Мичман Изи

Фредерик Марриет, 1836

«Мистер Никодемус Изи был джентльмен, проживавший в Гэмпшире; он был женатый человек и обладал большим состоянием. В большинстве случаев супружеская чета легко обзаводится детьми, но частенько затрудняется их прокормлением. Мистер Изи этим не затруднялся, так как детей у него не было; но ему страстно хотелось иметь ребенка: ведь мы всегда мечтаем о том, что нам недоступно. Прождав десять лет, мистер Изи потерял всякую надежду. Говорят, философия может утешить огорченного человека, хотя Шекспир утверждает, что нет утешения против зубной боли. Как бы то ни было, мистер Изи занялся философией. Внимание его устремилось главным образом к вопросам о правах человека, о равенстве, о несправедливом распределении блага на земле и т. п. Однако никто не хотел слушать его философию. Женщины не желали признавать прав за мужчинами, утверждая, что они никогда не бывают правыми; мужчины же, посещавшие мистера Изи, были все богатые собственники, отнюдь не желавшие делиться с неимущими. Как бы то ни было, они предоставляли ему заниматься этими вопросами, а сами занимались его портвейном. Его философию они находили плохой, но вино очень хорошим, а ведь вещи надо принимать такими, как их находишь…»

Глава IX

в которой Джек выступает на защиту прав человека

Когда Джек Изи поднялся на палубу, солнце весело светило, легкий ветерок дул от берега, и все снасти были увешаны рубашками, штанами и куртками моряков, промокшими во время бури, а теперь сушившимися на палубе; мокрые паруса также сушились, и корабль медленно двигался по голубым водам. Капитан и старший лейтенант стояли на шкафуте, разговаривая, а большинство офицеров, запасшись квадрантами и секстантами, определяли широту. Палуба была чиста, как стеклышко, матросы приводили в порядок снасти. Эта сцена оживленной деятельности и порядка порадовала Джека после четырех дней болезни, спертого воздуха и заключения, из которого от только что выбрался.

Капитан, заметив его, кивнул ему головой и спросил, как он себя чувствует; старший лейтенант тоже улыбнулся ему, и многие из офицеров поздравили его с выздоровлением.

Джек наступил на канат; матрос, свертывавший его, дотронулся до шляпы и попросил Джека быть так любезным освободить канат. Джек, воплощенная вежливость, тоже дотронулся до шляпы и поспешил исполнить просьбу. Вахтенный офицер дотронулся до шляпы и сообщил старшему лейтенанту, что уже двенадцать часов, — старший лейтенант дотронулся до шляпы и сообщил капитану, что уже двенадцать часов, — капитан дотронулся до шляпы и попросил старшего лейтенанта распорядиться. Вахтенный офицер дотронулся до шляпы и спросил капитана, прикажет ли он свистать к обеду, — капитан дотронулся до шляпы и ответил: «пожалуйста».

Мичман получил распоряжение и, дотронувшись до шляпы, передал его старшему боцманмату, который дотронулся до шляпы, а затем раздался свисток.

«Ну, — подумал Джек, — по-видимому, вежливость — здешний девиз, и все относятся друг к другу с одинаковым уважением».

Джек стоял на палубе, смотрел в открытый пушечный порт на голубые волны; потом взглянул на высокие мачты, верхушки которых точно чертили ясное небо; поглядел на ряд пушек по краям палубы, а затем взобрался на койку, чтобы посмотреть на отдаленную землю.

— Молодой человек, сойдите с койки! — сердито крикнул вахтенный офицер. Джек оглянулся.

— Вы слышите меня, сэр? Вам говорю! — продолжал офицер.

Джек почувствовал сильное негодование и подумал что вежливость не является здесь таким общим правилом как ему показалось сначала.

Капитан Уильсон в эту минуту был на палубе.

— Подите сюда, мистер Изи, — сказал он. — Правила службы запрещают ложиться на койку иначе, как в случае крайней необходимости, — ни я, ни старший лейтенант никто из офицеров этого не делает, следовательно, из принципа равенства, и вы не должны делать.

— Разумеется, сэр, — ответил Джек, — но все-таки я не вижу, почему этот офицер в лощеной шляпе так рассердился, и отчего он не обращается со мной, как с джентльменом, таким же, как он.

— Я уже объяснял вам это, мистер Изи.

— Ах да, помню, служебное рвение… Это служебное рвение кажется мне единственной неприятной вещью на службе. Жаль, что, как вы говорите, без него нельзя обойтись.

Капитан Уильсон засмеялся и ушел; а немного погодя, разговаривая с вахтенным офицером, заметил ему, что не было никакой надобности говорить таким резким тоном с юнцом, совершившим простую оплошность по незнанию. Мистер Смальсоль, вахтенный офицер, был угрюмый субъект, не выносивший даже намека на неодобрение его действий, хотя совершенно равнодушный к чувствам других. Он решил отплатить Джеку при первом удобном случае.

Джек получил приглашение на обед к капитану и с удовольствием убедился, что все чокаются с ним, и что за капитанским столом царит, по-видимому, полное равенство. За десертом он разговорился на свою любимую тему; присутствующие не без изумления слушали проповедь такой неслыханной на военном корабле доктрины; капитан спорил, подсмеиваясь и стараясь не слишком задеть Джека. Общество, собравшееся за капитанским столом и состоявшее из младшего лейтенанта, рядового комиссара, мистера Джолифа и одного из мичманов, было изумлено не только проповедью таких еретических воззрений за капитанским столом, но и благодушным, шутливым отношением к ней капитана Уильсона. В тот же вечер все на корабле толковали о дерзости Джека и обсуждали его мнения (передававшиеся, разумеется, с прикрасами); об этом говорили старшие офицеры, толковали мичманы, прогуливаясь по палубе, судили и рядили унтер-офицеры за грогом. Общее мнение было то, что с такими понятиями наш герой, еще не доплыв до Гибралтара, попадет под военный суд или будет уволен со службы и отправлен на берег. Некоторые, обладавшие большой дозой змеиной мудрости и слыхавшие от мистера Саубриджа, что Джек наследник большого состояния, судили иначе и находили, что капитан Уильсон имеет основание быть снисходительным; в числе них был младший лейтенант. Только четверо сочувствовали Джеку: капитан, старший лейтенант, одноглазый мистер Джолиф и негр Мефистофель, который, услыхав, какие взгляды высказывает Джек, полюбил его всей душой.

Мы упомянули о младшем лейтенанте, которого звали мистер Аспер. Этот молодой человек питал большое почтение к знатности происхождения, а в особенности к деньгам, которых у него было очень мало. Он был сыном богатого купца, выдававшего ему, пока он был мичманом, гораздо больше денег на расходы, чем требовалось, и это обстоятельство доставило ему значение не только среди товарищей, но и среди офицеров. Человек, который может оплатить крупный трактирный счет, всегда найдет последователей, то есть в трактире; и офицеры не отказывались обедать, разгуливать под руку и обращаться запанибрата с мичманом, на счет которого кутили во время побывок на берегу. Но когда мистер Аспер получил офицерский патент и жалование, его отец обанкротился, и источник щедрых даяний иссяк. С тем вместе пропало и значение мистера Аспера; он уже не мог толковать, что служба ему надоела, и что он намерен оставить ее: он лишился уважения, оказывавшегося раньше не ему, а его кошельку; а между тем он успел избаловаться, привык к расходам, на которые теперь у него не хватало денег. Мудрено ли, что он проникся величайшим почтением к деньгам, и, не имея больше собственных средств, был не прочь подцепить какого-нибудь состоятельного приятеля, чтобы на его счет предаваться кутежам и излишествам, к которым привык, и о которых вспоминал со вздохом. Узнавши в гостинице, какой счет оплатил наш герой, он пришел к убеждению, что у него денег куры не клюют, и твердо решился сделаться его преданнейшим и закадычнейшим другом на корабле. Разговор за обедом убедил его, что Джеку придется искать поддержки и быть за нее благодарным, и он предложил мистеру Саубриджу назначить новичка в его вахту. Мистер Саубридж согласился, и Джек Изи, вступивший теперь в исправление своих обязанностей, был назначен в вахте лейтенанта Аспера.

В тот же день Джек познакомился со своими товарищами по мичманской каюте.

Мы уже упомянули о помощнике штурмана, мистере Джолифе, но должны познакомить с ним читателя поближе. Природа иной раз действует крайне противоречиво; так поступила она и с мистером Джолифом, наделив его самой зловещей наружностью.

Он жестоко пострадал от оспы, не только изрывшей его лицо своими следами, но и исказившей его черты. Один глаз у него лишился зрения, а брови совершенно вылезли; контраст между мутной, незрячей, тусклой орбитой на одной стороне его лица и пронзительным огненным зрачком на другой, производил почти пугающее впечатление. Нос его был изъеден болезнью, оставившей на его месте острый, неправильной формы бугор; часть мускулов на подбородке была судорожно сведена, лицо изборождено шрамами и рубцами. Он был высокого роста, тощий, сухопарый, редко улыбался, и улыбка его производила впечатление гримасы.

Мистер Джолиф был сын штурмана. Оспу он схватил в Вест-Индии, где она унесла сотни людей. Служил он давно, но удачи ему не было. Он страдал от бедности, от размышлений о своей горькой доле, от насмешек над своей наружностью. Он давно ушел в самого себя, мало говорил и не имел близких друзей, ни даже приятелей. Все относились к нему с уважением за его корректность, справедливость, вежливость и здравый смысл, но никому не было лестно иметь приятелем человека, на которого только что собаки не лаяли.

Во всякой компании, хотя бы самой маленькой, состоящей из пяти-шести душ, найдется забияка. И обыкновенно во всякой же компании вы встретите козла отпущения. Вы встретите это даже в случайных собраниях, например, среди лиц, собравшихся за обедом, большинство которых никогда не встречалось друг с другом раньше.

Забияка всегда проявляет себя диктаторскими манерами и выбирает субъекта, над которым, как ему кажется, с особенным удальством может проявить свое самодурство.

В мичманских каютах это даже вошло в пословицу, хоть в настоящее время не сопровождается таким отталкивающим деспотизмом, как в те времена, когда наш герой поступил на службу.

В мичманской каюте корвета Его Величества «Гарпия» забиякой был молодой человек лет семнадцати, с курчавыми светлыми волосами и цветущей физиономией, сын одного чиновника Плимутского адмиралтейства, по имени Вигорс.

Козлом отпущения был добродушный, мешковатый парнишка лет пятнадцати, от природы вовсе неглупый, но потерявший веру в свои силы из-за постоянных насмешек и издевательств со стороны своих товарищей, более бойких на язык, хотя, быть может, менее способных. Не отличаясь быстротою схватывания, он, однако, хорошо усвоил то, чему учился. Фамилия его была Госсет. Отец его был зажиточный фермер в Линне, в Норфолке. Кроме этих двух на корабле было еще три мичмана, о которых можно сказать только, что они походили вообще на всех мичманов: обнаруживали мало усердия к учению, но много усердия за обедом, питали ненависть ко всякой работе, пристрастие ко всякой забаве, были смертельными врагами сейчас, закадычными друзьями через пять минут; не были лишены общих принципов чести и справедливости, но подчиняли их случайным обстоятельствам; обладали такой хаотической смесью пороков и добродетелей, что почти невозможно было определить истинные мотивы их поступков и решить, до какой степени их пороки смягчались почти в добродетели, а добродетели вследствие излишества перерождались в пороки. Имена их были О'Коннор, Мильс и Гаскойн.

После обеда у капитана, Джек отправился с Джолифом и Гаскойном в мичманскую каюту.

— Послушайте, Изи, — заметил Гаскойн, — вы чертовски свободный в обращении малый: говорите капитану, что считаете себя такой же важной особой, как он.

— Прошу прощения, — возразил Джек, — я рассуждал не о личностях, а вообще, о принципе прав человека.

— Ну, — возразил Гаскойн, — я первый раз слышу, что какой-нибудь мичманишка рассуждает так вольно; смотрите, не попасть бы вам впросак с вашими правами человека — на военном корабле рассуждать не приходится. Капитан принял это удивительно благодушно, но я бы все-таки советовал вам пореже затрагивать эту тему.

— Гаскойн дает вам очень разумный совет, мистер Изи, — заметил мистер Джолиф, — пусть ваши идеи справедливы — хотя я, признаться, не вижу, как их применить на службе Его Величества — но надо же быть благоразумным: об этих вопросах можно безопасно толковать на суше, но здесь, на военном корабле, это может сильно повредить вам.

— Человек свободен в своих действиях, — возразил Изи.

— Только не человек в мичманском мундире, — смеясь возразил Гаскойн, — и вы скоро сами убедитесь в этом.

— А между тем, именно ожидая найти равенство, я и решился пойти в море.

— Первого апреля, надо полагать, — подхватил Гаскойн. — Да вы это серьезно?

В ответ на это Джек произнес целую речь, которую Джолиф и Гаскойн слушали, не перебивая, а Мести с восхищением; когда он окончил, Гаскойн расхохотался, а Джолиф вздохнул.

— Мистер Изи, — сказал он, — советую вам дружески по возможности хранить ваши мнения про себя. Мы еще потолкуем с вами, и я объясню вам свои резоны.

Едва он перестал говорить, в каюту вошли Вигорс и О'Коннор, уже слыхавшие о ереси Джека.

— Вы еще не знакомы с мистером Вигорсом и мистером О'Коннором, мистер Изи? — сказал Джолиф Изи.

Джэк встал, вежливо поклонился, но те уселись, не ответив на поклон. Из всего, что Вигорс слышал об Изи, он вывел заключение, что над ним можно будет потешиться, и начал без церемоний:

— Так вы, любезнейший, явились на корабль, чтобы поднять здесь бунт вашими толками о равенстве? Вы вольничали за капитанским столом; но это, доложу вам, не подойдет и в мичманской каюте; кто-нибудь должен уступить, и вы уступите.

— Если, сэр, вы подразумеваете под уступкой то, что я должен подчиниться чьему-нибудь произволу, то могу вас уверить, что вы ошибаетесь. На том же основании, на котором я не позволю себе тиранить слабейших, я не потерплю тирании над самим собой.

— Черт возьми, какой, подумаешь, законник; ну, любезнейший, мы вам собьем спеси.

— Значит ли это, что я не стою на равной ноге с моими товарищами? — спросил Джек, взглянув на Джолифа.

Последний хотел отвечать, но Вигорс перебил его:

— Да, вы здесь на равной ноге со всеми — то есть имеете равное право на каюту, если вас не вытолкают за непочтение к старшим; имеете равное право на вашу долю провизии, если вам дадут ее; имеете равное право говорить, если не заставят прикусить язык. Словом, вы имеете одинаковое право со всеми делать и говорить все, что вы можете, но именно то, что вы можете, потому что слабейшего здесь припирают к стене, и в этом и есть равенство мичманской каюты. Ну-с, поняли вы это или нуждаетесь в практическом пояснении?

— Если так, то здесь не больше равенства, чем у дикарей, где сильный угнетает слабого, и единственный закон — право кулака — не больше, чем в любой школе на берегу.

— Подозреваю, что вы правы. Вы были в школе? Как там к вам относились?

— Так же, как вы собираетесь относиться здесь — там слабейшего припирали к стене.

— Ну, вот и намотайте это себе на ус, милейший, — сказал Вигорс.

Но в это время раздалась команда» убавить парусов!», положившая на время конец препирательству.

Мичманы поспешили наверх, кроме Джека, который не был еще приставлен к делу и потому остался внизу с Мести.

— Честное слово, масса Изи, я люблю вас всей душой, — сказал Мести, — клянусь Иисусом, вы очень хороший малый, масса Изи, а этот мистер Вигорс — терпеть не могу его, совсем не люблю его — и вы не полюбите, — продолжал негр, ощупывая мускулы на руке Джека. — Клянусь душою моего отца, я готов поставить за вас мое недельное жалованье. Не бойтесь его, масса Изи.

— Я не боюсь; — отвечал Джек, — я одолевал ребят посильнее его.

Это была правда. Мистер Бонникестль никогда не вмешивался в правильные поединки между учениками и не обращал внимания на фонари под глазами. Джек дрался очень часто, пока не сделался хорошим боксером, и хотя он был не так высок ростом, как Вигорс, но лучше сложен для боя.

Как только вахта кончилась, Вигорс, О'Коннор, Госсет и Гаскойн вернулись в каюту. Вигорс, который был сильнейшим в каюте, исключая Джолифа, толковал на палубе о наглости Изи и о своем намерении сократить ее. Поэтому остальные явились посмотреть на забаву.

— Ну, мистер Изи, — сказал Вигорс, входя в каюту, — вы, я вижу, намерены есть хлеб короля, ничего не делая.

— Вы очень обяжете меня, сэр, если займетесь своим делом, — возразил Джек.

— Скажите еще слово, нахал, и я задам вам трепку и выколочу из вас ваше равенство.

— В самом деле, — сказал Джек, которому положительно начинало казаться, что он вернулся в школу мистера Бонникестля, — посмотрим, кто кого.

После этого Джек преспокойно снял куртку и галстук, к большому удивлению мистера Вигорса, отнюдь не ожидавшего такой решимости, и к еще большему восхищению остальных мичманов, которые охотно бы пожертвовали свое недельное жалование, чтобы видеть Вигорса побитым. Вигорс чувствовал, что он зашел слишком далеко, чтобы отступать; поэтому он приготовился к бою; после чего все отправились в переднюю каюту, где было просторнее. Вигорс приобрел свой авторитет более наглостью, чем дракой; другие подчинились ему без достаточного испытания; напротив, Джек приобрел влияние в школе упорными боями; результат поэтому нетрудно было предвидеть. Менее чем через четверть часа Вигорс, потеряв три зуба и приобретя фонари под обоими глазами, сдался; тогда как Джек, умывшись, выглядел таким же свежим, как раньше, исключая нескольких незначительных ссадин.