Сон в красном тереме. Том 1

Цао Сюэцинь, 1791

Роман «Сон в красном тереме», впервые целиком изданный в 1791 году, не просто входит в золотую сокровищницу китайской классической литературы (наряду с «Троецарствием», «Речными заводями» и «Путешествием на Запад»), – по стилю написания и принципу построения сюжета он сильно приближен к современному роману и, возможно, поэтому пользуется особой симпатией среди читателей. В книге рассказана история расцвета и разорения большой богатой семьи, бездумно растратившей свои богатства, что навлекло на нее множество бед и невзгод. Широкую популярность роману принесли изящный слог, фантастические события, любовные приключения и подробные описания быта. В настоящем издании «Сон в красном тереме» печатается по двухтомнику 1958 года, однако переводы многочисленных стихотворений, составляющих важную часть романа, печатаются по изданию 1997 года, для которого переводчик Лев Николаевич Меньшиков заново пересмотрел и поправил свои тексты. Роман сопровождается оригинальными иллюстрациями китайских художников. В первый том вошла вступительная статья Л. Н. Меньшикова и первые шестьдесят глав романа.

Глава пятая, из которой читатель узнает о том, как душа Цзя Бао-юя странствовала по «Области Небесных грез» и как фея Цзин-хуань велела исполнить песни «Сон в красном тереме»

В предыдущей главе мы описывали жизнь семьи Сюэ во дворце Жунго и пока о ней больше говорить не будем.

Сейчас рассказ пойдет о том, как матушка Цзя нежно полюбила Линь Дай-юй, поселившуюся во дворце Жунго, заботилась о ней так же, как о Бао-юе, а трем остальным внучкам, Ин-чунь, Тань-чунь и Си-чунь, она стала уделять меньше внимания.

Тесная дружба Бао-юя и Дай-юй тоже была необычной, совсем не такой, как у других детей. Целые дни они проводили вместе, вечером одновременно ложились спать, слова и мысли их всегда гармонировали — поистине, они были неразделимы, как лак с клеем. И вот неожиданно приехала Бао-чай. Хотя она была немного старше Дай-юй, но обладала прямым характером и очаровательной внешностью, и все стали поговаривать, что Дай-юй во многих отношениях далеко до нее.

Бао-чай была великодушна, по мере сил старалась приспосабливаться к обстановке, не была такой замкнутой и гордой, как Дай-юй, благодаря чему снискала глубокую симпатию всех без исключения служанок. Даже маленькие девочки-служанки и те подружились с нею. Все это вызывало в душе Дай-юй недовольство, но Бао-чай этого не замечала.

Бао-юй тоже был еще ребенок с увлекающимся и несдержанным характером. На всех братьев и сестер он смотрел одинаково, не делая различия между родными и чужими, близкими и дальними. Живя вместе с Дай-юй в доме матушки Цзя, Бао-юй, разумеется, был к ней ближе, чем к другим сестрам, и эта близость породила у него чувство симпатии к Дай-юй, которое могло привести к печальной развязке и вызвать незаслуженные нарекания.

Однажды, по неизвестной причине, между Бао-юем и Дай-юй произошла размолвка, Дай-юй в одиночестве сидела дома и проливала слезы. Бао-юй раскаивался, что был чересчур резок с ней, бросился просить прощения, и только после этого к Дай-юй вернулось прежнее расположение духа.

Надо вам сказать, что как раз в то время в саду восточного дворца Нинго пышно расцвели сливы, и жена Цзя Чжэня, госпожа Ю, решила устроить угощение и пригласить матушку Цзя, госпожу Син, госпожу Ван и других полюбоваться цветами. Утром она сама в сопровождении Цзя Жуна и его жены явилась во дворец Жунго, чтобы пригласить матушку Цзя на другой день приехать к ней погулять и отдохнуть в «саду Слияния ароматов», выпить чаю, вина. В этом небольшом семейном празднестве принимали участие только родственники из дворцов Нинго и Жунго, и там не произошло ничего такого, о чем стоило бы рассказать.

Бао-юй быстро утомился и захотел спать. Матушка Цзя приказала служанкам уговорить его немного отдохнуть, а затем прийти снова.

Тогда поспешила вмешаться жена Цзя Жуна, госпожа Цинь. Улыбнувшись, она сказала матушке Цзя:

— Для второго дяди Бао-юя у нас приготовлена комната. Не беспокойтесь и предоставьте это дело нам!

И затем обратилась к мамкам и служанкам Бао-юя со словами:

— Проводите второго дядю Бао-юя за мной!

Матушка Цзя считала госпожу Цинь во всех отношениях достойной и совершенной женщиной — прелестная и хрупкая с виду, она всегда была ласковой и нежной и нравилась матушке Цзя больше других жен ее внуков и правнуков; и когда она отправилась устраивать Бао-юя, матушка Цзя, разумеется, сразу успокоилась.

Следом за госпожой Цинь служанки с Бао-юем направились во внутренние покои. Бао-юй переступил порог; подняв голову, он увидел перед собой искусно нарисованную картину «Лю Сян пишет при горящем посохе» и ощутил смутное неудовольствие. Рядом висели парные надписи — дуйлянь, гласившие:

Чтобы постигнуть все в мире дела,

должно усердно учиться;

Чтобы воспитывать чувства людей,

нужно изящное слово.

Прочитав эти фразы, Бао-юй даже не стал смотреть на прекрасное помещение и роскошную постель и заявил, что не останется здесь.

— Идемте скорее отсюда! Скорее! — твердил он.

— Если вам не нравится здесь, куда же идти? — улыбнувшись, спросила госпожа Цинь. — Может быть, в мою комнату?

Бао-юй кивнул головой и засмеялся.

— Где это видано, чтобы дядя спал в комнате жены своего племянника? — запротестовала одна из мамок.

— А что тут страшного? — возразила госпожа Цинь. — Ведь дядя еще совсем мальчик — какие для него могут существовать запреты? Помнишь, в прошлом месяце приезжал мой младший брат? Правда, он одних лет с Бао-юем, но ростом, кажется, немного выше…

— Почему же я его не видел? — перебил ее удивленный Бао-юй. — Приведите его ко мне!

Все рассмеялись.

— Как же его привести, если он находится за двадцать — тридцать ли отсюда? — сказала госпожа Цинь. — Когда он снова приедет — непременно познакомлю вас.

Разговаривая между собой, они отправились в спальню госпожи Цинь.

Когда они вошли, какой-то неведомый тонкий аромат защекотал в носу Бао-юя, и он почувствовал, что глаза его слипаются, а по всему телу разливается сладостная истома.

— Какой приятный аромат! — воскликнул он.

Бао-юй огляделся. Прямо перед ним на стене висела картина Тан Бо-ху «Весенний сон райской яблоньки», а по обе стороны от нее свешивались парные надписи, принадлежавшие кисти Цинь Тай-сюя. Надписи гласили:

Легкий морозец, скрепляющий сон, —

значит, весна холодна;

Запах приятный, влекущий людей, —

это вина аромат.

На небольшом столике стояло драгоценное зеркало, некогда украшавшее зеркальные покои У Цзэ-тянь, а рядом с ним — золотое блюдо с фигуркой Чжао Фэй-янь. На блюде лежала айва, такая же крупная, как та, которой когда-то Ань Лу-шань бросал в Тай-чжэнь и ранил ее в грудь. На возвышении стояла роскошная кровать, на которой в давние времена во дворце Ханьчжан спала Шоучанская принцесса, и над кроватью возвышался жемчужный полог, вышитый принцессой Тун-чан.

— Вот здесь хорошо! — сдерживая улыбку, произнес Бао-юй.

— В моей комнате, наверное, не отказались бы жить даже бессмертные духи! — засмеялась в ответ госпожа Цинь.

Она откинула чистое, вымытое когда-то самой Си Ши, легкое шелковое одеяло и поправила мягкую подушку, какую прижимала когда-то к своей груди Хун-нян.

Уложив Бао-юя, мамки и няньки разошлись, и при нем остались только Си-жэнь, Цин-вэнь и Цю-вэнь. Госпожа Цинь послала девочек-служанок присматривать, чтобы под навес крыши не забрались кошки и не наделали шума.

Едва Бао-юй сомкнул глаза, как погрузился в глубокий сон; далеко впереди ему почудились очертания фигуры госпожи Цинь, он последовал за нею и попал в какое-то незнакомое место. Видит — перед ним красная ограда и яшмовые ступени, деревья и прозрачный ручеек, но всюду пусто и безмолвно, ни малейшего признака присутствия человека.

«Как прелестно! — сквозь сон подумал Бао-юй. — Остаться бы тут навсегда! Это куда интереснее, чем все время находиться под присмотром родителей и учителей!»

Пока он предавался несбыточным мечтам, откуда-то из-за горки донеслось пение:

Весенние грезы

рассеются, как облака.

Цветы опадают,

их быстро уносит река.

Скажите построже

девицам и юношам всем:

Пусть вас не пленяет

гнетущая сердце тоска!

Бао-юй прислушался — это был девичий голос. И как только смолкла песня, из-за склона появилась грациозная, стройная красавица, совершенно непохожая на обычных людей.

В доказательство этому есть ода:

Она показалась из ивовой рощи,

Явилась она из узорных покоев.

Где легкой ступила ногою,

Испуганно птицы взлетали над нею.

И вот уже близко она,

Прошла ее тень круговой галереей.

Ее рукава словно ветер кружатся,

Духов орхидеи струя аромат;

Качается платье, как лотос тихонько,

Подвески из яшмы на платье звенят.

Лицо улыбнется — как персик весенний,

Прическа, как туча, — а в ней изумруд;

Слегка приоткроются вишенки-губы —

Как зерна в гранате в них зубы блеснут.

Так плавно колеблется стан ее гибкий,

Как вьются снежинки от ветра зимой;

Украшена жемчугом и изумрудом,

Как зеленью утка, как гусь желтизной.

То выглянет вдруг, то закрыта цветами,

И в меру смеется, и в меру грустит;

Проходит неслышно над озером тихим,

То словно поплыла, то словно летит.

Почти что срастаются бабочки-брови,

Промолвили что-то, сказали без слов;

Чуть видно идут ее лотосы-ноги,

То словно бы стали, то двинулись вновь.

К досаде красавиц сравним ее тело

С отборною яшмой, с прозрачнейшим льдом;

На зависть красавицам платье с цветами,

Огнями сверкают узоры на нем.

Редка меж красавиц подобная внешность, —

Как холм благовоний, как гладкий нефрит;

Затмила красавиц изящной осанкой, —

Так мчится дракон или феникс парит.

Что может сравниться с ее белизною? —

Под снегом цветущая слива весной.

Что может сравниться с ее чистотою? —

Под инеем лотос осенней порой.

Что может сравниться с ее простотою? —

Сосна молодая в ущелье пустом.

Что может сравниться с ее красотою? —

Угасший закат над прозрачным прудом.

Что с грацией может сравниться такою? —

Дракона извивы над тихой водой.

Что можно сравнить с ее чистой душою? —

Студеную речку под ясной луной.

Си Ши среди древних она посрамила,

Ван Цян^[33] из недавних пред нею бледна.

В каком же краю родилась эта дева?

Откуда на землю спустилась она?

Когда не пришла она с пира бессмертных,

Подобной не видывал Яшмовый пруд!

Заставьте ее поиграть на свирели —

В пурпурных чертогах такой не найдут!

Увидев, что это бессмертная фея, Бао-юй бросился ей навстречу, низко поклонился и с улыбкой спросил:

— Божественная дева, откуда вы пришли и куда направляетесь? Я не знаю, куда я попал, умоляю вас — возьмите меня с собой!

— Я живу в небесной сфере, где не существует ненависти, среди моря Орошающего печаль, — отвечала дева. — Я — бессмертная фея Цзин-хуань с горы Ниспосылающей весну, из чертогов Струящихся благоуханий, которые находятся в «Области Небесных грез». Я определяю возмездие за разврат и прелюбодеяния, в моей власти — заставлять женщин в мире смертных роптать на свою судьбу, а мужчин — предаваться глупым и безумным страстям. Недавно здесь собрались грешники, и я пришла, чтобы посеять среди них семена взаимного влечения. Наша встреча с тобой тоже не случайна. Ты находишься неподалеку от границы моих владений. У меня здесь нет ничего, кроме чашки чая бессмертия, нескольких кувшинов приготовленного мною прекрасного вина да нескольких девушек, обученных исполнению волшебных песен и танцев. Они недавно сложили двенадцать новых песен — «Сон в красном тереме». Пойдешь со мной?

Как только Бао-юй услышал слова феи, по его телу пробежала дрожь радости и нетерпения, он мгновенно позабыл о госпоже Цинь и покорно последовал за Цзин-хуань.

Неожиданно перед ним появилась широкая каменная арка с крупными иероглифами: «Область Небесных грез», а по обе стороны от нее — парная надпись, гласившая:

Когда за правду ложь сочтут,

тогда и правда — ложь;

Там, где ничто есть бытие,

и бытие — ничто.

Они миновали арку и очутились у дворцовых ворот, над которыми было начертано четыре иероглифа, означавших: «Небо страстей — море грехов», и на столбах по обе стороны — парная вертикальная надпись:

Тучная почва, высокое небо

Вздох затаили, что древних и новых

чувств не смогли исчерпать;

Юноша страстный, печальная дева

Будут жалеть, что у ветра с луною

взятое трудно отдать.

«Так и есть, — подумал про себя Бао-юй, прочитав надпись. — Только не совсем понятно, что такое «древних и новых чувств»? И что значит «у ветра с луною взятое»? Надо будет подумать и постараться понять смысл.

Занятый своими размышлениями, Бао-юй и не предполагал, что в его душу вливается какая-то чудодейственная сила.

Вошли в двухъярусные ворота, и взору Бао-юя предстали высившиеся справа и слева двумя рядами залы, на каждом из которых были прибиты доски с горизонтальными и вертикальными надписями… С первого взгляда невозможно было прочесть, что на них написано, но на некоторых он разобрал: «Приказ безрассудных влечений», «Приказ затаенных обид», «Приказ утренних стонов», «Приказ вечерних рыданий», «Приказ весенних волнений», «Приказ осенней скорби».

— Осмелюсь вас побеспокоить, божественная дева, — сказал Бао-юй, обращаясь к фее. — Нельзя ли погулять с вами по этим приказам?

— В этих приказах хранятся книги судеб всех девушек Поднебесной, — отвечала Цзин-хуань, — и тебе, обладающему простыми человеческими глазами и бренным телом, не должно обо всем этом знать заранее.

Однако Бао-юй не уступал и настойчиво упрашивал фею.

— Пусть будет так! — произнесла наконец Цзин-хуань. — Пройдемся по этому приказу.

Не скрывая своей радости, Бао-юй поднял голову и прочел над входом три слова: «Приказ несчастных судеб» и парную вертикальную надпись по сторонам:

Весенняя грусть, осенняя скорбь —

откуда берутся они?

Цветов обаянье, прелесть луны —

кто мог бы их победить?

Бао-юй печально вздохнул. Он вошел в помещение и увидел около десятка огромных опечатанных шкафов, на каждом из которых висел ярлык с названием провинции. Им сразу овладело желание найти ярлык с названием его родных мест, и он тут же на одном из шкафов заметил надпись: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина».

— Что это значит: «Главная книга судеб двенадцати головных шпилек из Цзиньлина»? — спросил Бао-юй.

— Это значит, что здесь записаны судьбы двенадцати самых благородных девушек твоей провинции, — ответила Цзин-хуань. — Поэтому и сказано «Главная книга».

— Я слышал, что Цзиньлин очень большой город, — заметил Бао-юй, — почему же здесь говорится только о двенадцати девушках? Даже в одной нашей семье вместе со служанками наберется несколько сот девушек.

— Конечно, во всей провинции девушек много, — улыбнулась Цзин-хуань, — но здесь записаны только самые замечательные из них; в двух шкафах, что стоят рядом, — второстепенные, а для всех остальных ничем не примечательных вовсе нет книг.

Бао-юй оглянулся на первый шкаф — на нем действительно было написано: «Дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина», а на другом шкафу значилось: «Вторая дополнительная книга к судьбам двенадцати головных шпилек из Цзиньлина». Бао-юй протянул руку, открыл дверцу шкафа со вторыми дополнительными книгами судеб, взял с полки первую попавшуюся тетрадь и раскрыл ее. На первой странице был изображен не то человек, не то пейзаж — разобрать было невозможно, ибо тушь от воды расплылась, и вся бумага, казалось, была покрыта черными тучами и мутной мглой. Внизу сохранилось стихотворение из нескольких строк:

Трудно увидеть луну после ливня,

Тучка узорная вмиг разлетелась.

Будто бы небо, душа высока,

Вниз ее тянет ничтожное тело.

Бойкий характер, пленительный облик

вызвали злость без предела.

Старый и малый поэтому много

зло на тебя клеветали.

Юноши знатного сердце одно

тщетно об этом жалело.

Бао-юй ничего не понял и стал смотреть дальше. Там были нарисованы букет свежих цветов и разорванная циновка, потом следовало стихотворение:

Были напрасны

ласки, уступки, согласье и нежность.

Нужны ль сравненья

прежде с корицей, потом с орхидеей.

Невыносимо,

если актеру достанется счастье.

Если обижен

юноша знатный судьбою своею.

Это было еще более непонятно для Бао-юя, и он положил на прежнее место эту тетрадь, открыл первый шкаф с дополнительными книгами судеб и взял другую. Здесь на первой странице была изображена цветущая веточка корицы, а под нею — небольшой пересохший пруд, покрытый увядшими лотосами, и далее следовала надпись в стихах:

Цветущие лотосы корни сплетают

и запахи вместе струят.

Всю жизнь она только преграды встречала,

душевные раны тая.

Но вот две земли появляются вместе,

и дерево рядом — одно.

И скоро придется душе ароматной

умчаться в родные края.

Бао-юй прочел, но опять ничего не понял. Затем он взял главную книгу судеб и на первой странице увидел два золотых дерева; на одном из них висел яшмовый пояс, а под деревьями в снежном сугробе лежала золотая шпилька для волос. Ниже было помещено стихотворение:

О той я вздыхаю,

чей нрав — добродетель сама;

И ту я жалею,

что тополя пух воспевала.

Нефритовый пояс

в лесу на деревьях повис,

Из золота шпилька

под снежным сугробом пропала.

Бао-юй никак не мог разгадать смысл, скрывавшийся за этими словами, и хотел спросить у Цзин-хуань, но тут же понял, что это бесполезно, ибо бессмертная фея не захочет выдавать небесные тайны, и отказался от своего намерения. Затем он хотел положить тетрадь на место, но опять-таки не сделал этого и стал смотреть дальше. На второй странице был изображен лук, висевший на ветке душистого цитруса, и ниже следовала песенка:

О том, кто прав, кто виноват,

судили двадцать лет.

Гранат раскрыл свои цветы,

в покоях их отсвет.

С Весною Первою не в силах

сравниться Три Весны,

Но тигра заяц повстречал —

сна-жизни больше нет.

Дальше были нарисованы два человека, запускающие бумажного змея, огромное море, корабль, на корабле — девушка, она закрыла лицо руками и плачет. Под картинкой опять стихотворение:

Светла, талантлива, чиста

и высока душою.

Рожденный в трудные года

всегда гоним судьбою.

В слезах на празднике Цин-мин

глядит туда, где Цзян,

Где как во сне за сотни ли,

восточный ветер воет.

Потом следовала картинка, изображающая цепочку плывущих в небе облаков и излучину реки, уходящей вдаль. Стихотворение внизу гласило:

Богатство, знатность —

много ль проку в них?

Ведь ты в пеленках потеряла

родителей своих.

Очей веселых

близится закат.

Сянцзяна воды вдаль уходят,

и тучи в Чу летят.

Затем был нарисован кусок драгоценной яшмы, упавшей в грязь, и следовали стихи:

Ты хочешь быть чистой,

но как чистоту сохранить?

Напрасным слывущее

может напрасным не быть.

Какая досада,

что золоту или нефриту

Внезапно приходится

в липкую грязь угодить!

На следующей странице Бао-юй вдруг увидел лютого волка, который преследовал красавицу девушку, намереваясь сожрать ее. Стихи под этой картинкой гласили:

Душою схож

с Чжуншаньским волком он,

Свирепым, злобным

сердцем наделен.

В покоях женских

процветал разврат,

И за год жизнь

прошла, как «с просом сон»^[34].

Стихи под изображением древнего храма, внутри которого сидела в одиночестве девушка и читала священную книгу, гласили:

Узнает она: трех Весен других

недолог будет расцвет.

Однажды заменит черным нарядом

убор своих прежних лет.

Какая жалость, что знатного рода,

богатого дома дочь

Одна возле древнего Будды лежит,

где тусклой лампады свет.

Дальше была нарисована ледяная гора, на ней — самка феникса, а ниже шли строки:

«Обычная птица»^[35] — но в мире явилась

в тяжелые годы она.

Все любят ее такой нежной любовью,

прелестной она рождена.

Во-первых, послушна, властна — во-вторых,

и «кто-то у дерева»^[36] — в-третьих, —

И вот возвращается с плачем в Цзиньлин,

и повесть об этом грустна…

Затем — какой-то заброшенный трактир в захолустной деревне, и в нем красавица за прялкой. В пояснении к картинке сказано:

Надломлены силы,

замолкли о знатности речи.

Семья погибает,

не вспомнят родные о ней.

Но как-то за помощью

бабка пришла из деревни,

И вот удается

найти сердобольных людей.

После стихов следовало изображение вазы с цветущими орхидеями, а возле нее стояла красавица, роскошно одетая, в богатом головном уборе. Картина сопровождалась подписью:

Завязь на сливе и персике будет,

коль ветер весенний повеет.

В мире нет краше кувшина того,

В котором цветет орхидея.

Тщетно согласие льда и воды

она охраняла ревниво, —

Все же не стоит, как люди другие,

судачить, смеяться над нею.

Потом Бао-юй увидел высокие двухэтажные палаты, а в них повесившуюся красавицу, и ниже стихи:

«Чувство как небо и чувство как море,

чувство — мечты глубина.

Если ж нашли эти чувства друг друга,

похоть осталась одна», —

В доме Жунго без конца повторяли

эти пустые слова,

Все же на деле раздоров причина

в доме Нинго рождена.

Бао-юй собрался читать дальше, но Цзин-хуань, зная его ум и способности, побоялась разгласить небесную тайну, поэтому она проворно захлопнула тетрадь и с улыбкой сказала Бао-юю:

— Зачем рыться в непонятных для тебя записях? Лучше прогуляемся, посмотрим чудесные пейзажи!

Не сознавая того, что он делает, Бао-юй выпустил из рук тетрадь и покорно последовал за Цзин-хуань. Взору его представились расписные балки и резные карнизы, жемчужные занавесы и расшитые пологи, благоухающие цветы бессмертия и необыкновенные травы — поистине, это были великолепнейшие места! О них можно было бы сказать:

На красных дверях колеблется свет,

как золотом устлан пол;

На алом окне сверкающий снег,

из яшмы сделан дворец.

И снова ласковый голос Цзин-хуань коснулся слуха Бао-юя:

— Выходите скорее и встречайте дорогого гостя!

Не успела она произнести эти слова, как появились бессмертные девы. Кружились в воздухе лилейные рукава их одежд, трепетали на ветру крылатые платья; своей красотой девы были подобны весенним цветам, а чистотой и свежестью напоминали осеннюю луну.

Увидев Бао-юя, девы обратились к Цзин-хуань и недовольным тоном сказали:

— Мы не знали, о каком госте идет речь, сестра, и поэтому вышли его встречать. Ведь вы говорили, что сюда сегодня должна явиться душа нашей младшей сестры — Пурпурной жемчужины. Мы давно ее ждем. Зачем вы привели это грязное создание, которое оскверняет ваши владения?

Смущенный Бао-юй, услышав эти речи, хотел удалиться, но не мог. Он действительно чувствовал, что грязен. Цзин-хуань взяла его за руку и, обращаясь к толпе бессмертных дев, молвила:

— Вы не знаете, зачем я его привела. Я направлялась во дворец Жунго, чтобы встретить Пурпурную жемчужину, но, когда проходила через дворец Нинго, навстречу мне попались души Жунго-гуна и Нинго-гуна, которые сказали мне: «С тех пор как утвердилась ныне правящая династия, наши семьи славой и заслугами своими выделяются в мире, из поколения в поколение наследуют богатство и титулы. Прошло уже сто лет, счастье нашего рода исчерпано, и его не вернуть! У нас, правда, много сыновей и внуков, но никто из них не может быть достойным наследником. Лишь один внук, Бао-юй, подает надежды. Он обладает крайне странным необузданным характером, но умен и талантлив. Однако счастье нашего рода кончается, и мы боимся, что никто не сумеет направить Бао-юя на истинный путь. Как хорошо, что вы повстречались нам! Мы уповаем на то, что вы покажете ему всю пагубность мирских соблазнов и тем самым поможете вырваться из ловушки и вступить на праведный путь. Если вы это сделаете, мы будем бесконечно счастливы!» Они так настойчиво упрашивали меня, что я из жалости к ним привела сюда Бао-юя. Сначала я в шутку разрешила ему познакомиться с судьбами девушек его семьи, но он ничего не понял, — так пусть же здесь у нас испытает могущество страстей. Может быть, тогда он прозреет.

С этими словами она, держа Бао-юя за руку, вошла в покои. Бао-юй сразу почувствовал какой-то неведомый запах и не удержался от того, чтобы спросить:

— Что это такое?

— В грязном мире, где ты обитаешь, такого благоухания быть не может! — холодно усмехнулась Цзин-хуань. — Это — экстракт удивительных трав, растущих в чудесных горах, настоенный на душистом масле жемчужных деревьев. Называется он «квинтэссенцией всех благовоний».

Бао-юю оставалось лишь удивляться и восхищаться.

Потом они сели. Служанка подала чай, необыкновенно прозрачный и ароматичный, и Бао-юй спросил, как этот чай называется.

— Этот чай растет в пещере Ароматов на горе Весны, — пояснила Цзин-хуань, — а заварен он на росе, собранной с листьев цветов бессмертия, и называется «благоуханием тысячи роз из одного чертога».

Бао-юй кивнул головой в знак одобрения. Затем он окинул взглядом помещение, в котором находился: здесь было все — и яшмовый цинь^[37], и драгоценные треножники, и старинные картины, и полотнища со стихами. На окнах висели шелковые занавеси, а по обеим сторонам от них — парные надписи, одна из которых особенно радовала душу:

Темная, скрытная,

полная тайны земля;

Непостижимое

и недоступное небо.

Прочитав эту надпись, Бао-юй обратился к Цзин-хуань и спросил у нее имена бессмертных дев. Оказалось, что одну из них зовут фея Безумных грез, другую — Излиятельница чувств, третью — Вызывающая печаль золотая дева, четвертую — Мудрость, измеряющая гнев и ненависть.

Вскоре служанки внесли стулья и столик, расставили на нем вино и угощения. Вот уж поистине:

До самого края рубиновым соком

хрустальные чаши полны;

Налиты густою нефритовой влагой,

янтарные кубки стоят.

Запах вина показался Бао-юю необычным, и он не удержался от того, чтобы спросить, что за аромат заключен в нем.

— Это вино — смесь нектара со ста цветов и десяти тысяч деревьев, — отвечала Цзин-хуань. — Оно сброжено на костях цилиня и молоке феникса и поэтому называется: «Десять тысяч прелестей в одном кубке».

Восторг Бао-юя не имел границ.

Как раз в тот момент, когда они пили вино, вошли двенадцать девушек-танцовщиц и спросили у бессмертной феи, какую песню им исполнить.

— Спойте двенадцать песен «Сон в красном тереме», которые недавно сложены, — приказала им Цзин-хуань.

Танцовщицы кивнули ей, ударили в таньбань^[38], заиграли на серебряной цитре. Услышав, что они поют «В начале всего, в первозданные годы…», Цзин-хуань быстро прервала их:

— Эти песни непохожи на арии из классических драм, сочиненные в бренном мире. Земные арии неизменно подразделяются в соответствии с ролями положительных или отрицательных, главных или второстепенных героев, и написаны они на мотивы девяти северных и южных мелодий. А в наших песнях содержатся либо вздохи о чьей-нибудь судьбе либо отображаются чувства, вызванные каким-нибудь событием. Песни, сочиненные нами, тут же исполняются на музыкальных инструментах. Тому, кто не проник в смысл, заключенный в нашей песне, не понять ее прелести. Мне кажется, что и ему не слишком знакомы наши мотивы. Если он не прочтет сначала текст песен, он, пожалуй, не найдет в них ничего интересного.

С этими словами она повернула голову и приказала подать Бао-юю бумагу, на которой были написаны песни «Сон в красном тереме».

Бао-юй взял их, развернул бумагу и стал следить, как девушки пели песни:

ВСТУПЛЕНИЕ КО «СНУ В КРАСНОМ ТЕРЕМЕ»

В начале всего, в первозданные годы,

Кто чувства любовного вырастил всходы?

При чувстве глубоком,

при нежных свиданьях на лоне природы,

Когда одолеют сомнения,

В те дни, когда в сердце страдания,

Во время тоски и молчания

Вы глупые чувства развеять хотите.

По этой причине

Покажем мы «Красного терема сон»,

о золоте грустном, о скорбном нефрите.

ВСЯ ЖИЗНЬ — ОШИБКА

Все говорят:

связаны золото с яшмой судьбою;

Я ж вспоминаю:

камень и дерево клятву давали.

Тщетно противиться

блеску снегов, где мудрец обитал под горою;

Все же забудешь ты

в тихом лесу неземную богиню едва ли.

Сетуешь ты на людей:

Что и в прекрасном изъяны бывают,

понято нынче тобой.

Правда, всегда

будешь бокал поднимать до бровей.

Но никогда

ты не смиришься с судьбой.

НАПРАСНО ПРИСТАЛЬНО ГЛЯДИШЬ

Подобна одна

цветам, расцветающим в парке небесном.

Подобен другой —

без трещин и примесей яшме чудесной.

Ты, может быть, скажешь,

что их не связала судьба, —

Тогда почему же сегодня смогли

в их жизни скреститься пути?

Ты, может быть, скажешь:

их вместе связала судьба, —

Тогда почему же лишь к праздным словам

сердца их сумели прийти?

Зачем одного

вздыхать заставляет тоска?

Зачем от другой

спокойная жизнь далека?

Исчезнет один,

как лунные блики в воде,

Исчезнет другая,

как в зеркале образ цветка.

Как много слезинок вместится в глазах?

Скажи мне, ты думал об этом?

Откуда же слезы

бегут, пока осень не сменит зима,

И льются весною до самого лета?

Слушая эту песню, Бао-юй оставался рассеянным, ибо не видел в ней ничего, и только звуки мелодии вселяли в него тоску и опьяняли душу. Поэтому он не стал допытываться ни об источнике происхождения песни, ни об истории ее возникновения и, чтобы развеять тоску, принялся читать дальше.

СМЕРТЕЛЬНАЯ ТОСКА

Каждый рад расцветающий сад

увидать пред собою,

Но сменяется краткая радость

бесконечной тоскою.

Перед пристальным-пристальным взором

Промелькнули за миг этой жизни дела,

И тоскливых-тоскливых видений

Отогнать, угасая, душа не могла.

Взор к родной стороне обращен,

Куда путь так далек, — чрез высокие горы;

И родителей только во сне посетив,

ты свое им поведаешь горе:

«Жизнь моя позади,

я до Желтых истоков дошла.

О родные мои!

Вы должны бы себя оградить

поскорей от житейского зла».

ОТ КОСТИ ОТДЕЛИЛАСЬ ПЛОТЬ

Парус один, непогода и ветер,

путь на три тысячи ли.

Нынче семья и родные сады

брошены, скроются скоро вдали.

Слезы, рыдания

могут лишь жизнь сократить.

Скажешь родителям:

«Дочь проводив,

должно ее позабыть.

Рока велением крах и удача

издавна всем суждены;

Встречи, разлуки

тоже судьбою даны.

Мы же отныне

жители разных земель.

Думайте вы

только о жизни своей.

Дочь уезжает от вас,

Бросьте заботы о ней».

ТОСКА СРЕДИ ВЕСЕЛЬЯ

Она в колыбели была,

Но мать и отца

в то время уже потеряла.

Конечно, она

средь богато одетых росла,

Но теплой заботы она не видала.

Умна, и щедра, и богата она —

такой ей счастливый достался удел, —

И жар потаенных

желаний девиц и юнцов

Затронуть ей душу никак не посмел.

Блестит она, как в непогоду средь туч

нефритовый храм заблестел.

За юношу дивного,

просто святого она отдана,

Как небо с землею,

с ним долгое счастье узнала она,

Лишь самого раннего детства пора

была в ее жизни грустна.

Рассеется облако над Гаотаном,

и высохнут воды Сянцзяна, —

Но это непрочного мира удел,

на свете все кончится поздно иль рано,

Напрасна тоска,

душе наносящая раны.

ЭТОГО МИР НЕ ПРОЩАЕТ

Ты душою тонка,

хороша как цветок орхидеи,

И святые одни

с одаренностью спорят твоею.

Тебе Небом дано одинокою жить,

люди редко сравнятся с тобой.

Говоришь ты: «Коль пищу мясную вкушать,

будет запах дурной;

Коль узоры всегда созерцать,

взор пресытится твой».

И не ведаешь ты, что всех выше стоять —

значит зависть людскую узнать,

Что ты слишком чиста,

и весь мир недоволен тобой.

Жаль, что в храме старинном до старости ты

будешь жить при лампаде ночной.

Как обидно, что ты не узнала любви,

пропустила цветенье весны!

Но в конце-то концов,

Так давно повелось: скверной мира сего

все желанья души сражены.

Ты воистину белый нефрит без изъяна,

только грязь повстречалась тебе.

Почему же, скажи, некий юноша знатный

все вздыхает о горькой судьбе?

ДОРОГОЙ НЕДРУГ

Это волк-людоед из Чжуншани,

Это зверь, беспощадный и злой.

Он давно позабыл,

что с ним было и кто он такой.

Лишь разврат и беспутство по нраву ему,

только к женщинам рвется душой,

Лишь красотку из знатного рода считает

гибкой ивой над тихой водой.

Он позорит тебя и высокий твой род,

он глумится теперь над тобой.

Как печально,

что нежное, дивное сердце

За один только год

сражено безысходной тоской!

ПРОЗРЕНЬЕ НЕЖНОГО ЦВЕТКА

Судьбы трех вёсен кто угадает?

Иву зеленую, персик цветущий

что под конец ожидает? —

Будут рассеяны

пышные эти цветы,

Зелень поблекшая

в дали прозрачной растает.

Ты говоришь: в небесах

персиков нежных полно,

А в облаках

много цветов абрикоса?

Пусть, но в конце-то концов

Кто в этом мире

смог одолеть свою осень?

Часто в селе, в тополях серебристых,

слышны людские рыданья;

В роще, под кленами темно-зелеными

носятся духов стенанья.

Дни пролетят — и под желтыми травами

скроется холмик могилы.

Бедный вчера хочет нынче нажиться —

зря только тратятся силы;

Пышный весною, поникнуть под осень

каждый цветок осужден.

Тесно сплетается смерть с бытием,

кто от нее защищен?

Слышал я: где-то на Западе дальнем

дерево посо растет,

Долгую жизнь

людям дает его плод…

ИЗЛИШНИЙ УМ

Все жизни пружины понятны тебе,

ты так высока по уму,

Но вдруг для тебя

познание стало причиною мук.

Живя в этом мире,

ты сердце разбила свое,

А после кончины

достоинства нам ни к чему.

В богатой семье все спокойно живут,

Но гибнет семья, разбегаются люди,

все в чуждых краях кочуют.

Напрасно мирской суетой занимала

полжизни ты сердце свое:

Все это промчалось, как тягостный сон

на третью стражу ночную.

Внезапно разносится гром,

Как будто большой разрушается дом,

И сумрак наполнен тоской,

И кажется — гаснет светильник ночной.

Увы!

Веселость твоя рассеется вдруг,

тоска тебя будет терзать.

Как жалко, что в мире людей

Конец свой нельзя угадать!

ЗА ДОБРО ПОЖИНАЮТ ПЛОДЫ

За добро пожинают плоды,

За добро пожинают плоды:

Ты смогла повстречать милосердных людей.

И у них твоя щедрая мать,

И у них твоя щедрая мать

Заслужила любовь добротою своей.

Посоветуй же всем:

Помогайте в беде, утешайте в нужде

И на братьев и дядюшек жадных и злых

не бывайте похожи нигде!

Справедливы слова,

что убыток и прибыль, паденья и взлеты

Посылают небес голубые высоты.

ПЫШНЫЙ ПОЗДНИЙ РАСЦВЕТ

Если лишь в зеркале есть доброта,

Так же напрасна она,

как об имени громком мечта.

Долго ли будет

буйным цветеньем весна расцветать?

Но не старайся

полог узорный увидеть опять.

Жемчуг, блестящий на шапке богатой,

С фениксом пышный халат —

Против непрочной судьбы

вряд ли они устоят.

Все говорят, что не могут снести

люди под старость пришедшей нужды, —

Все же, быть может, твоей доброты

внуки увидят плоды.

Гордость наполнила душу —

яркий надел он убор головной.

Все засверкало кругом —

давит печать золотая на грудь.

Мощь устрашает людей —

он поднялся до высоких чинов.

Грусть и тоска одолели —

к Желтым истокам приблизился путь.

Древних времен полководцы, вельможи —

есть ли они среди нас?

Только лишь звуки пустые имен

чтут их потомки сейчас.

КОНЕЦ ВСЕХ ДОБРЫХ ДЕЛ

У балки узорной скончалась весна,

земля лепестками покрылась.

Тебя увлекает любовь,

Ты обликом словно луна —

И в этом причина

того, что семья развалилась.

В упадке от предков завещанный долг —

виновным считается Цзин;

Навеки распалась, погибла семья —

причина скрывается в Нин.

Но, кроме страстей,

нет этому больше причин.

ПРОЛЕТЕВШИЕ ПТИЦЫ ИСЧЕЗЛИ В ЛЕСУ

Кто чиновником был,

У того к разорению клонится дом.

Кто богатств не считал,

Тот расстался и с золотом и с серебром.

Кто был добрым ко всем,

Жизнь того только в смерти спасенье нашла.

Кто бесчувственным был,

Тот увидел расплату за злые дела.

Отнимавшему жизни

Нынче жизни лишиться пришлось;

Исторгавшему слезы

Нет спасенья от собственных слез.

За обиду обидой воздастся потом,

и расплата нелегкою будет;

По веленью судьбы и разлука придет,

и счастливые встретятся люди.

Потому-то причины несчастной судьбы

нужно в прошлых рожденьях искать,

И лишь случай счастливый на старости лет

может сделать богатым опять.

Чье разрушено счастье,

Тот прощается с миром, уйдя от людей;

Кто страстям предавался,

Тот напрасно пожертвовал жизнью своей.

Если кончится корм,

в роще тотчас скрываются птицы,

Остается лишь чистое поле,

только голая степь без границы.

Оканчивалась одна песня, начиналась другая. Заметив, что Бао-юй не проявляет к песням ни малейшего интереса, Цзин-хуань со вздохом произнесла:

— Заблудший юноша, ты так ничего и не понял!

Бао-юй сделал знак девушкам прекратить пение, в голове у него кружилось, как у пьяного, и он попросился спать.

Цзин-хуань велела прислужницам убрать остатки угощения и повела Бао-юя в девичьи покои. Здесь повсюду были расставлены редкостные вещи, какие не увидишь на земле. Но больше всего поразила Бао-юя находившаяся там молодая прелестная дева, которая ростом и внешностью напоминала Бао-чай, а стройностью и грациозностью манер походила на Дай-юй.

Бао-юй растерялся, не понимая, что происходит с ним, но тут неожиданно Цзин-хуань сказала:

— Сколько бы ни было в том грязном мире благородных семей, все равно ветер и луна в зеленом окне, луч солнечной зари в девичьих покоях попраны и осквернены знатными молодыми повесами и гулящими девками. Но еще возмутительнее то, что с самых древнейших времен легкомысленные бездельники толкуют, что сладострастие не разврат, и оправдывают себя тем, что страсть не прелюбодеяние. Все это лишь пустые слова, предназначенные для того, чтобы приукрасить зло и скрыть истинную подлость. А ведь сладострастие — уже разврат, познание страсти — разврат вдвойне. Все эти встречи на горе Ушань, радости «облака и дождя» источником своим имеют стремление к тому, к чему всегда влечет любовь. Я люблю тебя потому, что ты с древнейших времен и поныне был и остаешься первым развратником во всей Поднебесной!

— Божественная дева, — поспешно возразил испуганный Бао-юй, — вы ошибаетесь! Я ленив в учении, поэтому отец и мать поучают меня, но разве меня можно назвать развратником?! Ведь я еще молод и даже не знаю, что означает слово «разврат»!

— Нет, это не так! — продолжала Цзин-хуань. — Понятие разврата едино, хотя объясняют его по-разному. Обычные развратники только забавляются пением и танцами, увлекаются радостями «облака и дождя» и возмущаются, что красавицы всей Поднебесной не могут доставить им мимолетного наслаждения. Это просто глупцы, которые ищут удовольствия лишь для своего тела. Такие же, как ты, от природы склонны к безумным увлечениям, которые мы считаем мысленным развратом. Эти два слова «мысленный разврат» можно понять лишь сердцем, но значение их нельзя выразить в словах, их можно почувствовать душою, но нельзя передать человеческой речью. Ты обладаешь всем тем, что заключено в значении этих двух слов, и хотя ты можешь стать хорошим другом в девичьих покоях, на жизненном пути тебе не избежать заблуждений и лжи, насмешек, стоустой клеветы и гневных взглядов десятков тысяч глаз. Ныне я встретила твоих дедов — Нинго-гуна и Жунго-гуна, они очень просили, чтоб я помогла тебе вступить на праведный путь, и я не могла допустить, чтобы, озарив мои покои своим посещением, ты вновь был брошен в грязный мир. Поэтому я привела тебя сюда, напоила прекрасным вином, угостила чаем бессмертия, предостерегла от ошибок волшебными песнями и сейчас приставлю к тебе одну из моих младших сестер, имя которой — Цзянь-мэй, а прозвище — Кэ-цин. Сейчас настало счастливое время, чтобы ты с нею сочетался. Знай, что в мире бессмертных все делается так же, как в мире смертных. Но я хочу, чтобы ты понял сущность скрытых в тебе страстей, постиг учение Кун-цзы и Мын-цзы и посвятил себя совершенствованию в управлении хозяйством.

Она объяснила Бао-юю, что такое «облако с дождем», а затем втолкнула его в комнату, закрыла дверь и ушла.

Бао-юй, ничего не сознавая и следуя наставлениям Цзин-хуань, свершил то, что делают между собою юноши и девушки. Но все это трудно описать полностью.

Всю ночь до утра Бао-юй нежился с Кэ-цин, ласкал ее и никак не мог с нею расстаться. Потом они, взявшись за руки, пошли гулять и попали в густые заросли терновника, где бродили волки и тигры. Впереди путь преграждала река, через которую не было моста.

Бао-юй заколебался и неожиданно заметил, что Цзин-хуань догоняет его.

— Остановись! — сказала она. — Поскорее возвращайся обратно!

— Куда я попал? — мгновенно застыв на месте, спросил Бао-юй.

— Это брод Заблуждений, — пояснила Цзин-хуань. — Глубиною он в десять тысяч чжанов, шириною в тысячу ли. Через него не переправишься ни в какой лодке, кроме деревянного плота, которым правит Деревянный кумир, а толкает шестом Служитель пепла. Они не берут в награду ни золото, ни серебро и перевозят только тех, кому уготована счастливая судьба. Ты забрел сюда случайно, и если утонешь на этом броде, значит ты пренебрег моими наставлениями.

Не успела она произнести все это, как со стороны брода Заблуждений донесся шум, напоминающий раскат грома, толпа чертей и якш подхватила Бао-юя и увлекла вниз. От ужаса у него выступил холодный пот, и он закричал:

— Кэ-цин, спаси меня!

Перепуганная Си-жэнь и остальные служанки бросились к нему с возгласами:

— Бао-юй, не бойся — мы здесь!

В это время госпожа Цинь находилась тут же, она пришла просить служанок следить, чтобы кошки не разбудили Бао-юя. Услышав, что Бао-юй во сне зовет ее, она удивилась.

«Ведь мое детское имя здесь никто не знает! Как он его угадал?»

Что произошло потом, можно узнать из следующей главы.

Примечания

33

Ван Цян (Ван Чжао-цзюнь) — знаменитая красавица, наложница Ханьского императора Юань-ди (48–33 гг. до н. э.).

34

Намек на легенду о том, как один человек увидел во сне всю свою жизнь, а когда проснулся, обнаружил, что за это время не успело свариться просо.

35

Сочетание иероглифов «обычный» и «птица» составляет вместе иероглиф «фын» — феникс.

36

Сочетание иероглифов «кто-то» и «дерево» составляет иероглиф «покинуть».

37

Цинь — струнный музыкальный инструмент.

38

Таньбань — ударный музыкальный инструмент.