Необратимые искажения

Хелег Харт, 2019

Почти шестьдесят лет прошло после Великого Света. Мир тогда едва не погиб и выкарабкался лишь ценой падения старых порядков: жизнь постепенно наладилась, но иначе. Теперь всё вроде бы идёт своим чередом, прошлое постепенно затирается в памяти поколений, выросших в новом Нирионе. Гвин-полудемон – как раз один из тех, кто понимает: не всё в существующем мироустройстве можно объяснить наступлением новых времен. И хотя ему нет дела до каких-то искажений, всего одна случайная встреча навсегда меняет его взгляд на происходящее. Оказалось, кое от чего даже полудемону не удастся остаться в стороне.

Глава 1

–… Говорю тебе, всё изменилось. Мир другой теперь, понял? Раньше ведь как было: едешь по тракту седмицу, две, и всё одно и то же. Рутина такая, что перестаёшь дни различать. А теперь и лигу не проехать, чтобы в какую-нибудь невидаль не вляпаться!

Погода стояла ясная, почти безветренная и оттого малость морозная. Зимнее солнце, едва выплыв над горными вершинами, с часок сонно посмотрело на мир, после чего неспешно покатилось обратно за горизонт. По крутой тропе, щурясь от косых лучей, играющих бликами на холодной белизне снега, шли двое: мужчина с обветренным морщинистым лицом и молодой парень, в тёплой одежде кажущийся квадратным из-за ширины плеч и сравнительно невысокого роста.

Валлис шёл первым, и идти ему было сложнее, чем Гвину — снег лежал выше, чем по колено. Пожилой чистильщик торил дорогу, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дух. И неудивительно: пошагай-ка по заснеженному бездорожью несколько часов к ряду! С непривычки язык на плечо повесишь. Впрочем, Гвин уже и так повесил, но такого заядлого болтуна, как Валлис, какой-то усталостью было не остановить.

— Ты вот говоришь — одному лучше работается, — продолжал наставительным тоном чистильщик. — Да только одиночки в нашей профессии долго не живут, понял? Это даже раньше так было, а уж теперь, когда каждая пятая химера — сильная… Ты молодой, прыткий, это я вижу, да только прыткости одной против сильной химеры маловато будет! Говорю ведь, не жадничал бы, взял ребят в помощь. Награду, конечно, делить придётся, но зато целее будешь! Сожрёт ведь она тебя. А если не эта, так другая. Рано или поздно какая-нибудь точно сожрёт, помяни моё слово…

«Если не заткнёшься, я тебя сам сожру», — подумал Гвин раздражённо.

Он был голоден. Последняя «трапеза» состоялась больше трёх недель назад, и теперь пустота внутри настоятельно требовала чем-то себя заполнить. Точнее, кем-то.

Обычно Гвин тоже был поболтать не прочь, но только не на голодный желудок. Голод начисто лишал кантернца говорливости и хорошего настроения. Поэтому первые пару часов пути Гвин честно пытался поддерживать разговор с Валлисом, а потом решил, что сдержаться и не сожрать старого болтуна — уже достаточная жертва с его стороны. И демонстративно замолчал.

Валлис намёка не понял и свой фонтан мудрости не заткнул. Осталось только терпеть, скрипя зубами, и сдерживать рвущегося наружу кровожадного хищника. Если бы старик только знал, кого поучает, если бы он хоть немного имел понятие о Голоде и том, что Гвин сделает с этой химерой, когда найдёт…

Несколько раз посторонние люди случайно заставали Гвина за «трапезой». Мало кто из них после этого не сбежал в ужасе, безнадёжно испачкав исподнее. И уж тем более ни разу после этого Гвину не удавалось с кем-то из них заговорить. Они при виде его, как правило, убегали с обидными воплями. «Чудище», «убивец», «выродок», «демон» — как только его не называли… Поэтому Гвин предпочитал есть в одиночестве и теперь с радостью бы избавился от лишней компании, да только никогда в этих краях не бывал. А химера, которой он рассчитывал подкрепиться, по слухам угнездилась в ущелье, которое просто так не найдёшь. Как назло, именно Валлис оказался единственным местным чистильщиком, который весь север Синих Гор знал как свои четыре пальца. Пятый ему ещё в молодые годы откусил гоблин, и эту захватывающую историю Гвин уже услышал во всех деталях.

— И приспичило же тебе на ночь глядя туда переться, — проворчал Валлис, в очередной раз сменив тему на ровном месте. — Химеру надо утром брать, понял? Сразу после рассвета — они тогда слегка не в себе, медлительные. Не все, конечно, если сильная — то тролль её знает, какой у неё распорядок… Не изучены они. Говорят, столичная Служба взялась за расследование, откуда они берутся, да только это разве выяснишь наверняка? Кто вообще может объяснить, что с миром происходит? Куда ни глянь — чудеса необъяснимые. Вот под Жатовником, говорят, роща ожила. Деревья ожили, понял? А в трон-гарадских руинах недалеко от Катунга поселилось божество, которое исцеляет калек и карает нечестивцев. Уже лет пять ему там поклоняются. В Аль-Назире, по слухам, посреди пустыни зацвели оазисы, а в Южном море затонуло несколько островов. В янгварских степях то тут, то там возникает дворец — пустой, но как будто из него все минуту назад вышли: еда на столах, огонь в очагах зажжён, а выйдешь, отвернёшься — и нет его. И как ты это объяснишь? До Великого Света такого не было… А про тварей всяческих и вовсе историй без счёта: один заезжий рыцарь рассказывал, например, что охотился на помесь мантикоры и паука! А другой говорил, что видел химеру, которая жрала души, а потом её саму сожрала тварь, похожая на человека. Представляешь?

«Ещё как представляю, — огрызнулся про себя Гвин. — А ещё изо всех сил представляю, как ты молчишь — интересно, такое чудо вообще случается?»

Рыцарь Ратибор, душу которого чуть не высосала вышеупомянутая химера, уже несколько лет имел немалый успех со своим рассказом про «тварь, похожую на человека». Гвин слышал самое меньшее шесть разных версий этой истории, и каждая из них имела довольно косвенное отношение к правде. По крайней мере везде была опущена та часть, где Гвин на своём горбу тащил хныкающего полупарализованного рыцаря из логова убитой химеры. Однако имя «твари» ни в одной из них тоже не звучало — видимо, Ратибор счёл за лучшее эту самую «тварь» лишний раз не дразнить. Весьма благоразумно с его стороны, кстати. Гвину было до свечки, как его называют, но если бы его имя стало слишком известным, это существенно осложнило бы ему жизнь. Например, стало бы проблематично выдавать себя за чистильщика, что было очень для кантернца удобно.

Чистильщиков уважали повсюду, и Гвин не был исключением. Да и трудно не уважать тех, кто охотится на чудовищ, от которых большинство разбегается в ужасе. А ведь они — самые обычные люди, не обладающие ни магией, ни другими особыми талантами. Несмотря на общепризнанную важность их занятия, из уст работников Службы не услышать бахвальства и патетики, коими полнятся рассказы тех же рыцарей. Чистильщики — профессионалы, они как никто знают, что в их ремесле романтики — ноль. Зарабатывают они, конечно, неплохо, но всё же трудно себе представить более собачью работу. Каждый день ведь, как последний. Вечное лазанье по тёмным, грязным, вонючим подземельям и пещерам, вечное выслеживание тварей, которые тобой с радостью полакомятся — ну кто в здравом уме на такое пойдёт? А чистильщики вот идут. Всё-таки нужна для этого какая-никакая отвага и душевное благородство, которое Гвин в людях приветствовал.

И до сегодняшнего дня он и представить не мог, что может до такой степени возненавидеть одного из этих уважаемых людей.

— Словом, поберёгся бы ты, малец! Если за подвигами гонишься, или за смертью героической, то зря. Нет в смерти ничего прекрасного. Смерть — это просто… тупик. Да, глухой тупик, в котором ты остаёшься один на один с собой. Всё остальное, что ты сделал — оно останется где-то в другом месте, понял? А в тупике будешь только ты.

«Вот так сентенция! — охнул про себя кантернец. — Сразу видно, что о смерти ты ничего не знаешь, старик. Ровным счётом ничего не знаешь».

Чистильщики Гвина тоже уважали. И побаивались — как и все, подсознательно, не понимая, что именно их пугает в этом юноше. Чистильщики его называли Бледным, реже — Мраморным. Потому что он к ним приходил в основном тогда, когда подступал Голод, а в это время Тварь набирала силу и чем становилась голоднее, тем сильнее меняла облик кантернца. Хорошо ещё, что он не попадался людям на глаза в худшие свои часы, когда под белёсой кожей пульсировали красные ветви-вены. Вот уж когда он действительно напоминал ожившую мраморную статую…

Впрочем, даже в лучшие дни все чувствовали, что Гвин странный, и веяло от него чем-то неприятным, но всё же ему всегда предлагали помощь и провожали, потому что так было принято. А ещё самую малость жалели, потому что на вид Гвину больше двадцати пяти никто бы не дал, а выглядел он так, будто собирался преставиться.

И только немногочисленные чистильщики-старожилы знали, что на двадцать пять Гвин выглядит уже лет пятнадцать, а то и двадцать. А ещё знали, что он всегда берётся за самую сложную работу и уходит — один, лишь изредка с проводником. И как бы болезненно Бледный не выглядел, он всегда возвращался, а про химер, за которыми он отправлялся, больше никто не слышал. Многим было интересно, в чём тут секрет, но вопросов ему не задавали. Жуть, которую невольно излучал Гвин, всякий раз оказывалась сильнее.

К сожалению, Валлис видел Гвина впервые и пока ещё к нему не присмотрелся, так что обычный барьер между ними вырасти не успел.

— У нас тут химеры явление нечастое, — в очередной раз отдышавшись, продолжил чистильщик. — Чаще всякие отродья — гоблины да тролли, которые с Острохолмья добегают. Ну и мутанты, конечно, куда без них. Волколаки, мантикоры, гарпии — они по пещерам живут, да по брошенным шахтам, а как наглеть начинают, мы их выслеживаем и разом стаю — чик! Режем. Рутина… А эта химера из ряда вон, да. Ну, тебе рассказывали. Людей-то особо не трогает, а вот прочую живность истребляет. Да верещит как противно, ужас! Уж если заорёт, так вся деревня просыпается, даже глухой дед Пафаний. Поэтому мы её по осени выследили до Острого Серпа, но с нахрапу брать побереглись. Здоровая она, судя по следам… И лап у неё многовато. Так что славно, что ты решил с ней разобраться, да только тут целую бригаду надо…

Даже сам звук голоса чистильщика вызывал у Гвина головную боль. Солнце уже скрылось за ближайшей горой, и пейзаж сразу стал намного неприветливей. По расчётам кантернца они углубились в горы на пару десятков вёрст, а Валлис всё шёл и шёл, так что у Гвина появились подозрения: а не удлиняет ли старик путь, чтобы подольше поболтать?

— Долго ещё? — спросил он.

Прозвучало чуть более резко, чем он рассчитывал, но и наплевать.

— Устал небось? — оживился Валлис. — Заночуй где-нибудь, а на химеру утром иди. Говорю, утром их как будто к земле пригибает…

— Так долго или нет? — ещё резче бросил Гвин, и этим Валлиса наконец пронял.

Старый чистильщик только обернулся на ходу и после замолчал. В тишине злоба Гвина постепенно ослабла, а совесть, напротив, зашевелилась. «Обиделся, — подумал кантернец. — Ну нет, извиняться не буду. Столько терпел! Старик, конечно, в Голоде не виноват… Спасибо, что проводить взялся. Целый день по сугробам — и ему ещё домой одному возвращаться. Я бы на его месте хромым притворился, или тугим на ухо. А он вот сам вызвался. Ещё бы болтал поменьше, вовсе был бы славный человек! Можно его понять, тут же глухомань дремучая, новости раз в неделю в лучшем случае кто-то приносит. А деревушка небольшая, все лица приелись давно небось. Я бы, наверное, тоже рвался с незнакомцами поболтать… Но извиняться всё равно не буду!»

Ещё минута и он бы всё-таки извинился, но тут они обогнули очередной скалистый выступ, и Валлис указал за него:

— Вон туда поднимемся и уже ущелье видно будет.

Гвин вздохнул с облегчением и тут же ощутил волну нетерпения. Она лёгкой дрожью взбежала по позвоночнику и собралась в основании черепа, а потом хлынула по всему телу, до ломоты оголяя каждый нерв. Обычно обострённые чувства играли на руку кантернцу, помогали избегать опасностей и вели по следу; благодаря способностям Твари он ощущал течение энергетических токов поблизости, вплоть до того, что иногда мог считывать чувства окружающих. Но во время таких вот приступов, как сейчас, чутьё усиливалось настолько, что обращалось против обладателя. Гвина словно пронзали его же оружием.

Так подступал Голод. Гвин никому и никогда не пытался объяснить, что это такое, потому что никто бы всё равно не понял. Человеческий голод совсем другой. От него можно ослабнуть и умереть, но всё же это намного лучше, чем то, что испытывает Тварь. Потому что для всего живого еда то же, что топливо для костра, а для Бестии — это пробка, которой затыкается Бездна. И если вовремя эту Бездну чем-то не заткнуть, то Бездна начнёт вытекать наружу и вгрызаться в естество Твари, а значит и Гвина. Эта боль… пожалуй, «бесконечная» — верное слово. Бесконечно сильная боль, которую не прекратить ничем, даже смертью. Только новой порцией «еды».

Безумие нахлынуло и пошло на убыль. Гвин даже не поморщился — он давно привык внешне каменеть в такие мгновения. К тому же бывали приступы и пострашнее. Главное — поскорее добраться до химеры. Тогда, набив брюхо, какое-то время можно будет жить спокойно в нормальном человеческом обличье. Ходить на рынки и ярмарки. Засиживаться допоздна в трактире с самыми заядлыми выпивохами. Трепаться с незнакомцами. Нормально спать. Словом, не обнюхивать всё, что движется на предмет съедобности, не терпеть постепенно усиливающуюся боль, а просто… жить.

Пока Голод не вернётся, конечно.

Они поднялись на возвышение, с которого открывался неплохой вид на окрестности.

— Вон там, за горбатым пиком, тёмный провал видишь? — Валлис вытянул руку, указывая направление. — Это Острый Серп. Там уж не промахнёшься, следы у этой химеры куда как приметные…

Гвин присмотрелся. За упомянутым горбатым пиком возвышался ещё один, склон которого обрывался широкой трещиной, которая и впрямь формой напоминала серп.

— Чудно, — сказал Гвин и пошагал в указанном направлении. — Спасибо.

— Что, не передохнёшь даже, не перекусишь? — окликнул его чистильщик через несколько шагов. — Стемнеет ведь скоро. Заплутаешь в темноте!

— Не заплутаю. Будь здоров, Валлис!

Старик помолчал и со смятением в голосе крикнул кантернцу в спину:

— Тебе точно помощь не нужна?

Гвин закатил глаза и обернулся.

— Ты уже помог, Валлис! — крикнул он и махнул рукой. — Иди домой! А то вернёшься к остывшему ужину.

Последнее он сказал уже вполголоса, снова повернувшись к чистильщику спиной. Обострённым чутьём Гвин улавливал, что Валлис стоит и в растерянности смотрит ему вслед с каким-то не то сожалением, не то грустью. Старик, небось, решил, что заезжий молодчик решил покончить с собой. Ну что ж, не он первый так думает. У Гвина нет времени притворяться обычным человеком, который боится темноты, холода и смерти. Когда не так хочется есть, это даже весело, но сейчас…

Обернувшись ещё раз спустя пару минут, Валлиса на возвышенности Гвин уже не увидел. И снова вздохнул с облегчением. Ему было спокойнее, когда никто не мешал утолять Голод. Даже не потому, что кантернец опасался проблем со стороны чистильщиков, которые запросто могли записать его в выродки и объявить охоту. Просто Гвин не любил без необходимости показывать кому бы то ни было свою мрачную сторону. Эти взгляды, в которых только страх и омерзение… К ним можно привыкнуть, но приятнее они от этого не становятся.

Словно почуяв, что скрываться больше не нужно, Тварь начала проситься наружу. Она изнывала от Голода, её словно не торопясь жарили на сковороде с кипящим маслом, и поэтому она стремилась как можно скорее превратить тело Гвина в смертельное оружие, чтобы сподручнее было охотиться: зачесался шрам на груди, начали гореть лицо и пальцы, заныла нижняя челюсть. Всё это было неприятно, но пока ещё терпимо. И чтобы поменьше думать о Голоде, Гвин решил подумать о чём-то ещё.

Например, что Валлис был не так уж не прав, говоря, что мир стал другим. Так говорили многие, главным образом старики, которые захватили предыдущую эпоху. И хотя Валлис родился через пару лет после Великого Света, даже он заметил изменения.

Пятьдесят восемь лет назад, когда по Нириону бродили орды выродков, и сама природа сходила с ума, небеса вдруг вспыхнули, превратив ночь в нестерпимо яркий день. Нет, Гвин не видел — он родился позже — но эту историю знали все без исключения, потому что с неё начался новый отсчёт. Именно тогда, если верить старожилам, всё сдвинулось. Долгое время никто не замечал изменений, потому что сначала все были заняты кровавой войной с выродками, а после победы — восстановлением городов и оплакиванием павших. Но спустя пару десятилетий жизнь снова вошла в обычное русло. И тут вдруг тысячи мелочей, которые раньше не бросались в глаза, выплыли на поверхность.

Гвин был всегда в дороге, а потому наслушался и навидался всякого. Ему уже давно были не в диковинку самые разные чудовища и небылицы. Вот только чистильщики болтали, что раньше, например, не было такого понятия, как «сильная химера». И не было божеств помимо тех, которым поклонялись в церквях. И не было немагов — только обычные чародеи, которые имели большое влияние, а не прятались по углам, как сейчас. Зато якобы существовали так называемые элементали, которые теперь все куда-то подевались. Охотники говорят, что многие животные и птицы ушли с насиженных мест и переселились в другие. Моряки жаловались, что сезоны штормов сдвинулись почти на месяц, да и многие течения изменили направление. Одна старуха на эту тему изрекла: «Боги веселятся, людишки хоронятся», и на взгляд Гвина попала прямо в точку.

Складывалось впечатление, что у всех послевеликосветных странностей один корень, но Гвину как-то было не досуг копаться в людских пересудах. Мало ли кому чего показалось? Все эти россказни путешествуют по миру как зараза. Один услышал, десятеро повторят; сегодня скажут — икнул, завтра — обгадился. Верить можно только тому, что сам наблюдаешь, а Гвин наблюдал за миром в основном в разрезе своего Голода. И он знал, что пища как минимум делится на вкусную и невкусную. Люди и зверьё — что сырая капуста: съедобно, но толком не наешься. Обычные химеры и мутанты уже интереснее, но их тоже надолго не хватает, дней на пять-семь в лучшем случае. А вот сильная химера или, например, тролль, умеющий делиться надвое, которого в прошлом месяце Гвин прикончил — ну чистый деликатес. По какой-то причине чем необычнее выродок, тем лучше от него насыщение, и это кантернец уже давно заметил.

Гвин спустился в лог между склонов и теперь брёл к темнеющему впереди спуску в Острый Серп.

— Это что же получается, — продолжил он размышления вслух. — По идее, можно этим воспользоваться. По идее. Если выяснить, откуда берутся все эти необычности, вдруг… получится? Вдруг-вдруг-вдруг… Да только как именно? Ну узнаю я это. Неужто начну сам сильных химер клепать? Нет, тут чародей нужен. Человек разбирающийся. Да. Да… Только я их терпеть не могу. Ну да ладно, предположим, наступлю себе на горло… И что? Где взять такого чародея, который и не испугается, и помочь согласится? Где? Ну, где? Да у лешего в бороде! Гадство, а какая хорошая идея была… Придумать, как не тратить время на всю эту охоту и всегда быть сытым. М-м-мечта, а не жизнь!..

Тут Гвина снова скрутил приступ Голода, и пришлось стиснуть челюсти, чтобы не зареветь на всю округу диким зверем. Впрочем, он сам бы этого крика толком не услышал — потому что мир бы перекричал, перекрыл его, сделавшись громче и ярче стократ. Каждый раз в таком приступе Гвин превращался в одну большую болевую точку, на которую Нирион падал всем своим весом. И вести сторонние рассуждения после такого уже не очень-то получалось.

К счастью, уже и не надо было. Гвин дошёл до спуска в ущелье и дальше побежал.

Чутьё подсказывало: впереди что-то есть. Ещё непонятно что именно, но что-то особенное, выпуклое, выделяющееся на общем фоне. Гвин напрягся, пытаясь различить больше деталей, но только сбился с шага, споткнулся о спрятавшийся под снегом камень и полетел кубарем по крутому склону. Сначала он юзом ехал по накатанной дорожке оползня, а когда она кончилась, кантернца как куклу стало бить о лежащие на спуске булыжники. Гвин сначала пытался остановиться, но потом решил, что так спустится быстрее и просто сгруппировался. Боль падения не пугала его ни капли — она ничто по сравнению с болью, сочащейся из Бездны.

Внизу Гвина ждал гостеприимный сугроб. Будь на месте кантернца тот же Валлис, он бы после такого спуска костей не собрал, а Гвин просто вправил рывком выбитое плечо и пошёл себе дальше.

Темень здесь, на дне ущелья, была уже непроглядная, и ориентироваться приходилось шестым чувством. Гвин был не против — он давно привык к подобного рода местам, и если бы вдруг оказался в теле обычного человека, непременно бы растерялся, ощутив себя настолько слепым и глухим. Сейчас же он хоть и не видел глазами, но чувствовал всё. Тонкую вибрацию камня. Напряжение и текучесть воздуха. Лёгкость и оцепенение воды, ставшей снегом. Сон растений, спящих под ним. Сердцебиение химеры, спящей в своём логове… два сердцебиения.

Гвин даже остановился, принюхиваясь. Да, он уже чувствовал добычу, и да, она была вкусна. Но или у этой химеры было два разных вкуса, или поблизости находился кто-то ещё.

Нетерпение не позволило Гвину разобраться в ситуации — он уже видел цель, и ничто не могло его остановить на пути к ней.

Ущелье изогнулось сильнее, обе его стены накренились в одну сторону, и одна стала менее отвесной, а другая теперь нависала над дном, по которому пробирался напряжённый, как сжатая пружина, кантернец. Звёздное небо еле проглядывало в разломе, Нира совсем не было видно. Снег здесь лежал неровно — глубокие сугробы сменялись прогалинами, покрытыми галькой. И как в любом логове чудовища, здесь пахло смертью. Не в буквальном смысле — всё позамерзало и гнить ничто не могло — но тяжёлый дух мучений и гибели отчетливо различался.

Смешно, но за десятилетия охоты этот запах стал для Гвина чем-то вроде предвестника скорого насыщения, так что от вони, которая у обычных людей вызывала отвращение, у кантернца, наоборот, слюнки текли. И как тут поспоришь с теми, кто называл его выродком?

Химера впереди отдыхала, лёжа в скальном углублении. Сильной она была во всех смыслах: даже на расстоянии ощущались толстые жгуты жизненной силы, переплетённые внутри чудища. Как же восхитительно эта сила пахла! То, что нужно, чтобы набить утробу и на какое-то время забыть о еде. Проблема только одна — одолеть такую тушу будет непросто. Но Голод — не тётка…

Кисти рук разбухали, покрывались костяными наростами и зверски чесались. Из-под ногтей лезли острые, словно заточенные, когти. Глотка и нижняя челюсть перестраивались, и дыхание стало звучать совсем по-звериному. Гвин больше не мог всё это контролировать — чтобы сожрать химеру, Твари необходимо было выйти наружу, превратить неудобный мешок с мясом и костями в оружие. А как иначе завалить здоровенную химеру?

Добыча была уже в паре десятков шагов и всё ещё не заметила подкрадывающуюся опасность. Вот так ирония — чудовище, наводящее ужас на всю округу, сейчас играло роль овечки, на которую охотился хищник более высокого порядка.

В десяти шагах от химеры разум Гвина окончательно заволокло кровавой пеленой. Спящее чудище наконец почуяло чужака, встрепенулось, но поздно: одним рывком Бестия оказалась сверху, её когтистые лапы вцепились в свалявшуюся грязную шерсть. Под толстой шкурой, точно артерии, пульсировали потоки вкуснейшей энергии, которая встречалась не так уж часто; Тварь замахнулась, чтобы пробить плоть химеры и вырвать средоточие этой энергии с корнем, а потом жрать её, жрать, заполняя невыносимую пустоту внутри…

… но прямо перед глазами её вдруг возник магический огонёк. После кромешной темноты он казался таким ярким, что Тварь на мгновение отпрянула, прикрывая лицо. Химере этого мгновения хватило с лихвой, чтобы вскочить и отшвырнуть нападающего к противоположной стене ущелья.

Гвина от души приложило о камень, но он тут же снова оказался на ногах. Треклятый огонёк вспорхнул наверх; со стороны, противоположной той, откуда пришёл кантернец, мелькнула человеческая фигура. Взбешённая химера на неё не обратила ни малейшего внимания. Она издала такой пронзительный вопль, что даже скалам стало плохо, и бросилась на обидчика.

Здоровенная мохнатая туша с по меньшей мере тремя парами мощных лап налетела на Гвина, как таран. Тот ловко увернулся от одного удара, другого, но третий пропустил и под хруст собственных рёбер отлетел на добрый десяток саженей. Не ахти какая травма для Бестии, но всё же пришлось замешкаться, выбираясь из сугроба. Тогда-то Гвин и замер в изумлении.

Фигура, которую он прежде заметил лишь краем глаза, оказалась у химеры за спиной. Кантернец вдруг понял, что ощущал присутствие постороннего всё это время, но так увлёкся охотой, что и не подумал обратить внимание на что-то кроме добычи. А теперь этот посторонний, коротко разбежавшись, взмыл в высоком прыжке и воткнул в хребет химеры три пяди стали, утопив клинок по самую рукоять.

Химера грузно осела и попыталась отмахнуться, но незнакомец ушёл от удара. Опасаясь, что его добычу сейчас заграбастает другой, Гвин снова бросился в атаку.

Химера встала на две лапы, намереваясь раздавить незнакомца, но тот с нечеловеческой быстротой отпрыгнул на безопасное расстояние и выкинул руку в направлении чудовища.

Грянул взрыв.

Ударной волной Гвина швырнуло в сторону, и следующее, что он запомнил, это как по воздуху летит, разбрызгивая кровь, оторванная лапа химеры, а сверху прямо на него несётся огромная белая волна.

Тело не слушалось, голова не соображала, поэтому уйти из-под лавины Гвин не успел. Его мгновенно придавило, а потом продолжало придавливать ещё сильнее, пока совсем не обездвижило, похоронив заживо под холодной толщей.

Глава 2

Когда Гвина впервые проткнули насквозь костяным шипом, он подумал: «Наконец-то всё кончится». Но не кончилось — рана, которая наверняка убила бы любого человека, поболела и затянулась, словно царапина, за пару дней. После этого он стал намного меньше бояться столкновений с кем бы то ни было и выбросил кинжал, которым всё равно владел плохо. Затем на другой охоте слишком уж прыткий тролль оторвал кантернцу руку по самое плечо. Боль была кошмарная, почти такая же, как от Голода, но обозлённая Бестия всё же сумела справиться с противником и одной оставшейся рукой. На следующий день Гвин заметил, что из культи что-то торчит — оказалось, это отросла утраченная кость. За пару недель рука восстановилась полностью без каких-либо последствий, будто никуда и не девалась. И Гвин перестал бояться смерти и урона своему здоровью вовсе.

О, далеко не каждая охота для него заканчивалась бескровно. Его резали, рвали, ломали, кусали, жгли столько раз, что и не упомнить. Но в итоге на нём не оставалось ни царапины. Только шрам на груди — от магической фигуры, которая навек сплавила воедино человека и Тварь из энергетического пространства.

Поначалу Гвина ужаснула мысль о том, кем или чем он стал. Он носил в себе то, во что сам боялся заглянуть. Но однажды он случайно спас незнакомого мальчишку из лап тигра-людоеда и понял, что заглядывать в себя вовсе не обязательно. Лишнее это. «Если я настолько живуч, — подумал он, — надо просто этим пользоваться!» И начал пользоваться.

Бессмертие оказалось штукой весёлой. Оно было козырем, который бил любую карту противника. Нет, Гвин понимал, что его живучесть имеет пределы, но при должной осторожности её с лихвой хватало на то, чтобы побеждать даже самых страшных тварей. Быть неубиваемым чудовищем оказалось не так уж плохо, а местами даже полезно.

Но точно не в ситуации, когда ты лежишь под завалом и не можешь пошевелиться.

Гвин даже не потерял сознание, когда его накрыло лавиной. Снег в считанные минуты проморозил одежду, поэтому холод вскоре убил все телесные ощущения кроме ломоты. Голод всё крепчал, разливался повсюду; его волны стократно умножали удушье и онемение. Хотелось выть, но тяжесть снежной массы не давала даже вдохнуть. Обездвиженный в ледяной темноте, кантернец медленно сходил с ума.

Время словно замёрзло вместе с ним. Где-то снаружи, в нескольких саженях, жизнь продолжалась, но в тесной снежной могиле были только холод и боль. Сначала Гвин на всех известных языках проклинал того, кто сорвал ему охоту. Спустя какое-то время он мог думать только о том, что хочет умереть. Казалось, он лежит так уже вечность, но Гвин понимал, что это не так — ведь снег должен был растаять по весне. Вопрос — сможет ли он вынести эту пытку до того времени?

Потом Голод стал ещё сильнее, и Тварь милосердно вытеснила Гвина из сознания. Он продолжал чувствовать, но больше не осознавал себя. В этом было его преимущество — человеческий разум способен выдерживать боль только до определённого порога, после чего просто сворачивается в комочек и перестаёт воспринимать что бы то ни было. А вот у Бестии такой лазейки не было.

Она страдала с каждым часом всё сильнее — ей не требовался ни воздух, ни свет, но позарез нужна была еда. Намертво прикованной к треклятому мешку с потрохами, Твари оставалось только терпеть и ждать, пока Бездна поглотит её.

И та наступала.

Безликая, бездонная, бесформенная — наступала.

Вгрызалась.

Заглядывала внутрь того, у кого нет глаз.

Терзала демона, который вынужден был её кормить.

Ей всегда недостаточно. Всегда нужно ещё

Поэтому она не убивает — лишь медленно пытает своего раба, своего пса, заставляя его искать любые способы хотя бы на время откупиться от жестокой хозяйки. Ведь убежать от неё невозможно. Как бы ты ни был страшен, каких бы чудовищ ни пожирал — она страшнее. И если она захочет, ты пожрёшь себя сам, лишь бы доставить ей мимолётное удовлетворение.

В какой-то миг демон так озверел от боли, что едва не выскочил из собственной шкуры. Гвин не запомнил как, но Тварь выбралась из-под завала. Она пробежала мимо окоченевшего трупа химеры и буквально взлетела по отвесному склону ущелья, а потом начала убивать.

Первым ей попался горный козёл. Затем медведица с медвежонком, спящие в берлоге. Следом — голодный волколак, на свою беду тоже вышедший на охоту. Всего этого было слишком мало, чтобы наесться — Голод немного уменьшился, но и только. Поэтому, побегав так какое-то время, Тварь покинула горы и вышла на дорогу, вьющуюся меж холмов. Гвин к тому времени уже вышел из комы и худо-бедно соображал, так что при виде первого же человека увёл Бестию в сторону — скорее подсознательно, чем намеренно.

Но демон всё ещё жестоко страдал от Голода, поэтому продолжил истреблять зверьё — словно надеялся наесться крошками со стола. Дважды темнело, дважды занимался рассвет, а бешеная Тварь всё носилась в глуши, распугивая всё живое.

Потом её вынесло на окраину деревни. И снова Гвин направил демона в обход; там-то, недалеко от охотничьей избушки, они оба и почуяли еду

Пахло очень вкусно, но направление угадывалось с трудом: нюх настолько обострился, что нужный энергетический след тонул в сотнях других. Тварь аккуратно двинулась вперёд, непрестанно принюхиваясь. Так она вышла на старую, явно заброшенную тропу, по которой добралась до спрятавшихся меж крутобоких склонов древних развалин. Вокруг них по какой-то причине совершенно ничего не росло.

Здесь пахло сильнее. След точно вёл к руинам, а потом под них. На подходе на Гвина решила напасть стайка гарпий — совершенно напрасно, разумеется. Наскоро перекусив ими, он вошёл в некогда большой замок и довольно долго искал спуск в подземелья среди обрушенных стен. За это время погода сильно испортилась и началась нешуточная вьюга; по счастью, заваленный снегом проход обнаружился в одном из залов главного здания.

Внизу, конечно, было очень темно, но кому это мешало? Гвин явственно ощущал сидящую впереди химеру — сильную, даже сильнее предыдущей. Только та была как тугой комок мощи, а эта напоминала широкую сеть из сотни тонких, но очень прочных нитей.

Снова пришлось сдерживать нетерпение и боль, но упустить ещё и эту добычу было просто немыслимо. Гвин шёл коридорами, в которых веками не было ни души, безошибочно выбирая повороты и не глядя переступая через лежащий на полу мусор. Впрочем, подземелье оказалось не очень-то большим — спустя всего пару минут кантернец уже вышел на химеру.

Она заняла почти весь зал. Бесформенная масса, облепившая стены и потолок, при этом владеющая неким подобием сознания. Она проникла тонкими усиками сквозь кладку, забросила их так далеко, как только смогла, и пила соки земли. Как и всякая химера, она считала всё, до чего может дотянуться, едой. Поэтому вокруг развалин и не было ни растительности, ни живности — всё до капли вытягивал засевший под землёй выродок.

Не похоже было, что химера приспособилась к обороне — в выживании она полагалась на свой размер, свою разветвлённость: даже если кто-то выжжет основную массу, скопившуюся в подземелье, оставшиеся в земле побеги потом срастутся вновь. Убить её можно было бы лишь перекопав всю округу и уничтожив каждый мерзкий усик…

Или, если ты — Гвин, можешь просто выпить её досуха, как она поступает с живительной силой земли.

Это кантернец и собирался сделать, когда из темноты вдруг вынырнул знакомый магический огонёк. Он выпорхнул на середину помещения и завис, охватив лучами одного жуткого монстра и одну не очень симпатичную, но очень вкусную химеру.

— Ну уж дудки! — крикнул Гвин голосом Бестии и кинулся на добычу.

Он ясно почувствовал незнакомца, который совсем недавно отправил его под завал, но важнее было утолить Голод, поэтому разборки с чужаком решил оставить на потом. Перед ним маячило место, где клубком переплетались все энергетические нити, составлявшие сущность выродка; туда он и ударил.

Рука по локоть погрузилась в вязкое месиво, ухватилась когтями за «начинку» и одним движением вырвала её с корнем. Химера беззвучно завопила от боли, но и не подумала подыхать: её сущность хлынула в разные стороны, надеясь спастись на периферии, в подземной сети отростков. И всё же химера ослабла достаточно, чтобы её можно было сожрать.

Распахнув пасть до самой груди, Тварь выпустила наружу серое дымчатое щупальце. Оно вцепилось в ускользающую сущность, дёрнуло, вырывая её из тела, и, опутывая всё крепче, затянуло в утробу. Всю без остатка.

Химера тотчас издохла, а Гвин на несколько секунд выпал из реальности.

После продолжительного заплыва по океану боли даже простое её отсутствие воспринимается как невероятное блаженство. Ненадолго, но мозг сходит с ума от возвращения к норме, в которой его не бьют беспрерывно раздражающими импульсами. Поэтому после поглощения сущности химеры Гвин почувствовал себя лучше, чем прекрасно. Будто каждую его мельчайшую частичку ублажили до полного расслабления. Словом, такого облегчения он не испытывал, пожалуй, ни разу.

А потом кантернец, снова превратившийся в человека, приоткрыл глаза и наткнулся взглядом на всё тот же магический огонёк. Только на этот раз он не выжигал зрение, а вполне приятно светил, разгоняя темноту в небольшом радиусе.

Человеческие чувства казались такими же наивно-примитивными, как лепет младенца. Однако они не резали сознание острыми ножами и позволяли существовать в весьма комфортном состоянии лёгкого отупения. Да, в подземелье было темно и сыро. Да, тут жутко воняло кислятиной, возможно от выделений химеры. В отдалении еле слышно выла вьюга — как музыка для уставшего слуха. А ещё кто-то почти бесшумно дышал поблизости.

— Покажись, — сказал он негромко. — Не бойся.

— А я и не боюсь, — так же негромко ответили сзади.

Женским голосом.

Значительно подобревшему Гвину уже намного меньше хотелось выяснять отношения с кем бы то ни было, но имелось два весомых аргумента в пользу такого выяснения. Во-первых, незнакомка причинила ему много страданий, фактически бросив умирать под завалом. А во-вторых, она видела, как он ест и… всё ещё здесь?

Гвин привычно прокашлялся после перестроения гортани и обернулся.

Она стояла на самой границе света, в диковинной боевой стойке, напружинившаяся, в любой миг готовая к рывку. Зимняя одежда полностью маскировала фигуру, но в целом кантернец не назвал бы её хрупкой. Наверное потому, что шестым чувством ощущал её сущность — ни на что не похожую, одновременно сильную и утончённую. Из-под глухого мехового капюшона выбился светлый локон, упавший между глаз: светло-зелёного и карего. Возраст по лицу угадывался с трудом, но не моложе двадцати и не старше тридцати пяти. И она в самом деле не боялась. Она смотрела твёрдо и держала возле уха меч, направленный остриём в лицо Гвина.

А ещё она очень странно «пахла». То есть почти никак, и именно поэтому кантернец дважды чуть её не проглядел.

— Эгегей! — воскликнул он, пытаясь разрядить обстановку. — Ничего себе железяка! Выглядит недёшево.

— И сто́ит тоже, — сказала незнакомка, пристально следя за каждым движением странного типа.

— Может, опустишь?

— Поживём — увидим.

— Да тут долго думать не стоит, — Гвин с наслаждением похрустел шеей. — Просто он тебе всё равно никак не поможет в случае чего. У меня к ним, если можно так выразиться, иммунитет.

— Ну так значит он тебя смущать не должен?

— Резонно. Но мне в твоей позе мерещится враждебность, а это неприятно.

— Воспринимай это как приветствие, — кончик клинка описал в воздухе идеальную восьмёрку.

— Приветствие было раньше, когда ты обрушила на меня половину горы, — веско уронил Гвин. — А теперь это уже систематическая грубость.

— Так это был ты? — разноцветные глаза чуть расширились от удивления. — Как ты тогда…

— Да уж не твоими стараниями точно! Говорю же — здоровье у меня крепкое. Только благодаря ему и выдюжил. Может, хватит уже? Давай по-человечески поговорим. Подраться всегда успеем, правильно ведь?

Незнакомка даже не пошевелилась.

— Меня Гвин зовут. А тебя?

Клинок описал ещё одну восьмёрку и, словно нехотя, опустился к бедру.

— А́ри. Так что же ты такое, Гвин?

— Путешественник, охотник на чудовищ, балбес и балагур. У меня, вообще-то, примерно тот же вопрос к тебе. Ты ведь не человек, точно. Так кто же ты?

Ари сощурилась.

— С чего ты взял?

— Чую. У меня несколько расширенный набор чувств.

— Как и у меня. Но я никак не могу разобрать, что с тобой не так. Не встречала таких раньше.

— А я таких, как ты, — сказал Гвин и улыбнулся.

А потом вдруг сообразил, что со стороны он сейчас, должно быть, выглядит крайне нелицеприятно, и даже самая лучезарная улыбка дело не поправит. Оглядел себя — и впрямь: одежда вся порванная, грязная, покрытая засохшей кровью чуть больше, чем полностью. Да и лицо, судя по всему, нисколько не лучше.

— Ты уж извини, — сказал он смущённо. — Жизнь нынче тяжёлая.

— Тогда и ты извини, — неожиданно вставила Ари. — За лавину. Я не нарочно…

— Ну, догадаться можно было, — вздохнул Гвин. — Но обида — лишь для вида! Мне бы хоть умыться, ты не против?

Девушка поразмыслила пару секунд и ответила:

— Нет, пожалуй. А это… мертво?

Гвин оглянулся на медленно оседающую бесформенную массу.

— Думаю, мертвее некуда. Пойдём отсюда?

— Веди.

Кантернец направился тем же путём, что и пришёл. Ари явно старалась держаться на расстоянии, поэтому следовала в нескольких шагах позади. Её огонёк освещал путь, прижимаясь к неровному потолку. Подземелье, похоже, было просто большим многокомнатным погребом, потому что повсюду виднелись сгнившие деревянные ящики и коробы; содержимое их либо давно вынесли, либо бросили, и оно само рассыпалось прахом.

Гвина разбирало любопытство. В кои-то веки он встретил того, кто увидел его с самой ужасной стороны и не испугался! Это, конечно, наводило на разные мысли. Например, что раз она не испугалась демона, то видела нечто пострашнее. Или что у неё самой есть сторона, заставляющая других бежать в ужасе. В любом случае очень любопытно было бы узнать, где тут горгулья зарыта.

— Так ты, значит, тоже охотишься на чудовищ? — Гвин решил зайти издалека.

— Вроде того.

— Дважды мы с тобой столкнулись на охоте! Представляешь?

— Угу.

«Само красноречие», — мысленно цокнул Гвин.

— Но раз ты сюда не за мной пришла… то как ты тут оказалась?

— Пришла тоннелем. Это тайный выход, который соединяет подземелье с другой стороной холма. Видимо, проложен на случай осады. Местные показали. А ты как сюда попал?

— А вот здесь…

Они как раз подошли к лестнице. Снег, толстым слоем лежащий на ней, был основательно изрыт Гвином при спуске. Наверху, в сгустившейся темноте, выла вьюга.

Кантернец набрал горсть снега и обеими руками растёр по лицу.

— Мне сказали, что тут лучше не ходить из-за гарпий, — сказала Ари, которая всё ещё держалась поодаль.

— Ну… в общем, их там больше нет. Фух, от снежка аж полегчало. Ещё бы переодеться теперь… но такую метель, пожалуй, лучше тут перетерпеть. Как думаешь?

Вместо ответа Ари подошла к Гвину вплотную, внимательно вглядываясь в его лицо. Гвин этим воспользовался и «принюхался» к ней получше, но распробовать так и не смог — словно сущность девушки пряталась внутри обитого мехом короба. Сквозь него смутно ощущалась необычная энергетическая структура, которой не было у людей — ни у чародеев, ни у немагов. Более того, эта структура была… живой. Нечто отдельное, но в то же время неотделимое от тела. Как Попутчик Гвина, только точно не демон.

— Кто ты? — спросила девушка так серьёзно, что Гвину расхотелось острить.

— Человек, которому не повезло, — ответил он. — Ты меня боишься?

— Я тебе не доверяю.

— Как и я тебе. Но хочешь в открытую? Обычно от меня сбегают, когда видят… таким. В панике и с полными штанами сбегают.

— Ты не страшный.

— Да ну?

— Ну да. Сначала меня смутило твоё обличие, но теперь я вижу, что оно больше сбивает с толку. Ты не чудище.

— Всё любопытнее и любопытнее! И кто же я?

— Ты грифон-альбинос.

Карий и зелёный глаза смотрели куда-то сквозь Гвина, но, казалось, видели самую его суть. Это пугало. И раз Гвина уже давно ничто не пугало, то это было жуть как интересно. Как будто Ари знала что-то, чего не дано было знать больше никому.

— Я не грифон, — возразил сбитый с толку кантернец. — Я его съел однажды, но я не он.

— Это метафора, — Ари впервые улыбнулась, сверкнув на редкость ровными зубами. — Грифон-альбинос одинок, потому что ему не повезло, как и тебе. Его не принимают в стаю, с ним не спариваются. Сородичи его чураются, потому что он слишком на них непохож. В итоге ни гнезда, ни потомства. Он просто не может выполнить своего назначения и скитается до конца своих дней в поисках дома, которого просто нет. Очень трогательно и печально, как по мне.

— Ух ты, — выдохнул Гвин. — Вот это сравнение, спасибо большое. Пойду, что ли, попытаюсь себя убить разок-другой.

— Я говорю то, что вижу, — Ари пожала плечами. — Постыдного в этом всё равно ничего нет.

Кантернец хмыкнул и взобрался по снегу, чтобы выглянуть наружу. Посмотрел немного на вихрь, который словно пытался иссечь снежинками старые развалины, чтоб их доломать и упокоить под ровным белым покрывалом.

— Видимо, придётся повременить с переодеванием, — сказал он, вернувшись вниз. — Там разве что в снеговика можно переодеться. Завтра двину на восток, искать людей. У тебя какие планы?

Ари немного подумала, демонстративно вернула клинок в ножны на поясе и направилась в глубину подземелья.

— Схожу за своими вещами, — пояснила она, не оборачиваясь. — В такую непогоду и впрямь лучше сидеть под крышей.

Глава 3

Они расположились в комнате с небольшим проломом в потолке — чтобы вытягивало дым от костра. Гнилое дерево, собранное по всему замковому подвалу, горело очень неохотно, но деваться ему было некуда — Ари за несколько минут развела такой огонь, что Гвину оставалось только уважительно покачать головой.

Затхлый воздух нагрелся и стал ещё более затхлым; над комнатой, судя по всему, располагалось большое помещение, потому что вой ветра здесь усиливался эхом. Зато в остальном было сухо и даже отыскалось ветхое тряпьё, которое Гвин приспособил себе под лежанку.

Ари расстелила рядом с костром плащ с меховым подбоем, извлекла из сумки свёрток с едой и умело приготовила на огне мясо, нанизав его на длинную металлическую спицу. В процессе ей стало жарко: она расстегнула куртку и сняла капюшон, явив Гвину копну светлых волос, прямыми прядями свисающих чуть ниже плеча. Перед тем, как приступить к еде, девушка глянула на соседа и кивком предложила ему — будешь? Гвин помотал головой.

— Я сегодня уже поел. Теперь только тебя зря объедать.

Ари задумчиво откусила и, пожевав какое-то время, спросила:

— То есть нормальную еду ты можешь есть, а можешь и не есть?

— Соображаешь.

— Знаю одного такого.

— Такого же, как я? Сомневаюсь. Уж в чём-чём, а в этом твоя грифонья метафора попала в десятку.

Девушка, не отрывая взгляда от собеседника, не торопясь прожевала кусок и потребовала:

— Расскажи.

Гвин был совсем не против рассказать. Он рассказывал свою историю и куда менее подходящим людям, а тут сам Явор велел — ну кто ещё мог понять его лучше? Но отчего-то именно сейчас ему показалось неправильным озвучивать глубоко личные вещи и ничего не получать взамен.

— Ладно, но только если ты мне потом расскажешь про себя.

— Это зависит от того, что расскажешь ты, — Ари хитро улыбнулась. — Точнее, от того, насколько я тебе поверю.

— Ну, ты вполне можешь мне не поверить, — с сомнением возразил Гвин. — История не то, чтобы тривиальная. Скептики принимают её за бред любителя цветных грибочков.

— У меня такая же, — пожала плечами Ари и хихикнула. — Вот и посмотрим, у кого получится безумнее!

Кантернец усмехнулся. Он понимал, что ему, скорее всего, наврут с три короба, но рассчитывал выудить из потока вранья зерно истины. Ари явно рассчитывала на то же самое.

«Сударыня сыграть желает. Что ж, почему бы и не нет».

— Ладно, хитрюшка, — Гвин привалился спиной к стене. — Слушай. У меня было счастливое детство, голодная юность и недолгая молодость. То, что я сейчас выгляжу, как законченный бродяга, это меня уже зрелая жизнь довела. Вообще-то я из знатной семьи.

— Ты прав, пока верится с трудом.

— Ха-ха, смешно! Они все погибли, и я это видел своими глазами.

— Извини. Жаль слышать.

— Ничего, дело давнее. Мне было девять. Какое-то время было тяжко и голодно, но потом как-то приспособился. Научился, так сказать, брать от жизни всё. В семнадцать взял так много, что пришлось линять из города и прятаться в дремучей глуши.

— Кому-то не тому дорожку перешёл?

— Именно. Так вот, в той глуши жил один чародей, который взял меня в услужение. Пять с лишним лет всё было хорошо, жил не тужил. А потом чародей меня заманил в свою лабораторию и превратил вот в это.

Гвин замолчал, собираясь с мыслями. Ари ждала продолжения, доедая своё мясо, но не дождалась и сказала:

— Если это всё, то я тебе тоже ничего кроме «родилась, выросла, и вот я здесь» не расскажу.

— Он хотел поймать демона, — вздохнул Гвин, став очень серьёзным. — Меня использовал как наживку, а моё тело как ловушку. В общем и целом его план сработал, но… не до конца. Когда демон завладел моим телом, он отказался повиноваться и убил чародея. Точнее, сожрал.

Девушка даже жевать перестала, когда прозвучало слово «демон».

— А потом? — спросила она с набитым ртом.

— Он не смог выбраться из меня, поэтому взбесился. И устроил бойню. Слыхала про Ваханарскую Резню?

— Погоди… — Ари через силу проглотила недожёванное и сипло спросила: — Дело было в Ваханаре?

— Да. Там мой попутчик знатно разгулялся…

— А чародея звали случайно не Тиссан?

Тут Гвин не выдержал и удивился.

— А ты откуда знаешь? — спросил он с прищуром.

— Есть у меня в роду… тот, кто его знал. Ещё до Великого Света. Но погоди-ка… Резня ведь была лет двадцать тому назад, разве нет?

— Двадцать один, — Гвин понимающе улыбнулся. — Что, слишком молодо выгляжу, да?

— Ты перестал стареть, — констатировала Ари. — Когда в тебя вселился демон. Но как ты с ним справился? Сейчас ведь я явно не с ним разговариваю.

«Надо же, прямо на лету схватывает! — подивился Гвин. — Кому другому бы пришлось полночи объяснять…»

— Да никак, — сказал он с лёгкой досадой. — Резню остановил чародей, который случайно попался мне на дороге. Демон на него напал, а тот в ответ чем-то долбанул. И мы с Тварью… то есть с демоном — с тех пор как будто одно целое. До этого мы были по отдельности, и он меня подавлял. А теперь я как бы главный, но Голод у меня от него. Он вообще питается энергетическими сущностями типа душ, но больше любит сущности сильных химер, как та, которую я тут прикончил. И да, стареть я перестал. Да и умирать тоже — на мне заживает любая рана. Демон восстанавливает шкурку, так сказать. Так что про иммунитет к оружию я не врал…

— Интересно, кто это был, на дороге, — перебила девушка, отхлебнув воды из меха. — Мало кто умеет так управляться с одержимыми. Тиссан вот явно не умел.

— Думаешь? — оживился Гвин. — Я думал, это… объединение случайно получилось.

— «Случайно» срастить две непохожих сущности так, чтобы они мирно сосуществовали друг с другом? — фыркнула Ари. — Вот уж вряд ли.

Гвин помолчал. Информация была крайне интересная, хотя нельзя сказать, что такая уж новая. Если по-честному, кантернцу давно стало не так уж важно, как на самом деле он стал тем, кто он есть. Он этим болел слишком долго, поэтому когда вылечился, вздохнул свободнее. Понял — сколько бы ни было у тебя ответов, вопросов всё равно будет больше.

— Ну, я бы тоже не отказался узнать, кто он такой, — пожал плечами Гвин. — Но когда я очнулся, его и след простыл.

Разговор на какое-то время прекратился. Ари о чём-то задумалась. Гвину, напротив, думать не хотелось. Он смотрел в огонь и слушал унылые песни ветра, свистящего в развалинах, наслаждался долгожданным покоем. После многодневной беготни наперегонки с Голодом уютные посиделки у костра казались ему верхом блаженства. А ещё лучше становилось оттого, что Гвин не один. Пусть Ари оставалась для него незнакомкой, но она оказалась из того редкого вида незнакомцев, которые ни с того ни с сего понимают тебя лучше, чем все давние знакомые. Словно мысли, покидая твою голову, приходят на ум другому человеку, а его мысли летят к тебе. Ну разве не здорово?

От задумчивости на переносице Ари пролегла морщинка, что делало её строгое лицо слегка забавным. Выглядела она на двадцать с хвостиком, но во взгляде сквозили твёрдость и опыт, какие бывают у бывалых вояк. Только из-за него Гвин дал бы ей больше тридцати. Очертания подбородка и скул имели в себе нечто либрийское, но слишком правильный, утончённый нос наводил на мысли о нейратских корнях. И всё бы ничего, но это признаки взаимоисключающие, потому что у северян совсем другая форма лица.

Кто-то, наверное, назвал бы её хорошенькой, кто-то — даже красивой, но кантернцу было всё равно, как она выглядит. Он давно не обращал внимания на обёртку, потому что по себе знал, насколько она обманчива. Снаружи ты обычный парень, а внутри — жуткая Бестия, пожирающая менее опасных, но всё же на редкость смертоносных тварей. И выглядишь ты на двадцать два, но на самом деле тебе сорок три, а жизненного опыта у тебя на все девяносто. Внешность — лживая цыганка. Другое дело — взгляд, манера говорить и вести себя. По ним Ари раскусила Гвина за несколько минут. Не всё, конечно, но основу… Что это говорит о ней? Рыбак рыбака?..

— Тебе не хотелось вернуться в тот день и сбежать от Тиссана?

Вопрос застал Гвина врасплох. Кантернец поймал себя на мысли, что они с Ари уже с полминуты смотрят друг на друга, и смешался.

— Кто, я? — встрепенулся он. — Не-е-е. Зачем оно мне? Я давно привык жить так. Я теперь почти бессмертный и вообще… веду войну со злом! В своём масштабе. Тот человек, который жил у Тиссана, уже не существует. Он спёкся, понимаешь? Умер. Облака ему пухом. А у новой жизни свои прелести. О пропитании не надо беспокоиться, о ранах всяких — тоже. Спешить некуда, обязанностей никаких. Надо только раз в три-четыре недели жрать какую-нибудь особо вкусную химеру, а в перерывах — живи в своё удовольствие! Полная свобода. Хочешь — пей, хочешь — танцуй. Хочешь — каждый день в новом месте просыпайся, ничто тебя не держит. Да многие за такое по доброй воле бы душу демону продали!

Расписывая свои реалии, Гвин даже повысил голос и вдохновенно зажестикулировал. Но Ари хоть и мягко улыбалась, его энтузиазма, похоже, не разделяла.

— Думаешь, никогда не устанешь от жизни? — спросила она тихо.

Кантернца этот вопрос неожиданно уязвил.

— Я каждый раз после насыщения как заново рождаюсь, — соврал кантернец, не моргнув глазом. — Пока даже близко не устал.

— Пока ты и жил не так уж много.

— Зато насыщенно. И вообще — кто бы говорил! Уж побольше твоего!

Ари впервые засмеялась — весело, искреннее и очень заразительно.

— Сколько мне по-твоему? — спросила она с хитрым прищуром.

Гвин разом посерьёзнел.

— Мне папа говорил, что с девочками об их возрасте говорить неприлично, — степенно сказал он.

— Хорошо, что я уже не девочка, — ещё одна хитрая улыбка. — Говори, не бойся.

— Ну… — Гвин помялся. — Двадцать пять или тридцать.

— Пятьдесят восемь.

И снова они молча смотрели друг на друга. Гвин с сомнением, Ари — с довольной полуулыбкой. В этой полуулыбке отчётливо сквозил вызов, который кантернец не мог не принять.

— Я сразу почувствовал, что ты старше, чем выглядишь, — сказал он уверенно. — Просто хотел убедиться.

— Правда? — девушка ему явно ни на волос не поверила. — И что ещё ты почувствовал?

Настало время Гвину довольно улыбнуться и выложить все свои козыри.

— Например, что ты одна, но при этом тебя двое. Просто вторая скрыта в Эфире. А ещё у тебя есть Дар, но не очень сильный — хватит на взрыв или на светоч, но заклинания посложнее тебе вряд ли дадутся. Твоё тело намного сильнее и крепче человеческого, но ты вполне смертна. Если прикидывать, — он зажмурился и для пущего эффекта потянул ноздрями воздух, — жизненного запаса твоей сущности хватит ещё лет на пятьсот, может пятьсот пятьдесят. Нигде не ошибся?

Взгляд девушки изменился — теперь в нём появилось нечто новое, чего Гвин не мог распознать. Она больше не улыбалась.

— Да, — уронила она. — Впечатляет. Что-нибудь ещё?

— Да, есть кое-что ещё, — Гвин кивнул. — И это очень странно, никак не могу себе объяснить. Твои эманации нравятся моему попутчику. Собственно, именно так я и понял, что ты не человек. К людям Тварь равнодушна — они безвкусны. А ты ей будто ближе, чем они. Наверное, это из-за той, второй, которая в Эфире. Уж прости, если чем задел, но я тоже говорю то, что вижу. Точнее, ощущаю.

Ари смотрела на него так пристально и серьёзно, что кантернцу стало не по себе — а вдруг лишку хватил с эффектом неожиданности? Не хотелось бы понапрасну человека обижать…

— Скажешь, кто ты? — спросил Гвин несколько просящим тоном.

Вместо ответа Ари вдруг выпрямилась и начала расстёгивать тёплый нейратский нашейник. Гвин в очередной раз смешался и затаил дыхание в ожидании продолжения. Избавившись от накидки, девушка расстегнула верхнюю пуговицу на рубахе и потянула за уголки ворота, оголив тонкую шею и ключицы, на одной из которых белел еле заметный шрам.

А потом в ямочке между ключиц засияла маленькая звезда.

— Раз ты столько чувствуешь, сам скажи.

Кантернец даже приподнялся, чтобы рассмотреть поближе это чудо: желтоватого оттенка свет будто рождался ниоткуда и совершенно точно не являлся заклинанием. Но главное, что с его появлением «запах» Ари стал настолько ярким, что дух захватило; естество девушки словно выпустили из непрозрачной бутылки, в которой оно было заточено. И нет, человеческого в нём было не больше, чем дёгтя в пресловутой бочке с мёдом. Едва увидев таинственный огонёк, Гвин понял, что это — мост между двумя ипостасями одной сущности, но решительно не мог себе представить, как и почему они взаимосвязаны. В этом дуализме было нечто гармоничное, будоражащее… первозданное.

То есть совершенно непонятное. От начала и до конца.

Гвин поднял взгляд на лицо Ари и честно признался:

— Не имею ни малейшего представления.

Хотя взглядом он, конечно, сказал куда больше.

Он чувствовал себя букашкой, которая услышала прекраснейшую симфонию и поняла из неё только полагающуюся ей букашечью часть. А без восприятия Бестии он вовсе увидел бы только огонёк и ничего больше.

Огонёк погас, и «запах» снова стал еле уловим, а Гвина словно вернули в тёмный погреб после недолгой прогулки на свежем воздухе. Скорее наитием, чем развитым шестым чувством в конце кантернец ощутил, что вся эта чудесная энергетическая система внутри его новой знакомой не в порядке. Что-то с ней было не так. Но разве разберёшься, что именно?

— Я пуэри, — сказала Ари, застёгивая рубаху. — Не удивляйся, если раньше о нас не слышал. Нас уже давным-давно не должно быть.

— И всё же ты здесь, — возразил Гвин. — Вот и расскажи о себе. Такой был уговор.

— Ладно, ладно, — Ари вздохнула, как показалось кантернцу — немного напоказ. — Я родилась незадолго до Великого Света. Отца не видела, он погиб во всей этой заварухе. Мама меня воспитывала до шести лет.

— Они тоже пуэри? Твои родители.

— Нет. Ни один из них. Это долгая и очень запутанная история, в ней сам Лукавый ногу сломит. Не стану рассказывать, даже не проси.

— Почему?

— Запутаться боюсь! Главное, что я произошла… не совсем естественным путём. А единственный, кто в этом разбирался, исчез уже очень давно.

— Ладно, опустим. Так что случилось, когда тебе было шесть?

— Мама умерла.

Гвин не стал бы заострять внимание на столь трагичном факте, но нечто в голосе Ари заставило его проявить бестактность.

— Тоже не совсем естественным путём, видимо?

Девушка пронзила его взглядом, и Гвин тут же прикусил язык. Но не успел он открыть рот для извинений, как Ари вдруг продолжила:

— Её убили. Хоть мне никто и не верит. Просто никто не видел, кроме меня. На нас напало существо, у которого не было тела, только бесформенный чёрный силуэт. Я его поэтому так и называю — Бесформенный. Может, ты слышал о таком?

В голосе Ари на миг прорезалась тщательно подавляемая надежда, и Гвину вдруг очень захотелось ей помочь.

— Опиши подробнее, — попросил он, изобразив повышенное внимание, хотя в этом и не было нужды.

Ари передёрнула плечами — видимо, воспоминания были слишком яркими и неприятными.

— Он будто поглощает всё вокруг себя — и свет, и звук. Когда он близко, закладывает уши, трудно двигаться и дышать. А если коснётся тебя… в общем, он коснулся мамы, и она тут же упала. Мёртвая.

–…А потом?

— А потом он исчез. Растаял.

Гвин поджал губы, напрягая память, но ничего похожего вспомнить не смог.

— Прости, — сказал он. — Я не знаю, что это такое. Может, какой-то особенный демон.

Ари потупилась.

— Да ничего. О нём никто ничего не знает. В целом мире.

С минуту тишину нарушал только вой ветра и треск догорающего костра. Чтобы он совсем не погас, Гвин встал и подбросил дров. Ари сидела, глядя в одну точку, и её настроение по лицу не читалось. Кантернцу даже стало неловко оттого, что он залез собеседнице в душу. Вряд ли она любила посвящать в тему своего детства посторонних, а Гвин эту границу нагло нарушил. Поэтому он попытался немного сгладить положение.

— Я потерял родителей чуть позже, но всё равно могу себе представить, насколько тебе пришлось туго.

— Вообще-то тебе было хуже, наверное, — Ари вяло улыбнулась. — Я ведь не осталась на улице ни с чем. У меня была названная тётка, бабушка, Лей, Рэн… Они меня вырастили, обучили, жаловаться не на что. И вообще, в этом мире только я могу похвастаться тем, что меня обучил настоящий охотник пуэри! Кроме него самого, конечно. Лет с семи Рэн меня тренировал. Пока не бросил и не испарился.

— Как так?

— Да вот так. В один прекрасный день он просто не явился. Это было, кстати, аккурат в мой двадцать пятый день рождения. Представляешь? Один из самых близких, тот, кто был со мной практически всю жизнь, кто натаскивал меня почти двадцать лет, вдруг взял и не пришёл. Ни через день, ни через год. Ни по сей день.

— Обидно, наверное.

— Не то слово. Поэтому поняв, что он больше не придёт, я решила, что пора мне отправиться в свободное плавание, как говорила тётушка Хелия. Вот, тридцать с лишним лет путешествую…

— Одна?

— Одна.

— Понятно.

Ари взглянула на собеседника с прищуром.

— Что тебе понятно?

— Я понял, откуда ты взяла свою метафору, — пожал плечами Гвин. — Ты сама как грифон-альбинос. Всегда в дороге, всегда одна. Не одинока. Именно одна. Я ведь правильно понимаю, что кроме тебя и твоего исчезнувшего наставника на свете больше нет пуэри?

Во взгляде девушки что-то снова изменилось, и кантернцу в очередной раз стало не по себе. Честно говоря, он чуть не вздрогнул. Впечатлительным Гвина было не назвать — ему и конечности доводилось терять с бо́льшим спокойствием. Так что назревал вопрос: это его так расслабило после еды, или с этой женщиной действительно всё непросто?

Гвин спросил себя об этом и решил, что не хочет знать ответ. Так было интереснее.

Ари не ответила на вопрос, но и не возразила. Только укуталась в плащ и села, поджав ноги. Внимание её снова поглотилось пламенем костра.

«Кажется, всё-таки расстроил, — подумал Гвин с досадой. — Надо было помягче о таком, не все же, как я, со всем смирились».

Разумеется, он не имел в виду ничего плохого. Ведь она была права в том, что Гвин — вынужденный неприкаянный одиночка. Сравнение весьма точное… Но и что с того? Подумаешь, одиночество. При правильном подходе оно даёт намного больше, чем отнимает. Ведь уют домашнего очага — это крохотное место, кокон, в который люди себя добровольно заворачивают, отгораживаясь от бесконечности мира. Пусть в одиночестве нет тепла, зато оно доверху заполнено свободой.

Гвин вряд ли смог бы теперь обойтись без этой свободы. Единственные кандалы, которые он таскал на себе — Голод — к счастью, замещали собой все остальные. Так что, положа руку на сердце, сколько бы ни хотелось себя жалеть, давали они больше, чем отнимали. Может, Гвин и пожалеет об этих словах во время следующего голодания, но ему нравилось быть тем, кто он есть. Грифоном-альбиносом.

А вот Ари, видимо, не нравилось. Ну что ж, её можно понять. Если воспринимать одиночество как бремя, то одиночкой быть совсем не хочется…

Но тут есть забавная штука. Если один грифон-альбинос встретил другого грифона альбиноса, то так ли они одиноки?

— Знаешь, — сказал он неожиданно для самого себя, — мне кажется, твой Бесформенный должен быть как-то связан с Великим Светом.

Ари подняла на него заинтересованный взгляд.

— Ведь тогда начались всякие странности, — продолжил Гвин. — Появились сильные химеры, немаги, всякие божества повылазили. Много кто об этом говорит. Вдруг и он тогда же возник? Что скажешь?

— Скажу, что уже давно об этом думаю, — ответила Ари с лёгким удивлением. — Пришла к тем же выводам.

— А может это вообще было разовое явление, — ободрённый успехом, развивал мысль кантернец. — Какое-нибудь энергетическое возмущение…

— А вот это вряд ли.

— Почему?

— Потому что пару лет назад он напал на меня.

Ари как будто собиралась сказать что-то ещё, но поджала губы и промолчала.

— Мне это тоже интересно, — Гвин понял, что нащупал нужную ниточку, поэтому продолжил за неё тянуть. — Все эти странные существа и места. Потому что… ну… я их ем. Точнее, кормлю питомца-сожителя. Если бы понять, из-за чего это всё стало появляться и причём тут Великий Свет, может, я бы смог разобраться с Голодом раз и навсегда.

— Может, и сможешь, — кивнула Ари. — Особенно с учётом того, что я узнала.

Она замолчала, но Гвин терпеливо ждал. Он знал, что теперь продолжение точно последует.

— Придётся, видимо, начать с начала, — сказала Ари, устроившись поудобнее. — После второго нападения Бесформенного я еле выжила. С ним невозможно сражаться, в его присутствии даже думать почти невозможно, и воздух как будто… кисель. Ты убегал когда-нибудь в ночном кошмаре? Хочется из кожи выпрыгнуть, а ползёшь, как улитка. Вот рядом с Бесформенным всё ещё хуже. Меня спасла случайность, которая вряд ли повторится, и только благодаря ей мне удалось сбежать. Так что для меня это теперь вопрос выживания.

— Уверена? — усомнился кантернец. — Между его появлениями прошло сколько? Пятьдесят лет? Походит на то, что ты дважды оказалась не в том месте и не в то время. Кто станет ждать целых полвека?

— Он появится снова, — тоном, нетерпящим возражений, отчеканила Ари. — Совпадений не бывает. Раз он напал дважды, то явится и в третий раз. Через пятьдесят лет, через день — я хочу быть готова к его появлению. Поэтому я начала копать. Как и ты, я давно сопоставила факты и поняла, что появление новых выродков и прочего привязано к дате Великого Света. Раньше мне не было до этого дела, но теперь я себя спросила: а если Бесформенный — тоже часть этих изменений? И вернулась туда, где он напал на меня.

— И что там? — не выдержал до крайности заинтригованный Гвин.

— Там остался его след. Энергетический, конечно. Кое-что в нём показалось мне знакомым, поэтому я начала охотиться на самых необычных чудовищ, каких только могла найти. В какие только дыры я не залезала в последние два года! Ну ты, вижу, понимаешь… Так вот в итоге могу сказать следующее. Существа нашего мира, даже такие как химеры и отродья, либо оставляют совсем другой след, либо не оставляют никакого. Но некоторые из них — угадай, какие именно — оставляют след похожий

— Сильные химеры?

— И не только. Попадаются мутанты с мутациями, которых у них не должно быть.

— Ага, в курсе. Попадались…

— Вот. А некоторые отродья обзавелись репродуктивным аппаратом. Знал? Они теперь могут размножаться и после смерти не превращаются в щебень.

— Да это ещё ладно! Мне недавно попался тролль, который делился на две одинаковые половины, и каждая при этом была вполне себе самостоятельной.

— И что, тебя всё это не удивляет?

— Если бы я каждый раз удивлялся таким штукам, удивлялка бы уже отвалилась. Я ими питаюсь, забыла? Самые странные обычно самые вкусные, так что я просто…

— Ешь, я поняла, — Ари поморщилась, и кантернец отстранённо отметил, насколько изящно у неё это получается. — А с немагами сталкивался?

— Пару раз, — припомнил Гвин. — Оба раза не понравилось. А что?

— А то. Ты же в курсе, почему они себя так называют? У них нет Дара, но при этом то, на что они способны, уж слишком похоже на магию. Та же Зола, например, может воспламенить практически что угодно, но каким образом, если у неё нет Дара?

— Я не встречался с Золой. Только с Летунами и этим большим, чёрным, как его… Иней, вот. И на кой ляд они себе такие имена выдумывают?

— Не знаю, я с ними не встречалась пока. Знаю в основном со слов одного знакомого чародея. Он говорил, что в аурах немагов тоже есть некая метка, похожая на след необычных выродков.

— Вот как? — Гвин откинулся, скрестив руки на груди. — Немаги, получается, в некотором смысле родня чудовищам?

— Да нет же, не родня, — Ари снова забавно поморщилась. — Они только одинаково отмечены. Это как… шрам от одного и того же лезвия. Но и это ещё не всё. Слыхал про «полыньи»?

Кантернец покачал головой.

— Про них мне тоже Кастис — тот знакомый чародей — рассказал. Это такие места, где мир отрезан от Эфира. Там невозможно колдовать, поэтому чародеи превращаются в обычных людей. И появились они когда? Правильно, после Великого Света. Причём их год от года становится всё больше, а почему — никто понятия не имеет. Я была в одной такой «полынье». Ощущения более чем странные, хотя шибко неприятными их тоже не назвать. Как будто тебя засунули в глухой мягкий кокон.

— А как при этом себя чувствует твоя… вторая половина?

— Альтер? Так же, как я, только по ту сторону Прослойки. Я её не чувствую, но она никуда не девается. Только вызвать её на эту сторону в «полынье» я вряд ли смогу. В других местах — пожалуйста, а там — нет. Можешь себе представить, как такое вообще может быть?

— Я не разбираюсь в магии, — поморщился Гвин.

— Не разбирается он, — фыркнула Ари. — Раз ты смог почуять альтера, то можешь себе представить, насколько неестественно такое явление, как «полынья». Оно противно природе. Как и все эти сильные химеры. Как и немаги, которые колдуют без Дара. Как и много ещё чего. Что-то тогда случилось, при Великом Свете. Вроде бы после этого всё наладилось, но надолго ли? Или — ещё хуже — вдруг на самом деле ничего не наладилось, а мы просто себя в этом убедили?

Кантернец не стал отвечать на риторический вопрос. Вообще-то ему вдруг стало нехорошо от всех этих разговоров. Тревожно. И тем было неприятнее, что тревога эта не перешла к нему от Ари, а выползла из его собственной души, где пряталась раньше точно змея под камнем.

— Что-то надвигается, — помолчав, сказала Ари. — Эти… искажения не просто так появились и просто так не уйдут. Мир меняется, но слишком глубоко, чтобы мы могли понять, как именно. Как будто слышим звон, да не знаем где он. У тебя не было такого ощущения? Что всё, что мы видим и слышим — лишь отзвуки, туманные обрывки, которые никак не сложатся воедино? Изменились возвраты, изменились их последствия, изменилась природа, а мы всё продолжаем жить как ни в чём не бывало, пока весь мир катится Явор знает куда. У людей, как всегда, только одна цель — выжить, поэтому они просто приспосабливаются и не думают о том, почему им приходится это делать… А мне вот всё это не даёт покоя. И не только потому, что я столкнулась с Бесформенным. Просто я смотрю на эти изменения и не могу представить, что с нами всеми будет, когда отзвуки превратятся в настоящую бурю. А она грянет, обязательно грянет. Вот увидишь.

— Может ты и права, — сказал Гвин, пожав плечами. — Что-то действительно происходит. Только, думаешь, нам дано это понять? Не то чтобы я себя дурачком считал, но есть ведь вещи не для наших скудных умов.

— А для чьих же тогда?

Гвин усмехнулся — по-доброму, потому что его тронула внезапная наивность женщины, которая на первый взгляд наивной вовсе не казалась.

— Ты необычная, — сказал он. — И я тоже необычный. Ты принадлежишь к расе, о которой никто не слышал. Я делю тело и сознание с абсолютным хищником из таких мест, что от одной мысли мозги скукоживаются. Мы оба знаем, насколько мало понимает обычный человек. Даже если он очень умён, даже если он стар и обрёл мудрость. Пока он не переживёт того же, что и мы, он просто не сможет понять. А сколько всего не пережили мы? В какие бездны ещё не заглядывали? Ты только представь. Что если природа этих искажений лежит за гранью нашего понимания, потому что наше восприятие слишком узко? Ведь ты сама говоришь, что Нирион меняется где-то очень глубоко — так может, такие тонкие материи не для нас?

Ари, казалось, задумалась.

— Может быть, — сказала она наконец. — Но я всё равно попытаюсь всё выяснить. Потому что вдруг они всё-таки для нас? И мы сможем как-то повлиять.

–…И ты сможешь избавиться от Бесформенного, — добавил кантернец и по лицу собеседницы понял, что попал в точку. — На твоём месте я бы вёл себя точно так же.

Ари посмотрела на него устало и вдруг улыбнулась, а потом молча улеглась и завернулась в плащ. Подложив кулак под щёку, отчего сразу стала похожа на маленькую девочку.

Гвин вздохнул и тоже принял горизонтальное положение на пропахшем тухлятиной тряпье. Ему завернуться было не во что, хотя очень хотелось. Не из-за холода — лишь уюта ради. Чтобы завершить картину: за стенами ночь и вьюга, а внутри горящий очаг, разговоры вполголоса и мягкая постель…

И вовсе он не думал, что тонкие материи не для его ума. Наоборот, кантернцу было жутко интересно разузнать обо всём, что касается искажений. И до чего ведь точно Ари слово подобрала! Искажения. Как будто кто-то и впрямь схватил Нирион обеими руками и хорошенько встряхнул, исказив его законы. Но почему-то Гвину показалось, что уж слишком сильно девушка вцепилась в эту загадку. Слишком отчаянно. Как бы не приключилось с ней чего дурного…

«Ну и ну! — опомнившись, фыркнул про себя кантернец. — Она меня под завалом бросила, а я тут пекусь о её душевном равновесии! Совсем ты размяк, дружище Гвин. Если каждого встречного так обхаживать, все нервы себе вымотаешь!»

Он повернулся на спину и уставился в потолок.

«Вот бы каждый встречный был таким, как она», — подумалось ему вдогонку.

Гвина уже клонило в сон. Эйфория от насыщения прошла окончательно, поэтому начала сказываться усталость, которая копилась днями, а то и неделями. Сегодня его впервые за долгое время ждал здоровый сон, и кантернец с радостью сдался в его объятия, закрыв глаза.

Вот только одна мысль пока ещё не давала уснуть.

— Ари?

— М?

— А куда ты направишься завтра?

Молчание висело долго — Гвин даже успел подумать, что девушка заснула. Но ошибся.

— На запад. Обойду горы с запада, вдоль моря, — Ари зевнула. — Никогда не была в тех краях.

И снова тишину нарушала только седая вьюга.

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи… Гвин.

Когда он проснулся, Ари уже ушла. Поднялась, наверное, ещё засветло, откопала снова занесённый снегом вход и была такова. Гвин даже не слышал — настолько сладко спал.

Он поднялся, вылез из подземелья, осмотрелся, щурясь после долгого пребывания в темноте. Снег больше не шёл, но небо всё ещё нависало белой непрозрачной пеленой. На сильно выросших сугробах виднелся отчётливый след широких снегоступов, ведущий на север. По нему Гвин дошёл до занесённой дороги, что тянулась вдоль кромки леса и одним концом взбегала на холм справа, а другим терялась слева, у подножий гор.

Две линии, оставленные снегоступами, поворачивали на запад.

Тягостно вздохнув, кантернец поковылял на восток.

Глава 4

Ари не любила холод, поэтому подалась на север ещё в начале лета, надеясь управиться до наступления морозов. Но немного просчиталась.

Сначала она добралась до Нейрата, потом до побережья Северного моря. Там выследила одну на редкость шуструю сволочь, которая истребляла без разбору всю местную живность. Затем забрела в деревушку круглолицых узкоглазых северян, поклонявшихся «ледяному гиганту» — на поверку это оказался до неприличия здоровый огр, который отчего-то замораживал всё вокруг при одном только приближении. Способа совладать с таким противником Ари так и не нашла, поэтому ушла ещё севернее: к Перемычке, в вечную мерзлоту. Горы стояли стеной и были совершенно безжизненными. Несколько вялых отродий не в счёт — им просто не повезло уродиться в таком негостеприимном месте. Кроме них у Перемычки никто не водился и даже самого чахлого кустика не росло. Через три дня бесплодных блужданий девушка поняла — здесь ловить нечего. И повернула на юг.

Снова достигнув населённых людьми мест, Ари с удивлением обнаружила, что там уже выпал снег — даром, что по либрийскому календарю шёл последний месяц лета. Вот и управилась по теплу.

Здесь, совсем рядом с Острохолмьем, поле для исследований было куда как обширнее, чем у Перемычки. Пришлось стиснуть зубы и терпеть промозглую осень, которая всё чаще по утрам напоминала зиму. Ари обследовала всё необычное, что могла заметить или о чём могла услышать, и за три месяца, пока не пришла настоящая зима, встретила несколько по-настоящему интересных искажений.

Прежде всего это были, конечно, чудовища. Они всегда были самыми очевидными, самыми бросающимися в глаза — среди любых странностей люди в первую очередь обращают внимание на те, которые могут откусить им голову. Обосновавшись в Галории, небольшом княжестве, зажатом между Энтолфом и Нейратом, Ари несколько раз поохотилась. В такой близости от владений отродий она не сильно надеялась узнать что-то новое — слишком уж много здесь водилось всякой гадости. Но в двух случаях из пяти путешественница всё же наткнулась на тварей с характерным энергетическим следом. Обеих убила. За обеих получила немаленькую награду в местной Службе чистильщиков.

Однако пока пуэри собирала информацию для охоты, до неё дошло ещё несколько любопытных слухов. Некоторые из них оказались настолько любопытными, что Ари решила их проверить.

Так она посетила «пустую поляну», о которой шептались местные. Так они называли место посреди степи, где вдруг выросли деревья: голые стволы и ветви почти лежали друг на друге, сплетаясь и образуя жутковатую на вид воронку, напоминающую одеревеневший вихрь или гигантское гнездо. А в центре его не росло ничего. Просто голая земля, на которую войдёшь — и услышишь, как звенит полнейшая тишина. Даже ветра, который шумел снаружи, на «поляне» будто не существовало.

В каких-то двух или трёх лигах оттуда стоял старый лес, в самом сердце которого нашлась ещё одна странность. Её, особо не мудрствуя, нарекли «окаменевшей чащей» — потому что всё живое там и в самом деле обратилось в камень. Даже зверьё и птицы. Со стороны это было похоже на творение талантливого, но безнадёжно сумасшедшего скульптора, которому вступило в голову создать вечный, застывший во времени лес. И вышел он прекрасным, но каким-то уж слишком нездешним.

К третьей диковине пришлось идти ночью — потому что днём её, по заверениям тамошних рыбаков, можно было и не заметить. Оказавшись в указанном месте, Ари первым делом подумала: «Зато ночью точно мимо не пройдёшь». На пруду, в котором старики удили мелких карасей и гольянов, царил вечный день. То есть небо ночью, конечно, было чёрным, но местность вокруг водоёма освещалась прекрасно. Правда, сколько пуэри ни искала источник этого света, так и не нашла. Он брался ниоткуда и вместе с тем отовсюду — в освещённом пространстве не было ни одной тени. Выглядело всё это до жути противоестественно.

Во всех случаях Ари не удалось нащупать след искажений, но она нутром чуяла — это они. Потому что не бывает такого. Точнее — не должно быть. Никакие это не чудеса и не божественный промысел, а если и промысел, то точно не божественный… И Бесформенный как-то с этим наверняка связан. Только как? Он причина или следствие? Является он частью искажений или порождён чем-то иным?

В начале первого месяца зимы, под усиливающиеся холода, Ари двинулась на юг. В голове у неё царил полный бардак. Слишком долго она ломала голову над загадкой искажений, слишком упорно пыталась найти между ними что-то общее. Внутри черепа всё гудело от напряжения, а хоть сколько-нибудь стройного объяснения так и не нашлось. Хотелось отдохнуть. Но когда девушка остановилась на ночлег у одной сердобольной семьи на юге Энтолфа, ей рассказали про нечисть, что живёт в горах, и пуэри, конечно же, не смогла пройти мимо. Там она и встретилась с Гвином.

Увидев его в ущелье, Ари приняла его за вторую химеру и даже хотела разгрести завал, чтобы прощупать с помощью Дара и добить, но побоялась новой лавины. К тому же — ну кто выживет под такой толщей? Поэтому она постояла-постояла, да и ушла искать заброшенный замок с гарпиями, а про странного встречного забыла. Когда же они вновь пересеклись в подземелье и стало очевидно, что Гвин — не химера, Ари долго к нему присматривалась, пытаясь разглядеть признаки искажений. Но их не было.

Он был очень примечателен — для начала тем, что даже со своей дикой историей укладывался в рамки неискажённой реальности. Его рассказ напоминал одну из мрачных сказок, которыми издревле полнился запад Либрии: властолюбивый волшебник, пытаясь приручить Лукавого, приносит ему в жертву юношу. Но Лукавый всегда оказывается хитрее, поэтому самонадеянный волшебник погибает, потом погибают все, кто оказывается поблизости, и только жертва, по извращённой прихоти Зла, единственная остаётся в живых. Изувеченная, проклятая и обречённая на одиночество. Чем не древний народный мотив? Идеальный материал для притч об опасности, которую таят в себе тайные знания. Или о том, как опасно играть со Злом. Или о том, что жадным быть плохо. Не суть. Главное, что никому не доводилось пережить такое, а Гвин — пережил. И, лёжа в двух шагах от него, Ари всё думала перед сном: что же после всего этого творится у него в душе?

Уходя, она не стала будить случайного знакомого, хотя её так и подмывало это сделать. Зачем? Она и сама не знала. Хотя бы просто сказать «пока». Но Ари понимала, что они вряд ли увидятся снова, и портить напоследок чужой сон ей стало совестно. Странно, ведь любого другого она бы растолкала — хотя бы чтоб не замёрз насмерть. Но Гвину холод был до свечки, а больше разумных поводов подоставать его у девушки не нашлось, так что она сделала над собой усилие и просто ушла. В конце концов она и так едва не похоронила беднягу заживо…

Потянулись однообразные дни путешествия по диким местам. На северо-западе Синих гор люди не селились из-за бедности земли и близости Острохолмья — вырастить что-то сложно, а без крепких стен долго не протянешь. Здесь было мало лесов, зато во множестве росли колючие кустарники. А ещё здесь было много снега. Ари гадала, как этот край выглядит летом, но возвращаться сюда, чтобы посмотреть своими глазами, не собиралась. Не видела смысла.

За тридцать лет странствий она повидала так много разных земель, что могла бы рассказывать о них месяцами. Три десятка лет пуэри мерила ногами мир людей, топча пыль бесконечных дорог. Горы сменялись равнинами, леса — пустынями; из больших городов путь всегда приводил в безвестные деревушки, а потом наоборот. Ари смотрела на них с самых высоких горных вершин, бросала камешки в океан с каждой стороны материка, купалась в десятках рек и сотни раз спала под открытым небом, которое вроде бы везде одно и то же, но всё же в каждом краю своё. Она уяснила себе точно: только вечные скитальцы представляют — не знают, только представляют — насколько огромен Нирион.

Словом, захолустьем её было не удивить. А северо-западные отроги Синих гор оказались именно что захолустьем, причём совершенно без простецкого очарования глухой глубинки. Отчасти поэтому Ари постаралась преодолеть их как можно скорее — стало скучно.

Спустя полторы недели она вышла на скалистое побережье, возвышающееся над водой на добрую сотню саженей. Оттуда открывался прекрасный вид на совсем не тёплое в это время года Южное море: огромное синее полотно, покрытое тонкими гребешками волн, казалось слишком беспокойным по сравнению с совершенно неподвижной сушей, которая спала под белоснежным зимним покрывалом. Здешние воды не умели отдыхать — тёплые течения с юга, точно кровь в теле морском, циркулировали беспрестанно, не давая поверхности замёрзнуть даже в самые лютые холода.

Увы, тёплый воздух сюда уже не доходил. За несколько минут, пока Ари любовалась пейзажем, пронизывающий ветер так надул за шиворот, что застучали зубы. Пришлось спешно ретироваться подальше от продуваемого со всех сторон каменного карниза. Пуэри отошла назад, к склону горы, и направилась вдоль берега на юг. Вскоре она набрела на утоптанную тропку, спускающуюся между скал.

Уже через полчаса уши девушки уловили приглушённые крики, а спустя пару минут к ним добавилось тихое потрескивание. Стараясь не споткнуться, Ари ускорила шаг: после пары недель путешествия в одиночку она была рада вновь встретить людей. Новые встречи — новые впечатления, а их много не бывает. В конце концов, кто преподнесёт тебе больше сюрпризов, чем незнакомец?

Правда, в этот раз сюрприз был уж очень странный.

Вильнув пару раз, тропинка вывела Ари из ущелья на склон с панорамным видом. У его подножия, на безопасном расстоянии от воды, в уютной впадинке расположилась деревня. Примерно в пятидесяти саженях над деревней, в совершенно ясном небе, вспыхивали молнии — именно они издавали тот сухой треск, который Ари услышала издалека. Однако ни один из ярких зигзагов не ударял в землю. Они просто взрезали воздух и исчезали, один за другим. Выглядело это если не устрашающе, то по крайней мере тревожно — а фигурки селян почему-то не носились в панике из угла в угол.

Заинтригованная до крайности, пуэри пошла посмотреть на это чудо поближе. Первым делом она подумала: «ещё одно искажение». Но чем ближе подходила, тем меньше в это верила. Просто над деревней по неведомой причине скопилось огромное количество свободной энергии, настолько плотной, что излишки выплёскивались в виде молний. Вот только откуда она взялась?

Дальше всё стало ещё страннее.

Во-первых, на подходе к селению одежда вдруг стала колючей, а меховой подбой плаща и вовсе начал искрить. Искорки кусались не больно, но неприятно, и чем быстрее Ари шла, тем их было больше.

Во-вторых, пуэри обрадовалась, что не сняла шапку, потому что первый же встречный селянин вышел к ней с непокрытой головой. Волосы у него стояли дыбом и тоже искрили. Причём все волосы: шевелюра, борода, усы; даже торчащие из ушей пучки, и те топорщились как иголки. Мужик, похожий на излишне впечатлительного дикобраза, окинул незнакомку недобрым взглядом, сплюнул под ноги и молча протопал мимо. Плевок, прежде чем замёрзнуть, тоже дал искру.

В-третьих, — это Ари обнаружила, когда дошла уже до середины деревни, — здесь совсем недавно что-то взорвалось. Во всяком случае об этом говорила воронка в центре деревенской площади и иссиня-чёрные осколки, засевшие в брёвнах каждой избы. Некоторые окна прямо на глазах девушки затыкали паклей и заколачивали — видимо, от взрыва вылетели стёкла.

Деревенские ходили сердитые, всклокоченные; они подтаскивали стройматериалы и непрерывно ругались на потешном диалекте — вроде и Локуэл, но с примесями. Когда их жалили искры, люди бранились громче. Когда они случайно дотрагивались друг до друга, с щелчком вспыхивала яркая искра, и мат вовсе взлетал до небес. Забот у них хватало: понимая через слово, Ари выяснила, что взрыв случился не далее, как сегодня утром, и что все чародеи — сплошь вредители и проходимцы. Остальное она разобрать не смогла. Видимо, ругань здесь бралась из языка, который пуэри прежде не встречала.

Из чистого любопытства она подошла к одной избе — посмотреть, что же это за осколки такие, причинившие столько ущерба. Но не смогла определить. Для камня слишком гладкие, для металла слишком ломкие, для стекла слишком непрозрачные. Как обсидиан, только без переливов. А края острые — порезаться можно. Странно, что никого из селян не посекло…

Пока Ари изучала незнакомый материал, на неё наконец обратили внимание. Согбенная годами старушка, опираясь на клюку, подошла к чужачке вплотную и, с вызовом глядя снизу вверх, спросила: а ты, мол, кто такая? Пуэри, понимая, что день у людей явно не задался, как можно доброжелательнее ответила, что путешествует, проходила мимо, услышала крики… «Тож чаровница?» — вопросила бабуля, начисто игнорируя всё, что ей ответили. Ари заметила, что к ним начинают стягиваться и другие селяне, хмурые как небо над Острохолмьем, поэтому хорошенько подумала и ответила твёрдое «нет».

Эта маленькая полуправда несколько успокоила деревенских и помогла Ари наладить общение. Убедившись, что чужачка не имеет отношения к магии, люди с готовностью рассказали ей что случилось. Правда, ей пришлось много раз переспрашивать, потому что селяне перебивали друг друга и вовсе не старались говорить понятнее — казалось, им надо хоть кому-то пожаловаться на несправедливость мира и выговориться, а тут удачно подвернулись свободные уши.

Выяснилось вот что. Лет восемьдесят назад в горы неподалёку прямо с неба упало нечто. Взгрохотнуло тогда неслабо, поэтому жители Пылянки — так называлась деревушка — отправились посмотреть. Приходят — там в ямине большая каменюка лежит, дымится. Ну и оставили её в покое. А потом, спустя годы, охотники да травники заметили, что в округе той каменюки почти нет выродков. Будто боятся они её. Будучи от природы смекалистыми, пыляне быстро сообразили, что такое средство надо иметь поближе к телу и решили каменюку притащить в деревню. Приволокли, водрузили посреди площади и нарекли Охранной Скалой. И горя не знали все эти годы — выродков и впрямь почти не стало.

А два дня тому назад самый старый рыбак, который встаёт раньше всех, вышел на рассвете и застал у Охранной Скалы чужака. Тот оказался чародеем и, даже не представившись, принялся втолковывать селянам, что их священный камень крайне опасен, и что он всех погубит. Ему, понятное дело, не поверили — подумали, он хочет забрать Скалу себе. Чужак крутился вокруг неё и так, и сяк, сначала до конца дня, а потом и весь следующий день. Пыляне посовещались тихонько и решили, что если до завтра не уйдёт, то погонят его половыми тряпками.

Но той же ночью, под утро, Охранная Скала взорвалась. Тогда-то и появились эти молнии и искры в воздухе, которые жалят, стоит лишь пошевелиться. Деревенские накинулись на окаянного чародея, твёрдо намереваясь поколотить и вытолкать взашей, но тот пообещал, что уберёт искры, пусть только дадут ему время до вечера. «И что дальше? — спросила Ари. — Куда он делся?» А пошёл вон на ту скалу, и там сиживает с тех пор, а Балук за ним глядит, чтоб не сбежал, так его растак. Коли чары свои не развеет до ночи, быть ему битым. «А не боитесь, что он вас всех заколдует, если вы его побьёте?» — спросила пуэри осторожно. Пыляне переглянулись, и один мужик за всех ответил в том смысле, мол, нас много, всех не заколдует. А коли палкой своей вздумает махать, так мы ему её засунем в… «Палкой? — переспросила Ари, встрепенувшись. — А как выглядит палка?» Да в локоть длиной, резная, с белым камнем в набалдашнике. Чаровницкая утварь, сразу видать…

Пуэри посмотрела на ту самую скалу и, приглядевшись, разглядела на её краю человеческую фигуру. Покачала головой, как бы соглашаясь с праведным гневом селян и одобряя их все их решения. Спросила, как туда дойти. На неё посмотрели с подозрением, но дорогу указали. «Пойду гляну на вашего вредителя», — сказала она и, попрощавшись почтительным кивком, спешно ушла.

Больше часа Ари потребовалось, чтобы взобраться на нужный утёс по крутой тропе. За это время зимний день, который хоть и прибавил в длительности, всё же стал подходить к концу, так что на вершине девушка оказалась незадолго до заката.

На некотором расстоянии от обрыва сидел, нахохлившись, хмурый деревенский — видимо, тот самый Балук. Он был одет в шубу из шкуры медведя и сам немного напоминал последнего, в том числе габаритами и волосяным покровом лица. Несмотря на то, что здесь одежда уже не искрила, Балук явно был не рад, что его отправили сидеть на холодном ветру. Увидев незнакомку, он даже не пошевелился, хотя проводил её донельзя неприветливым взглядом. А тот, кого детина караулил, стоял на самом краю и смотрел вниз.

Увидев чародея, Ари сразу поняла, что не ошиблась в своём предположении. Только один человек таскался повсюду с резным жезлом, украшенным крупным прозрачным кристаллом — и сейчас он стоял к девушке спиной, по-хозяйски уперев руки в бока.

— Некоторые вещи не меняются, — сказала Ари, подходя ближе. — Я почему-то нисколько даже не удивлена, что это ты возмутитель спокойствия. Здравствуй, Кастис!

Чародей обернулся и удивлённо уставился на пуэри, словно не веря своим глазам.

— Что, мы так давно не виделись, что ты меня не узнаёшь? — подшутила она.

— Пытаюсь придумать причину, по который ты можешь находиться здесь, — ответил он. — И ни одной не нахожу.

— А у тебя они есть?

— Так вот же! — чародей указал на деревню и наконец улыбнулся. — Ну, здравствуй.

Они пожали друг другу предплечья и обменялись хлопками по спине. Кастис за четыре года, прошедшие с их последней встречи, ничуть не изменился. Впрочем, и за предыдущие двадцать семь лет тоже — он всегда выглядел на сорок с хвостиком. В этом не было ничего особенного, ведь чародеи часто останавливали старение, как только достигали нужного уровня мастерства. А вот то, что его щетина все тридцать с лишним лет их знакомства была одной и той же длины, Ари немного удивляло. Да и чуть кучерявые волосы тоже всегда были в беспорядке. Создавалось впечатление, что Кастис специально разбавляет свою холёную благородную внешность крестьянской неухоженностью.

Если бы девушку попросили описать Кастиса одним предложением, она бы сказала: «С ним не соскучишься». В первую же их встречу он обратил в бегство банду разбойников, превратив их одежду в тысячи крошечных паучков. Прежде Ари никогда не видела, чтобы люди разрывались между стремлением поскорее остаться голым и инстинктивным желанием прикрыть наготу. В другой раз чародей позвал её «прогуляться до магического источника», в результате чего они оба чуть не упали в кратер вулкана — та ещё была прогулка. А ещё однажды Ари своими глазами видела, как Кастис, то ли допустив ошибку в расчётах, то ли отвлёкшись во время плетения заклинания, наделил способностью к левитации оказавшуюся рядом корову. Та перепугалась, взбрыкнула и с хорошего разгона влетела в окно особняка местного вельможи, располагавшееся, между прочим, на третьем этаже. И кого в результате выгнали из города? Конечно, Ари, потому что Кастис, едва за ними погналась стража, куда-то испарился. И это ведь ещё не все истории — при каждой встрече что-то подобное случалось.

И теперь вот эта… Пылянка.

— Всё ещё занят своим таинственным «проектом»? — спросила пуэри с прищуром и кивнула в сторону деревни. — Это его часть?

— А ты ещё не перестала скрытничать насчёт своего прошлого, о загадочная госпожа? — Кастис вернул ей улыбку.

— Есть истории, которые ты никогда не узнаешь, — покачала головой Ари. — Просто не судьба. Смирись.

— Ничего страшного. Зато у меня есть мой проект.

Ари хмыкнула и мысленно согласилась на ничью. С утёса открывался прекрасный вид на окрестности, а в особенности на закат, розовеющий над морем. Пылянка лежала внизу и над ней по-прежнему мелькали молнии. Скала отбрасывала обширную тень, которая всё сильнее наползала на деревню, так что вместе с молниями в сгущающихся сумерках вспыхивал и снег.

— И что ты собираешься с этим делать? — спросила пуэри.

Чародей поморщился.

— Ты уже была в деревне, да?

— Конечно. Там только о тебе и говорят.

— Представляю, — махнул рукой Кастис. — Во всём как всегда виноваты чародеи. А то, что они притащили к себе под бок накопитель возвратной энергии и чуть не взлетели на воздух — это мелочи, не стоящие внимания.

— Чего притащили?

— Метеорит. Звёздный кристалл. Он вбирает в себя всю возвратную энергию в округе и накапливает, накапливает, пока её не станет столько, что уже просто не лезет. А потом — бабах! Если бы не я, тут был бы кратер размером со столичный град.

— Ты серьёзно? — искренне изумилась Ари.

Кастис усмехнулся и, доверительно наклонившись к пуэри, сказал:

— Кристалл фонил со страшной силой, я заметил возмущение за сотню лиг. К моему приходу он уже вибрировал. Ещё месяц, самое большее два — и не было бы этой деревни. Не до шуток тут…

— Так что в итоге случилось-то? Почему там всё искрит направо и налево?

— Я пытался придумать, как нейтрализовать всю энергию в кристалле, но он был уже в таком состоянии, что любое воздействие могло привести к детонации. А эти… блаженные думали, что камень их защищает. Поэтому задумали меня прогнать. Пришлось всё делать тяп-ляп. Я сумел преломить высвобождаемую энергию так, чтобы она стабилизировалась, но её всё равно столько, что…

Вместо того, чтобы договорить, чародей указал на искрящееся над Пылянкой небо. Ари сдвинула шапку и задумчиво почесала лоб. Позади тяжко вздохнул Балук.

— Теперь я жду, пока этот сгусток станет равномерным, — после паузы продолжил Кастис. — Потом энергию можно будет безопасно заземлить. Это должно случиться уже скоро. Ты ведь не торопишься? Каким ветром тебя вообще сюда принесло?

Ари помолчала, собираясь с мыслями.

— Долгая история. Занимаюсь кое-каким исследованием.

— Ты? — голубые глаза чародея распахнулись от удивления. — Исследованием? Неужто простой жажды приключений вдруг стало недостаточно?

— Может, ты знаешь, — сказала пуэри, проигнорировав шпильку в свой адрес. — Я наткнулась на одно существо, с которым не знаю как справиться…

— По существам я не специалист, — тут же оборвал её маг. — Так что сильно на меня не рассчитывай. Но раз оно тебя настолько беспокоит, что ты ударилась в исследования, то это должно быть чертовски интересно. Говори.

Ари вкратце поведала ему о Бесформенном, благоразумно опустив все связи со своим детством. Это было дело принципа и их общая шутка — Кастис не рассказывал о своём Великом Проекте, Ари не рассказывала о себе. Уже тридцать лет они подкалывали друг друга и при случае пытались выяснить тайну оппонента, но пока никто не одержал верх.

Чародей выслушал описание существа и пожал плечами.

— Похоже на какую-то высшую сущность с протоэнергетической природой. Можно попробовать использовать против него энергонейтрализатор.

— Чего использовать? — не поняла Ари.

— Жёлтый виртулит, к примеру, — пояснил Кастис. — Чем больше, тем лучше. Плохо твоему Бесформенному от него не станет, но колебания энергии камешек сведёт на нет. Должно спасти от неприятных ощущений, которые ты описала.

— Ну, хоть что-то, — вздохнула пуэри. — Где бы только его взять, этот жёлтый виртулит? Они на дороге не валяются.

— Купить их нельзя, — кивнул чародей. — Слишком редкие. Значит, придётся позаимствовать. У меня на примете как раз есть один коллекционер, которому такой камешек без надобности.

— Подбиваешь меня на кражу? — сощурилась Ари.

— Если бы были варианты получше, я бы предложил их. Не устраивает?

— Да ладно, чего уж святую лепить… И раньше случалось «заимствовать». Но зависит от того, кто этот коллекционер.

— Тан Лойко. У него замок недалеко от Излучины. Коллекция спрятана где-то там. В ней много любопытных экспонатов.

Ари посмотрела на давнего знакомого с подозрением.

— Мне стоит спрашивать, откуда ты о ней знаешь?

— У меня был профессиональный интерес, — уклончиво ответил Кастис. — Я бы предложил подбросить тебя туда, но ты, как я помню, не любишь мой способ перемещения…

— Да уж, обойдусь, — фыркнула девушка. — Эти ваши Эфирные Тропы как шутки с Лукавым — никогда не знаешь, чем всё закончится, а кишки тебе взболтает наверняка. Я лучше на своих двоих — медленно, зато верно.

— Уговаривать не буду, — пожал плечами чародей. — Мне через пару часов надо быть на другом конце света, так что…

— Ой, жаль-то как! — всплеснула руками Ари. — Даже на ужин в деревне не задержишься? Ты ведь там теперь местный герой!

Кастис с видимым трудом удержался от ответной колкости, но очень выразительно посмотрел исподлобья.

— Правда так торопишься? — уже серьёзнее спросила девушка. — Давно не виделись ведь. Хоть бы рассказал, где побывал.

— О, это заняло бы очень много времени, — Кастис отвернулся и повёл носом, словно принюхиваясь. — Так, сгусток успокоился. Сейчас мы его… Меч не одолжишь?

Не задавая лишних вопросов, Ари вытянула клинок из ножен и протянула чародею. Тот аккуратно принял его, рассмотрел, уважительно покивал.

— А прошлый где?

— Сломался. Этот тоже сломается?

— Не должен. Гномская ковка как-никак.

Он снова встал на самом краю, лицом к обрыву, поставив правую ногу вперёд. В правую руку он взял меч, а в левую — жезл. Повернулся, чтобы бросить короткое «лучше отойди», и вытянул меч в направлении сгустка.

Ари не успела ничего возразить или спросить, только отпрыгнула подальше, чтобы не зацепило ненароком. Через мгновение Кастис сплёл какое-то заклинание, и из облака искр прямо в меч ударила молния — настоящая, ослепительная, с оглушительным грохотом, что раскатился над морем и горами; чародея вздёрнуло в воздух, но клинка он не выпустил: энергия струилась прямо через его тело в жезл, камень в котором засиял точно маленькая звезда.

Если бы не будничность, с которой Кастис решил превратить себя в громоотвод, Ари бы подумала, что его останки она потом соберёт в платочек. Всегда он так: кажется, будто делает страшную глупость, а на самом деле это не глупость вовсе, а тонкий расчёт, который берётся из безупречного знания предмета. Пуэри была уверена: подавляющее большинство чародеев вряд ли смогли бы провернуть такое. Но Кастис просто повернулся на магии, он ей жил. Насколько обширны его знания, Ари не взялась бы даже предполагать. Их с лихвой хватало, чтобы гулять по миру, не беспокоясь о гонениях на чародеев, а дальше — пёс его знает. Главное, что с ним не было скучно. Стыдно иногда было, страшно — тоже. Но скучно — никогда.

Молния резко погасла, и тут же стало темно: солнце уже закатилось, а воздух над деревней больше не искрил. Кастис, стоял, пошатываясь, и чуть заметно дымился. Его кудри выпрямились, отчего безумие во внешности чародея с точки зрения Ари достигло исторического максимума. Позади громко икнул Балук. Глаза у него были большие.

— Ты как, живой? — спросила пуэри с опаской.

— Спасибо, — чуть сипло отозвался Кастис и протянул ей меч.

Клинок и вправду не пострадал. Разве что ударил хозяйку искрой, когда она к нему прикоснулась. И рукоять сильно нагрелась.

— И что ты сделал? Я думала, тебя зажарит до угольков!

— Пропустил энергию через кристалл и рассеял, — сказал чародей и, увидев, каким взглядом Ари смотрит на жезл, усмехнулся. — Что, не веришь?

— Я думала, это просто красивая палка, — сказала Ари рассеянно.

— Стал бы я таскаться с красивой палкой, если она бесполезна? Это преобразователь. Просто при тебе я им раньше не пользовался. Случай не представлялся. Эй, любезный! — Балук вздрогнул от оклика. — Всё, можешь возвращаться. Я своё обещание сдержал. Видишь, нет молний? Передай, чтоб не благодарили.

Дважды просить не пришлось. Детина сорвался с места и засеменил вниз по склону, едва не спотыкаясь. Посмотрев ему вслед, Ари спросила:

— И что, всё?

— Да, мне пора, — Кастис нетвёрдой походкой подошёл к ней вплотную. — Как всё-таки тесен мир! Даже в самой дремучей глуши можно встретить давнего знакомого.

— Это потому, что мы с тобой нестареющие бродяги. Шатаемся без конца по миру, вот нас и заносит иногда в одно место и время. Ты даже не передохнёшь? На ногах ведь еле стоишь.

— Это не помешает мне сплести Тропу. А тебе надо идти обратно, а то, боюсь, местные тебе не отопрут ночью. Они тут не шибко приветливые.

Ари вздохнула. Кастис разглядывал её, не отводя глаз. Он смотрел как друг, который давно не видел друга — такой взгляд для пуэри из-за её образа жизни был слишком редок, чтобы по нему не скучать.

У бродяг очень мало настоящих друзей. Но это не значит, что друзья им не нужны.

— Боюсь, из-за нашего с тобой знакомства мне там и так тёплый приём не светит, — сказала девушка. — Ладно, пойду замаливать твои грехи. Может, надо мной даже сжалятся и покормят…

— Уверена, что не хочешь со мной? Я тебя могу доставить хоть на королевский бал, поешь там не местной жареной рыбы, а самых изысканных деликатесов.

— Боюсь, я одета не по случаю, — покачала головой пуэри. — Надеюсь, в другой раз ты не будешь так занят.

— Я всегда занят, — пожал плечами Кастис. — Но обязательно найду время на небольшое приключение с тобой. Может, прогуляемся до какого-нибудь источника.

Ари засмеялась и протянула чародею руку. Тот крепко пожал её, и девушка поняла — ему тоже жаль расставаться так быстро. Видимо, дело на другом конце света и впрямь было очень важное.

— Счастливо, Кастис, — сказала пуэри и, дождавшись ответного кивка, пошагала вниз по склону.

Кастис смотрел ей вслед. В его взгляде добавилось тревоги, которую он прежде успешно прятал за маской дружелюбия. Что-то смущало его в этой встрече, но он пока не мог понять, что именно.

Чародей дождался, пока девушка скроется из вида, а затем исчез в чёрном пузыре, который поглотил его и бесшумно схлопнулся, не оставив после себя и следа.

Глава 5

— Эй, молодой господин… Господин! Вы… ужинать будете?

Гвин поднял голову и с некоторым трудом разлепил глаза. В дверях, смущённо теребя передник, стояла молодая пухленькая служанка. Войти она не решалась и поднять глаза тоже. Казалось, ей хочется убежать и остаться одновременно.

А смутилась она, потому что кантернец лежал в ванне, сложив расставленные ноги на ободок. Вода уже остыла, мыльная пена давно опала. Судя по темени в окнах и вопросу служанки, Гвин проспал часа четыре — то есть весь остаток дня с обеда.

Проморгавшись, кантернец огляделся и обнаружил полотенце на вешалке рядом с входной дверью — видимо, его оставила там после стирки прачка, не пожелавшая проходить дальше порога. Вероятно, по той же причине, по которой мялась в дверях нынешняя служанка.

Кряхтя и борясь с чувством тяжести после долгого лежания в воде, Гвин вылез из бадьи и прошлёпал к полотенцу.

— А что там на ужин?

Перед тем, как он прикрылся, девица подняла глаза и посмотрела сначала на жуткую фигуру, выдавленную у «молодого господина» на груди, а потом ниже, после чего вовсе стала краснее свекольной маковки.

— Рулька свиная… и овощи…

— Овощи?

— Да, из теплицы нашей…

— М-м-м, вкуснотища должно быть. Нет, не буду, — подумал и добавил: — Спасибо.

Без огня сгорая, служанка дёрнула пухлой ладошкой ручку и через мгновение вместе со сквозняком унеслась из комнаты. Только дверь хлопнула. Обтираясь, Гвин потоптался по дорогому назирскому ковру, придирчиво осмотрел новый наряд, который купил вчера, и, подцепив со стула штаны, подошёл к окну.

Оно выходило на Весеннюю площадь, но так как сама весна ещё только начиналась, всюду лежал подтаявший грязный снег, который освещали мутные от копоти фонари. Лотор в это время года не то, чтобы был прекрасен; за хорошей погодой стоило ехать дальше на юг, но Гвину очень хотелось себя побаловать, пока снова не подступил Голод, и лучшего варианта, чем столичный град Либрии, у него не нашлось. Поэтому кантернец пришёл в один из самых приличных трактиров, в которых даже служанки краснеют при виде голого мужика, и занял самую дорогую комнату на три дня — на большее сбережений не хватило.

В первый день он посетил цирюльника, прошвырнулся по рынку и выбрал себе одежду на вечер, да так её и не надел, потому что сходил в баню и, распаренный, завалился спать до утра. Встал с петухами, погулял по городу, освежая в памяти давно знакомые улицы, забрёл в Благолепье и сыграл с местными в народную игру «угадай, чей кошелёк». Трое страшных на вид, но по-своему весёлых мужиков утверждали, что у Гвина на поясе висят их деньги. Он, разумеется, попытался доказать обратное. В конечном итоге вышло, что правы мужики, а кантернец лежит побитый в канаве и радуется, что не вырядился в чистое. В таком виде он вернулся в трактир, где поверг в недоумение обслугу — идёт весь в синяках, грязный и ограбленный, а улыбается, будто ему на голову мешок с золотом свалился. Когда Гвин совершенно спокойно потребовал горячую ванну, никто уже и удивляться не стал, сразу кинулись исполнять. А то кто его знает, вдруг этому улыбчивому напрочь скворечник стрясли, а теперь он от любой малости возьмёт да разбуянится?

Выспавшись в ванне, кантернец чувствовал себя прекрасно. Он оделся и бегло оглядел свою физиономию в зеркало. Синяки уже сошли. Снова молодой парень, снова здоровый, и будто не было двух с лишним десятилетий в одной черепушке с Тварью. Взгляд, правда, выдаёт, ничего не поделаешь. Но в остальном, что бы ни случилось, сколько бы дорог и передряг ни осталось позади, лицо одно и то же. Как ни в чём не бывало. И даже если пройдут сотни лет, эпохи сменятся, даже если солнце однажды не взойдёт на небо, а в мире останутся только ночные чудовища, пожирающие друг друга, это лицо будет таким же. То же лицо, тот же попутчик, та же бесконечная гонка с Голодом…

Гвин потряс головой, точно пытался вытряхнуть дурные мысли через уши. Сегодня подают рульку с овощами, и всё ещё гостит заезжий балаган. Значит, в общем зале будет полно народу. К тому же комната в распоряжении кантернца ещё на целый день, а перина здесь просто сказочная. Красота, да и только!

Настроение подогревалось предвкушением хорошего вечера. Гвин вышел из комнаты и, даже не заперев дверь, спустился со своего третьего этажа в общий зал. Помещение было большое — сразу видно, столица. Под потолком висела большая металлическая люстра с парой десятков ламп, и света от неё хватало на оба яруса зала. Люди уже собирались на первом ярусе, и Гвин остановился на балконе, чтобы посмотреть на публику. Как и ожидалось, кто попало сюда не ходил: одежду посетители носили сплошь добротную, а то и богатую; не видно было пьянчужек и потаскух, да и актёры труппы, которая уже начала развлекать народ, явно не бедствовали — одни узорно расшитые костюмы чего стоили. Многие мужчины пришли со своими женщинами, что уже многое говорило о статусе заведения: здесь не случалось моряцких попоек или пьяных дебошей, не принято было слишком громко себя вести и запрещались любые азартные игры. Сюда зажиточные столичные жители приходили культурно нажраться. И, как ни странно, время от времени даже у такого перекати-поля как Гвин появлялась такая потребность. Наверное, сказывалось происхождение.

Спустившись по изогнутой лестнице, кантернец оказался недалеко от пустующей сцены. Она располагалась как раз напротив входа, поэтому Гвин занял стол у стены, под балконом, откуда просматривалось и то, и другое. К нему почти сразу подскочил расторопный половой, у которого кантернец, не мелочась, заказал кувшин эля. Неподалёку меж столов работал актёр балагана, развлекая господ фокусами; в нескольких шагах от него крутился паяц, который якобы пытался повторить все фокусы, но у него всё валилось из рук и ломалось, отчего зал порой взрывался хохотом. Гвин тоже смеялся, хоть и не испытывал особого веселья. Если он пришёл сюда развеяться, какой смысл сидеть с унылой миной?

Вскоре на сцену вышли музыканты, которые сходу заиграли кручёную нордическую мелодию, и публика оживилась ещё больше. Половые заметались шустрее; принесли заказанный кувшин с элем, который Гвин сходу опростал наполовину, чтобы скорее сравнять своё настроение со всеобщим. К пустому пространству в центре зала потянулись первые любители потанцевать.

Так незаметно пролетели полчаса или час. Гудели голоса, звякала посуда, стучали каблуки, под которыми поскрипывал дощатый настил. Пахло жареным мясом и самую малость табачным дымом. Глаза у посетителей заблестели, лица раскраснелись; народ быстро разошёлся и веселился уже вовсю, а Гвин всё никак не мог влиться в атмосферу. Как будто чего-то не хватало в этом празднике жизни, чего-то ключевого. Даже подумалось: бывало и лучше. А потом: ничего нового здесь, всё как везде. Не плохо, не скучно, просто… как всегда.

Некстати вспомнилась Ари с её словами: «Думаешь, никогда не устанешь от жизни?», и в душе тут же словно чайки нагадили. Кантернца даже передёрнуло. Не дай Явор такому случиться! Это ж как тогда дальше жить-то вообще?

Так как Гвин занял один из маленьких столов, к нему никто не подсаживался — во-первых, места пока хватало, во-вторых, большинство людей инстинктивно его сторонились. Ко второму кантернец давно приспособился и научился при необходимости притворяться «своим в доску», чтобы обмануть чутьё окружающих. С подвыпившими было ещё проще: у них чутьё притуплялось и так. Но в любом случае, чтобы попасть в компанию, кантернцу приходилось ненадолго перестать быть собой.

Поэтому Гвин заранее заметил двоих, направляющихся к нему от входа. Один невысокий и лысый, другой повыше и покучерявее. На обоих отовсюду косились, потому что любому местному сразу стало очевидно, что это чужеземцы: и одеты в какие-то пилигримские балахоны, и держатся особняком. Оба, судя по виду, совершенно трезвые. Больше того, встретившись взглядом с кантернцем, лысый ему приветственно помахал. На секунду Гвин смешался, но потом в его голове мелькнуло узнавание: он уже видел это лицо, правда тогда оно было моложе и обрамлялось волосами. Стоило же «принюхаться», и всё окончательно встало на свои места. Эти двое были чародеями, причём не какими-то местными забулдыгами, а аж из далёкой дуокванской школы.

Ловко маневрируя между отдыхающих, они добрались до Гвина. Лысый выглядел на сорок с хвостиком, не переставал мягко улыбаться и точно был выходцем с Востока: круглое лицо с мягкими чертами и характерным разрезом глаз. Его спутнику явно ещё не стукнуло тридцать, а повышенная чернявость и вытянутое лицо наводили на мысли о южном происхождении.

— Добрая встреча, Гвин, — сказал лысый с заметным восточным акцентом. — Можем мы присоединиться к тебе?

Кантернец пожал плечами и молча указал на свободные стулья.

Чародеи сели. Их движения были плавными, текучими, словно мужчины парили над полом на невидимых крыльях. Сколько бы дуокванцев Гвин не встретил, они все были такими — уравновешенными, спокойными, будто постигшими какую-то великую истину. Касательно великой истины кантернец был полон скепсиса, но в остальном против этой школы ничего не имел. Даже с учётом давней неприязни ко всему, что колдует. Просто он ни разу не видел и не слышал, чтобы дуокванцы участвовали в чём-то сомнительном, в отличие от своих западных коллег.

— Ты меня не вспомнил, — продолжил лысый. — Мы виделись давно, я ещё не был тогда просветлённым. Но тебя, увидев однажды, невозможно забыть, Скованный. Я Эррол.

— Точно, — кивнул Гвин. — Помню. Я тогда забрёл в Дуокван, лет… пятнадцать назад? Ты был учеником этого, как его…

— Магистра Магноса, — терпеливо подсказал Эррол. — Ты ничуть не изменился за эти годы.

— Это ты просто не со всех сторон ещё посмотрел. А ты кто? — кантернец повернулся к кучерявому. — Тебя я не видел.

Тот только перевёл взгляд на Эррола.

— Это Лим, — представил его старший дуокванец. — Мой ученик. Он плохо говорит на Локуэле.

Тут у стола снова возник несколько взмыленный парнишка-половой. Эррол заказал тёплого молока. Лим покосился на кувшин Гвина, но перехватил короткий взгляд учителя и отвернулся. Было видно, что невозмутимое лицо парня хранить уже научили, но изнутри он явно просветлился не до конца.

Во время вышеупомянутого визита в Дуокван Гвин многое узнал о тамошней школе чародеев. И прежде всего то, что почти всё, чем живут люди в Куивиене, дуокванцам чуждо. У них издревле были свои порядки, свои представления об устройстве мира, о человеке, о Даре, и так далее. Тем страннее, что в последние годы дуокванцев стали всё чаще замечать в Либрии и Прибрежье, где их отродясь не бывало. Чаще всего они помогали чистильщикам, причём денег за работу, как правило, не брали. Им не доверяли, но злиться на них было не за что — по сути дуокванцы трудились в подряде у Службы, поэтому невостребованную ими награду получали чистильщики. Сплошная польза, если не задумываться о мотивах гостей с Востока.

А мотивы их были весьма мутными. Однажды Гвин попытался расспросить о них встречного дуокванца, но из его объяснений ничего не понял. Может, дело было в жутком акценте, может в пресловутой культурной разнице, но по итогу у кантернца осталось впечатление, что ему налепили каши в уши.

— Чем вас заманила столица славной Либрии? — спросил он, отхлебнув из кружки. — Неужто трактирами?

— Скорее катакомбами, — учтиво улыбнулся Эррол. — Мы спускались в подземелья под заброшенной башней. Ради охоты на тамошних обитателей. Ты ведь тоже до сих пор на них охотишься, пожиратель пожирателей?

Гвин задумчиво выгнул бровь. Видимо, в их прошлую встречу он был не в меру откровенен, раз поведал о своём Голоде постороннему чародею. И Ари вот тоже как на духу всё выдал… Может, пора уже научиться закрывать варежку, пока не случилось беды?

— Ну, мне-то деваться некуда. А вам что за интерес лазать по пояс в дерьме?

Вопрос явно оказался не так прост, как казалось кантернцу. Эррол прикрыл глаза и какое-то время словно отсутствовал в трактире. Лим, напротив, вертел головой — видимо, никогда не был в таких местах. Он вообще не выглядел многое повидавшим: в школе его, бесспорно, натаскали, но странствовал парнишка точно недавно. Не чувствовалась в нём пыль бесконечных дорог, которая постепенно въедается в лицо и глаза, навсегда их меняя. Это его наставник словно был присыпан этой пылью с ног до головы, а Лим ещё не устал собирать впечатления. Ничего, пройдёт десяток лет…

Музыканты на сцене заиграли народную либрийскую песню, и посетители тотчас её подхватили. Вверх взметнулись руки с кружками, кто-то особо налакавшийся даже попытался залезть на стол, но его быстро спустили обратно. Люди отдыхали и пели так беззаботно, что Гвин даже позавидовал. У него сегодня почему-то не хватало на это запала, хотя обычно это он был тем, кого снимают со стола. Будто настроение вдруг куда-то пропало. Да что же такое? Его кто-то проклял или как? Наверняка это Ари сглазила!

Интересно, где она сейчас?

Эрролу принесли молоко, и он внезапно перестал притворяться истуканом. Гвин подумал, что таким бесхитростным образом дуокванец просто уклонился от ответа, но лысый чародей вдруг заговорил, едва перекрывая нестройный хор либрийцев:

— Для нашей школы главное во всём — гармония. Равновесие тьмы и света превыше самих тьмы и света. Видимость не важна, и суть не важна, важен лишь баланс. С его позиции нет плохой правды и плохой лжи, есть лишь правда и ложь, которые нарушают равновесие. Понимаешь?

— Допустим, — на самом деле Гвин мало что понял. — Как это связано с тем, что вы здесь?

— Я могу сказать это сейчас, но хочу, чтобы ты понял сказанное. Поэтому я подхожу к ответу на твой вопрос постепенно, — дуокванец с видимым удовольствием отпил молока. — Мы годами учимся чувствовать мир и не покидаем школу, пока не обретём Понимание гармонии. За Пониманием идёт Просветление — это умение распоряжаться Пониманием. Оно приходит значительно позже и дарует чародею самостоятельность — он больше не нуждается в постоянном присутствии наставника. Когда-нибудь Лим тоже достигнет Просветления и покинет меня, ступив на собственный путь. Цель же наша — обрести Внутреннюю Гармонию. Но её, увы, может достигнуть не каждый просветлённый, ибо это всегда сложнее, чем кажется. Внутренняя Гармония — это состояние, в котором чародей достигает идеальной точки равновесия между своим духом, своим телом и своим Даром. Можешь представить себе такую точку?

— Смутно, — нехотя признался Гвин.

— И всё же ты достиг многого. У нас в школе ты хорошо известен благодаря нашей прошлой встрече. Магистр Магнос разглядел тогда в тебе уникальный вид гармонии. Он сказал нам: сам того не понимая, Гвин нашёл баланс между несочетаемыми сущностями и живёт в мире со своей тёмной половиной. Человек и дикий зверь. Разум и безумие. Одно его существование служит доказательством того, что внутреннее равновесие способно облагородить кого угодно.

— Ну дела! — удивился Гвин и снова отхлебнул из кружки. Она уже готовилась показать дно. — Вот так живёшь, живёшь, и не знаешь, что ты, оказывается, доказательство.

— Я не шучу! — поспешил заверить Эррол. — Магистр Магнос давно достиг Внутренней Гармонии, и если он так сказал о тебе, то так и есть. Но мы уходим от темы. Следующее, что ты должен знать — наш мир далёк от идеального равновесия. Мы, просветлённые, странствуем именно потому, что пытаемся это исправить.

— Так это ваша великая миссия? — Гвин скептически вскинул брови. — Спасти мир?

— Не спасти, — ещё одна мягкая улыбка. — Уравновесить.

— А звучит как будто это и есть спасение.

Эррол кивнул, глядя в глаза Гвина с таким тёплым умилением, что тому на секунду стало стыдно за свои слова.

— Ты говоришь так, потому что у тебя нет Понимания. Спасение подразумевает угрозу гибели, но смерть — тоже часть баланса. Больше того, это его механизм. Голод, чума, война — это такие же противовесы, как сытость, довольство и счастье. Взять хоть дикую природу: она сама по себе стремится к гармонии, хоть и извилистыми путями. Подумай — в природе совершенно нормально, что сильный пожирает слабого, а хитрый — глупого. Когда менее приспособленный вид исчезает, уступая место более приспособленному, это тоже виток по направлению к равновесию. Так что мы точно не спасаем мир в привычном понимании слова. Мы не искореняем зло, но считаем, что его должно быть ровно столько же, сколько добра, иначе ничто не имеет смысла.

Осознав смысл сказанного, Гвин едва не поперхнулся элем.

— То есть если однажды на свете всё станет слишком хорошо, вы для противовеса развяжете войну?

— Мы не станем вмешиваться в дела людей, но суть ты ухватил верно, — нисколько не смутившись, ответил Эррол. — И пусть сейчас тебе это кажется диким, в конечном итоге ты согласишься с нашим подходом. Потому что у дисбаланса есть свои последствия, и они хуже, чем война, поверь. Чем масштабнее дисбаланс, тем сильнее он скажется. Если искоренить зло и оставить только добро, мир неизбежно рухнет. Как я уже говорил, равновесие крайностей превыше самих крайностей. Это так же верно, как то, что следом за днём должна наступать ночь. Не может быть всё время день…

— Ладно, я понял, — махнул рукой кантернец. — Всё это очевидно и вместе с тем слишком абстрактно, чтобы можно было примерить на реальность.

— А я сейчас скажу то, что поможет тебе связать всё воедино, — с готовностью продолжил Эррол. — Мы очень тонко чувствуем, пожиратель пожирателей. И ты, и я. Тебя я ощутил за две улицы отсюда, да и ты, наверное, так умеешь. Но твоё чутьё направлено на сущности, а моё — на взаимодействие сущностей. И я чувствую любой энергетический дисбаланс. Они бывают разные: возвраты, например, почти все ведут к дисгармонии, но они всё-таки для нашего мира естественны и худо-бедно уравновешиваются. Однако есть и такие вещи, которых вообще в Нирионе быть не должно. Ни в каком виде.

Кантернец посмотрел на Эррола внимательнее. До этого момента он поддерживал разговор скорее от скуки, но теперь заинтересовался по-настоящему. Что-то подсказывало ему: сейчас дуокванец скажет то, что Гвин уже слышал от одной крайне необычной особы. Точнее самой уникальной особы, которую Гвин когда-либо встречал.

— Уже много лет в Нирионе встречаются существа и явления, которые ему не принадлежат, — Эррол понизил голос, и теперь его было едва слышно из-за трактирного гомона. — Их появление необъяснимо и ничем не обосновано. По крайней мере, с точки зрения законов нашего мира. По всем правилам их просто не должно быть. Ты представляешь, какой это удар по равновесию в мире?

— Как удар по яйцам? — предположил Гвин.

Эррол в лице не изменился, а вот Лим уставился на кантернца обалдело. Видимо, слово «яйца» он знал.

— Шутки — это хорошо, — кивнул старший из чародеев. — Смеяться над проблемой — значит приуменьшать её значимость. Правда, решать её от этого не проще, а то бы я тоже посмеялся.

— И каковы, по-твоему, последствия у этих… явлений?

— Учитывая, что их с каждым годом всё больше, — Эррол неопределённо повёл плечами, — катастрофические.

— А конкретнее?

— Я не возьмусь предсказывать, Гвин, — Просвящённый покачал головой. — За последние двадцать лет мы стали посещать Куивиен в несколько раз чаще, потому что именно здесь диссонансов больше всего. Да, всё, что не принадлежит Нириону, мы называем диссонансами. А знаешь почему? Потому что диссонансы разрушают внутреннюю гармонию мира, заставляют его выворачиваться наизнанку. Они словно яд, от которого тело гниёт заживо и начинает отторгать собственные ткани. Ты скажешь: что-то незаметно. И на первый взгляд ты прав, жизнь продолжается, всё идёт своим чередом… Вот только на свете уже есть места, где Эфир отторгнут материей. Они как бы принадлежат миру, но уже не вполне, понимаешь?

— Да уж понимаю, — уронил Гвин.

— Ты как никто должен такое понимать, раз даже твоя голова не вполне тебе принадлежит. Только ты смог найти равновесие сам, а миру нужно помочь.

— Кажется, я понял, к чему идёт этот разговор, — Гвин опрокинул в себя остатки эля. — Не просто так вы решили ко мне подойти аж за две улицы. Говори, чего хочешь.

— Я просто надеялся тебя заинтересовать, — развёл руками дуокванец. — Просить о чём-то не в моих правилах. Я могу лишь предложить тебе присмотреться к происходящему в мире, чтобы ты мог сделать собственные выводы.

— И всё? — не поверил Гвин.

— Отсюда мы отправимся на юг, — Эррол отвёл взгляд. — У слияния Виеры и Тьяны магистр Магнос нащупал сильнейший диссонанс, который появился недавно. Здесь мы убили двух химер, которых чистильщики называют сильными… Боюсь, совладать с тем, что появилось на юге, будет в разы сложнее. Присоединяйся к нам, если хочешь. Может, и для себя что-то полезное найдёшь.

— Ну, не знаю, — поморщился Гвин. — У меня вроде как другие планы. Я тут на отдыхе, если честно. Вот отдохну — тогда и посмотрим.

Эррол покивал, допил молоко и встал. Лим тоже поднялся — будто только этого и ждал.

— Тогда не будем мешать, — сказал старший чародей, положив на стол потёртую монетку — плату за молоко. — Подумай над моими словами. Нам помощь лишняя не будет. Доброго отдыха.

С этими словами дуокванцы той же плавной походкой направились к выходу. Гвин в задумчивости отстучал по пустому кувшину рваный ритм.

Это уже точно не просто так. Слишком уж знакомо звучит рассказ дуокванца. Значит, они зачастили в Куивиен из-за наплыва новых явлений, которых «не должно быть»? Диссонансы — это ведь те же искажения, а «места, где Эфир отторгнут материей» — это в точности «полыньи», о которых говорила Ари. Её это не на шутку беспокоило. Это беспокоит дуокванцев. Наверняка и остальных чародеев тоже беспокоит. И чистильщиков тоже. Может, за компанию со всеми тоже начать беспокоиться?

Музыка в зале ненадолго стихла, и сразу стало слышно, как всё-таки много собралось народу. Гвин огляделся: свободных столов не осталось.

«Не-е-ет, — подумал он. — Сегодня и завтра я точно ни о чём беспокоиться не буду. У меня отдых, вашу квашу! Беспокойство подождёт».

Он заказал ещё кувшин эля, на этот раз попросив сорт покрепче. Вскоре снова грянула музыка, которая точно за ниточки сдёрнула половину посетителей с их мест и поволокла танцевать. Вечер был в самом разгаре: звучал смех и возбуждённые голоса, стукались кружки, проливая напитки на столешницы и пол. Кто-то уже тихо дремал в уголке, кто-то до сих пор не мог наесться, но большая часть людей сдержанно веселилась — сохраняя более-менее приличный вид и при этом от души.

Гвин выхлестал второй кувшин и вроде бы почувствовал себя лучше. Его потянуло на общение. Спустя несколько минут кантернец уже сидел за столом в компании столь же нетрезвых субъектов и вдохновенно травил байки. Ему поднесли очередной кувшинчик; очертания лиц собеседников уже сильно оплыли, и трудно было сказать, который алкоголь был в этом виноват: тот, что в собеседниках или тот, что в Гвине. Отчаянно захотелось петь. Кантернец попытался подбить на это собутыльников, но они уже слишком устали языками и голосами, поэтому были сочтены безнадёжными и тут же остались без заводилы. Он отправился на поиски более подходящей аудитории, которую вскоре нашёл среди пляшущих. Отдавив пару ног и получив за это по шее, Гвин расстроился и гордо покинул обидчиков, а спустя пару минут уже сидел возле стойки трактирщика в обнимку с глубоко немолодой подрумяненной женщиной. Он снова что-то пил, и это был уже не эль.

С этого момента память кантернца стала напоминать безобразно собранный витраж.

Вот он горланит вместе со всеми песню, в которой благополучно путает половину слов.

Потом будто бы моргнул — и он уже в другом конце зала, спаивает молодого дудочника.

Ещё миг — и он сидит, пригорюнившись, в углу, рядом с уснувшим на столе господином. Тяжкие думы о жизни терзают его голову. О чём конкретно — не сформулировать, но главным образом о том, что всё в последнее время не так.

Потом Гвин снова пляшет, но падает, причём падает долго и больно, а сверху валится опрокинутый стол.

Гвина под руки тащат к дверям. Он вяло упирается и кричит, что он вообще-то гость, и что он тут кучу денег оставил.

Его тащат вверх по лестнице, и расслабленные ноги при этом весело стучат по ступенькам носками сапог. Гвин уже не упирается. Он снова думает о жизни.

В итоге Гвин проснулся. В своей комнате, на сказочной перине, частично одетый и так же частично обутый. По-хамски громко пели птицы. В окно заливало раскалённый свет весеннее солнце. Спасая от него глаза, кантернец наощупь пересёк комнату, закрыл кем-то заботливо распахнутую форточку и задёрнул гардину. Во рту словно скунс протух, а головой поиграли в мяч огры. Но всё это не имело значения — Гвин знал, что к обеду от похмелья не останется и следа. На нём ведь всё заживает, как на бессмертной бездомной собаке.

Оглядев свой вчерашний наряд, за один вечер ставший потасканным, Гвин подумал, что как никогда его внутреннее состояние совпадает с внешним видом. Идти никуда не хотелось. Самое поганое — оставаться не хотелось тоже. Какая-то странная неприязнь возникла у кантернца к этой богато убранной комнате, трактиру, чародеям (больше обычного), химерам, диссонансам, искажениям, выпивке и всему белому свету. Если бы мог, Гвин с радостью бы сейчас пропал без вести. Хотя бы на какое-то время, чтобы самого себя не видеть, не слышать и не ощущать.

А пропа́сть, как всегда, было некуда. Какая досада.

Значит, придётся чем-то себя занять.

И может это сыграло похмелье, может — внезапно заявившаяся весна, но Гвин решил, что ещё одного дня «отдыха» он не вынесет. Поскрёб щетину, умылся и начал собирать вещи.

Тащиться с дуокванцами через две страны Гвин точно не решился бы, но разузнать, о чём таком интересном говорил Эррол, определённо стоило. Значит, надо заявиться туда раньше. А до места, где Тьяна впадает в Виеру, путь ой какой неблизкий…

Глава 6

Ко второй половине весны в южном Прибрежье уже жарило, как летом. Дневной бриз немного эту жару скрадывал, но стоя за ветром можно было с непривычки схлопотать солнечный удар. Памятуя об этом, Ари повязала на голове сменную рубаху, подвернула штанины и закатала рукава чуть не до самых плеч. Она бы и пояс с ножнами сняла, но слишком уж пристально таращились на неё прохожие.

Городишко под названием Пристара располагался в стороне от крупных дорог, поэтому путешественников здесь видели разве что тех, что приплывали по морю. Но и их было немного: в каких-то семи лигах к югу стоял город побольше и поуспешнее, с бо́льшим количеством пристаней, так что большинство кораблей швартовалось там. Пристаре оставались лишь мелкие торгаши да пираты, изредка — коробейники и заплутавшие бродяги. Разноглазая подтянутая девица с мечом, мягко говоря, сильно выделялась на таком фоне. Но преграждать ей дорогу никто не спешил: уж больно послушно клинок болтался из стороны в сторону при ходьбе. Да и если подумать, раз она так смело тут расхаживает полураздетая, может, это неспроста? А вдруг она только и ждёт, чтобы порубить первого попавшегося смельчака на винегрет? Нет уж, пусть лучше идёт куда идёт…

Ари не была здесь больше десяти лет. За это её жёг стыд — ведь тётушка Хелия давно в годах, могла и не дожить до этого дня. Отчасти поэтому пуэри входила в Пристару с замиранием сердца: переживала, что на пристани ей скажут, мол, да умерла старая пиратка давно, уж и позабыть все успели… Но нет — обошлось. Поэтому сейчас девушка чуть не бегом неслась за пределы городка, к одиноко стоящей хижине, вокруг которой густо росли магнолии. От нетерпения она даже забывала смотреть по сторонам.

Несмотря на свою бедность, Пристара была спокойным городком. Сытый, благодатный край; здесь не бывало зимы или засухи, еда росла прямо на деревьях круглый год, а ещё под самым боком плескалось тёплое море, которое не так уж часто бушевало штормами. Ари понимала, почему Хелия выбрала это место: в стороне от всяческих потрясений и интриг, под ласковым южным солнцем, на побережье — не найти места лучше, чтобы провести остаток жизни.

Домик выглядел точно так, как в прошлый раз, и от этого у Ари защемило в груди — она понимала, что на самом деле за одиннадцать лет многое изменилось. Старость не принимает отговорок и никого не щадит. И, кажется, именно Ари воспринимала этот факт острее всех: ей было плохо и немножко стыдно от мысли, что все, кого она узнала за свою жизнь, состарятся и умрут, а у самой пуэри к этому времени даже морщинки не появится.

Дверь стояла открытой, и дома явно никого не было. От порога в заросли магнолий убегала утоптанная тропка; недолго думая, Ари направилась по ней. С небольшого возвышения, на котором стояла хижина, пуэри спустилась на узкий песчаный откос, где по левую руку плескалось море, а по правую, на возвышении, росли пальмы. Песок хранил в себе цепочку отпечатков, которые ещё не успел сгладить ветер: их оставили пара ног и круглый след от трости. А ведь раньше трости не было…

Откос превратился в пологий пляж. Следы повернули за каменный выступ, за которым в отдалении Ари увидела свою любимую тётушку: та сидела в небольшой крытой беседке, притулившейся под несколькими кривыми пальмами, вглядываясь в горизонт. Пуэри сорвалась на бег.

Хелия точно заметила приближающуюся к ней фигуру, но до самого последнего не реагировала. Лишь подбежав вплотную, девушка поняла: тётушка просто не может разглядеть, кто к ней пожаловал. Поэтому Ари крикнула:

— Ну, здравствуй! — и кинулась обнимать старушку.

— Яринка! — расплылась в улыбке Хелия и как могла обняла девушку единственной рукой.

Как же она постарела… Никогда Ари не думала, что увидит родное лицо настолько одряхшим, непохожим на самое себя в молодости: щёки впали, избитая морщинами кожа обвисла и покрылась пятнами, некогда яркие глаза совсем выцвели, будто подёрнувшись дымкой. Правда, взгляд всё ещё сохранял ясность и даже твёрдость — хоть что-то осталось прежним в старой пиратке. Ужу понятно, что постарела Хелия не за десять лет, и изменения бросались в глаза только из-за долгого перерыва, но у Ари всё равно горько защипало в носу.

— Пришла всё-таки навестить старую подругу? — голос седой пиратки поскрипывал, а язык пришепётывал — зубов во рту явно поубавилось. — Я уж думала, не увижу тебя больше, даже письмо написала, чтоб после моей смерти передали…

— Да перестань, — продираясь через застрявший в горле ком, сказала Ари. — И прости. Я всё бегу, бегу и частенько забываю оглядываться. Просто когда не стареешь…

— Сама перестань, — оборвала её Хелия. — Как будто я не понимаю, что такое свобода. Моря и океаны! Да меня раньше вообще не удержать было! Кабы я тоже могла быть вечно молодой — шиш бы ты меня тут застала. Расскажи лучше, где ходила, что видала? Рыцаря нашла себе какого-нибудь?

— Тётушка!

— Никакая я тебе не тётушка! А ну отвечай, опять всех нормальных мужиков разогнала?

— Да дались тебе мои мужики!

— Конечно, дались! Я ведь помру, а кто тебя будет сватать потом? Так и проживёшь тыщу лет, ни разу за штурвал не подержавшись!

Ари было задохнулась от возмущения, но вовремя заметила лукавость во взгляде давней подруги, поэтому гневную отповедь задавила в зародыше. Скажи такую вопиющую ерунду кто-то другой, пуэри бы сразу нашлась с ответом, причём с таким, что хоть святых выноси. Однако Хелия знала её слишком хорошо. Она как никто умела застать Ари врасплох.

— Уговорила, — сказала пуэри невозмутимо. — Вот следующему, с кем судьба столкнёт, и отдамся. Подержусь разок-другой за штурвал.

Таким образом она рассчитывала пресечь дальнейшие спекуляции на тему своей интимной жизни, но не на ту напала.

— Наконец-то! — не моргнув глазом, всплеснула рукой пиратка. — Седьмой десяток девка скоро разменяет, а только сейчас решилась впустить корабль в бухту! Там уже, небось, всё водорослями заросло!

Ари поморщилась.

— После твоих пиратских сравнений помыться хочется, — призналась она. — Моя бухта содержится в чистоте и порядке. Можно мы уже о чём-нибудь другом поговорим? Пожалуйста.

Хелия посмотрела на неё снизу вверх, довольно усмехнулась и, вооружившись тростью, с кряхтением поднялась.

— Пошли в дом. Расскажешь старой карге, что там в мире происходит. А то в нашу глушь новости доходят как через феечью задницу…

Они неспешно побрели обратно к хижине, топча свои же недавние следы. Ари рассказывала о своих приключениях, но без обычного вдохновения: она украдкой посматривала на старушку, что ковыляла рядом, и всё ещё не могла смириться с тем, что видит. Согбенное временем дряхлое тельце, изношенная оболочка, в которой застряла родная и не такая уж постаревшая душа. Разве такой короткой жизни достаточно, чтобы насытиться ей?

Ари вдруг подумала, что с радостью бы отдала пятьдесят, сто лет своей жизни тётушке, но уже через мгновение устыдилась этой мысли. Ведь все эти годы она не особо задумывалась о том, чтобы навещать Хелию чаще. Так может подобными несбыточными фантазиями пуэри пыталась откупиться от неспокойной совести? Интересно, а если бы за последние тридцать лет они с Хелией виделись больше четырёх раз, вина бы терзала пуэри с той же силой?

Было бы здорово знать такие вещи наверняка. Но, увы, это невозможно — так же невозможно, как передать долголетие пуэри человеку. Это было бы не по правилам, нечестно…

— О чём задумалась, де́вица?

Голос Хелии вывел Ари из задумчивости. Они уже подошли к хижине, и пуэри поймала себя на мысли, что оборвала рассказ буквально на полуслове, а теперь уже не помнит, на каком именно. Пиратка смотрела на неё по-прежнему лукаво, будто знала, что творится в голове девушки и ждала только случая, чтобы поудачнее на этом сыграть.

— Давно не виделись, — вяло улыбнулась Ари. — Надо было мне раньше вернуться.

— Этот день бы всё равно настал, — после недолгой паузы проскрипела Хелия.

— Какой день? — не поняла Ари.

— День, когда ты увидишь вместо лихой пиратки дряхлую старуху, которая скоро отправится кормить крабов. Ничего бы не изменилось, подружка. Даже если бы ты вообще от меня не отходила.

С этими словами Хелия культёй открыла дверь и проковыляла в своё последнее жилище. Пуэри, скрипнув зубами, вошла следом.

Здесь царил полумрак и приятная прохлада — ставни были открыты, а рам в окна отродясь не вставлялось. В одном углу стояли стол и стул, в другом — старая кровать без ножки, подпёртая несколькими деревянными брусками. Подгнивший пол пахнул сыростью и плесенью, с вбитого в потолок крюка свисала закопчённая чуть не до черноты лампа. К стене была прилажена полка, на которой пылилась кое-какая посуда. У кровати, прислонённая к изголовью, стояла начищенная до блеска сабля — самый яркий и непобитый временем предмет в хижине. Вторая сабля почётно висела на стене, тоже начищенная, но немного потемневшая. У двери стоял ночной горшок.

И всё. С прошлого раза в домике Хелии почти ничего не изменилось. «Почти», потому что раньше у кровати было четыре ножки. Всё остальное, даже посуда, было то же самое, только на одиннадцать лет старше.

— Я тут мало бываю, — обронила пиратка, с кряхтением опускаясь на кровать. — Но в последнее время чаще. Прогуляюсь — лягу отдохну. Не те уже годы, чтоб целый день на ногах…

Ари сбросила котомку и села на стул. Хотелось сказать что-то, поддержать разговор, но уместные слова на ум не шли. Поэтому Хелия, помолчав и отдышавшись, заговорила первая:

— Ты нашла его?

Уточнять, кого именно, она не стала, да это и не требовалось. Таким серьёзным тоном она могла спрашивать только об одном человеке. Точнее, пуэри.

— Конечно, нет, — отмахнулась девушка. — Он исчез не для того, чтобы его искали. И если Рэн захотел спрятаться, то его никому не найти, ты же знаешь. Я перестала искать давным-давно, а теперь уже и надеяться перестала.

Пиратка поджала тонкие губы. Она единственная на целом свете знала, кем был для Ари её исчезнувший наставник. Она одна до конца понимала, почему спустя почти год ожидания молодая пуэри сорвалась и сбежала «путешествовать», бросив всех, кто ещё оставался с ней рядом. Больше ни один человек на свете, даже Литесса, родная бабка Ари, не имел представления о том, что творилось тогда с двадцатипятилетней девушкой-пуэри. Она рассказала только Хелии, а от остальных отгородилась холодным спокойствием. Так что пиратка очень хорошо знала Ари, но ещё лучше её знал тот, кто исчез, не попрощавшись.

— Я надеялась повидать его перед смертью, — уронила Хелия, глядя в окно. — Ещё разок. Повспоминать, через что мы прошли вместе, что повидали. Ты не представляешь, Яринка, что мы видели… Но, видимо, не судьба.

— Такой уж он оказался.

— Нет, не такой, — отрезала пиратка. — Я тебе сразу говорила — если он пропал, значит что-то случилось. Рэн ничего не делал просто так. Никогда.

— Ну так какая причина-то у него тогда? Назови мне хоть одну вменяемую причину, почему стоило вот так, молча, исчезнуть?

— Если бы знала, сказала бы, — покачала головой старушка. — И я его скорее всего уже не увижу. Но у тебя век долгий… Может и встретитесь ещё. Он ведь тоже, как ты, молодой — что для пуэри сто сорок лет? Даже не полжизни. Даже не четверть. Так что не серчай так, а то злость чуть не из ушей лезет. Время всё расставляет по своим местам. Уж в вашем-то с ним случае это вряд ли случится слишком поздно. У вас этого времени как зубов у акулы — в несколько рядов…

Теперь уже Ари поджала губы. Она слишком привыкла быть пуэри. Да, тяжело быть единственным представителем вида на свете, но если не думать об этом, то жить, в общем-то, не трудно. Долголетие, нечеловеческие сила, скорость и выносливость, какой-никакой Дар, ускоренная регенерация — всё это вполне уравновешивает гнетущее чувство одиночества, а то и пересиливает оное. Ведь для пуэри в мире людей не так уж много непреодолимых преград.

Вот только с предстоящей потерей близкого человека Ари ничего, совсем ничего не могла поделать. Все её особенности ничего не значили в битве с неумолимым временем. Поэтому Хелия проигрывала эту безнадёжную битву в одиночку, а её подруга могла только стоять в стороне и смотреть. Вот оно какое — истинное бессилие.

Старая пиратка заметила взгляд девушки и вдруг с самым серьёзным видом гаркнула:

— Я тебе сейчас между глаз заеду! — и для пущей убедительности потрясла в воздухе клюкой.

— За что?! — опешила пуэри.

— За то, что жалеешь. Думаешь, не заметно? Заруби себе на носу: меня жалеть не надо. Усекла?

Ари промолчала. Не дождавшись ответа, Хелия продолжила уже немного мягче:

— Жалей лучше умирающих с голоду. Утопающих всяких, убогих, жадных, злых — их жалей, а у меня причин для сожалений нет. Мне девятый десяток идёт. Знаешь, сколько пиратов доживало до такого возраста? Ноль. Я их всех пережила. И, если вдуматься, саму себя тоже пережила. Великий Свет пережила, впечатлений хватило на сотню лет вперёд. Я до шестидесяти лет почти под парусом ходила! Даже когда рука только одна осталась! Столько берегов повидала, столько кораблей пустила ко дну! А сокровищ-то, сокровищ, знаешь сколько накопила? Сожри меня левиафан! Да на это ещё сотню лет жить можно!

Под конец она уже почти кричала — сильным, чуть надтреснутым голосом, таким, как раньше — но вдруг замолчала, будто вспомнив о чём-то важном. Помолчала, усмехнулась — весело, даже как-то по-доброму. Глянула на Ари.

— Всё это неподалёку закопано. Я ни одной карты не нарисовала, пусть оно там хоть сгниёт, это богатство. Не нужно оно мне, и не нужно было никогда. Правду говорят — в последнем плавании на злато ничего не купишь. Только вот это можно с собой забрать, — Хелия постучала пальцем по виску. — А уж у меня тут хранится столько всего… Ух, сколько! И все мои дружки-приятели, которые давно уже передохли, и места, где побывала. А ещё — море. Столько моря, сколько смогла запомнить. Так что, подружка, у меня всё необходимое есть. Мой черёд подходит отправиться вслед за всеми, кто вперёд ушёл к небесной гавани. И уж раз даже я об этом не жалею, то тебе и подавно не стоит. Это в тебе юношеская глупость говорит… Она пройдёт, но только когда состаришься, хе-хе.

Ари улыбнулась и решила, что эта колкость не должна остаться без ответа.

— Мне самой уже почти пятьдесят девять, не забыла?

— А, чепуха. Черепахи вон по триста лет живут, но мудрости им хватает только голову в задницу вжимать.

— Это ты меня с черепахой сравниваешь? Из нас двоих сейчас ты больше на старую черепаху похожа, вообще-то!

— Уела, — согласилась Хелия, и вокруг её глаз собралась армия морщинок. — Другой разговор! А то нюни тут распустила, как жена дерьмового капитана. Давай, расскажи лучше ещё что-нибудь. Вечером у местных будет небольшая попойка с музыкой, а до того времени делать всё равно больше нечего…

И они проболтали до вечера. Перед закатом в дверях возник мальчишка лет десяти — принёс ужин «госпоже». Ари удивлённо повернулась к Хелии и та, жестом отпустив юнца, пояснила, что городская пристань построена и ремонтируется именно на её деньги, причём пошлину за судостой бывшая пиратка берёт крайне посильную. Это помогает торговле, вот местные и ухаживают как могут за старухой. Даже предлагали дом поближе к канцелярии, но она наотрез отказалась. Оттуда не было видно моря.

Поужинав, подруги пошли в город: туда, где уже виднелось на фоне темнеющего неба зарево большого костра. Его сложили на небольшой площади, а вокруг поставили столы и разбили несколько открытых шатров с развлечениями. Здесь собралась, кажется, вся Пристара — даже дети и старики не остались дома. Ари с Хелией посидели в сторонке, наблюдая за праздником; пиратка рассказала, что его устраивают здесь раз в неделю, и нет события более значимого, потому что больше ничего в Пристаре не происходит. Недавно портовая сука ощенилась, так эту новость несколько дней обсуждали. Ари в ответ усмехнулась: скучно тебе, небось? А Хелия ей шёпотом: я иногда прокрадываюсь к одному вредному деду и открываю его курятник, а потом наблюдаю, как вся улица за этими куря́ми носится — как думаешь, скучно мне?

Незадолго до полуночи они покинули площадь и неспешно побрели домой. Нир светил так ярко, будто вознамерился перещеголять солнце. Ари смотрела то на небо, то на покрытое тусклыми бликами шепчущее море, дышала полной грудью. В Пристаре было хорошо. Спокойно. Казалось, время в городке текло иначе, а то и вовсе огибало его стороной. Как будто когда ты приходишь сюда, весь мир останавливается и ждёт, пока ты переведёшь дух. Красивое сонное место, в котором ничего не происходит. Как глоток свежего воздуха после многих лет странствий.

Уложив Хелию в хижине и пожелав ей приятных снов, пуэри постелила себе прямо под открытым небом — жаль было терять такую ясную тёплую ночь. Она так и лежала, глядя в усыпанное звёздной крупой пространство, пока не заснула под равномерный шелест прибоя.

А утром ей пришлось быстро бежать под крышу, потому что наползли тучи и полил дождь. Уже рассвело, так что когда Ари вошла, старая пиратка сидела на постели.

— Это на весь день, — сказала она, глядя в окно. — Не повезло тебе.

— Почему это?

— Ты же уходить собиралась.

Ари бросила на стол подмокшую накидку, которой укрывалась, и села рядом с названной тётушкой. Она не говорила, что собирается уходить, хоть и в самом деле собиралась. Просто оттягивала этот разговор. Как выяснилось, без толку — Хелия видела подругу насквозь.

— Куда пойдёшь-то?

— В обитель некоего тана Лойко.

— Лойко? — пиратка даже повернулась. — Чего это тебе у него понадобилось?

— Одна редкая вещица. А что?

— Не знаешь, к кому идёшь, что ли?

— Не особо, — призналась Ари.

— Да не шибко приятный тип этот тан, — сказала старушка с лёгкой брезгливостью в голосе. — Нелюдимый, мрачный, самодур — страшное дело. Поговаривают, у него с головой не всё ладно. Причём не просто как, знаешь, бывает — в детстве головой вниз уронили, вот и вышел дурачок. По-плохому неладно, по-плохому. Сидит в родовом имении и носа наружу не кажет. Где-то недалеко от Излучины ведь? Ну вот, значит точно. Держит, говорят, несколько чародеев при себе и лабораторию. Точно какой-то пакостью занимается там. Так что смотри, на зуб ему не попадай…

— Если всё пройдёт хорошо, я с ним даже не встречусь.

Пиратка глянула на девушку с хитрым прищуром.

— Понятно, хе-хе. Визит будет тайный. А что за вещица-то такая нужная?

— Жёлтый виртулит.

— Руса-алкины сиськи! — изумилась Хелия. — А на кой буй он тебе?

Ари помолчала, глядя в окно. Там, снаружи, косой дождь дробно стучал по крыше — знатно зарядил, наверняка все дороги размоет.

— Долго рассказывать. Это связано с Бесформенным.

Теперь и Хелия не спешила ничего говорить — она одна поверила маленькой Ари, когда та рассказывала о страшном чёрном чудище, убившем маму. Остальные — Литесса, Лей, Рэн, даже Мацхи — решили, что ребёнок просто выдумал убийцу, чтобы хоть как-то объяснить себе смерть матери. Ведь больше всего было похоже, что Лина умерла от внезапного сердечного приступа…

Жаль, что поверить — самое большее, чем Хелия могла тогда помочь.

— Я ненадолго, только туда и обратно, — сказала пуэри. — Вернусь и всё расскажу. Вряд ли это займёт больше десяти дней.

— Ну, мне торопиться некуда, — вздохнула старушка. — Дождусь уж.

Они посидели какое-то время, глядя на ливень. Говорить не было настроения, да и все темы как будто разом кончились. Ари не хотелось уходить, и не только из-за дождя. Умом она понимала, что не обязательно оставаться с Хелией, пока та не умрёт. Возможно, пиратка и сама этого не хочет. Но ещё Ари понимала, что если не останется, это будет их последнее расставание. Не последняя встреча, а именно последнее расставание. Совместная история кончится, и дальше будет только история ставшей ещё более одинокой пуэри.

Но сидя на месте трудно узнать что-то о Бесформенном и искажениях.

Поэтому Ари встала и начала неспешно собираться в дорогу. Дождь как раз поутих — следовало воспользоваться моментом. Хелия тоже кряхтя поднялась, пожаловалась на боль в суставах и руке — той, которую уже двадцать с лишним лет назад отрезали. Сказала, теперь всегда так во время дождя. Ари спросила: может, к знахарю зайти, попросить чего-то от боли? Пиратка махнула рукой. Зачем, говорит, на меня лекарства переводить?

Коротко, но очень тепло обняв тётушку, пуэри накинула плащ и вышла под холодные капли. Через пару десятков шагов оглянулась — в дверях стояла скрюченная фигурка, опирающаяся на клюку. Ари через силу отвернулась.

Дурная это примета — слишком долго прощаться.

Хелия смотрела вслед удаляющемуся размытому пятну — взрослой пуэри, которую пиратка хоть убей не могла воспринимать иначе, как маленькую девочку. Душа старухи без преувеличения рвалась надвое: одна часть хотела окликнуть, вернуть, рассказать всё, что скрывала почти шестьдесят лет… но другая требовала держать данное слово и молчать в тряпочку.

— Бедная ты моя девочка, — пробормотала пиратка. — Бедная девочка… Что с тобой будет, когда ты всё узнаешь?

Дождь размывал всё вокруг, превращал предметы в цветные кляксы; Хелия вглядывалась в него, напрягала ослабевшие глаза до тех пор, пока не поняла: ушла девчонка. И тут же вернулась, волоча за собой тоску, старческая ненужность. Приевшийся пейзаж омертвел и ещё больше поблёк. Прохлада дождя превратилась в промозглую стынь, от которой привычно заломило кости.

Старая пиратка вздохнула, затворила дверь и вернулась в постель.

— Хорошо, что не мне тебе всё это открывать, — сказала она, старательно вспоминая лицо Ари. — Уж раз пообещала молчать, то слова не нарушу. Не хотела Лина, чтоб ты знала об отце всю правду — на то ей, наверно, виднее было. Прости меня, Яринка. Больно молчать, а поведать не смею. Не моя это тайна. Может, Рэн ещё объявится, он ведь собирался тебе рассказать…

Глава 7

На болото опустилась ночь. Как и подобает почти уже летней ночи, она была черна, как смоль, и Нир, наполовину скрытый облаками, особо ситуацию не менял. Скорее усугублял: тени, которые он рождал, скрадывали ландшафт, а временами и вовсе притворялись силуэтами невиданных уродин, от которых у любого нормального человека сердце бы ушло в пятки. Над водой тонкой плёнкой стелился студенистый туман. Из него торчали кочки, так похожие на мохнатые головы болотных духов. Из темноты то и дело доносились шорохи и всплески — слишком резкие, чтобы можно было списать на что-то неживое. И пахло тут, кстати, тоже не очень.

В общем, в мире нашёлся только один душевно нездоровый оригинал, который вместо того, чтобы как все лежать в обнимку с подушкой, решил прогуляться именно здесь и именно сейчас. Больше того, он оказался достаточно нездоровым, чтобы считать свои ночные блуждания прогулкой, и достаточно оригинальным, чтобы при этом насвистывать ярмарочную танцевальную мелодию. И о своей безнаказанности он тоже был прекрасно осведомлён. Чего ему бояться, нападения, что ли? Вот уж вряд ли. Любая болотная гадость чуяла, что за тип так нагло шлёпает по самому видному месту, и нападать на него дураков не находилось. Среди темноты он был тем, кого в ней следовало бояться.

Хотя если отбросить всю эту лирику, Гвин здесь был всё-таки по делу.

Он шёл по следу Странной Хреновины, которую иначе и окрестить не мог, ибо раньше никогда не сталкивался с таким «запахом». Хреновина оставляла за собой энергетический след настолько чёткий, что по нему прошёл бы не только любой чародей, но и слепой на внутренний глаз придворный пройдоха-астролог. Прав оказался Эррол — исключительная попалась тварюга, такую Гвин бы с удовольствием сожрал, даже будучи сытым, просто наслаждения ради.

Вот только кантернец шёл по следу уже три дня, а догнать загадочную Хреновину всё никак не удавалось. Она будто бы шла без остановок и почти по прямой, хотя обычно выродки стремились угнездиться где-то недалеко от места появления. То ли чуяла погоню, то ли сама за кем-то гналась, но факт есть факт — след свежее не становился. Да и пёс его вообще знает, как долго он не рассеивается? Может, Хреновина тут уже седмицу назад прошла.

И всё же идти приходилось аккуратно, пробуя почву перед собой длинной жердью, ведь Гвин хоть и не боялся никого и ничего, а плюхнуться в трясину для него было похуже смерти — по ощущениям это примерно как быть придавленным лавиной. Вот и брёл он, рутинно насвистывая, сквозь ночь, сырость и вонь, орудовал палкой да думал о своём.

«Вот же жуть дремучая, — это он о пейзаже. — Даже жаль, что не страшно. Колоритненько здесь. Прямо как в плохих сказках, которыми народ сам себя пугает. Того и гляди вомпер выпрыгнет из-под куста! А задницу эту, — это он уже о Хреновине, — похоже, вомперами не напугать. Ну и хорошо. Главное, чтоб она мне при встрече голову не откусила… прежде, чем я ей откушу, ха-ха! Если есть она, голова эта…»

Размышляя таким образом, Гвин даже не заметил, что под ногами перестало хлюпать. Очнулся только когда взошёл на невысокую гряду, поросшую миртом, и тут же остановился.

Болото осталось позади. Впереди, выглядывая из-за небольшой рощицы, виднелась чёрная громада какого-то строения, по всей видимости замка. След Хреновины уходил прямёхонько к нему.

Несколько обескураженный таким поворотом, Гвин продолжил путь. Спустя неполных полчаса он уже стоял под стенами в полном недоумении. В башнях несли вахту стражники. Во внутренних строениях, судя по отсветам, не спал кто-то ещё. Всё было тихо, как в обычном селении, и при этом след инородной твари вёл Гвина внутрь, в самое сердце обители.

Насторожившись и печёнкой чуя подвох, кантернец подошёл к стене вплотную. Надо было попасть внутрь. Попутчик приходил к нему на помощь либо в часы острой нужды, либо в минуты опасности, а без него взобраться вверх по кладке, даже такой неровной, была та ещё задача. Гвин умел усилием воли вызывать некоторую часть силы Твари, но это немного усиливало Голод, чего кантернцу ой как не хотелось — и так больше недели прошло с последней «трапезы». Однако выбор был невелик. Либо так, либо идти к воротам и стучаться: «Впустите, люди добрые, я сам не местный, заплутал, промок, продрог…» И опыт Гвину подсказывал, что во втором случае послали бы его люди добрые куда подальше.

Сначала голову заволокло туманом — кантернец попытался как можно сильнее разозлиться. Затем, когда подступила ярость, мысли очистились, и сквозь тусклые человеческие ощущения пробилось болезненное, как оголённый нерв, восприятие Бестии. След неведомого выродка для неё оказался таким ярким, что застил все остальные сущности. В глазах Гвина же ночная темнота, напротив, расступилась, выпустив из себя окружение. По телу пробежала горячая волна: это менялись мышцы. Затем, отзываясь болью, с годами ставшей почти приятной, защёлкали суставы, а кисти будто налились металлом, упрочняясь и выпуская когти. Даже не дождавшись окончания этого процесса, Гвин подпрыгнул на добрую сажень, ухватился за край стены и одним движением перемахнул через неё.

Замок оказался не крепостного типа, а скорее резидентного: за внешним кольцом стен не имелось внутреннего, но стояло внушительных размеров трёхэтажное здание, окружённое хозяйственными постройками. Не было сада, да и вообще растений кроме сорняков Гвин не заметил. Цвета своим ночным зрением он различал плохо, но даже так чувствовал, что всё в этом месте серое и неприятное.

«Видимо, полузаброшенное имение какого-нибудь богача, — подумал кантернец, спускаясь по внутренней стороне стены. — Купил, чтобы было, оставил немного охраны, домоправителя, а потом забыл. Неудивительно, что особо хитрая гадость сюда пробралась».

Стража то ли спала, то ли затаилась, но двор Гвин пересёк без малейших затруднений. Некоторое время покрутился у главного здания. В итоге влез в плохо закрытое окно кухни, едва не угодив ногой в стоящую на столе кастрюлю. И тут же понял, что ошибся.

Заброшенным замок точно не был. Во-первых, в углу, свернувшись калачиком, спал юный поварёнок, и судя по грязной подстилке главным на кухне точно был не он. Посуды на сушилке висело много, вся намытая-начищенная, как если бы ей пользовались каждый день. В тазах размораживались добытые из ледника продукты — человек на полсотни, самое меньшее.

Стараясь поддерживать себя в изменённом состоянии, Гвин прокрался мимо поварёнка и попал в коридор. Заглянув в первую же не запертую дверь, кантернец наткнулся на спальню, где по кроватям храпело и сопело не меньше дюжины солдат: их снаряжение висело у изголовий, а в воздухе витал отчётливый винный перегар. В другой комнате обнаружился стол с целой кипой бумаг и стратегическим запасом очиненных перьев. Тут даже писарь имелся!

Бросив строить догадки, Гвин дошёл до конца коридора, повернул за угол и оказался в другом крыле. Здесь слышался приглушённый голос. Равномерный, монотонный — кто-то не то молился, не то бормотал во сне скороговорки. Почти все двери оказались закрытыми, кроме одной, но в неё Гвин решил не соваться. Увидел свет через замочную скважину. Только остановился перед створкой — мощной, укреплённой металлическими полосами — чтобы прислушаться. И тут же ощутил: там, за дверью, притаилась магия. Тошнотворная, как шмат тухлого мяса.

У Гвина даже мороз по спине пробежал — во всех деталях вспомнилось коварство Тиссана, потом Стана, а потом и то, как рука Твари врывает из девичьей груди раздавленное сердце. Тотчас захотелось ворваться и уничтожить носителя гадкой магии, а заодно и всех, кто попадётся под руку, но огромным усилием воли кантернец сдержался. «Если начну убивать, — сказал он себе, — это будет значить, что я так и не смирился. А мне этот камень на душе больше не нужен. Так что топай мимо, Гвин, топай и не нервничай…»

И он потопал мимо, решив больше не отвлекаться от основной цели.

Коридор вскоре влился в большой зал, из которого наверх вела лестница. «Принюхавшись», Гвин понял, что ему вниз. Путь туда отыскался под лестницей: небольшая дверца, которая отчего-то стояла приоткрытой. За ней три десятка винтовых ступеней. Ещё одна дверь с тремя замками, из которых ни один не был заперт. И, наконец, внизу длинный коридор со множеством дверей, освещённый холодным ровным светом магических кристаллов, что висели на стенах на манер факелов.

Хозяева этого места Гвину уже сильно не нравились. Сначала мрачный вид самого замка, потом омерзительная магия за дверью. Теперь ещё обширное подземелье. Да и вообще, тут здоровенное болото в двух шагах! Ну какой богач в здравом уме станет жить рядом с болотом?

Дальше — хуже. За дверями обнаружились слабоосвещённые комнаты, очень похожие на хранилища, в которых содержались разные неприятные диковины. В одном, например, рядами стояли прозрачные баки в человеческий рост, заполненные мутной оранжевой жидкостью, похожей на абрикосовый сок. Кажется, в ней плавали мёртвые тела. В другой комнате на торчащих из стены крюках висели сушёные растения и что-то похожее на звериные внутренности. В третьей стояли чучела мутантов и химер. Четвёртая вся была заставлена большими коробками, зачем-то выкрашенными в алый цвет. В пятой обнаружилось множество столиков со стеклянными витринами. Между них стояли шкафы, манекены и… Ари.

От неожиданности Гвин разом потерял концентрацию и чуть не споткнулся о собственную ногу. Острые чувства Бестии быстро уползли куда-то в недра сознания, так что в комнате стало значительно темнее. Кантернец усердно моргнул. Вопреки его ожиданиям, пуэри никуда не исчезла. Судя по выражению лица, она находилась в не меньшем замешательстве.

Гвин смотрел на Ари. Ари смотрела на Гвина. Оба забыли, что нужно дышать.

Едва поняв, что девушка ему не мерещится, кантернец неожиданно ощутил, как всё вокруг меняется. Оказалось, что жизнь таит в себе намного больше, нежели Гвин привык считать. Это превышение ожиданий вызвало какую-то дикую, необъяснимую радость, которая огнём пробежала по венам, и жутковатое подземелье волшебным образом превратилось в интереснейшее из мест. Мир будто стал ещё более настоящим, чем был.

Первой в себя пришла пуэри. Она бесшумно преодолела всё разделяющее их расстояние и прокричала шёпотом прямо Гвину в лицо:

— Ты тут ещё откуда?!

— Хочешь удивлю? — в тон ей отозвался кантернец. — Чтобы ты спросила! У меня, вообще-то, симметричный вопрос!

— Ты знаком с таном Лойко?

— С кем?

— С хозяином… этого… паноптикума! Или хочешь сказать, что просто мимо проходил по его подземелью?!

— С тобой повидаться пришёл! А у тебя какое оправдание?!

— А у тебя?!

— А у тебя?!

Разговор зашёл в тупик. Никто не хотел откровенничать первым. Ари прожигала Гвина двухцветным взглядом и стискивала рукоять меча, который пока ещё покоился в ножнах. Одета она была не по-походному: недешёвая тёмная куртка с капюшоном, тёмные же штаны зауженного покроя и лёгкие сапожки до середины голени. На поясе блестела пара метательных ножей, и одного между ними явно не хватало. Кантернец повидал немало воров и знал, что профессиональные изыматели имущества так одеваются, только идя на дело. И раз воры профессиональные, то куда попало они не лазят и к каждому делу тщательно готовятся, чтобы не дай Явор шорохом ткани себя не выдать.

А Гвин сюда пришлёпал как был, в изгвазданных грязедавах. Даже неловко как-то.

Кантернец собирался произнести очередную колкость, но тут внутри него мерзким червём шевельнулся Голод. Пока ещё слабый и не очень-то уверенный, но уже такой, который не уйдёт, пока его не утолишь. И, глядя на Ари, Гвин с ужасом осознал, что она начинает выглядеть… аппетитно. Он осёкся, отвернулся и попытался как можно скорее вытеснить эту мысль из головы.

Где-то поблизости, источая немыслимо сильные эманации, притаилась Хреновина. Её «запах» был таким сильным, что почти отшибал демоническое обоняние.

— Ты чувствуешь? — спросил Гвин.

— Что чувствую? — враз изменившимся тоном отозвалась Ари, и стало понятно — она чувствует.

— Оно где-то совсем рядом, — прошептал кантернец и пошёл дальше по коридору.

Ослабленное чутьё позволило ему легче воспринимать материальный мир. Теперь он слышал и ощущал то, на что раньше из-за оглушения слишком ярким энергетическим следом не обращал внимания. Чуть слышное подвывание сквозняка. Резкий запах бальзамирующего средства и едва уловимый — тлена. А ещё стены коридора были выкрашены чёрной поблёскивающей краской. И что-то постукивало за одной из дверей. Тихо и как будто даже печально. Тук, тук, тук-тук…

За спиной Гвина бесшумно выросла девичья тень.

— Ты за этим сюда пришёл? — прошептала Ари.

— Да, — Гвин непрестанно «принюхивался», пытаясь уловить направление следа.

— Как думаешь, что это?

«Не знаю, — подумал кантернец, и по спине его пробежал неприятный холодок. — Не имею ни малейшего представления».

И в то же время он испытывал непреодолимое желание это выяснить. Ноги несли Гвина вперёд сами.

— Что-то живое, — поразмыслив, ответил он. — И нездешнее.

— Как только подошла к стенам, тоже это почуяла.

— Значит, это ты вскрыла все замки?

— Кто же ещё…

Тук, тук, тук. Тук. Тук-тук. Звук с каждым шагом становился громче, а след — ярче. Ближе к концу коридора светокристаллы на стенах поредели, поэтому видно было уже плохо, но там, в конце, точно темнел дверной проём. Больше дверей поблизости не осталось.

У Гвина почему-то захватывало дух. Словно призрачный ветер, гуляющий по подземелью, пронизывал кантернца до самых внутренностей. Ладони вспотели, сердце ускорило марш. Нетерпение перед «трапезой» смешивалось с опаской, поэтому каждый новый шаг был как рывок, после которого следовала остановка. Ари молчала — наверное, чувствовала что-то похожее. Её рука не отпускала рукоять меча.

Дверь, разумеется, оказалась закрытой. А ещё она была полностью железной, с мощным наружным засовом. Снизу в металлическом листе имелась небольшая дверца с собственным засовом, в самый раз чтобы протолкнуть в неё ведро или кадку. На уровне лица же красовалась сложная магическая фигура, аккуратно начерченная белой краской.

Тук, тук, тук-тук, доносилось из совершенно тёмной замочной скважины. Тук. Тук. Тук.

Гвин остановился перед дверью и с сомнением взглянул на Ари. Та тоже не выглядела особенно уверенной, но с вызовом прошептала:

— Что, испугался?

Гвин фыркнул и потянулся к засову, но тут стук вдруг прекратился.

А ещё через одну очень долгую секунду с той стороны двери донеслось:

— Входи, мальчик-без-кожи. И ты, раздвоённая девочка, тоже входи. Любопытные, славные детки…

Глаза у пуэри стали очень большие, но, судя по решительно сжатым губам, отступать она не собиралась. Поэтому Гвин, поборов внезапные сомнения, дёрнул засов. Затем Ари чётко и без суеты вскрыла замок — в два счёта, будто неделями специально тренировалась. Как только щёлкнул запор, дверь сама подалась наружу.

Внутри было совсем темно. Тусклые коридорные кристаллы роняли на пол конус света, в который не попал ни единый предмет. Чуть в стороне от него, на грани видимости, стояла деревянная клетка, упирающаяся верхней гранью в низкий потолок. И внутри неё, в густом как смола мраке, горел немигающий глаз. Большой, круглый, без зрачка, зато с тремя радужками, которые располагались треугольником и наползали друг друга, непрерывно меняя и смешивая цвета.

Едва увидев это, Гвин расхотел его есть. Не раздумал, а именно расхотел — Тварь почему-то отшатнулась от сидящего в клетке существа, как от заразы. В то же время «запах» от неё шёл просто сказочный: словно десяток самых вкусных химер слились воедино. Теряясь в противоречивых ощущениях, Гвин нерешительно шагнул внутрь. Ари последовала за ним.

— Вот вы, хорошие, — голос был женский, но дребезжащий, как у разозлённой сирены. — Какой это раз? Первый ли? Второй ли? Судьбы вяжутся-плетутся — всё равно пересекутся. И куда ты не беги, будут близко вороги… И придёте, и уйдёте, и потеряете, и найдёте — иль уже нашли? Того, кто молод-светел, умереть готов, а до смерти не доживёт. Нашли, конечно, но потом, потом… Нашли потом! Не сейчас. А сейчас — лишь Глад да Страх. Один другого догоняет…

Существо в клетке продолжало сбивчиво бормотать, а у Гвина будто ком застрял в горле. Он повернулся, не отводя взгляда от пёстрого Глаза, и спросил:

— Ты хоть что-нибудь понимаешь? Что это вообще?

Ари помолчала, прежде чем ответить.

— Не знаю. Но клетка очень непростая. Настолько непростая, что…

— Грифон! — гаркнуло существо, на этот раз грубым мужским голосом. — Грифон-альбинос! Каждый свой — чужой. Так, девочка? И помнится тебе, и колется. Как убивала, убивала, да не убила, а страхом память затопила. Чёрная… глухая… клякса?

Пуэри затаила дыхание — Гвин заметил, потому что смотрел то на неё, то на Глаз. Тот чуть покачивался, будто существо находилось в трансе.

— Говори, что ты такое, — в полный голос потребовала Ари, словно выдавливая из себя слова. — Говори!

— Смотри-ите, смотри-ите! — протянуло существо визгливым детским альтом. — Он придёт, и вы сгорите. Не будет вам хорошего конца. Девчонке жить-не пережить, мальчишке до смерти тужить. Ничего Ему не объяснишь — Он лучше знает! Отец отвергнутых детей. Живы иль не живы, а страдать придётся, ой придётся!

— Слушай, ты! — вдруг выкрикнул Гвин, чувствуя, как трясутся губы. — Ты у меня сейчас пострадаешь! Возьму и…

— Не возьмёшь, — уронило существо голосом Гвина, наведя на него мельтешение радужек. — Мёртвый ты. А во сне Его — живой. Когда миг настанет, умрёшь — и выживешь, спасёшь — и погубишь. Так какой это раз? Третий ли? Первый ли? Четвёртый? Последнего не хватит, как всегда. Демон нечистый — мальчик плечистый! Скоро, скоро будет тебе много еды. Ох и утолишь ты Голод! Ох и насладишься!

И по подземелью прокатился звучный смех, не перемежающийся вдохами. А ещё снова зазвучало: тук, тук-тук, тук. Это из клетки высунулось что-то тонкое и начало стучать по прутьям. Присмотревшись, кантернец с омерзением понял: это длинный костистый палец без ногтя, покрытый редкими волосками.

— Это нужно убить, — проговорил Гвин сквозь стиснутые зубы. — Не знаю, почему. Просто знаю, что надо.

— Да, — без тени сомнений кивнула пуэри. — Ты прав. Оно…

— Оно видит! — громыхнуло существо голосом оратора, стоящего перед многотысячной толпой, и глаз его взорвался тремя цветными всполохами. — Былое, что только будет, настоящее, что уже прошло! Раскол грядёт, тянется из прошлого в будущее и обратно, ширится, множится, вскипает! Всё лишнее провалится в него безвозвратно. Молодой-светлый провалится! Старуха-мать провалится! И девочка за ними канет! Больно, как же больно… А после того, как Он уйдёт, возврата уж не будет. Небывалые восстанут, расползутся во все края. Живое от неживого отделится, и падут снега на землю. И всё сломается, да перемелется, да ссыплется в общую чашу, а небеса порвутся на бесцветные лоскуты; но перед тем взойдёт, взойдёт чёрное солнце! Тогда закончится былое, а начнётся нынешнее, своё, ото всего отдельное, безупречное! Так что беги, мальчик, беги, девочка! Обгоняйте свои тени! Трудны быстрые мишени…

Существо перестало вдохновенно вещать и захихикало. От этого звука Гвина передёрнуло — будто ему в уши заливали концентрированную мерзость. Он шагнул было навстречу существу, но вдруг ощутил магию — до неприличия сильную и крайне агрессивную.

— Клетка его защищает, — бросила Ари. — Придётся сначала её сломать.

— И как это лучше сделать?

— Не знаю! Можно попробовать… вот так!

Она выхватила меч и с нечеловеческой силой рубанула по клетке.

Та не выдержала.

Клинок тоже.

Грохнул взрыв; Гвин почувствовал только, как упругая волна бьёт по всему телу и швыряет его в сторону, а потом на какое-то время впал в беспамятство.

Глава 8

Ари тоже отбросило, но она успела сгруппироваться и при ударе о стену отделалась болезненным ушибом. Свет совсем погас — это захлопнулась дверь. Слабые лучи проникали теперь только через замочную скважину и в небольшую щель рядом с полом. Их не хватало, чтобы видеть хоть что-то.

Плечо, на которое пришёлся удар, сразу стало саднить. Эта боль, как ни странно, пришлась кстати: Ари словно сбросила с себя наваждение, которое мешало ей думать о чём-то кроме убийства запертой в клетке химеры.

Кстати, что случилось с химерой? Светящегося Глаза что-то не видно…

— Гвин! — тихо позвала пуэри.

Тот не ответил.

Ари наощупь поползла вдоль стены — туда, куда защитное заклинание должно было откинуть полудемона. Рука шарила по пыльному полу и стене. Сначала она нашла обломок деревяшки, потом ещё один. Затем попался острый осколок, о который пуэри чуть не поранилась. Наконец, в самом углу её пальцы наткнулись на что-то мягкое. Спустя несколько секунд Ари поняла, что ощупывает обтянутый штанами мужской зад и поспешила переместить руки повыше, к голове. Пробежалась пальцами по лицу, коротким волосам — на затылке у Гвина наливалась здоровенная шишка. Стоило прикоснуться к ней, как юноша с тихим стоном зашевелился.

— Мне показалось, или ты меня облапала? — первым делом спросил он.

— И ведь заметил же, — буркнула Ари. — Ты как?

— Да чего мне будет… — Гвин сел. — Где эта хреновина?

— Не знаю.

— А почему темно так?

Пуэри помялась, прежде чем ответить.

— Заклинание оказалось с подвохом… При разрушении клетки сработала ловушка, которая нас разбросала и задействовала второй слой защиты. Я не уверена, но дверь сейчас вряд ли получится открыть с этой стороны. И ещё, кажется, сюда скоро сбежится весь замок.

Словно в подтверждение её словам за дверью послышалась отдалённые голоса и возня.

Гвин какое-то время помолчал, прислушиваясь к происходящему снаружи и переваривая информацию.

— То есть если поводить итог, — сказал он наконец, — мы заперты в подземелье, из которого только один выход, и прямо сейчас его перекрывает толпа вооружённых охранников, среди которых наверняка есть чародеи. Кроме того, с нами в комнате предположительно заперто воплощение жуткой жути, которое мы вместо того, чтобы убить, выпустили. Всё так, нигде не ошибся?

Повисла тишина, в которой приближающиеся голоса обитателей замка звучали всё отчётливее. Там кричали про вторжение, воров, без конца поминались чьи-то матери и некий Предвестник.

Гвин был прав по каждому пункту, и Ари очень хотелось отвесить ему за это подзатыльник. Отчасти благодаря пониманию, что именно её инициатива привела к настоящему положению.

— Может, химеру убило взрывом? — с надеждой сказала она.

— Нас же не убило, — возразил юноша.

Опять он прав. Так раздражает!

— Могла она успеть выскользнуть за дверь?

— Не знаю, я не успела заметить. Меня вообще-то тоже знатно приложило.

— Да уж, полный провал, подруга!

Паузу в разговоре заполнил отчётливый звук затрещины.

— Ай! Прямо по шишке! За что?!

— Болтаешь много! Помолчи и дай подумать.

В коридоре грохотали сапоги и слышались переговоры — тихие, чтобы пойманные в ловушку воры не расслышали. Судя по мельтешению в щели под дверью, охрана толклась рядом с ней: видимо, придумывали, как ловчее выскрести из ловушки незваных гостей. Это продолжалось с минуту, после чего высокий мужской голос прикрикнул на вояк и велел отойти.

Ари встала и, схватив Гвина за руку, потянула его за собой к двери.

— Что делать будем? — шёпотом спросил он, когда они заняли позиции слева и справа от створки.

— А сам как думаешь? Прорываться нужно.

— Не далековато ли прорываться? Не пойми меня неправильно, я не из страха интересуюсь, убить они меня всё равно вряд ли смогут. Просто не хотелось бы устраивать тут бойню.

— Учитывая то, что мы тут видели, жалко мне этих ребят не будет, — возразила Ари. — Хотя, знаешь, что? У меня идея. Нам нужно добраться до третьей комнаты справа.

Гвин задумчиво помолчал.

— Там, вроде, какая-то сушильня.

— Да, и значит там должно быть дышло. Попробуем выбраться через него.

— Неплохо, — хмыкнул юноша. — А если не пролезем?

— Тогда будем прорываться.

— План, я бы сказал, на грани, как и прошлый.

— Всё, заткнись, — отмахнулась Ари. — Лучше приготовься бежать напролом. Кажется, они сейчас откроют дверь…

Люди по ту сторону и в самом деле подозрительно притихли. Может, прислушивались, может, готовились к штурму. Пуэри понимала, что если вояки войдут, то пробиться через их строй будет сложнее, особенно без оружия — меч-то разлетелся на кусочки. Но и протиснуться мимо них в тесном коридоре — та ещё задачка. Вся надежда на эффект неожиданности и скорость: по расчётам Ари она успевала сбить с ног двух-трёх человек, а потом — как повезёт. А что если попробовать их перепрыгнуть? Потолок низковат, но как вариант… Всего до нужной двери около восьми саженей. Как же много, огр их сожри!

От досады пуэри закусила губу. И дёрнула её шальная лезть в эту тюрьму! Можно ведь было просто взять виртулит и по-тихому сделать ноги, но нет, потащилась за этим чудаком!

— Не боись, прорвёмся, — вдруг сказал Гвин.

Ари отнеслась к этому заявлению крайне скептически, но всё же ей стало чуть-чуть спокойнее. Даже подумалось: и в самом деле, почему бы не прорваться?

— Я и не боюсь, — буркнула она.

В ответ ей раздался мерзкий смешок.

Сзади.

Обернувшись на звук, пуэри наткнулась на горящий в темноте трёхцветный глаз. Но предпринять что-либо она уже не успела, потому что через мгновение запечатанная дверь распахнулась.

Дальше всё происходило слишком быстро, чтобы успевать думать.

Первым в проём кинулся Гвин. Против ожиданий пуэри их не встречала толпа вооружённых бойцов, зато поодаль стоял субтильный паренёк в балахоне. Он швырнул в Гвина заклинание, которое на лету развернулось ловчей сетью. Ари, уже бегущая следом за спутником, вытянула вперёд руку с зажатым в ней виртулитом, чтобы камень поглотил магию, но не успела. Сеть, не долетев до полудемона пару шагов, рассы́палась на связки и будто канула в никуда.

Паренёк в балахоне такого поворота явно не ожидал. Удивиться ему особо не дали — Гвин с разбегу врезался в тощего чародея плечом, отправив того протирать пол. Дальше по тоннелю на некотором расстоянии стояли уже вояки, ощетинившиеся кинжалами. В считанные мгновения восстановив потерянную при столкновении скорость, Гвин с рёвом врезался в группу закованных в броню мужиков.

Должно быть, он был страшен, потому что охранники его даже пырнуть толком не успели, прежде чем разлететься в стороны точно рюха от удара биты. Чтобы не споткнуться о них и не врезаться в замедлившегося Гвина, Ари пришлось пробежать по стене — и она оказалась перед ещё одним чародеем, на этот раз старым. Виртулит вспыхнул, поглощая очередное заклинание; старик-чародей охнул, получив в лицо локтем. Несколько шагов — и пуэри нырнула вправо, в нужную комнату.

По счастью внутри никого не оказалось. Как только Гвин вбежал внутрь, Ари захлопнула дверь и заклинила её подвернувшимся под руку черенком. Потом они быстро отыскали дышло — узкое, но даже Гвину хватило пролезть. Когда стража наконец сломала дверь, Ари как раз вытянула парня из лаза, как пробку из бутылки.

Когда они подбежали к стене, мимо со знакомым смешком пронеслась тень с иррациональным количеством конечностей: она так быстро взлетела наверх и исчезла в ночи, что рассмотреть её не было ни малейшей возможности.

— Взять их! — истошно вопили из окна на третьем этаже. — Поймать и на кол посадить! Сжечь, четвертовать, вырвать всё, что торчит! Моя коллекция!..

Переглянувшись, беглецы штурмом взяли стену: легконогая Ари взбежала по ней и смогла уцепиться за край, а затем помогла забраться Гвину. За это время как раз подоспели стражники. Прозвучало хлёсткое «стреляй!»; кантернец схватил девушку в охапку и под щелчки спущенных арбалетных тетив сиганул через зубцы. Воздух хищно свистнул совсем рядом с ухом пуэри.

Выбравшись из кустов, в которые свалилась, парочка нарушителей спокойствия задала такого стрекача, что чуть пятки не заискрили. Бежали через луг, к ближайшему лесу, потом петляли по нему добрый час, прошли по ручью, чтобы сбить со следа возможную погоню. За ними никого уже не было, но мало ли! Потом снова блуждали меж деревьев, пока Ари не нашла нужный ориентир.

Когда они вышли к её тайному лагерю на берегу маленького озера, уже почти рассвело. Отчасти благодаря этому Ари заметила, что её спутник слишком уж бледен и вид имеет крайне несчастный.

— Что с тобой? — спросила она.

Вместо ответа Гвин, морщась, повернулся к ней спиной. Под лопаткой у него торчало два обломанных древка.

Сначала пуэри перепугалась, но потом, увидев, как уверенно кантернец стоит на ногах, успокоилась и приказала ему немедленно снимать одежду, а сама пошла за повязками. Парень так вымотался, что не отпустил даже самую унылую шуточку по поводу раздевания.

Прежде Ари никогда не видела, чтобы с такими ранами выживали. Она вырвала из его спины два болта, вошедших на целую ладонь, и кровища хлестала при этом как в последний раз, а у Гвина даже взгляд не помутнел. Орал он громко, но остался в сознании и, пуще того, в конце помог с перевязкой. Промывать раны в таких обстоятельствах смысла не имело никакого.

Конец ознакомительного фрагмента.