Мичман Изи

Фредерик Марриет, 1836

«Мистер Никодемус Изи был джентльмен, проживавший в Гэмпшире; он был женатый человек и обладал большим состоянием. В большинстве случаев супружеская чета легко обзаводится детьми, но частенько затрудняется их прокормлением. Мистер Изи этим не затруднялся, так как детей у него не было; но ему страстно хотелось иметь ребенка: ведь мы всегда мечтаем о том, что нам недоступно. Прождав десять лет, мистер Изи потерял всякую надежду. Говорят, философия может утешить огорченного человека, хотя Шекспир утверждает, что нет утешения против зубной боли. Как бы то ни было, мистер Изи занялся философией. Внимание его устремилось главным образом к вопросам о правах человека, о равенстве, о несправедливом распределении блага на земле и т. п. Однако никто не хотел слушать его философию. Женщины не желали признавать прав за мужчинами, утверждая, что они никогда не бывают правыми; мужчины же, посещавшие мистера Изи, были все богатые собственники, отнюдь не желавшие делиться с неимущими. Как бы то ни было, они предоставляли ему заниматься этими вопросами, а сами занимались его портвейном. Его философию они находили плохой, но вино очень хорошим, а ведь вещи надо принимать такими, как их находишь…»

Глава III

в которой нашему герою приходится дожидаться конца дебатов

Трудно придать интерес главе о детстве. Первое время развития у всех детей проходит одинаково. Мы не можем поэтому много сообщить о самых ранних днях Джека: он сосал грудь и отрыгал молоко, за что кормилица называла его голубчиком, а там опять сосал. По утрам он орал как петух, пищал, когда его мыли, таращил глаза на свечку и строил гримасы ветру. Шесть месяцев прошли в этих невинных развлечениях, а затем на него надели штанишки. Но я должен заметить, что мистрисс Изи не могла сама кормить младенца, так что пришлось заменить ее кормилицей.

Ординарный человек удовольствовался бы рекомендацией врача, который заботится об одном: чтобы для младенца был достаточный запас здоровой пищи. Но мистер Изи был философ, он занимался в последнее время краниологией и завел с доктором ученый разговор по поводу того, что его единственный сын будет получать питание из неизвестного источника.

— Кто знает, — заметил мистер Изи, — не всосет ли мой сын вместе с молоком худшие страсти человеческой природы.

— Я исследовал ее, — возразил доктор, — и могу смело рекомендовать.

— Это исследование было только предварительным, за которым должно последовать более важное, — отвечал мистер Изи. — Я сам исследую ее.

— Кого вы исследуете, мистер Изи? — воскликнула его жена, лежавшая в постели.

— Кормилицу, душа моя.

— Что вы исследуете, мистер Изи? — продолжала супруга.

— Ее голову, душа моя, — отвечал супруг. — Я должен определить, каковы ее наклонности.

— Я думаю, что вам лучше оставить ее в покое, мистер Изи. Она придет сегодня вечером, и я допрошу ее построже. Д-р Миддльтон, что вам известно об этой молодой особе?

— Мне известно, мадам, что она сильна и здорова, иначе бы я не выбрал ее.

— Но хороший ли у нее характер?

— Ну, о ее характере я ничего не могу сказать, мадам, но вы можете, если угодно, навести справки. Я должен заметить, однако, что если вы будете чересчур требовательны в этом отношении, то вам, пожалуй, трудновато будет найти желаемое.

— Ну, я посмотрю, — возразила мистрисс Изи.

— А я ощупаю, — подхватил ее супруг.

Это собеседование было прервано появлением той самой особы о которой шла речь. Горничная доложила о ее приходе, а затем ввела ее в гостиную. Это была красивая, цветущая, здоровая с виду девушка, неловкая и наивная в обращении и, по-видимому, не чересчур умная: в выражении ее лица голубиного было больше, чем змеиного.

Мистер Изи, которому не терпелось приступить к исследованию, заговорил первый:

— Молодая женщина, подойдите сюда, я исследую вашу голову.

— О, сэр! Она совершенно чистая, уверяю вас! — воскликнула девушка, делая книксен.

Доктор Миддльтон, сидевший между постелью и креслом мистера Изи, потер руки и засмеялся.

Тем временем мистер Изи развязал тесемки и снял чепчик с девушки, а затем запустил пальцы в ее волосы, причем лицо ее выразило страх и изумление.

— Я с удовольствием замечаю, что вы обладаете значительной дозой благодушия.

— Да, — ответила девушка, приседая.

— Также почтительности.

— Благодарствуйте, сэр.

— Орган скромности тоже сильно развит.

— Да, сэр, — отозвалась девушка с улыбкой.

«Совершенно новый орган», — подумал д-р Миддльтон.

— Фило-прогенитивность весьма сильна.

— С вашего позволения, сэр, я не понимаю, что это значит, — отвечала Сара, приседая.

— Тем не менее вы доставили практическое подтверждение. Мистрисс Изи, я доволен. Желаете вы предложить ей какие-нибудь вопросы? Хотя в этом нет необходимости.

— Разумеется, желаю, мистер Изи. Скажите, милая, как вас зовут?

— Сара, с вашего позволения, сударыня.

— Давно ли вы замужем?

— Замужем, сударыня?

— Ну да, замужем.

— С вашего позволения, сударыня, я несчастная, сударыня, — отвечала девушка, опуская глаза.

— Как! Вы не замужем?

— Нет еще, сударыня.

— Праведный Боже! Доктор Миддльтон, как могли вы прислать сюда эту особу? — воскликнула мистрисс Изи. — Незамужняя женщина и уже имела ребенка!

— С вашего позволения, сударыня, — перебила молодая женщина, приседая, — он был очень маленький.

— Очень маленький! — воскликнула мистрисс Изи.

— Да, сударыня, очень маленький и умер вскоре после своего рождения.

— О, доктор Миддльтон! Что же это такое, доктор Миддльтон?

— Дорогая мистрисс Изи, — сказал доктор Миддльтон, вставая, — это единственная особа, подходящая для вашего ребенка, какую я мог найти, и если вы не возьмете ее, то я не ручаюсь за его жизнь. Правда, можно разыскать замужнюю женщину, но замужние женщины, обладающие нормальными чувствами, не станут бросать собственных детей; а так как мистер Изи утверждает, а вы, по-видимому, верите, что питание, получаемое вашим ребенком, может повлиять на его характер и наклонности, то, мне кажется, они рискуют гораздо сильнее пострадать от молока замужней женщины, бросившей своего ребенка ради прибыли. Несчастье, случившееся с этой молодой женщиной, не всегда свидетельствует о дурной натуре, а часто только о сильной привязанности, о крайней доверчивости и простоте.

— Вы правы, доктор, — возразил мистер Изи, — и ее голова доказывает, что это скромная женщина, с сильным религиозным чувством, добродушным нравом и другими хорошими качествами.

— Голова может доказывать что угодно, мистер Изи, но ее поведение говорит совсем другое.

— Она вполне годится для своей роли, мадам, — выразил доктор.

— И с вашего позволения, сударыня, — прибавила Сара, — он был такой маленький.

— Передать ей ребенка, сударыня? — спросила временная кормилица, слушавшая молча. — Он так беспокоится, бедняжка, и засунул себе в рот кулачок.

Доктор Миддльтон кивнул головой и спустя несколько секунд мастер Джон Изи прильнул к Саре, точно пиявка.

— Господь с ним, какой голодный! Вот, вот, постой же минуту, а то захлебнешься, бедняжка!

Мистрисс Изи встала с постели и подошла к ребенку. Первым ее чувством была зависть, что на долю другой досталось удовольствие, от которого ей пришлось отказаться; следующим — восхищение при виде блаженного личика ребенка. Спустя несколько минут младенец спал крепким сном. Мистрисс Изи была довольна; материнское чувство одержало верх над всем остальным, и Сара формально водворилась в качестве кормилицы.

С течением времени Джек Изи начал ползать и показывать свои ноги так откровенно, что ясно было, что он не всосал скромности с молоком Сары; равным образом, он, по-видимому, не приобрел от нее ни почтительности, ни благодушия, так как хватался за все, мучил котенка до полусмерти, царапал мать и таскал за волосы отца; тем не менее, и мать, и отец, и все домашние уверяли, что это самое милое и кроткое дитя во вселенной. Но если бы мы вздумали рассказывать все удивительные приключения детства Джека с момента его рождения до семилетнего возраста, хранившиеся в памяти Сары, которая осталась его нянькой после того, как он был отнят от груди, то они заняли бы, по крайней мере, три больших тома. Джек воспитывался так, как обыкновенно воспитывается единственный ребенок, то есть делал все, что ему было угодно.