Последний магнат

Фрэнсис Скотт Фицджеральд, 1941

Последний роман великого Фицджеральда, опубликованный уже после его смерти. История о «золотом веке» Голливуда – эпохе легендарных продюсеров, кинозвезд и фильмов, ставших классикой мирового кинематографа. Герой романа, продолжающий галерею образов «сильных мужчин», считает себя вправе управлять судьбами людей. Но даже у самых сильных мужчин есть слабости. Слабостью «последнего магната» становится любовь к юной старлетке, прекрасно понимающей: в Голливуде, где продается все, порядочные девушки стоят очень дорого.

Глава 3

В промежутке между приездом и землетрясением мне было о чем поразмыслить.

Например, об отце. При всей моей любви (диаграмма которой напоминала бы хаотичную кривую с множеством резких спадов) я видела, что одно упорство еще не делает его приличным человеком. Чуть ли не всеми успехами он был обязан практичности: именно она, да еще удача, помогли ему отхватить четверть доли буйно растущего зрелищного бизнеса — вместе с молодым Старом. Это решило всю его жизнь — дальше оставалось лишь рефлекторно держаться на плаву. И хотя перед финансовыми воротилами с Уолл-стрит отец не скупился на туманные речи о мистических тонкостях кинопроизводства, на деле он даже не пытался вникать в азы озвучивания или хотя бы монтажа. Представления об Америке у него остались те же, что у мальчика на побегушках в баре заштатного ирландского Баллихегана, а способность оценить сюжет недалеко ушла от уровня коммивояжерских баек. С другой стороны, он не страдал скрытым параличом, как ***, на студию приходил раньше полудня — и при его подозрительности, натренированной как мускул, застать отца врасплох было не так просто.

Стар был его удачей — уникумом, вехой в истории кино, как Эдисон, Люмьеры, Гриффит и Чаплин. Усилиями Стара кинематограф достиг влияния, немыслимого для театра, и до введения цензуры испытал пору расцвета — настоящий золотой век.

Словно в знак признания заслуг вокруг Стара не утихала слежка — соглядатаи не столько охотились за внутренними секретами и фирменными разработками студии, сколько пытались вычислить будущие запросы публики и ближайшие тенденции, открытые лишь чутью Стара. Даже простое обезвреживание таких попыток отбирало у Стара много сил, работа становилась все более скрытной, уединенной и медленной. Рассказывать о ней не легче, чем о замыслах полководца: влияние личности — слишком неуловимая материя, любые попытки описаний неизбежно сведутся лишь к подсчету успехов и неудач. И все же я намерена показать вам Стара в работе — и потому решаюсь на дальнейший очерк, частью взятый из моего студенческого сочинения «День продюсера», частью придуманный. Почти все заурядные события вымышлены, кажущиеся странными — подлинны.

Наутро после землетрясения на внешнем балконе административного корпуса показалась мужская фигура. По словам очевидца, пришедший немного выждал, затем взобрался на железный поручень и головой вниз прыгнул на тротуар. Результат — перелом руки.

Стар узнал о происшествии от мисс Дулан, своей секретарши, явившейся по его вызову в девять утра; сам он ночевал в офисе и не слыхал шума.

— Пит Заврас! — воскликнул Стар. — Оператор?

— Его отвезли к врачу. В газетах ничего не будет.

— Пропади он пропадом. Мне говорили, что он сам не свой, неизвестно почему. Благополучно отработал у нас два года назад, зачем было возвращаться? Как он вошел?

— По старому студийному пропуску, — ответила Катрин Дулан — жена ассистента режиссера, бесстрастная как ястреб. — Может, что-то связанное с землетрясением?

— Лучший оператор Голливуда, — покачал головой Стар. Даже когда ему доложили о сотнях погибших на Лонг-Бич, он не мог забыть о происшествии и велел Катрин Дулан выяснить обстоятельства.

Теплое утро принесло первые новости; Стар выслушивал их по диктографу во время бритья и позже за утренним кофе, попутно отдавая распоряжения. Робби просил передать: «Если понадоблюсь мистеру Стару — к черту, я сплю». Заболел или сказался больным кто-то из актеров, губернатор Калифорнии намерен пожаловать с целой делегацией, продюсер избил жену из-за пленки и должен быть «понижен до сценариста» — все три дела (если актерский контракт заключен не лично со Старом) относились к сфере ответственности отца. На канадском натурном объекте, куда уже выехала съемочная группа, выпал снег — Стар пересмотрел сюжет, прикинул возможные решения. По-прежнему ничего. Он вызвал Катрин Дулан.

— Мне нужен полицейский, который вчера вечером уводил двух женщин с территории студии. Кажется, его фамилия Мэлоун.

— Хорошо, мистер Стар. На проводе Джо Уайман — по поводу брюк.

— Привет, Джо, — сказал Стар. — На предварительном просмотре вчера двое разглядели, что Морган чуть не полфильма ходит в расстегнутых брюках… разумеется, преувеличение, но даже если кусок всего десятифутовый… нет, вчерашних зрителей не отыщем, прогоните раз за разом весь фильм и найдите нужные сцены. Соберите в зале народу побольше — кто-нибудь заметит.

Tout passe. — L'art robuste

Seul a l'éternité!^[1]

— Кроме того, приехал датский принц. Высокий красавец, — продолжила Катрин Дулан и зачем-то добавила: — Ну, для своего роста красавец.

— Спасибо, — откликнулся Стар. — Искренне благодарю, Катрин: теперь я здесь единственный красавец среди низкорослых. Пусть принца сопроводят к павильонам. И передайте ему: обед в час.

— Еще вас дожидается мистер Джордж Боксли — разгневанный, насколько может быть разгневан англичанин.

— Я уделю ему десять минут.

Секретарша повернулась было уходить, Стар ее остановил:

— Робби не появлялся?

— Нет.

— Спросите на коммутаторе, не звонил ли он, и если да — свяжитесь с ним и узнайте вот что. Узнайте, не помнит ли он имя вчерашней девушки. Любой из двух. Имя или примету, по которой их можно найти.

— Что-нибудь еще?

— Нет. Попросите его вспомнить, пока не ушло из памяти. Кто они? Что за люди, из каких кругов? Пусть подумает. Может…

Мисс Дулан ждала и не глядя царапала его распоряжения в блокнот.

— То есть… может, они выглядели подозрительно? Вели себя неестественно? Хотя нет, не надо. Просто спросите об узнаваемых приметах.

Полицейский по фамилии Мэлоун ничего не запомнил. Две женщины? Да, он их вывел, будьте уверены. Одна возмущалась.

Которая? Какая-то из двух. Они дошли до машины — «шевроле», — он еще хотел записать номер. Возмущалась та, что… красивее? Какая-то одна.

«Какая-то». Полицейский ничего не заметил — даже здесь, на студии, Минну успели забыть, и трех лет не прошло. Значит, на том и покончим.

Стар встретил мистера Джорджа Боксли отеческой улыбкой, испытавшей некоторое количество метаморфоз с тех пор, как он совсем юным взлетел на высокую должность. В ранние годы улыбка выражала почтение к старшим коллегам, затем — по мере того, как волю коллег сменяли решения Стара — она становилась все более умиротворяющей, пока не превратилась в доброжелательную, порой торопливую и усталую, но неизменно обращенную к любому, кому не случилось разозлить Стара за последний час. Или к любому, кого Стар не собирался открыто оскорблять.

Мистер Боксли в ответ не улыбнулся. Вступив в кабинет так, будто его волоком тащили по меньшей мере двое, он застыл у кресла — невидимым стражам пришлось подхватить его под руки и усадить силой. Мрачно затихший, даже сигарету по приглашению Стара он закуривал нехотя, словно спичку держали сторонние сущности, чересчур презренные, чтобы им сопротивляться.

Стар был сама любезность.

— Что-нибудь случилось, мистер Боксли?

В оглушительной тишине романист окинул его взглядом.

— Я прочел ваше письмо, — продолжал Стар, отбрасывая приятный тон молодого директора школы. Теперь он обращался к гостю как к равному, хотя уважительная интонация звучала слегка двусмысленно.

— Мне не дают писать, как я привык! — взорвался Боксли. — Приличия соблюдаются, а все равно пахнет заговором. Эти два поденщика, каких вы ко мне приставили, сначала меня выслушивают, а потом портят текст на свой вкус! Они и слов-то знают не больше сотни!

— А отчего сами не пишете?

— Пишу. И вам посылал.

— Посылали незатейливый диалог, просто обмен репликами, — мягко произнес Стар. — Занятный, но не более.

Теперь двум призрачным стражам пришлось удерживать Боксли в кресле: тот дернулся вскочить, изо рта его вырвался лающий звук — если и хохот, то явно неприязненный.

— Да вы написанное-то хоть читаете? Диалог идет во время дуэли! А потом фехтовальщик падает в колодец, и обратно его поднимают в ведре!

Он еще раз лающе хохотнул и замолк.

— А в собственный роман вы вставили бы такой диалог, мистер Боксли?

— Вы что? Нет, разумеется.

— Сочли бы дешевкой?

— В кино другие законы, — замялся Боксли.

— Вы фильмы смотрите?

— Почти никогда.

— Не нравятся дуэли и колодцы?

— Да. И еще вымученная мимика и фальшивые диалоги.

— Забудьте пока о диалогах, — предложил Стар. — Уверен, что у вас они выйдут изящнее, чем у поденщиков, потому-то мы вас и пригласили. Но давайте отвлечемся и от слабых диалогов, и от прыжков в колодец. Возьмем другой пример. У вас в кабинете есть печь? Такая, чтоб зажигать спичкой?

— Есть, — сухо обронил Боксли. — Я ею не пользуюсь.

— Представьте, что вы сидите в кабинете после целого дня дуэлей или писанины, слишком измученный, чтобы драться или сочинять. Просто сидите и смотрите в пустоту — обессиленно, как порой любой из нас. В кабинет входит хорошенькая стенографистка; вас, безучастного наблюдателя, она не видит, хотя вы сидите совсем рядом. Она снимает перчатки, открывает сумочку и вытряхивает ее над столом…

Стар поднялся и бросил на стол связку ключей.

— Выпадают две десятицентовые монетки и пятицентовик. И коробок спичек. Девушка оставляет на столе пятицентовик, остальные монеты сгребает обратно. Берет перчатки, подходит к печи, открывает заслонку и бросает перчатки внутрь. В коробке всего одна спичка; девушка становится на колени и собирается зажечь огонь. Вы замечаете, как сильно бьет в окно ветер, — и тут раздается телефонный звонок. Девушка берет трубку, говорит «алло», слушает — и уверенно отвечает: «У меня никогда в жизни не было черных перчаток». Она кладет трубку на рычаг, вновь наклоняется и чиркает спичкой — в этот миг вы внезапно оборачиваетесь и видите в кабинете мужчину, который пристально следит за девушкой…

Стар замолчал, взял со стола ключи и сунул их в карман.

— А потом? — улыбаясь, спросил Боксли. — Что дальше?

— Не знаю, — ответил Стар. — Я просто придумывал фильм.

Боксли почувствовал, будто его провели.

— Это всего лишь мелодрама!

— Не обязательно, — возразил Стар. — И уж точно никаких драк, фальшивых диалогов и даже мимики. Весь произносимый текст — одна немудреная фраза, писателю вашего уровня не составит труда ее исправить. Однако сцена вас заинтересовала.

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

1

«Все прах. — Одно, ликуя, // Искусство не умрет» (фр.). Из стихотворения Теофиля Готье «Искусство» (пер. Н. Гумилева). — Здесь и далее примеч. пер.