Эти бурные чувства

Хлоя Гонг, 2020

«Эти бурные чувства» – потрясающее фэнтези, которое переносит знаменитую историю Ромео и Джульетты в Шанхай 20-х годов. Тайны, запретная любовь и искусно прописанная атмосфера Шанхая того времени. Бестселлер The New York Times. Лучшая Young Adult книга 2020 года по версии BuzzFeed. Книга месяца – выбор Amazon. 1926 год. В Шанхае царит беззаконие. Город охвачен многолетней войной между двумя группировками: Алой бандой и Белыми цветами. Восемнадцатилетняя Джульетта Цай возвращается из Америки, чтобы стать предводительницей Алых. Джульетте противостоит Рома Монтеков, лидер Белых цветов и… ее первая любовь. Каждая из двух банд считает своим долгом уничтожить противника, но внезапно распространившаяся по городу таинственная болезнь меняет все планы. Теперь злейшие враги Рома и Джульетта должны объединить свои силы и остановить смертельную угрозу, которая нависла над Шанхаем. Для фанатов «Злой лисицы» Кэт Чо, «Змея и голубки» Шелби Махёрин и «Алой зимы» Аннетт Мари. «Потрясающее, восхитительное, увлекательное чтение!» – Джун Хёр, автор романа «Молчание костей» Хлоя Гонг – студентка Университета Пенсильвании, изучающая английский язык, английскую литературу и международные отношения. Во время каникул она либо уезжает в свою родную Новую Зеландию, либо навещает многочисленных родственников, живущих в Шанхае. Хлоя считает, что «Ромео и Джульетта» – одна из лучших пьес Шекспира. «Эти бурные чувства» – ее дебютная книга, моментально ставшая бестселлером The New York Times.

Глава восемь

Они шли в напряженном и словно осязаемом молчании.

Нет, дело было не в том, что оно было напряженным — если честно, то уж лучше так. Дело было в другом — в ужасном ощущении привычности, когда он шел за ней, держась в трех шагах позади, чтобы никто не увидел их вместе. Ей совсем не хотелось испытывать чувство, которое владело ею сейчас — тоску по прошлому, тоску по нему.

Она оглянулась, когда они ступили на длинные кривые улицы Французского квартала. Поскольку в Шанхае было так много иностранцев, желающих отхватить кусок китайской земли, Французский квартал отражал их жадность, отражал те схватки, которые они вели между собой. Дома в каждом секторе замыкались сами на себя — и казались почти круглыми в стремлении защитить собственное нутро.

Улицы здесь были такими же оживленными, как и в китайских частях города, но порядка на них было больше. Мужские парикмахеры тоже стригли клиентов на тротуарах, но каждые несколько секунд ногами смахивали остриженные пряди в сточные канавы. Разносчики ходили и здесь, но они держались в рамках приличий и, расхваливая свой товар, не орали во все горло, как в западных районах Шанхая. И дело тут было не только в поведении людей — здания во Французском квартале казались чуть аккуратнее, вода чуть чище, а пение птиц чуть громче.

Возможно, эти птицы чувствовали присутствие здесь Романа Монтекова и насторожились. Он тоже явно был насторожен, разглядывая окрестные дома. Тяжело было видеть его таким — любопытствующим, неосведомленным.

— Смотри не споткнись, — сказал он.

Джульетта сердито посмотрела на него, хотя его взгляд был по-прежнему устремлен на дома, затем заставила себя снова перевести глаза на тротуар. Ей следовало было понять, что любое проявление неведения с его стороны — это всего лишь притворство. Когда-то она знала его лучше, чем саму себя, могла угадать любой его шаг… Кроме того раза, когда это было действительно важно.

Роман и Джульетта познакомились как-то вечером четыре года назад как раз перед тем, как Шанхай вдруг стал другим.

Шел 1922 год, и ничто уже не казалось невозможным. По небу летали самолеты. Мир приходил в себя после Великой войны. Человечество, казалось, все дальше и дальше уходило от ненависти и злобы, породивших войну, и вокруг медленно расцветала надежда. Даже кровная вражда в Шанхае замерла, сменившись негласным перемирием, так что вместо того, чтобы сцепиться, гангстер из числа Алых и Белый цветок вполне могли холодно кивнуть друг другу, встретившись на улице, и пойти дальше.

Эта атмосфера надежды и встретила Джульетту, когда она сошла с парохода на берег, нетвердо держась на ногах после месяца, проведенного в океане. На дворе стояла середина октября, воздух был теплым, но уже подступала осенняя прохлада, и грузчики весело перекрикивались, сбрасывая тюки и ящики в ожидающие лодки.

Джульетте было пятнадцать лет, и у нее были мечты. Она совершит нечто, что люди запомнят, станет такой, что ее память будут чтить. У нее не было такого чувства, когда она покидала Шанхай в возрасте пяти лет, имея при себе только немного одежды, затейливо устроенную авторучку и фотографию родителей, чтобы не забыть, как они выглядят.

Именно из-за этого чувства она и сошлась с Романом Монтековым. Она вздрогнула, выдохнув в темноту. Ее глаза щипало, она украдкой вытерла со щеки слезу и стиснула зубы.

— Мы уже почти пришли?

— Расслабься. — Она не решилась оглянуться из страха, что он увидит влагу в ее глазах, которая блеснет в тусклом свете уличных фонарей. — Я не пытаюсь завести тебя в ловушку.

Тогда, все эти годы назад, она не знала, кто он, а он знал, кто она — несколько месяцев спустя он признался, что бросил тот в шарик в ее сторону нарочно, чтобы посмотреть, как она отреагирует. Стеклянный шарик остановился возле ее туфель — американских туфель, не похожих на топочущие вокруг грубые матерчатые башмаки на толстых подошвах. Она нагнулась, чтобы подобрать его.

— Он мой.

Она подняла голову, думая, что этот голос принадлежит китайцу, но вместо этого увидела перед собой бледное молодое лицо иностранца, с которого на нее смотрели большие обеспокоенные глаза. Он говорил на местном диалекте еще лучше, чем она сама, а ведь ее наставник общался с ней исключительно по-шанхайски, чтобы она не забыла свой родной говор.

Она тогда сжала шарик в кулаке.

— А теперь он стал моим.

Сейчас ей было почти странно вспоминать, как Рома вздрогнул, когда она заговорила по-русски без малейшего акцента. И наморщил лоб.

— Это нечестно. — Он продолжал говорить по-шанхайски.

— Что с возу упало, то пропало. — Джульетта по-прежнему говорила по-русски.

— Хорошо. — Он наконец заговорил на своем родном языке. — Тогда давай сыграем. Если выиграешь ты, то шарик останется у тебя, а если я, то ты мне его отдашь.

Джульетта проиграла и без особой охоты отдала ему шарик. Но Рома затеял эту игру не просто так. И, когда она повернулась, чтобы уйти, взял ее за руку.

— Я бываю здесь каждый день в это время, — сказал он. — Так что мы сможем поиграть в шарики еще не раз.

Джульетта, смеясь, высвободила руку.

— Вот увидишь, — крикнула она ему, оглянувшись, — я выиграю у тебя все.

Только потом она узнала, что этот парнишка не кто иной, как Рома Монтеков, сын ее злейшего врага. Но она все равно возвращалась сюда к нему, мня себя умной, мня себя искушенной. Несколько месяцев они флиртовали и притворялись, и балансировали на грани между дружбой и враждой. Каждый знал, кто его товарищ по играм, но ни она, ни он в этом не признавались, стараясь что-то получить от этой дружбы. Но они вели себя неосторожно, увязая все глубже и не осознавая того.

Катая шарики по неровной земле, они были просто Ромой и Джульеттой, а не Романом Монтековым и Джульеттой Цай, наследниками двух соперничающих банд. Они были веселыми подростками, радующимися тому, что теперь у них есть друг, понимающий желание на время стать кем-то другим.

Они полюбили друг друга. По крайней мере Джульетте казалось, что это так.

Она ахнула, когда он дернул ее за руку, чтобы остановить. Она так задумалась, что чуть не столкнулась с припарковавшимся рикшей. Рома рывком оттащил ее назад, и она машинально подняла взгляд и посмотрела в его холодные настороженные глаза.

— Пусти, — прошипела она, выдернув руку. — Больница уже рядом. Мы почти пришли.

Она торопливо шла вперед, чувствуя, как горит ее локоть там, где он коснулся ее. Рома шел следом, держась так, что непосвященный счел бы простым совпадением то, что Роман Монтеков и Джульетта Цай идут рядом, а может быть, вообще не узнал бы ни его, ни ее.

Впереди показалось огромное здание больницы. Арсенал-роуд, 17.

— Это здесь, — холодно уронила она.

Это была та самая больница, куда после взрыва привезли тела их слуг.

— Не поднимай головы.

Но вместо этого он нарочно поднял прищуренные глаза и нахмурился, как будто почувствовав что-то по дрожи в ее голосе. Но это, разумеется, было не так — он не мог ничего почувствовать. Она посмотрела на него, стоящего как ни в чем не бывало, и в ней вспыхнула ярость. Надо полагать, он хорошо знает, как глубока была рана от того, что он тогда совершил. Кровная вражда никогда не была такой кровавой, как в те первые месяцы после его нападения. Ей казалось, что, если бы она взялась нюхать письма с иероглифами, кое-как выведенными на толстой белой бумаге, которые ей в Нью-Йорк присылали Розалинда и Кэтлин, ей бы удалось ощутить запах крови, которая тогда текла на улицах Шанхая рекой.

Она воображала, что Рома на ее стороне, считала, что они смогут создать свой собственный, новый мир, свободный от вражды. Но все это была ложь. Белые цветы взорвали флигель для слуг. Попытайся они подорвать большой дом, их бы заметили, а флигель, где жили слуги, никто не охранял.

Столько жизней Алых оборвалось в один миг. Это стало объявлением войны. И Белые цветы не смогли бы устроить эту атаку без помощи Ромы. Им бы не удалось незаметно проникнуть внутрь, если бы не разведданные, собранные им за много недель, проведенных в обществе Джульетты.

Он предал ее, и она и теперь, четыре года спустя, тяжело переживала его предательство. В ней и сейчас еще пылали вспыхнувшие тогда ненависть и злоба. Но ей не хватало духа вонзить нож в его грудь, чтобы отомстить.

Я слаба, подумала она. Даже той ненависти, которая сжигала ее, было недостаточно, чтобы испепелить все еще не изжитое ею инстинктивное стремление коснуться Ромы, уберечь его от зла. Возможно, со временем у нее появятся силы, чтобы все-таки уничтожить его. И надо просто подождать.

— Не поднимай головы, — повторила она, толкнув двери и входя в вестибюль больницы.

— Здравствуйте, мисс Цай, — поздоровался с ней один из врачей, когда Джульетта подошла к стойке регистрации. — Я могу вам чем-то помочь?

— Да, можете. Вот так. — Одной рукой она сделала жест, словно показывая, что застегивает свой рот, а другой схватила с доски ключ от морга. У врача удивленно округлились глаза, но он молча отвел взгляд. Она шла по больнице, чувствуя в руке холодный металл ключа и стараясь по мере возможности дышать неглубоко, поскольку здесь, кажется, всегда пахло разложением.

Вскоре они стояли перед дверью морга. Джульетта повернулась и посмотрела на Рому, который, как она и сказала ему, шел сюда, не отрывая глаз от своих ботинок. Как он ни тушевался, это у него получалось неубедительно, как ни горбился, у него все равно был гордый вид.

— Сюда? — спросил он. Тон у него был неуверенный, как будто он боялся, что Джульетта ведет его в ловушку.

Она молча вставила ключ в замок, отперла дверь и включила бело-голубой свет. Труп здесь был только один — какой-то усохший, он лежал на металлическом столе, занимающем половину помещения, и был до середины накрыт простыней.

Рома вошел, быстро оглядел тесный морг и подошел к трупу. Но прежде, чем снять с него простыню, заколебался.

— Это крупная больница, и, возможно, не пройдет и часа, как сюда доставят новый труп, — сказала Джульетта. — Так что шевелись, пока тело этого малого не решили перевезти куда-то еще.

Рома оглянулся и увидел, что вся ее поза выражает нетерпение.

— Ты что, куда-то спешишь?

— Да, — без колебаний ответила она. — Так что начинай.

С явной неприязнью Рома сдернул простыню. И удивился — покойник был бос.

Джульетта оттолкнулась от стены.

— Да что же это такое? — Решительно подойдя к столу, она опустилась на корточки, достала с находящейся под ним полки большую коробку с разложенными по пакетам вещами покойного и высыпала ее содержимое на пол. Отбросив в сторону покрытое запекшейся кровью обручальное кольцо и еще более испачканные медальон и парик, Джульетта нашла разные башмаки, в которые он был обут в тот день. Она достала из пакета тот, который был сшит из кожи.

— Этот?

Рома плотно сжал губы.

— Да.

— Значит, мы оба считаем, что он был в ту ночь там, где погибли семеро остальных? — спросила Джульетта.

Рома кивнул.

Вот и все. Они не разговаривали, пока Джульетта проворно складывала все обратно в коробку. Рома был мрачен, его глаза были прикованы к какой-то случайной точке на стене. Надо думать, ему не терпится поскорее убраться отсюда, оказаться как можно дальше от нее и сделать вид, будто ее не существует — во всяком случае, до тех пор, пока через границу между территориями их банд не будет переброшено новое тело жертвы их кровной вражды.

Она поставила коробку обратно на полку и обнаружила, что у нее дрожат руки. Она сжала их в кулаки изо всех сил и, выпрямившись, встретилась взглядом с Ромой.

— После тебя, — сказал он, показав на дверь.

Четыре года. Этого должно было хватить. Прошло столько времени, что он давно уже должен был стать для нее чужаком. Должна была измениться его улыбка, как изменилась улыбка Розалинды, его походка, как изменилась походка Кэтлин. Он должен был стать нахальнее, как Тайлер, или напустить на себя более утомленный вид, как ее мать. Но он смотрел на нее сейчас, и она видела, что он стал только… старше. У него остался тот же взгляд, те же глаза — непроницаемые, когда он не хочет, чтобы она видела, что у него внутри, непоколебимые, если он не хочет давать себе воли.

Рома Монтеков не изменился. Рома, который любил ее. Рома, который предал ее.

Джульетта заставила себя разжать кулаки, от напряжения ее пальцы болели. Чуть заметно кивнув ему, она подошла к двери морга и после того, как они оба вышли, решительно закрыла ее и открыла рот, чтобы попрощаться с ним, холодно и твердо.

Но не успела она что-то сказать, как в больнице началось светопреставление. В дальнем конце коридора появились врачи и медсестры, с криками толкающие перед собой каталки, спеша в вестибюль. Произошла какая-то трагедия, это было ясно, но, когда они выбежали в вестибюль, оказалось, что все еще хуже.

Пол был залит кровью, а в воздухе стоял тяжелый дух.

Повсюду лежали умирающие члены Алой банды, из их шей хлестала кровь, они истошно вопили от боли. Их было двадцать, тридцать, сорок, они либо умирали, либо уже умерли, либо лежали неподвижно, либо все еще пытались пальцами разорвать собственные жилы.

— О Боже, — прошептал Рома. — Началось.