Сон в красном тереме. Том 1

Цао Сюэцинь, 1791

Роман «Сон в красном тереме», впервые целиком изданный в 1791 году, не просто входит в золотую сокровищницу китайской классической литературы (наряду с «Троецарствием», «Речными заводями» и «Путешествием на Запад»), – по стилю написания и принципу построения сюжета он сильно приближен к современному роману и, возможно, поэтому пользуется особой симпатией среди читателей. В книге рассказана история расцвета и разорения большой богатой семьи, бездумно растратившей свои богатства, что навлекло на нее множество бед и невзгод. Широкую популярность роману принесли изящный слог, фантастические события, любовные приключения и подробные описания быта. В настоящем издании «Сон в красном тереме» печатается по двухтомнику 1958 года, однако переводы многочисленных стихотворений, составляющих важную часть романа, печатаются по изданию 1997 года, для которого переводчик Лев Николаевич Меньшиков заново пересмотрел и поправил свои тексты. Роман сопровождается оригинальными иллюстрациями китайских художников. В первый том вошла вступительная статья Л. Н. Меньшикова и первые шестьдесят глав романа.

Глава третья, в которой речь пойдет о том, как Линь Жу-хай через своего шурина пристроил учителя и как матушка Цзя жалела свою осиротевшую внучку

Обернувшись, Цзя Юй-цунь увидел, что перед ним стоит не кто иной, как Чжан Жу-гуй — его бывший сослуживец, который одновременно с ним был снят с должности. Уроженец этой местности, Чжан Жу-гуй жил сейчас дома. Недавно он узнал, что в столице утверждено ходатайство о восстановлении в должности всех уволенных чиновников, и, случайно встретившись с Цзя Юй-цунем, поспешил высказать ему свою радость.

Они поздоровались, и Чжан Жу-гуй рассказал Цзя Юй-цуню все, что ему было известно. Обрадованный Цзя Юй-цунь, поболтав с ним, поспешил распрощаться, ибо ему не терпелось поскорее вернуться домой.

Лэн Цзы-син, слышавший весь их разговор, тотчас же посоветовал Цзя Юй-цуню попросить Линь Жу-хая, чтобы тот разрешил ему отправиться в столицу и дал рекомендательное письмо к Цзя Чжэну.

Цзя Юй-цунь прибежал домой и, схватив правительственный вестник, удостоверился, что Чжан Жу-гуй был прав.

На следующий день он отправился к Линь Жу-хаю, чтобы посоветоваться с ним.

— Счастливое совпадение, — сказал Линь Жу-хай. — Моя жена недавно покинула мир, и теща, которая живет в столице, обеспокоенная судьбой моей дочки, прислала за ней лодку. Девочка еще не совсем поправилась и пока живет у меня, но в ближайшее время я намереваюсь отправить ее в столицу. Удостоившись ваших наставлений, я до сих пор не имел возможности вас отблагодарить. Неужели я теперь не окажу вам услугу?! Откровенно говоря, все это я обдумал давно и заготовил рекомендательное письмо для вас к моему шурину. Если только он сумеет вам помочь, я буду рад, что исполнил свой долг. О расходах вам незачем беспокоиться — я сообщил о них в письме к шурину.

Цзя Юй-цунь низко поклонился, и слова благодарности долго не сходили с его уст.

— Нельзя ли мне узнать, какой пост занимает ваш высокий родственник? — поинтересовался он. — А то, пожалуй, при своей грубости я не осмелюсь ему представиться!

— Уж если говорить о моем родственнике, то он принадлежит к той же семье, что и вы, почтенный брат, — улыбнулся Линь Жу-хай, — ведь он внук Жунго-гуна. Старший брат моей жены имеет звание полководца первого класса, — его зовут Цзя Шэ, по прозвищу Энь-хоу. Второй брат жены — Цзя Чжэн, по прозвищу Цунь-чжоу, занимает должность внештатного лана в ведомстве работ. Он скромен и добр, не в пример другим богатым бездельникам, и по характеру во многом напоминает деда. Только поэтому я осмеливаюсь побеспокоить его своей просьбой. Если бы я этого не сделал, я запятнал бы себя и оскорбил вас.

Теперь Цзя Юй-цунь окончательно убедился, что Лэн Цзы-син был прав, и снова поблагодарил Линь Жу-хая.

— Дочь моя уезжает во второй день следующего месяца, — сказал Линь Жу-хай. — Не хотите ли вы отправиться вместе с нею? Разве это не будет удобнее для вас?

Цзя Юй-цунь был доволен и кивал головой. Затем Линь Жу-хай занялся сборами в дорогу, а Цзя Юй-цунь только принимал все, что ему предлагали.

Ученице ни за что не хотелось покидать родной дом, но бабушка настоятельно требовала, чтобы она приехала, да и сам Линь Жу-хай убеждал дочь:

— Мне уже за пятьдесят, и снова жениться я не собираюсь. Ты еще мала, много болеешь, у тебя нет матери, которая занималась бы твоим воспитанием, и нет сестер, которые могли бы за тобой ухаживать. А там возле тебя будет бабушка, двоюродные сестры, да и у меня хлопот станет меньше. Почему ты не хочешь ехать?

Выслушав отца, Линь Дай-юй в слезах поклонилась ему на прощание, вместе со своей кормилицей и несколькими пожилыми женщинами-служанками, присланными за нею из дворца Жунго, села в лодку, и они отправились в путь. Цзя Юй-цунь следовал за нею в отдельной лодке, в которой, кроме него, находилось еще двое мальчиков-слуг.

Прибыв в столицу, Цзя Юй-цунь первым долгом привел в порядок парадную одежду и, захватив с собой визитную карточку, на которой значилось «родной племянник», в сопровождении слуги отправился к воротам дворца Жунго.

В это время Цзя Чжэн уже успел прочесть письмо зятя и немедленно приказал просить Цзя Юй-цуня.

Величественная внешность и изысканная речь Цзя Юй-цуня произвели на Цзя Чжэна благоприятное впечатление. Цзя Чжэн, во многих отношениях унаследовавший характер своего деда, больше всего уважал людей ученых, и даже с низшими по званию был вежлив и обходителен, стараясь помогать им в затруднительных случаях; к тому же Цзя Юй-цуня рекомендовал зять, поэтому Цзя Чжэн принял его с особенной любезностью и приложил все усилия, чтобы помочь ему. На первом же приеме у императора он добился восстановления Цзя Юй-цуня в должности. Не прошло и двух месяцев, как Цзя Юй-цунь получил назначение в область Интяньфу, попрощался с Цзя Чжэном и, выбрав счастливый для отъезда день, отбыл к месту службы. Но об этом мы здесь рассказывать не будем.

И вот Линь Дай-юй покинула лодку и сошла на берег, где ее ожидали паланкины и коляска для перевозки багажа, специально присланные за нею из дворца Жунго.

Мать часто рассказывала Дай-юй, что семья ее бабушки многим отличается от других семей. Теперь она сама убедилась, что сопровождающие ее служанки третьего класса едят и одеваются не как простые люди, и составила себе представление о той среде, в которую ей предстояло вступить. Ей казалось, что здесь нужно следить за каждым своим поступком, все время быть настороже, опасаться сделать лишний шаг или произнести лишнее слово, чтобы не вызвать насмешек.

Когда паланкин, в котором сидела Линь Дай-юй, вступил в город, она осторожно выглянула из-за шелковой занавески: на улице царила сутолока, сновали люди, по обе стороны громоздились жилые дома, — все совсем не так, как в других городах. Паланкин двигался довольно долго, как вдруг на северной стороне улицы девочка заметила двух каменных львов, присевших на задние лапы, и огромные с тремя пролетами ворота, украшенные головами диких зверей. У ворот в ряд сидело около десятка людей в роскошных головных уборах и дорогих одеждах. Над главными воротами на горизонтальной доске красовалась сделанная крупными иероглифами надпись: «Созданный по высочайшему повелению дворец Нинго».

«Вот и дом моего дедушки», — подумала Дай-юй.

Немного западнее стояли точно такие же большие ворота с тремя входами, но это уже был дворец Жунго. Вступили в него не через главный, а через западный боковой вход.

На расстоянии примерно одного полета стрелы от входа сделали поворот, паланкины остановились, и женщины-служанки вышли из них. Четыре слуги лет семнадцати-восемнадцати, в шапках и халатах, сменив старых носильщиков, понесли паланкин Линь Дай-юй дальше. Служанки последовали за ними пешком.

У вторых ворот паланкин опустили на землю, молодые слуги с достоинством удалились, а подоспевшие женщины раздвинули занавески и помогли Дай-юй выйти.

Опираясь на руки служанок, Дай-юй вступила во вторые ворота. В обе стороны от них уходили полукругом крытые галереи, прямо напротив высился проходной зал, перед входом в который стоял мраморный экран^[24] на ножках из сандалового дерева. Далее одна за другой следовали три небольшие приемные и затем большой двор перед главным строением. Прямо впереди расположился господский дом из пяти покоев с резными балками и расписными колоннами. По обе стороны от него раскинулись флигеля с террасами, на которых были развешаны клетки с попугаями и другими редкими птицами.

На ступенях крыльца сидело несколько молодых служанок в нарядных разноцветных халатах. Едва заметив вошедших, они бросились навстречу.

— Хорошо, что вы приехали, старая госпожа только что о вас вспоминала!

Три или четыре из них бросились к двери, чтобы поднять занавес, и одновременно чей-то голос возвестил:

— Барышня Линь Дай-юй!

Линь Дай-юй вошла в дом и сразу увидела старуху с белыми, как серебро, волосами, которая шла ей навстречу, поддерживаемая под руки служанками. Дай-юй поняла, что это и есть ее бабушка, хотела поклониться ей, но старуха торопливо удержала ее, заключила в объятия и со слезами на глазах воскликнула:

— О мое дорогое дитя!

Растроганные этой картиной, присутствующие тоже прослезились. Дай-юй не выдержала и заплакала. Все бросились ее утешать.

Наконец Дай-юй поклонилась бабушке, и та стала знакомить ее с родными.

— Это твоя старшая тетя, — сказала она. — Это — вторая тетя. А вот жена твоего покойного старшего двоюродного брата — госпожа Цзя Чжу.

Каждой из них Дай-юй в отдельности поклонилась, а матушка Цзя продолжала:

— Позовите сюда барышень! Сегодня к нам из дальних краев приехала гостья, и они могут не ходить на занятия.

Две служанки кивнули и вышли. Вскоре явились три барышни в сопровождении трех мамок и пяти или шести девушек-служанок: первая из барышень — полненькая, среднего роста, стройная, с немного приплюснутым носом и смуглыми, как плод личи, щеками, но в общем очень миловидная, держалась скромно и просто. Вторая — высокая, стройная, с узкими покатыми плечами, овальным, как утиное яйцо, лицом, с большими глазами и густыми бровями, казалось, обладала изысканными манерами и вела себя непринужденно, заставляя отбросить всякую мысль о чем-то пошлом или вульгарном. Что же касается третьей, то она была еще слишком мала. Шпильки и кольца, юбки и кофты у всех трех были одинаковы. Дай-юй встала, чтобы приветствовать их, и они представились друг другу.

Затем все снова сели, и служанки подали чай.

Разговор зашел о болезни матери Дай-юй, о лекарствах, которые она принимала, о ее похоронах. Матушка Цзя, разумеется, опять расстроилась и сказала Дай-юй:

— Из всех своих дочерей я больше всего любила твою мать. Ну как же мне не печалиться, если она умерла раньше меня и в последний момент я даже не смогла ее видеть!

С этими словами она взяла Дай-юй за руку и разрыдалась. Насилу ее утешили.

Дай-юй была еще мала, но речь и манеры ее отличались изысканностью и утонченностью. По внешнему виду и некоторой вялости движений все поняли, что она нездорова. Посыпались вопросы:

— Какие ты принимаешь лекарства? Неужели до сих пор не выздоровела?

— Я всегда была такой, — отвечала Дай-юй. — С тех пор как я научилась есть, я все время пью лекарства. Какие только знаменитые врачи меня не осматривали! Но пользы никакой! Помню, когда мне было три года, приходил к нам один буддийский монах с коростой на голове. Он сказал, что меня надо отдать в монастырь. Но мои родители и слышать об этом не хотели. «Раз вы не в состоянии отказаться от нее, — сказал тот монах, — пожалуй, ей за всю жизнь не вылечиться. А если хотите, чтобы она поправилась, не позволяйте ей плакать, и пусть она не встречается ни с кем из родственников, кроме отца и матери, — только в этом случае она благополучно проживет жизнь». Монах этот, конечно, был сумасшедший, и никто не внял его речам. И сейчас я все время пью пилюли из женьшеня.

— Вот и хорошо, — вставила матушка Цзя, — у нас как раз готовят лекарства, и я велю заготовить побольше.

Едва она произнесла эти слова, как во дворе послышался смех и кто-то сказал:

— Как поздно я пришла! Не успела встретить дальнюю гостью!

«Здесь все так сдержанны, — подумала про себя Дай-юй, — кто же это осмелился вести себя так свободно и бесцеремонно?»

Тут из внутренних покоев в сопровождении нескольких молодых и старых служанок вышла какая-то красавица. Наряжена она была не так, как девушки: расшитые узорами одежды на ней сверкали, как у феи. Сложенные узлом волосы были перевиты нитями с жемчугом и заколоты шпильками в виде пяти жемчужных фениксов, обративших свои взоры к сияющему солнцу, на шее — ожерелье с подвесками в виде свернувшихся в клубок золотых драконов; на молодой женщине была узкая атласная кофта, вытканная золотыми бабочками; на фоне ярких цветов, поверх нее — накидка из темно-серого серебристого набивного шелка и креповая юбка с цветами по зеленому полю. Над треугольными, слегка раскосыми глазами изгибались брови, подобные листочкам ивы, свисавшим с ветки. Во всей фигуре женщины чувствовалась легкость и стремительность, густо напудренное лицо выглядело добродушно, и хотя алые губы были сжаты, на них играла улыбка.

Дай-юй поспешила подняться ей навстречу.

— Ты ее не знаешь? — спросила матушка Цзя. — Это наш знаменитый «перец» или «колючка», как говорят в Нанкине. Зови ее просто Фын-колючка.

Дай-юй растерялась, не зная, как назвать вошедшую, и сестры поторопились выручить ее из затруднительного положения.

— Это жена твоего второго двоюродного брата Цзя Ляня.

Дай-юй никогда не видела красавицу, но от матери часто слышала: «Сын твоего старшего дяди Цзя Шэ — по имени Цзя Лянь, женился на племяннице твоей второй тетки, урожденной Ван, которую с самого детства воспитывали, как воспитывают мальчиков, и ей дали школьное имя — Ван Си-фын».

Дай-юй тут же с улыбкой приветствовала молодую женщину и назвала ее «тетушкой».

Ван Си-фын взяла Дай-юй за руку, внимательно оглядела, потом посадила рядом с матушкой Цзя и сказала:

— Право же, бывают в Поднебесной люди с такой прекрасной внешностью! А я только сейчас впервые увидела! И вид у нее не такой, как у внучки по материнской линии, она похожа скорее на внучку по мужской линии. Неудивительно, что вы все время только и вспоминали о ней! Жаль, что моей сестричке не повезло: и почему ее матушка так рано умерла?

С этими словами она поднесла к глазам платочек и вытерла слезы.

— Я едва успокоилась, а ты пришла меня расстраивать, — упрекнула ее матушка Цзя. — Да и твоя сестрица только что с дороги! Она очень слаба здоровьем, ее тоже насилу утешили. Поговорила бы лучше о чем-нибудь другом!

Печаль Ван Си-фын мгновенно сменилась весельем, она засмеялась и сказала:

— И в самом деле! Как только я увидела сестрицу, мне стало и радостно и больно, и я совсем позабыла, что вы, бабушка, находитесь здесь. Ох и бить меня надо!

Она снова схватила Дай-юй за руку и как ни в чем не бывало спросила:

— Сколько тебе лет, сестричка? Ты, наверное, учишься? Какие пьешь лекарства? По дому не скучай! Если захочешь поесть или поиграть, скажи мне! Будешь недовольна служанками, жалуйся прямо мне!

Дай-юй кивала головой в знак согласия. Затем Ван Си-фын обратилась к служанкам и спросила:

— Внесли вещи барышни Линь Дай-юй? Сколько с нею приехало служанок? Подите сейчас же и приведите в порядок две комнаты, пусть они отдохнут.

Пока шел этот разговор, служанки внесли чай и фрукты, и Ван Си-фын пригласила всех к столу.

— Деньги слугам за этот месяц уже розданы? — спросила ее вторая тетка.

— Розданы, — ответила Ван Си-фын. — Мы со служанками только что ходили наверх искать тот самый атлас, о котором вчера говорила госпожа, но так и не нашли. Видимо, госпожа запамятовала.

— Какая важность — нашли или не нашли! — заметила госпожа Ван. — Возьми два любых куска на платье сестрице. Я вечером пришлю за ними служанку.

— Я рассчитала заранее, — ответила Ван Си-фын, — зная, что сестрица приедет на днях, я все приготовила и немедленно пришлю вам посмотреть.

Госпожа Ван улыбнулась, кивнула и больше ничего не сказала.

Служанки убрали со стола, и матушка Цзя приказала двум старым мамкам отвести Дай-юй повидаться с двумя дядями — братьями ее матери.

— Позвольте мне проводить племянницу, — промолвила жена Цзя Шэ — госпожа Син, вставая с циновки, — так, пожалуй, будет удобнее.

— Хорошо, — улыбнулась матушка Цзя. — Иди, чего зря сидеть!

Госпожа Син кивнула, взяла Дай-юй за руку и попрощалась с госпожой Ван. Их проводили до вторых ворот перед проходным залом.

Слуги подали крытую синим лаком коляску с зеленым верхом, госпожа Син и Дай-юй сели в нее, и служанки опустили занавески. Затем слуги вынесли коляску на более просторное место и впрягли в нее смирного мула.

Выехав через западные боковые ворота, коляска с госпожой Син и Дай-юй направилась к главному восточному входу дворца Жунго, миновала окрашенные черным лаком большие ворота и подъехала ко вторым внутренним воротам.

Госпожа Син вышла из коляски и, взяв Дай-юй за руку, направилась во двор. Дай-юй показалось, что здесь находится сад дворца Жунго.

Они миновали трехъярусные ворота и увидели главный дом с маленькими изящными флигелями и террасами, совершенно непохожими на внушительные, величественные строения той части дворца Жунго, где жила матушка Цзя. Двор был усажен деревьями, среди которых то там, то сям высились живописные каменные горки.

Едва они переступили порог зала, как их встретила целая толпа наложниц и служанок в нарядных платьях с дорогими украшениями.

Госпожа Син предложила Дай-юй сесть и послала служанку в кабинет пригласить Цзя Шэ.

Служанка вскоре вернулась и доложила:

— Господин велел передать, что ему нездоровится и он не выйдет, так как боится, что если он увидит барышню, то они оба расстроятся. Он просит барышню не грустить, потому что у бабушки и у тети ей будет не хуже, чем дома. «Сестры ее, правда, глупы и невежественны, — сказал он, — но все же вместе с ними ей будет веселее. Может быть, она чем-нибудь будет недовольна, пусть не стесняется и говорит».

Дай-юй встала и несколько раз почтительно кивнула. Затем посидела еще немного и стала прощаться.

Госпожа Син настойчиво просила ее остаться покушать, но Дай-юй с улыбкой ответила ей:

— Вы так любезны, тетя, что отказываться неудобно. Но мне нужно еще пойти поклониться второму дяде, и если я опоздаю, это сочтут неуважением с моей стороны. Я побываю у вас в другой раз, а сейчас, надеюсь, вы меня простите.

— Что ж, ладно, — согласилась госпожа Син и приказала двум мамкам отвезти Дай-юй обратно в коляске. Она попрощалась с девочкой, проводила ее до ворот, дала еще несколько указаний слугам и, когда коляска отъехала, вернулась в дом.

Дай-юй возвратилась в ту часть дворца Жунго, откуда приехала, вышла из коляски и увидела перед собой мощеную аллею, начинавшуюся прямо от ворот. Мамки и няньки тотчас окружили ее, повели в восточном направлении через проходной зал, растянувшийся с востока на запад, и у ритуальных ворот перед входом во двор остановились. Дай-юй снова увидела величественные строения, флигеля и сводчатые двери, но непохожие на те, которые она видела до сих пор. Только сейчас она поняла, что это и есть женские покои.

Когда Дай-юй подходила к залу, в глаза ей бросилась доска с девятью золотыми драконами по черному полю, на которой было написано: «Зал счастья и благоденствия». А под ними строка мелких иероглифов: «Такого-то года, месяца и числа сей автограф пожалован императором Цзя Юаню, удостоенному титула Жунго-гуна». Далее следовала императорская печать.

На красном столике из сандалового дерева с орнаментом в виде свернувшихся драконов стоял позеленевший от времени древний бронзовый треножник высотою в три чи^[25], а за ним на стене висела выполненная тушью картина, изображавшая сцену ожидания приема в императорском дворце. По одну сторону картины стояла резная золотая чаша, по другую — хрустальный кубок, а на полу в ряд — шестнадцать стульев из кедрового дерева. Кроме того, в зале висела парная надпись на двух досках из черного дерева с врезанными в них золотыми иероглифами, восхвалявшая детей дома Жунго:

В пышных покоях блестят жемчуга,

будто бы солнце с луной;

В доме узорном покровы горят,

как облака на заре.

Ниже следовала строчка мелких иероглифов: «Собственноручная надпись, сделанная потомственным наставником My Ши, пожалованным за особые заслуги титулом Дунъаньского вана».

Обычно госпожа Ван жила не в главном доме, а в небольшом трехкомнатном восточном флигеле, поэтому мамки провели Дай-юй прямо туда.

Возле окна на широком кане, застланном бордовым заморским ковром, стояла продолговатая красная подушка с вышитым золотыми нитками драконом и лежал большой тюфяк с рисунком, изображающим дракона на желтом фоне. По обе стороны от него стояли два маленьких лакированных столика, по форме напоминавших цветок сливы; на столике слева стоял треножник времен Вэнь-вана, а рядом с ним — коробочка с благовониями и ложечка; на столике справа стояла прекрасная, переливающаяся всеми цветами радуги Жучжоуская ваза^[26] с редчайшими живыми цветами. У западной стены стояли в ряд четыре больших стула в чехлах из красного с серебристым отливом шелка с цветами, и перед ними — четыре скамеечки для ног. Справа и слева от них тоже стояли два высоких столика с чайными чашками и вазами для цветов. Остальную обстановку подробно описывать не будем.

Мамка предложила Дай-юй сесть на кан, на краю которого лежали два небольших парчовых матраца. Однако Дай-юй, зная свое положение в доме, не поднялась на кан, а опустилась на стул, стоявший в восточной стороне комнаты. Девушки-служанки тотчас налили ей чаю. Прихлебывая чай, Дай-юй с интересом разглядывала одежду и украшения служанок и, наблюдая за их движениями и манерами, думала, что эти девушки отличаются от служанок из других семей.

Не успела Дай-юй выпить чай, как к ней подошла служанка в красной шелковой кофте с оборками и синей отороченной тесьмой безрукавке и, улыбнувшись, сказала:

— Госпожа просит барышню Линь Дай-юй к себе.

Старая мамка повела Дай-юй в юго-восточный трехкомнатный домик. Здесь прямо против входа на кане стоял низенький столик, на котором грудой лежали книги и была расставлена чайная посуда; к восточной стене была прислонена черная атласная подушка, какие обычно подкладывают под спину, чтобы удобнее было сидеть. Сама госпожа Ван, подоткнув под спину точно такую же подушку, сидела у западной стены и при появлении Дай-юй сделала ей знак сесть с восточной стороны. Дай-юй решила, что это место Цзя Чжэна, и потому, заметив перед каном три стула, покрытых раскрашенными чехлами, присела на один из них. Лишь после того, как госпожа Ван несколько раз повторила приглашение, Дай-юй наконец села рядом с нею.

— Твой дядя сегодня постится, — сказала ей госпожа Ван, — повидаешься с ним в другой раз. Он только велел сказать тебе, что три твои двоюродные сестры — замечательные девочки, ты вместе с ними будешь учиться читать и писать, заниматься вышиванием. Надеюсь, вы поладите. Меня беспокоит только одно: есть здесь у нас корень всех бед и источник зол — «злой дух нашего суетного мира». Сегодня он уехал в храм и еще не вернулся, но вечером ты его непременно увидишь. Не обращай на него внимания, твои сестры тоже стараются не задирать его.

Дай-юй давно слышала от матери: «Есть у меня племянник, родившийся с яшмой во рту, страшно упрямый и непослушный, учиться не хочет и только любит баловаться в женских покоях. Но бабушка души в нем не чает, и никто не решается его одергивать».

Сейчас из слов госпожи Ван она сразу поняла, что речь идет о ее двоюродном брате.

— Это вы, тетя, говорите о том самом, который родился с яшмой во рту? — с улыбкой спросила она. — Мне помнится, когда я жила дома, мама часто говорила, что брата зовут Бао-юй, он на год старше меня и, хотя по-детски шаловлив, к сестрам относится очень хорошо. К тому же я, разумеется, буду жить с сестрами, а он живет с братьями совсем на другом дворе, в другом доме — какие же у меня могут быть поводы затрагивать его?

— Ты ничего не знаешь, — засмеялась госпожа Ван. — В том-то и дело, что он не такой, как другие. Пользуясь тем, что бабушка с малых лет любит и балует его, он и привык жить вместе с сестрами. Когда сестры не обращают на него внимания, он ведет себя спокойно; но стоит одной из них сказать ему лишнее слово, он приходит в такой восторг и начинает творить такие дела, что хлопот не оберешься. Поэтому я тебя предупреждаю, чтобы ты не обращала на него внимания. Он то ведет разумные речи, то вдруг на него находит какое-то затмение и он начинает болтать всякий вздор. Ты ему не очень верь!

Дай-юй только кивала головой.

Неожиданно вошла служанка и сказала госпоже Ван:

— Старая госпожа приглашает ужинать.

Госпожа Ван заторопилась, подхватила Дай-юй под руку и вместе с нею вышла из дому через черный ход. Они прошли немного по галерее в западном направлении, вышли из нее через боковую дверь и очутились на мощеной дорожке, тянувшейся с юга на север. В южном конце ее находился небольшой зал с пристройками, а на севере дорожка упиралась в белый каменный экран, за которым скрывалась небольшая дверь маленького домика.

— Это домик твоей старшей сестры Фын-цзе, — объяснила госпожа Ван, называя Ван Си-фын именем, которым ее обычно называли дома. — Если она тебе понадобится, ты всегда можешь найти ее здесь. Если тебе что-нибудь будет необходимо, говори только ей.

У ворот дворика тоже стояли наготове несколько мальчиков-слуг в возрасте, когда только начинают отпускать волосы^[27] и собирают их в пучок на макушке.

Госпожа Ван и Дай-юй миновали проходной зал, попали во внутренний дворик матушки Цзя и вошли в дом через заднюю дверь. При появлении госпожи Ван ожидавшие здесь служанки сразу же принялись расставлять столы и стулья.

Жена Цзя Чжу — госпожа Ли Вань, подала кубки, Ван Си-фын разложила палочки для еды, и после этого госпожа Ван внесла суп. Матушка Цзя сидела на тахте, справа и слева от нее стояло четыре пустых стула. Ван Си-фын поспешно подвела Дай-юй к первому стулу с левой стороны и пригласила ее сесть. Смущенная Дай-юй стала отказываться.

— Не стесняйся, — с улыбкой сказала ей матушка Цзя, — твоя тетя и жены старших братьев кушают не здесь, а ты у нас гостья и по праву должна сидеть на этом месте.

Только тогда Дай-юй попросила разрешения сесть и опустилась на стул. Матушка Цзя велела госпоже Ван тоже занять свое место. Затем Ин-чунь и две ее сестры получили разрешение сесть. Ин-чунь села первой справа, Тань-чунь — второй слева и Си-чунь — второй справа. Возле них встали служанки с мухогонками, полоскательницами и полотенцами в руках. У стола распоряжались Ли Вань и Ван Си-фын.

В передней толпилось множество женщин и девушек-служанок, но стояла полная тишина, не слышно было даже покашливания.

Едва окончился ужин, служанки подали чай. Дома мать всегда учила Линь Дай-юй не пить чай сразу после еды, чтобы не расстроить желудок. Здесь все было иначе, но приходилось делать так, как делали остальные. Как только Дай-юй взяла чашку с чаем, служанка поднесла ей полоскательницу, и Дай-юй прополоскала рот. Потом все умыли руки, и был снова подан чай, на этот раз уже для питья.

— Вы можете уйти, — проговорила матушка Цзя, обращаясь к старшим, — а мы здесь немного побеседуем.

Госпожа Ван встала, произнесла несколько ничего не значащих фраз и вышла в сопровождении Ли Вань и Фын-цзе.

Матушка Цзя стала расспрашивать Дай-юй, какие она читала книги, и Дай-юй ей отвечала:

— Недавно прочла «Четверокнижие»^[28].

Затем Дай-юй в свою очередь спросила, какие книги прочли ее двоюродные сестры.

— Какие там книги! — махнула рукой матушка Цзя. — Они только выучили по нескольку иероглифов!

Разговор был прерван, так как снаружи послышались шаги, и вслед за тем вошла служанка, доложив матушке Цзя, что пришел Бао-юй.

«Наверное, этот Бао-юй — вялый и невзрачный на вид…» — подумала про себя Дай-юй.

Взор ее обратился к двери, и тут Дай-юй увидела перед собой стройного юношу в красной, шитой золотом и украшенной драгоценными каменьями шапочке, которая придерживала связанные в пучок на макушке волосы; лоб его почти до самых бровей скрывала повязка с изображением двух драконов, играющих жемчужиной. На нем была темно-красная парчовая куртка с узкими рукавами и с рисунком из пестрых бабочек, порхающих среди цветов, перехваченная по талии вытканным цветами поясом с длинной бахромой в виде колосьев; поверх куртки была накидка из темно-зеленого японского атласа, обшитая бахромой, на ногах черные атласные сапожки на белой подошве. Лицо юноши напоминало светлую луну в середине осени и свежестью своей не уступало цветку, распустившемуся весенним утром; волосы на висках у него были гладкие и ровные, будто подрезанные ножом, брови — густые и черные, словно подведенные тушью, нос прямой, а глаза чистые и прозрачные, как воды Хуанхэ осенью. Казалось, даже в моменты гнева он улыбается и во взгляде его всегда сквозит нежность. На шее у него сверкало ожерелье с подвесками из золотых драконов, и на шелковой тесьме, сплетенной из разноцветных ниток, висела великолепная яшма.

Дай-юй испуганно вздрогнула, и в голове у нее мелькнула мысль: «Странно! Кажется, я его уже где-то встречала! Как знакомо мне его лицо!..»

Бао-юй справился о здоровье матушки Цзя, затем та сказала ему:

— Навести свою мать и возвращайся!

Бао-юй повернулся и вышел. Когда он возвратился, на нем был другой наряд. Волосы вокруг головы были заплетены в тонкие косички, каждая из которых заканчивалась узенькой красной ленточкой; затем все косички собирались на макушке и заплетались в одну большую черную и блестевшую, как лак, косу, в которой сверкали четыре большие жемчужины и украшение из драгоценных камней в золотой оправе. Одет юноша был в серебристо-красную шелковую куртку с цветами и дымчато-зеленые штаны из набивного сатина; на ногах — черные чулки с парчовой каймой и красные туфли на толстой подошве; на шее по-прежнему висели драгоценная яшма, ладанка с именем, ожерелье и амулеты. Лицо Бао-юя казалось густо напудренным, губы — словно накрашены помадой, взор нежный и ласковый, а на устах неизменная улыбка. Все изящество, которое способна дать природа, воплотилось в изгибе его бровей; все чувства, свойственные живому существу, светились в уголках его глаз. Во всяком случае, он обладал прекрасной, совершенной внешностью, и только трудно было разгадать, что таится под нею.

Потомки сложили о нем два стихотворения на мотив песни «Луна над Сицзяном», где с предельной точностью сказано:

Без всякой причины

тоска и печаль на него нападают;

Бывают минуты —

он словно безумен, он глуп без предела.

Хотя оболочка из кожи неплохо

его при рожденье одела,

Но глубже копните —

нескладной душою наполнено тело.

Он жизни не знает,

и не понимает он дел повседневных

И как неразумный

ученье бросает и книги бросает.

Поступки его никому не понятны,

характер все странным считают,

Но нет ему дела,

что в мире молва о нем ходит такая.

И далее:

Богатым и знатным

не знал, что работа дает нам отраду;

Когда же стал бедным,

невзгоды и стужа его одолели.

Как жаль, что потратил он лучшие годы,

не сделав полезного дела!

Надежды страны

и надежды семьи оправдать не сумел он.

Во всей Поднебесной,

пожалуй, не сыщешь таких непутевых;

Ни встарь, ни сегодня

таких непочтительных к предкам не встретим.

Сказать бы построже богато одетым,

не знающим голода детям:

Пускай они лучше

ни в чем не равняются с мальчиком этим.

Между тем матушка Цзя, увидев вошедшего Бао-юя, с улыбкой спросила его:

— Зачем ты переоделся? Ведь ты еще не поздоровался с гостьей! Познакомься! Это твоя сестрица!

Бао-юй обернулся и, увидев перед собой хрупкую, прелестную девочку, сразу догадался, что это и есть дочь его тетки Линь. Он поспешно подошел и поклонился ей. Вернувшись затем на свое прежнее место, он сел и стал внимательно разглядывать Дай-юй. Она показалась ему необыкновенной, совсем не похожей на других девочек. Поистине:

Обвитые дымкой, изгибы бровей

как будто печальны, — но нет, не печальны.

Таящее чувство сияние глаз

как будто с улыбкой, — но нет, без улыбки.

Скрывается в ямочках щек

души ее вечная грусть.

Усилил телесный недуг

нестойкость ее красоты.

Чуть видно, чуть видно мерцание слез,

Чуть слышно, чуть слышно дыхание уст.

Тиха — словно нежный цветочек,

глядящийся в зеркало вод;

Гибка — будто тонкая ива,

пригнутая ветром к земле.

Понятливым сердцем — и сердце Би Ганя

могла бы она превзойти;

Во время болезни — прелестную Си-цзы

сумела бы, верно, затмить.

Глядя на Дай-юй, Бао-юй улыбнулся и сказал:

— Эту сестрицу я уже где-то видел.

— Глупости! — проговорила матушка Цзя. — Где ты мог ее видеть?

— Может быть, и не видел, — согласился Бао-юй, — но мне кажется, мы давно знакомы и как будто встретились снова после долгой разлуки.

— Ну ладно, ладно! — махнула рукой матушка Цзя. — Это значит, что вы с ней быстрее подружитесь.

Бао-юй пересел поближе к Дай-юй, еще раз окинул ее пристальным взглядом и спросил:

— Ты уже училась, сестрица?

— Почти нет, — отвечала Дай-юй. — Всего один год ходила на занятия и выучила некоторые иероглифы.

— Как тебя зовут?

Дай-юй назвала имя.

— А второе?

— Второго имени нет, — ответила девочка.

Бао-юй засмеялся.

— Я придумаю, — предложил он. — По-моему, лучше всего назвать тебя Чернобровой. Это очень красивое имя!

— Где ты нашел такое имя? — спросила его Тань-чунь.

— Недавно я читал книгу «Описание людей, живших в древности и живущих в настоящее время», — ответил Бао-юй, — там сказано, что в западных странах имеется камень, который называется «дай» и заменяет краску для бровей. А у сестрицы тонкие, словно чем-то подведенные брови — разве ей не подойдет такое имя?!

— Опять выдумываешь? — засмеялась Тань-чунь.

— Кроме «Четверокнижия», вообще все выдумано, — заметил Бао-юй и спросил Дай-юй: — А у тебя есть яшма?

Никто ничего не понял. Однако Дай-юй сразу сообразила: «У него есть яшма, поэтому он задает мне такой вопрос».

— У меня нет яшмы, — ответила она. — Ведь твоя яшма — вещь очень редкая, — разве она может быть у каждого?

Едва она произнесла эти слова, как Бао-юем овладело безумие, он сорвал с шеи яшму, со злостью швырнул ее в сторону и стал возмущаться:

— Подумаешь, какая редкость! Все говорят только о ней, а меня и не вспоминают! Не нужна мне эта дрянь!

— У твоей сестрицы тоже была яшма, — прикрикнула на него матушка Цзя, — но когда умерла ее мать, она унесла яшму с собою, так как хотела сохранить память о дочери. Твоя сестрица была обязана положить в гроб вещи, которые любила ее мать, да и твоя покойная тетя при виде этой яшмы всегда будет думать, что видит дочь. Вот Дай-юй и сказала, что у нее нет яшмы — неудобно было хвалиться. Надень свою яшму, а то как бы твоя мать не узнала, что ты безобразничаешь!

С этими словами она взяла яшму из рук служанки и повесила на шею Бао-юя. Юноша сразу притих и замолчал.

Вскоре пришла кормилица и спросила, где будет жить барышня.

— Переселите Бао-юя в теплую комнату в моем флигеле, — сказала матушка Цзя, — пусть барышня Линь зиму проживет под голубым пологом, а весной подыщем другое место.

— Дорогая бабушка! — сказал Бао-юй, — мне будет удобно на кровати за пологом. Зачем переезжать и беспокоить вас?

— Ну ладно, — подумав немного, согласилась матушка Цзя и распорядилась, чтобы за Дай-юй с Бао-юем постоянно присматривали мамки и служанки, а вся остальная прислуга по ночам дежурила бы в прихожей. Ван Си-фын, со своей стороны, приказала людям расставить там светло-коричневый полог и перенести туда атласный матрац, парчовое одеяло и остальные постельные принадлежности.

Дай-юй привезла с собой только двух служанок: свою кормилицу мамку Ван и десятилетнюю девочку Сюэ-янь.

Сюэ-янь была еще слишком мала, а мамка Ван слишком стара, поэтому матушка Цзя сочла, что они не подходят для обслуживания Дай-юй, и отдала ей свою служанку по имени Ин-гэ. Теперь у Дай-юй, как и у Ин-чунь, кроме кормилицы, четырех мамок и двух служанок, которые ведали ее платьями, украшениями и подавали ей умываться, было еще четыре или пять девочек, подметавших комнаты и выполнявших самые разнообразные поручения.

Мамка Ван и Ин-гэ прислуживали Дай-юй под голубым пологом, а няня Ли, кормилица Бао-юя, и старшая служанка Си-жэнь прислуживали Бао-юю.

Си-жэнь, собственно, была служанкой матушки Цзя, и по-настоящему звали ее Хуа Жуй-чжу. Матушка Цзя любила Бао-юя и, опасаясь, что другие служанки не смогут ему угодить, отдала внуку Жуй-чжу, которая отличалась добротой и преданностью. Бао-юй знал, что «хуа» — означает «цветок». К тому же в одном древнем стихотворении он прочел фразу: «Ароматом цветок привлекает людей…» Поэтому, с позволения матушки Цзя, он переменил имя служанки на Си-жэнь — Привлекающая людей.

Си-жэнь была преданна сверх меры: прислуживая матушке Цзя, она только о ней и думала; теперь она служила Бао-юю и думала только о Бао-юе. Юноша был избалован, Си-жэнь всякий раз усовещивала его, и если он не слушался, она искренне огорчалась. И вот вечером, когда Бао-юй и мамка Ли заснули, Си-жэнь заметила, что Дай-юй и Ин-гэ все еще не отдыхают. Она сняла с себя украшения, бесшумно вошла в комнату Дай-юй и спросила:

— Барышня, почему вы до сих пор не ложитесь?

Дай-юй тотчас же предложила ей место.

— Садитесь, пожалуйста, сестрица!

— Барышня Линь Дай-юй очень огорчена, — добавила Ин-гэ. — Она все время утирает слезы и говорит: «Я только приехала и уже успела расстроить брата. Если бы он разбил свою яшму, разве не я была бы виновата?!» Мне насилу удалось ее успокоить.

— Барышня, не убивайтесь, — проговорила Си-жэнь. — Я уверена, что вам придется увидеть кое-что более удивительное! Не стоит по всякому поводу огорчаться и расстраиваться. Не принимайте ничего близко к сердцу!

— Все, что вы сказали, сестры, я запомню, — отозвалась Дай-юй.

Они поговорили еще немного и разошлись отдыхать.

На следующее утро Дай-юй, навестив матушку Цзя, пришла к госпоже Ван. Госпожа Ван и Ван Си-фын только что прочли письмо, полученное из Цзиньлина, и о чем-то шептались с женщинами, приехавшими от старшего брата госпожи Ван.

Дай-юй ничего не поняла, но Тань-чунь и ее сестры знали, что речь идет о старшем сыне тетушки Сюэ, по имени Сюэ Пань; он жил в Цзиньлине и недавно кого-то убил. Он думал, что это сойдет ему с рук, поскольку он богат и принадлежит к влиятельной семье. Но разбором его дела занялся суд области Интяньфу, и его дядя, Ван Цзы-тэн, получив об этом письмо, решил предупредить госпожу Ван, а также сообщал ей, что ее сестра с детьми едет в столицу.

Чем окончилось это дело, вы узнаете в следующей главе.

Примечания

24

Мраморный экран — щит, помещавшийся перед входом в дом для предохранения от злых духов, которые, согласно верованиям китайцев, могли двигаться только по прямой линии.

25

Чи — мера длины, равная 0,32 метра.

26

Жучжоуская ваза — так назывались фарфоровые вазы, выделывавшиеся при династии Сун в округе Жучжоу (пров. Хэнань).

27

По старому китайскому обычаю, малолетних детей стригли наголо; волосы отпускали только подростки.

28

«Четверокнижие» — канонические конфуцианские книги: «Луньюй» («Изречения»), «Дасюэ» («Великое учение»), «Чжунъюн» («Учение о середине») и Сочинения философа Мын-цзы.