс — это великое дело! Какой кошмар!»

От той встречи у меня осталась драгоценная реликвия — афиша. На ней — портрет и слова: «Протоиерей Александр Мень». К слову «протоиерей» кто-то приписал сверху букву «в», получилось — «протоиеврей». Бегали в деканат, замазывали «штрихом». С тех самых пор я заметила, что довольно часто, я бы сказала, в большинстве случаев, стиль критики в адрес отца Александра недалеко ушёл от этой выходки. В этом стиле сочинена анонимная брошюрка несуществующего прот. Сергия Антиминсова, в этом стиле продолжают травить отца Александра и на некоторых интернет-форумах.

Священник Александр Борисов

Нам часто приходится слышать: «Враги отца Александра просчитались, — они его убили, а его дело живёт, и т. д.». Я не разделяю такого оптимистического взгляда, и вот почему. В каком-то смысле они не просчитались. Цель — заставить его замолчать, в определённой степени, конечно, была достигнута. Мы прекрасно понимаем: если бы отец Александр продолжал жить, продолжал быть между нами, продолжал своё служение, издавал свои книги (в сущности, ведь он не увидел ни одной книги, которая была бы напечатана здесь, в России, — всё было напечатано уже после его смерти), конечно, и ситуация в стране и в Церкви была бы во многом иной.

Сергей Бычков

В середине семидесятых отец Александр стал заметной фигурой в интеллектуальной жизни Москвы. Тогда он служил в Новой Деревне, близ Пушкино. К нему приезжали самые различные люди, и всем он уделял время, с каждым беседовал. Его личность по-прежнему вызывала самые различные суждения и оценки. Мне не раз приходилось слышать как порицания, так и положительные оценки его деятельности. После одного такого разговора в 1975 году я написал шутливое стихотворение, с которым пришёл к нему:

Вчера Шиманов рассмешил до колик:

Он закричал вдруг: «Мень — католик!»

От смеха корчась, я сказал ему: «Фантаст!

Мень — тайный исихаст».

Бороздинов же возразил: «Я слышал от людей,

Мень — тайный иудей!»

Левитин, покраснев, как вываренный рак,

Вскричал: «То сеет слухи враг!

За Менем помысла не числится худого:

Он плоть от плоти Соловьёва!»

Так кто же Мень? Священник православный!

И всех российских бед виновник главный!

Отец Александр внимательно прочитал стихотворение и неожиданно прокомментировал его: «Всё здесь верно. Я действительно могу сказать о себе, что я — католик. Только в первоначальном значении этого слова. Потому что “кафоликос” означает в переводе на русский — “вселенский”. С детских лет я приучен к “Иисусовой молитве”. Я воспитывался “катакомбными” священниками и доныне привержен “умной молитве”. Так что к исихазму^[3] имею прямое отношение. Не отрицаю слов священника Владимира Бороздинова: я действительно по происхождению иудей. Вспомните, как сказал Христос о Нафанаиле: “Вот подлинно израильтянин, в котором нет лукавства”. То, что Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин причислил меня к ученикам Владимира Соловьёва, так я этого никогда не скрывал. На самом деле его философская система оказала на меня огромное влияние. Свой семитомник я создавал, продолжая его замысел. Это он задумал рассказать о духовной эволюции человечества. Что же касается последнего, то есть и такое мнение!»

Александр Вадимов (Цветков)

…В зале Географического общества началась советско-американская конференция «Человеческое достоинство в еврейской и христианской традициях». 28 июня батюшка должен был делать доклад «Человек в библейской аксиологии». <…> Но вместо внушительного научного сообщения (текст которого, восемь машинописных страниц, был написан отцом Александром и заранее передан организаторам) мы услышали проповедь — о фанатизме. Остановившись на том, что такая конференция была бы невозможна для людей нетерпимых и неспособных выслушать обладателя взглядов, отличных от собственных, протоиерей подытожил, выразительным жестом как бы рисуя на лбу различные символы: «И не столь важно, что начертано вот здесь у фанатика: пентаграмма или гексаграмма, крест или свастика. Важно, что этот человек, прикрываясь даже очень хорошей идеей, способен стрелять, резать, загонять себе подобных в тюрьмы и концентрационные лагеря…»

В перерыве отца Александра окружили американские раввины и начали наперебой задавать вопросы: сколько у него прихожан, сколько среди них евреев, сколько евреев лично он обратил в христианство, сколько евреев-священников в СССР? Батюшка отвечал, что не занимается подобной статистикой и никогда не спрашивает желающего принять крещение о его национальности. Посыпались вопросы личного характера: к какой национальности принадлежит его жена, какую веру исповедуют его дети… Чувствовалось, что этот допрос утомил отца Александра, хотя отвечал он с большим достоинством и юмором.

На следующий день один из раввинов сказал в своём выступлении: «Александр Мень принял крещение, чтобы иметь возможность записать своих детей украинцами». И, кажется, он же: «Мы уважаем отца Меня как учёного и богослова, но он для нас не еврей». Вот так! Для ортодоксов от православия — иудейский агент, для самих иудеев, и даже довольно терпимых, — даже не еврей.^[2]

Надежда Волконская

Как-то раз моя подруга Лиза предложила поехать на уик-энд в Псков, где находится древний монастырь, славящийся духовностью монахов. Лиза решила, что я обязательно должна встретиться со старцем. Следующий день, воскресенье, приходился ровно на сороковой день после смерти отца Александра. Я была счастлива, что оказалась в этих святых местах в такой день.

Множество посетителей ожидало возле кельи отца Андриана. Конечно, у него не хватило бы времени встретиться со всеми желающими. Время шло. Он, обводя взглядом толпу, выбирал того, с кем хотел бы побеседовать. Жребий пал на меня. Очень взволнованная, я поделилась с ним своей тревогой, вызванной смертью отца Александра. Ответ разразился надо мной как раскат грома среди ясного неба: «Отец Александр? Мне его не жаль, он получил то, что заслужил. Во-первых, он еврей. Ты, по крайней мере, не еврейка? И потом, ты знаешь, он ведь был за католиков. Католики — это дьявол. Приходи завтра утром, я покажу тебе статью в газете, где он, кстати, пишет “о Сыне человеческом”. Действительно, Бог его наказал, он получил то, что заслужил!»

Буквально оглушённая, я не знала, что отвечать. Расстроенная, я ушла, не сказав ни слова. Когда я сообщила об этой беседе моей подруге Лизе, она нисколько не была этим шокирована. Хотя её муж тоже был евреем. После этого печального опыта я поняла, насколько грозными могут быть силы зла. Они действуют в рядах тех, кто считает себя христианами и чей долг — вести за собой других людей. Именно они должны были бы подавать пример безоговорочной любви! В этом монастыре я вдруг почувствовала себя совершенно чужой. Как будто я находилась там во времена инквизиции. Это место сделалось для меня зловещим. Оно утратило всю свою привлекательность.

Священник Владимир Зелинский

«Он ушёл вовремя, — пишет известный диакон. — Вовремя означает: в то время, когда кончилась та эпоха, в которой он был своим. И ещё он ушёл вовремя, чтобы не быть втянутым в политику…» «Вовремя ушёл», — это почти что сказать, если без эвфемизмов, что дьявол удачно поспел на свидание с историей, топор наточил, концы спрятал, миссию выполнил. А заодно и место освободил в общественном внимании. И столь богато оркестрованная память столь начитанного автора не утрудилась подыскать иного слова?^[3]

Григорий Зобин

3 апреля 1989 года мы с мамой поехали в Грецию. Перед отъездом побывали у батюшки — исповедались, причастились, взяли благословение на дорогу. «Смотрите, Гриша, возвращайтесь, а то ещё останетесь там на Афоне», — смеясь, говорил мне отец Александр. Батюшка попросил нас тогда привезти из Греции фотографию профессора богословия А. Хаступиса^[4]. Она была ему нужна для Библиологического словаря, над которым отец в то время работал… С профессором мы встретились в Афинах. Имя отца Александра было ему хорошо известно. Он передал нам фотографию для батюшки и подписал ему свою книгу. Когда мы всё это привезли отцу Александру, он несказанно обрадовался. Впоследствии, во время одной из встреч, он ещё раз поблагодарил нас с мамой за фотографию и книгу. «Вы мне очень помогли, — сказал тогда батюшка. — Я должен был подтвердить своё мнение высказыванием православного богослова, а Хаступис как раз утверждает то же самое, что и я. Ведь все наши ортодоксы считают меня еретиком и постоянно стараются в чём-то уличить». Он держался великолепно, но в словах сквозили боль, усталость и одиночество. Он действительно был одинок в том океане злобы, который затоплял и Церковь. У него было множество друзей, духовных детей, тех, кто любил его и помогал ему изо всех сил. Но в самом высшем смысле отец Александр был одинок. Это было одиночество великого человека, который опередил время…

Разговаривая однажды с одним из православных неофитов, я услышал от него, что, оказывается, отец Александр — масон. Тогда ещё это слово произносилось без приставки «жидо-». Впрочем, она подразумевалась всегда. Особенно если дело касалось батюшки. На недоумённый вопрос, на каком основании он сделал столь далеко идущие выводы, мой собеседник ответил: его духовник сказал, что-де отец Александр разрешает своим духовным детям курить, а главное — о ужас! — посылает православных общаться с католиками. «Если бы даже и так, то что из этого?» — спросил я. Нужно было видеть выражение его лица! «Да что ты! — воскликнул он. — Ведь католики — еретики. Они безблагодатны. Благодать только у нас».

Подобных встреч впоследствии хватало. Продолжается то, на что сетовал апостол Павел: «Я разумею то, что у вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин»; «а я Христов» (1 Кор. 1:12). И не только между различными исповеданиями, но и внутри самого Православия, между общинами, где возникают этакие маленькие «культики» — то, чего батюшка по отношению к себе терпеть не мог. «Я не хочу, чтобы то, что мы делаем, вырождалось в “меньство”, — сказал он однажды, — это должно быть христианством». Он признавал культ лишь одной личности — Иисуса Христа.

Александр Зорин

Мой друг поэт Игорь Калугин приехал с чемоданом книг в Оптину Пустынь. Кто только не работает в наше время коробейниками, поэты в том числе, тем более если товар — книги. Игумен монастыря благословил его, не заглянув в чемодан, и направил к священнику, заведующему книжной торговлей. Когда товар был выложен на стол и обнаружились три книги отца Александра, священник объявил: «Складывай всё обратно и проваливай как можно быстрее, пока тебя отсюда не вынесли ногами вперёд».

Лион Измайлов

В 1983 году мы были с женой в санатории в Карловых Варах, и подружился я с архимандритом Владимиром (впоследствии епископом Русской православной церкви). Человек он дельный и деятельный — отреставрировал собор Петра и Павла, построенный, кстати, в конце прошлого века. Он служил в Чехословакии несколько лет. Сам из Молдавии, потом — монах Троице-Сергиевой лавры. В Карловы Вары на отдых приезжали разные высокопоставленные и светские, и церковные начальники. Владыка их принимал. Был на виду. Я уж и не помню, как мы с ним познакомились, но подружились. И в гости я к нему ходил в особняк рядом с храмом, и в другие города на машине ездили. Однажды я его спросил, не знает ли он отца Александра Меня.

— Знаю, — говорит, — он там вроде церковь еврейскую создает.

— Как это так? — Я просто опешил от такого поворота. Владыка объяснил: сам он лично отца Александра не знает, но слышал, что тот собирает в православной церкви крещёных евреев.

— А дальше что?

— А далее, наверное, отделяться будут.

Абсурд, конечно. Но слух этот кто-то распространял упорно. Основанием для такой сплетни служило, видно, то, что к отцу Александру тянулась интеллигенция, среди которой были, конечно же, и евреи… Кому-то это было не по душе. Вот и интриговали, и настраивали верующих против отца Александра. Сам владыка ничего против отца Александра не имел и даже уважал его как богослова, но слухи эти и до него дошли.

Потом, когда я рассказал обо всем этом отцу Александру, он сказал: «Про еврейскую церковь, это, конечно, специально кто-то слухи распространяет».

Николай Каретников

Отец Александр последовательно и серьёзно занимался проповедью единства христиан. Иерархия, в особенности её правое крыло, никак не могла с этим примириться. «Крещённых Менем перекрещивать надо!» — кричал мне однажды один из таких священников (после гибели отца Александра я видел его выступление на телевидении — он славил убиенного на все лады). Отца обвиняли в том, что он «продался» католикам или жидовствующим. Как будто Христос у нас не один! Как будто основа веры у всех христиан не едина!

Митрополит Калужский и Боровский Климент

…Если говорить о его служении, то он оставил о себе память как о человеке, который много трудился на ниве Христовой, свидетельствуя окружавшим его советским современникам о любви Бога к своему творению.

Действительно, отца Александра критиковали за чрезмерное увлечение инославным богословием, за некоторые толкования Священного Писания, которые не были в русле святоотеческой традиции. Его биографы отмечают, с одной стороны, его широкую эрудицию, любовь к истории, литературе, философии и научному знанию, с другой стороны — указывают на недостаточность его богословского образования. В семинарии и духовной академии отец Александр учился заочно. Но Церковь всегда допускала излагать человеку его богословское мнение по какому-либо вопросу. Мнения отца Александра также могут быть изложены и, соответственно, обсуждаемы православным обществом. Не все одинаково принимают их, но это не означает, что его труды не должны быть издаваемы. Полемика может продолжаться.

Священник Георгий Кочетков

Мы познакомились с отцом Александром ещё в середине семидесятых годов и много раз общались, начиная со встречи у отца Аркадия Шатова (ныне епископа Пантелеимона). Во второй половине восьмидесятых мы виделись регулярно: каждый месяц он меня приглашал к себе в гости вместе с другими священнослужителями, которые, как считал отец Александр, разделяли его взгляды или хотя бы были близки к ним — ведь никто не был обязан соглашаться во всём. И я, может быть, не полностью разделял позицию отца Александра, и поэтому у нас всегда были интересные дискуссии. Но главным основанием для наших встреч было единство по фундаментальным вопросам нашей церковной жизни, и именно это единство даёт мне основание говорить, что между нами были не просто добрые дружественные отношения, но что-то безусловно большее. Причём, собирая этот круг общения, отец Александр был сдержанным и деликатным — он прекрасно понимал, что люди в Церкви настолько разные, что если сейчас начать что-то формулировать, то можно нарваться и на непонимание, и на открытые разногласия, которых и без того было много в церковной среде. Он умело обходил эти разногласия. С ним можно было спорить, и он всегда благородно выслушивал оппонентов, достойно отвечал им. Он был человеком, который многое видел наперёд. Именно потому я, вспоминая, как выступал отец Александр, как он собирал Церковь, преисполнен к нему восхищения и уважения.

Зинаида Миркина

Однажды мы с Григорием Соломоновичем были в храме при Третьяковской галерее. Я заглянула в киоск религиозной литературы и спросила — нет ли книг Александра Меня? «Нет», — ответила мне продавщица очень резко. «И что, и не бывает?» — спросила я, глядя ей в глаза. «Да, не бывает». — «Запрещено?» — наступала я. «Может быть», — ответила она замкнуто и зло.

Ещё хуже было в другом киоске, в подземном переходе станции метро «Калужская». На подобный вопрос продавщица мне ответила: «Да не бывает у нас этих книг. Топор зря не падает». Именно так.

Священник Филипп Парфёнов

Один священник из Подмосковья мне рассказал, как в его благочинии пытались реализовать нынешнюю установку священноначалия на духовную цензуру литературы, продающейся в приходских лавках. Благочинный просмотрел все приходы в его округе, и в результате оказалось, что, с одной стороны, были изъяты сомнительные книги о всяких старцах на грани «оккультного в Православии», а с другой, почему-то убрали книгу уважаемого прот. Валериана Кречетова, где он поставил в пример мусульман нерадивым современным православным, и также были изъяты книги отца Александра Меня там, где они продавались. Я изумился: «Так вроде митрополит Ювеналий всегда благоволил к отцу Александру! И покровительствовал ему при жизни, и панихиды о нём ежегодно служит». На что последовал такой ответ: «Ну, Ювеналий и епархия… Так это ж две совершенно разные вещи!»^[4]

Юрий Пастернак

Однажды в феврале 1988 года мы с Ильёй Корбом поехали на литургию в храм Воскресения Словущего, что в Брюсовом переулке. В этом храме тогда служили известные священники Геннадий Огрызков, Артемий Владимиров и Владимир Ригин. Я оказался на исповеди у о. Владимира. Между нами состоялся такой диалог:

— Вы откуда, из какого храма?

— Я из Сретенского храма в Новой Деревне. Мой духовник — отец Александр Мень.

— Вы из Новой Деревни? Ну и ходите туда! Что вы сюда ходите?

— Да мне бы исповедаться…

— Нет, потом, потом, когда-нибудь… Я не допускаю вас к причастию.

Илье кое-как удалось причаститься. Я не знаю, что он говорил на исповеди, но о. Владимир Ригин допустил его к причастию, хотя и отчитал, как нашкодившего школьника. У креста неожиданно отец Владимир вручил ему просфору из алтаря. А я почувствовал себя изгоем в своей Церкви.

Священник Вячеслав Перевезенцев

В 94-м — я уже был священником — Великим постом мы с моим тестем, о. Владимиром Архиповым, поехали в Печоры. О. Владимир давно окормлялся у о. Иоанна (Крестьянкина) и сказал, что сможет устроить нашу встречу. Приехав в монастырь, мы узнали, что о. Иоанн болен и никого не принимает. Но о. Владимир сказал, что скоро будет праздник Сорока Севастийских мучеников, который о. Иоанн очень любит, и он наверняка будет в алтаре. Так и случилось. О. Иоанн не служил, но его привели в алтарь, и после службы нам удалось с ним побеседовать. Никогда не забуду того света, который от него исходил. Он был маленького роста, совсем седой, очень близорукий, но когда он на тебя смотрел сквозь свои огромные очки, создавалось впечатление, что он видит тебя насквозь и всё про тебя знает. Но самое сильное впечатление осталось от его улыбки, которая не сходила с лица, и от этого было чувство защищённости и тихой светлой радости, наполняющей сердце. Я поговорил с о. Иоанном совсем немного и, честно говоря, сейчас даже не помню, о чём его спрашивал.

В конце разговора к нам подошёл о. Владимир и задал вопрос, который его сильно волновал: как о. Иоанн относится к убиенному Александру Меню. Надо сказать, что вопрос этот был задан не просто так. Все мы помним, сколько клеветы, мерзких статей тогда ходило среди православных об отце Александре, в чём только его не обвиняли — еретик, жидомасон, сатанист и т. д. Как-то, приехав в Лавру, мы в книжной лавке увидели гнусную брошюру некоего прот. Антиминсова. О. Иоанн сказал, что он был лично хорошо знаком с отцом Александром и всегда считал его ревностным пастырем и проповедником Христовой Истины. «Можно ли читать его книги?» — «Конечно же, можно», — ответил о. Иоанн. Об Антиминсове мы его спрашивать не стали, тем более что никакого Антиминсова и не было, а была просто гнусная фальшивка и анонимка.

Мне всегда было так странно слышать вопрос, который часто ставили передо мной, зная, что я был лично с ним знаком: «Как Церковь относится к отцу Александру Меню?» Посудите сами, как может Церковь относиться к священнику, тридцать лет прослужившему в храмах Московской епархии Русской православной церкви, закончившему Московскую духовную академию и защитившему там диссертацию, награждённому почти всеми священническими наградами, написавшему десятки книг и издавшему их тогда, когда не то что писать, а даже читать было опасно? Как Церковь может относиться к священнику, ставшему апостолом и добрым пастырем для сотен людей в стране победившего атеизма? Как Церковь может относиться к священнику, собиравшему, когда стало возможно открыто проповедовать Слово Божие, многочисленные аудитории и обратившему тысячи людей от безбожия к вере? И ведь он был тогда, в конце восьмидесятых, не просто одним из немногих, кто это делал, а единственным. И не только потому, что был одарённым проповедником (таких было среди его собратьев немало), а потому, что готовился много лет к этой возможности — призывать людей ко Христу. «Горе мне, если не благовествую» (1 Кор. 9:16) — эти слова апостола Павла отец Александр безусловно мог сказать от себя. Как Церковь может относиться к священнику, который завершил свой земной путь как мученик, будучи коварно убит ранним воскресным утром по дороге в храм?

Да, несомненно, отец Александр был крупным библеистом. Может быть, не все знают, а я это слышал лично от отца Александра, т. к. был вместе с ним летом 1988 года в Ленинграде (он попросил меня помочь привезти в Ленинградскую духовную академию свой Библиологический словарь для защиты докторской диссертации), так вот, Словарь не был допущен к защите, несмотря на доброжелательное отношение Ленинградского митрополита Алексия, будущего патриарха, под предлогом, что такой труд не мог написать один человек…

Митрополит Волоколамский и Юрьевский Питирим (Нечаев)

Помню, когда меня назначили главным редактором «Журнала Московской Патриархии», первым заданием, данным мне лично патриархом, было — написать критическую статью на одно утверждение отца Александра Меня в печати. К Меню у меня отношение всегда было несколько настороженное. При всей своей образованности в своих работах он опирался в основном на западные источники. Впрочем, ничего «вредного» в его книгах нет. Мне всегда непонятно и неприятно другое. Каким образом книги Меня издавались на Западе массовыми тиражами и доставлялись к нам в то время, когда даже Библию почти невозможно было провезти через границу? И ещё, у него была определённая идея: создать еврейскую национальную церковь. В принципе в этом нет ничего плохого: если есть греческая или славянская национальная церковь, то почему не быть еврейской? Эти идеи развивались и распространялись в своё время в Париже, их, в частности, горячо поддерживала мать Мария (Скобцова). Но у отца Александра в этом был определённый перегиб. Однако о таких вещах нельзя судить категорически, всё строится как бы на полутонах.

Священник Димитрий Предеин

Главная сложность признания катехизических достижений отца Александра широкой церковной общественностью, на наш взгляд, состоит в неспособности отделить в нём колоссальную силу проповедника Евангелия от его спорных частных богословских мнений, притом неправильно понятых. Нельзя понять отца Александра Меня, если не почувствовать его душу. Но это возможно только при симпатии и любви к нему. Чтобы любить отца Александра, не обязательно было знать его лично. Но правда и то, что многие из тех, кто не знал его при жизни, за что-то его ненавидят. Как показывает практика, многие ненавидят не настоящего отца Александра Меня, а тот фантом, который сами создали из отрывочного чтения отдельных его цитат, в совокупности с просмотром фильма «Постовой сионизма» или чтением завистливо-колких и непристойно-ругательных материалов о нём. Такого рода ненависть легко уничтожается проверенным способом: более глубоким изучением произведений самого отца Александра.

Вета Рыскина

Ада Михайловна Тимофеева осталась навсегда преданной духовной дочерью отца Александра. Однажды Ада Михайловна рассказала, как зашла в один из московских храмов и, разглядывая книги, спросила о каком-то труде отца Александра Меня. Женщина, стоявшая за свечным ящиком, резко ответила, что он был еретиком, книг его у них в храме нет и не будет, и стала предостерегать Аду Михайловну от интереса к произведениям «этого человека».

— А вы его знали? — спросила её Ада Михайловна.

— Нет, — удивлённо ответила женщина.

— А я знала, — тихо сказала Ада Михайловна и заплакала.

В этом эпизоде вся она — кроткая, милая, но непоколебимая в своей вере и преданности памяти духовного отца.

Андрей Тавров (Суздальцев)

Отец Глеб Якунин обратился ко мне с просьбой написать акафист, посвящённый отцу Александру Меню, к канонизации отца Александра, которую о. Глеб провёл на его могиле в Новой Деревне… Процедура была не очень официальной, я даже не помню, к какой тогда церкви принадлежал о. Глеб, нас было там человек двенадцать. Во время чтения молитв, утверждавших святость отца Александра Меня, к нам подъехал небольшой рычащий трактор, которому вдруг спешно понадобилось производить какие-то работы как раз на том участке пространства, на котором мы стояли, что вызвало невесёлые мысли о пародийном повторении методов «бульдозерной выставки», но уж очень всё было суетливо и комично со стороны церковного начальства, оборонявшегося от инициатив подозрительного священника, всем тут, конечно же, известного.

Наталья Трауберг

Разумеется, и мы чудом не дожили до того, как нас поголовно стали бы сажать. А Голгофа не исключается ни из какой жизни. Надо заметить, что просветительство, которым занимался отец Александр, тоже было своеобразным религиозным диссидентством. Претензии к нему предъявлялись со всех сторон: одни обвиняли его в том, что он мало борется с режимом и подсовывает народу «опиум»; другие — в том, что он как священник слишком нетрадиционен. И КГБ всю дорогу не оставлял его своим вниманием.^[5]

Людмила Улицкая

Отца Александра ненавидели церковные мракобесы и националисты. У него было трудное жизненное задание — быть евреем и православным священником в антисемитской, едва тронутой христианством стране. Он знал, до какой степени заражено идолопоклонством сегодняшнее Православие, и сделал бесконечно много для освобождения душ от языческого пленения. За это и ненавидели его мракобесы тайные и явные. За это и убили. Мне кажется, он был святой, Александр Мень.

Сергей Чапнин

Почему отец Александр Мень мог спокойно и последовательно противостоять советскому? Говоря о противостоянии, я не имею в виду диссидентство, какую-либо политическую или идеологическую борьбу. Речь идёт о том, чтобы не пускать советское внутрь себя, о духовном и нравственном противостоянии. Однако это высказывание верно высветило тенденцию: культурные и образованные члены Церкви находятся под подозрением, им не доверяют. Вера в соединении с разумом является самой серьёзной угрозой для тех, кто православной вере предпочитает обряды, мифы и православную идеологию. А таких сегодня, увы, большинство.

Александр Юликов

Когда праздновались дни рождения и именины отца Александра, в Семхозе бывало много народу. Помню, как-то сосчитал: там было одних священников человек десять. Сейчас кое-кто в Церкви пребывает в заблуждении, будто он был каким-то отщепенцем, но это совсем не так. Когда те десять священников пели ему за столом «Многая лета» и величание Александру Невскому, в комнате стёкла дрожали. Эти священники тогда были ещё молоды — или ровесники отца Александра, или, может быть, несколько постарше, но их было много, и никаких разговоров о том, что сказанное или написанное отцом Александром противоречит учению Церкви, не возникало никогда. Это совершенно новое явление. На чём оно основано? Я думаю, что большинство его недоброжелателей и даже хулителей — люди совсем другого духа, пришедшие в Церковь после краха Советского Союза и понимающие православие очень искажённо. Когда Церковь была гонима, их там не было, и дух был совсем другой. А когда она обрела свободу, они вдруг появились и занялись поиском врагов, выдавая своё мнение за позицию всей Церкви.

Примечания

1

Владимир Сергеевич Соловьёв (1853–1900) — русский религиозный мыслитель, мистик, поэт, публицист.

2

Анатолий Васильевич Ведерников (1901–1992) — церковный деятель, литератор, инспектор Московской духовной академии, ответственный секретарь «Журнала Московской Патриархии».

3

Исихазм — практика непрерывной безмолвной молитвы.

4

Афанасиос Хаступис (р. 1921) — греческий православный библеист.