Судьба соцдона. Роман

Филипп М. Филиппов

Роман рассказывает о приключениях молодойсемейной пары в связи с законодательным регулированием заботы о социально нуждающихся согражданах. Согласно новому закону, по версии автора вступившему в силу в России в 2015 году, к российским гражданам, имеющим избыточную жилплощадь, можно подселять социально нуждающихся россиян, то есть бездомных и неизлечимо больных. С такого подселения бомжихи к героям и начинается книга – и их приключения, ведущие в итоге к непредсказуемому финалу. Книга содержит нецензурную брань.

Часть II

7

Лев Борисович Ольховский знал об этой жизни всё и даже больше.

Так он считал до января 2015 года. Он, конечно, заметил принятие Госдумой закона «О социальной взаимовыручке», так как постоянно ждал от депутатов очередной подставы и отслеживал всё, что они протаскивали по-тихому или с помпой. Прочитав короткое сообщение в «Парламентской газете», он насторожился, но решил, что надо разобраться подробнее, и поручил одному из адвокатов юридической конторы «Стрит Лойэр», давно обслуживавшей его бизнес и личные нужды, внимательно прочитать новый ФЗ, найти подзаконные регулирующие акты, если они уже появились, или достать хотя бы их проекты. Ольховский провёл не самый приятный час своей устроенной жизни, выслушивая доклад юриста. Закон оказался хуже, чем думал Лев Борисович. Формально его семья прекрасно подходила под критерии социального донора со своей роскошной пятикомнатной квартирой в Хамовниках и двумя зарегистрированными в ней жильцами — кроме Ольховского, в квартире была прописана его прежняя жена. Она давно жила отдельно, в дачном доме недалеко от Внуково. Двухэтажный каменный дом уже двенадцать лет стоял формально недостроенный с показательно не убранными лесами вдоль одной стены без окон, что никому не мешало. Земля была оформлена на жену изначально, построек на ней не числилось. Когда они с Марианной разъехались, Лев Борисович не стал настаивать на выписке бывшей жены из квартиры и не спешил с оформлением развода: всё это влекло целый поток юридической возни с разделом не только недвижимости, но и бизнеса, и заниматься всем этим ему совершенно не хотелось.

Марианна тоже ничего не просила и ни о чём не напоминала. Она прекрасно устроилась в дачном домике площадью почти в триста метров, имела в распоряжении не старый «мерс» Ольховского (он купил себе новый «порш кайен»), водителя и неограниченный доступ к ресурсам юридической конторы «Стрит Лойэр», если требовалось решить вопрос, для неё сложный. Водитель был также охранником, курьером, садовником и сантехником в зависимости от ситуации. Даже когда у Льва Борисовича появилась новая жена Кристина, Марианна Михайловна не изменила отношения ни к мужу, ни к своей жизни, чем весьма удивила Ольховского. У Марианны была в собственности сеть из двух небольших салонов красоты, занимавших соседние помещения с мебельными магазинами мужа. Они были куплены когда-то вместе с магазинами, а затем объединены в самостоятельное ООО, в котором Марианна была единственной владелицей. ООО арендовало квадратные метры под салонами у фирм Ольховского за символическую плату, текущими делами в них управляла школьная подруга Марианны, денег им хватало обеим, а у Марианны ещё и оставалось свободное время. Короче, всех всё устраивало.

В список социальных доноров Ольховские попали, как и все остальные, по результатам переписи населения, они тогда ещё жили вместе, а Марина, их дочь и давняя знакомая Ольги Гришиной, уже тогда жила с мужем в своей отдельной квартире. При верификации данных переписи накануне вступления в силу закона «О социальной взаимовыручке» участковый в Хамовниках даже не заморачивался выходить из своего кабинета, просто подтвердил все данные, не вникая и не слишком представляя, о ком идёт речь. Жителей своего района он ненавидел всех оптом и каждого в отдельности. Хотя сам ездил уже на «крузаке», квартиру пока имел в Бутово, и подопечные богачи возбуждали в нём лишь пролетарское негодование, которое он, впрочем, умело скрывал строгим и нарочито формальным отношением к делу. Жители его не слишком беспокоили, поскольку знали его ценник. Помочь он мог буквально в любом вопросе, но уж слишком дорого запрашивал. Свой район состоятельные жители защищали сами и от гастролёров-домушников, и от бездомных, и от наркоторговли — в основном техническими средствами и частным охранным предприятием, принадлежавшим одному из соседей. Ни угонов, ни квартирных краж здесь давно не было. Дети во дворах играли спокойно даже без присмотра взрослых — будто в старые добрые времена СССР. Периодически появлявшихся наркоторговцев даже не сдавали в полицию, они просто куда-то исчезали, не успев набрать клиентуру. Рай, а не место жительства. Но бездушная машина «социальной взаимовыручки» не знала об этом, больше трети зарегистрированных здесь жильцов попали в списки социальных доноров. Случайно оказавшиеся в нём депутаты и чиновники, купившие здесь квартиры уже после переписи, вскоре покинули список без лишнего шума. Но не Ольховский.

Лев Борисович понимал, что находится в зоне риска, но как-то легко убедил себя, что до него руки дойдут у властей не скоро, если вообще дойдут. Замкнутый в своём комфортном окружении и дома, и в бизнесе, он имел несколько искажённое представление об условиях жизни других людей в своей стране, полагая, что у молодых бездетных пар избыточной жилплощади хватит на всех российских бомжей. В то же время он догадывался, что дело бомжами не ограничится. Если уж власть решила переложить на граждан свои обязанности по социальному обеспечению, то следом пойдут и сироты, и одинокие пенсионеры, и инвалиды всех возрастов. А ещё ведь есть душевнобольные, алкоголики, наркоманы и так далее. В самом законе ни одна из этих категорий не называлась прямо, там фигурировали просто «социально-нуждающиеся граждане», категории которых должен был утвердить, как водится, уполномоченный федеральный орган исполнительной власти — Минздрав в данном случае. Однако юристы «Стрит Лойэра» добыли Пояснительную записку к законопроекту, подготовленную, вероятно, автором, депутатом Железняком или его помощниками в Думе перед внесением проекта в парламент, а в ней речь настойчиво шла только о «лицах без определённого постоянного места жительства, наводнивших улицы столицы и других городов». И ещё там не менее настойчиво упоминались именно «молодые бездетные семьи», которым, по мнению авторов, «институт социального донорства станет настоящей школой заботы о страждущих согражданах, пойдёт на пользу и им, и обществу в целом, а также будет косвенно стимулировать рождаемость». Этот второстепенный в общем-то документ расслабил всегда бдительного Ольховского, хотя общий вывод он сделал правильный: закрывать бизнес и выбираться из страны. Просто он думал, что у него есть время.

Договор социального донорства за Ольховского подписала его жена, и вышло это случайно. По традиции последних лет на Новый год, а также на свой день рождения 30 декабря, Лев Борисович с Кристиной выезжали на две недели в Париж, вылетая обычно числа 26—27 декабря и возвращаясь 10 января. В их отсутствие Марианна могла заходить в квартиру, у неё были ключи, и она знала, где лежит код отключения сигнализации. Она не часто пользовалась этой возможностью — только когда хотела выбрать что-то почитать из огромной библиотеки Ольховского или посмотреть старые DVD из коллекции, которую когда-то сама формировала. Ольховский давно предлагал ей вообще забрать всю эту коллекцию фильмов в свой дачный дом, но она тянула и говорила, что за книгами-то она всё равно иногда будет заезжать. Библиотеку Ольховский не отдал бы никому на свете, тем более бывшей жене. Марианна предпочитала заезжать, когда Лев с Кристиной путешествовали, чтобы лишний раз не встречаться и не общаться с Кристиной. Конфликта у них не было, и даже внешне были тёплые отношения (пару раз они всё же виделись), но и нежелание пересекаться было вполне обоюдным. Ольховский всегда предупреждал Марианну о своих поездках за границу, в силу многолетней привычки это происходило автоматически. Звоня ей, он уточнял, не нужно ли что-то привезти — из лекарств, например. Марианна не очень любила сама ездить в Европу, и если выбиралась из страны, то только на тёплое море.

Так было и в этот раз. Ольховский позвонил в двадцатых числах декабря, сообщил даты отсутствия и страну, дежурно спросил, надо ли что-то привезти. Марианна попросила посмотреть и купить ей средство для век и проговорила название (Ольховский в ответ попросил её сбросить точное название ему на мейл, а то он ошибётся). Уехали они или нет, Марианна не знала, на день рождения бывшему мужу она отправила смс-ку, он тем же способом поблагодарил. Однако новогодние праздники своим бурным информационным потоком навели её на несколько идей, что пересмотреть из фильмов и что прочитать из книг. Марианна была хорошо образована, уверенно (и вполне оправданно) относила себя к московской интеллигенции и в свои пятьдесят три считала правильным продолжать развиваться интеллектуально и расширять кругозор. Она сдала на водительские права уже после расставания с Ольховским, не сказав ему ни слова. Не без задней мысли, что, узнав о правах, бывший муж перестанет платить зарплату её водителю, а ведь тот очень помог ей с практическим вождением и сдачей экзамена, да и вообще был полезен в сложившемся стиле жизни. Кроме того, она выучила итальянский язык, о чём давно мечтала, и даже могла теперь примерно понимать старые фильмы с Челентано, хотя итальянские теленовости оставались для неё так же непонятны, как и раньше. Отдыхая как-то на Сицилии, она убедилась, что её знания языка вполне хватает для общения с местными таксистами и продавцами, и достигнутый уровень её вполне устроил — можно было переключаться на какое-то новое увлечение.

Книги были для неё также незаменимым элементом личной интеллектуальной жизни. В молодости она прочитала, как думала, всё важное, однако потом периодически обнаруживала ранее неизвестные ей классические книги, вовсе не хуже уже прочитанных. А ведь ещё появлялись и новые авторы, и писались новые книги. Она скептически относилась к молодым писателям, как отечественным, так и иностранным. Прочитав когда-то по настоятельной рекомендации подруги книжку Паоло Коэльо, она только укрепилась в убеждении, что кроме классической литературы ничто не стоит потерянного времени. Но однажды на курорте в Египте она очень быстро прочитала взятую из дома книжку, а до возвращения оставалось ещё пять дней. В отельном баре была небольшая библиотека оставленных гостями прочитанных книг на самых разных языках, были там и на русском. Она взяла почитать «Женщины Лазаря» Марины Степновой и не пожалела, мягко сказать. Она долго была под впечатлением и даже забрала эту книжку с собой в Москву. После этого она в корне изменила отношение к новым именам и вскоре открыла для себя и Алексея Иванова, и Дмитрия Быкова, и даже Виктора Пелевина, который как-то умудрялся оставаться ею незамеченным. Но и про классику она не забыла. А в предновогодние выходные, попав на советскую экранизацию «Обломова» на одном из каналов, она не смогла переключить, досмотрела и решила, что надо заглянуть к Ольховскому и взять из библиотеки «Обыкновенную историю» Гончарова, она очень давно — с юности — собиралась её прочитать.

Заходя в подъезд дома Ольховского, Марианна столкнулась с участковым. Он не спешил пропустить её, пару секунд внимательно всматривался и спросил:

— А вы из какой квартиры? Здрасьте.

— Из восьмидесятой, а что?

— Я ваш участковый, Ищенко Алексей Петрович, — полицейский рылся в своей папке, по-прежнему перекрывая вход в подъезд.

— Я вас помню, Алексей, — соврала Марианна.

— Ага, вот. Ольховский Л. Б. и Ольховская М. М., правильно? А вы сейчас дома будете? Мне надо у вас подписать кое-какие бумаги.

— Буду, а что за бумаги? — вообще-то Марианне было не особо интересно, ведь это явно касалось мужа, а не её.

— Да так, формальности… Новые льготы для вас, — замялся участковый.

— А, это наверно для Льва Борисовича в связи с юбилеем…

— Ну да, в целом, а Льва Борисовича нет дома? А то я сейчас звонил, но никто не открыл, — Ищенко, конечно, не звонил в квартиру Ольховских, у него и документов на них с собой не было, только список жильцов с пометками, кто теперь социальный донор. Он решил для себя ограничить психологические нагрузки подписанием одного договора социальной взаимовыручки в день, и на сегодня программа-минимум уже была выполнена. Однако сказать, что звонил, но ему не открыли, в его работе никогда не было лишним. Сразу получаешь преимущество над жильцом: я вежливо пришёл, просто позвонил, а вы даже не открыли, или боитесь чего? Если так соврать, а жилец-то дома был, то и подвешенная неясность тоже была не лишней: звонок ли не сработал, жилец ли не услышал — всё равно он виноват.

— Его нет, он в командировке.

— Ну не важно, вашей подписи будет достаточно, — участковый был рад, что, кажется, всё будет быстро и просто хотя бы с этой квартирой. Он чуял, что Марианне всё равно, она подпишет, чтобы поскорее отделаться, и ему это на руку. В этих домах все такие дотошные, всё им надо прежде прочитать, посоветоваться с юристом, умные все такие, осторожные. Срабатывал здесь, как ни странно, лучше всего аргумент про счётчики воды и электричества. Среди предусмотренных льгот для социальных доноров был специальный тариф на воду, а также на электроэнергию, единые ставки, независимо от реального расхода, причём очень низкие, и свою выгоду все мгновенно понимали. А на освобождение от необходимости ежемесячно передавать данные счётчиков покупались даже самые большие скептики и мизантропы. Участковый Ищенко просёк эту фишку уже на третьем подписании, и дальше дело пошло легче. Правда, попадались и те, кто вспоминал про бесплатный сыр и начинал допытываться, в чём подвох. Тут уж приходилось гнать всю пургу из служебной инструкции про социальную ответственность, патриотизм, помощь обездоленным и тем, кому не так повезло в жизни (здесь ломалось большинство оставшихся — им так в жизни повезло, что не хотелось затягивать обсуждение этого метафизического момента с участковым Ищенко, явно менее везучим, и они подписывали, не дочитав преамбулу договора). Кстати сказать, как выяснилось гораздо позднее, льгота по воде и электричеству была практически «фейковая» изначально. Всё, что льготники расходовали сверх оплаченного по их минимальной ставке тарифа, переносилось на общедомовые расходы и делилось на всех, включая льготников, и вылезало в другой графе их счёта. Розничные продавцы воды и света населению ничего не теряли, расходы просто перераспределялись среди жильцов того же дома, никто ничего не замечал. Между тем, пропорционально числу льготников в каждом доме управляющие компании получали бюджетные субсидии, ставшие просто дополнительной прибылью системы ЖКХ, — побочный эффект закона «О социальной взаимовыручке».

— Так я забегу к вам через пять минут, только возьму бумаги? — Ищенко не только уступил проход, но и придержал дверь, пропуская Марианну.

— Конечно, Алексей, забегайте. Спасибо.

Он позвонил в дверь, когда Марианна ещё не успела уйти из прихожей, долго провозившись с новым кодом сигнализации и выискивая свои тапки в дальнем углу обувного ящика. Без сапог на каблуках она оказалась заметно ниже участкового, и это ещё больше ускорило процедуру. Она просто спросила, где именно поставить подпись, даже не полезла искать очки в сумочке, подмахнула и попрощалась с полицейским. А уж его такая скорость оформления договора социальной взаимовыручки более чем устраивала. Когда Марианна закрыла за ним дверь, он взглянул на часы и пробормотал с кривой усмешкой: «Рекорд…»

— Да это, похоже, рекорд! — произнёс в тот же момент и Ольховский, находясь в 2500 км от своей квартиры и участкового Ищенко. — Восемь пар у нас ещё не получалось.

— Ну, посмотри, что за прелесть. Вот эти леопардовые, а? А вот эти со светлыми вставочками? А какая кожа? В Москве таких не купишь… — Кристина перебирала купленные перчатки, стоя с Ольховским прямо у касс Galeries Lafayette. Перчатки были её вечной любовью, но восемь пар сразу она не выбирала даже в Париже. Лев Борисович снисходительно посмеивался над её заморочками. Настроение у них было отличное, на завтрак они выпили шампанского, сидели долго, растягивая удовольствие и предвкушая ещё один свободный от забот день. Комфорт кресел и выбор блюд на завтраке в Hilton вполне располагал к неспешности, а вид за окном убеждал, что в жизни всё не так уж и плохо. Едва заселившись в отель после вполне комфортного бизнес-класса Аэрофлота, но вечно плохого трафика из аэропорта Шарль-де-Голля в центр, Ольховский забыл о своих российских проблемах, о бизнесе, о новом законе — точнее, обо всех новых законах, что вступали в силу с января, касались его так или иначе, а потому беспокоили в Москве. В поездке он ежедневно просматривал присылаемые ему управляющим сводки продаж, с грустью видел подтверждения своим пессимистичным ожиданиям, но глубоко в текущие дела не погружался. Продажи мебели не дотягивали до прошлогодних предпраздничных процентов на тридцать. Продажи домашней утвари, посуды и всякой интерьерной мелочи, всегда взлетавшие в декабре, выросли относительно ноября, но были втрое ниже уровня декабря прошлого, 2013 года. А сантехника как встала в октябре, так и не сдвинулась. Зимой по этой категории всегда бывал спад, но вытягивали продажи батарей отопления и кое-каких мелочей вроде тёплых ковриков для ванной и мохнатых домашних тапок. Лев Борисович не удивлялся, морщился, просматривая таблицы, но отключался от Москвы, закрыв файл. У Кристины настроение было хорошим, как всегда во Франции. Она пребывала в блаженном неведении про закон и возможное подселение бомжа. Ольховский ей, конечно, ничего не говорил, планировал сообщить после возвращения в Москву, когда настроение у неё и так упадёт.

Через день им предстояла поездка в Руан, а сегодня — шопинг. Традиция новогоднего путешествия Ольховского и Кристины подразумевала неделю в центре Парижа и неделю в одном из старинных городов Франции. В этом году был намечен Руан. На Кристину в юности большое впечатление произвела судьба Жанны д’Арк и особенно факт сожжения бедняжки на костре, Кристина собиралась посмотреть это место на старой рыночной площади. Льва Борисовича больше интересовал Руанский собор и, естественно, местные магазины сантехники (как он уже давно убедился, нет для торгового бизнеса в России ничего полезнее найденных в Европе идей, и заходил во все мебельные и интерьерные лавки на пути своих даже отпускных маршрутов).

Арендованный в аэропорту «пежо», а ничего другого им предложить не смогли — Новый год же, — ждал в подземном гараже отеля. По Парижу они бродили пешком, за несколько лет районы «склеились» в голове в единую картинку, ориентировались они уже без навигатора в смартфоне Кристины и бумажной карты в кармане Ольховского, появились любимые места, рестораны и магазины, обязательные для ежегодного посещения.

Проставив «галочки» в Париже, насладившись уютным и немного сказочным, несмотря на мрачноватую его историю, Руаном, они вернулись в темноту и слякоть Москвы, натянув на лица подобающие выражения ещё в Шереметьево. В душе, однако, настроение оставалось хорошим, прививка Европы какое-то время всегда действует: придерживаешь двери, пропускаешь пешехода, не бесишься в очереди, даже улыбаешься незнакомым людям — но это, конечно, в самых крайних случаях (да и то лишь в январе, пока по Москве шатается много таких «привитых Европой», готовых глупо улыбаться, будто иностранцы).

Дома всё было по-прежнему. Следов появления Марианны не было никаких, кроме записки на столе у Ольховского и подарка к его дню рождения. Как обычно, это была книга, в этот раз — свежеизданный двухтомник воспоминаний Дмитрия Сахарова (Ольховский был особенно неравнодушен к мемуарам реальных исторических деятелей, и Марианна это хорошо знала). В записке она сообщала, какие книги из его библиотеки взяла и какие вернула. Ни слова про участкового и подписанные бумаги.

Городской телефон у Ольховского был давно отключён. Звонки шли только рекламные и слишком часто, это доставало. Поэтому предупредить о подселении их не смогли, даже если и пытались. Они пришли днём в субботу 17 января, он сам открыл дверь, думая, что пораньше вернулась Кристина (она иногда забывала ключи). На пороге стояли человек пять или шесть в полицейской форме. Они не улыбались. После несколько затянувшейся немой сцены, за время которой Ольховский лихорадочно перебирал в голове, какой из его бизнес-конфликтов, в основном совсем не значительных, мог бы довести до обыска по месту жительства. «Это я кого-то очень серьёзно задел». Либо — и это сразу ему представилось как более вероятный сценарий — кто-то где-то собрал-таки его тщательно продуманный пазл, понял масштаб его бизнеса и решил отжать. Обыск — лишь способ подбросить наркотики или оружие, закрыть его в клетке на неопределённое время, достаточно убедительное, чтобы понять, как именно он должен поделиться нажитым. В руках у старшего по званию была папка с бумагами, заметил Ольховский, титаническим усилием сфокусировав взгляд, и там, конечно, лежит ордер. Надо его внимательно прочитать, прямо здесь, не впуская их в дом, и позвонить адвокату.

— Лев Борисович?

— Да. Чем обязан?

— Позволите войти?

— Нет. Сначала представьтесь и предъявите ордер, — Ольховский надел очки, висевшие на шнурке на шее, и полез в карман за телефоном.

— Полковник Романов Игорь Иванович, начальник отдела МВД по району Хамовники, — старший из полицейских махнул удостоверением. — Никакого ордера у нас нет. Мы к вам пришли поговорить по поводу договора социальной взаимовыручки.

— Так это не обыск?

— Нет. А вы ждёте обыск? — улыбнулся Романов, ему нравились такие оговорки собеседников.

— Да нет, не жду. Но времена такие, что всякое бывает, — Ольховский проклинал себя за потерю бдительности и самооговор, но испытывал огромное облегчение, что у гостей не самый страшный повод к нему явиться. — Раз поговорить, проходите.

— Спасибо, — полковник и сопровождающие тщательно и долго вытирали ноги, в прихожей замешкались, пока Ольховский не указал, где гостиная, куда они проследовали с некоторой торжественностью. «…И чинно сквозь проходят, — почему-то вспомнилась Льву Борисовичу строчка из песни БГ. — Орёл, телец и лев…» Полковник снял куртку и расположился в кресле, остальные лишь сняли фуражки и разбрелись по залу, заняв места стоя или сидя в некотором отдалении от кресел, будто собираясь не участвовать в беседе руководства с этим гражданином, а просто послушать.

Так и было. Первые подселения обязаны были проводить руководители районных ОВД в присутствии замов и начальников отделов, это был как бы тренинг, отработка новой «государственной услуги населению». По итогам каждой операции потом проводилось расширенное совещание, обмен мнениями, что можно и нужно в сценарии подселения оптимизировать, добавить или убрать. Служебная инструкция из министерства была подробная, но ожидаемо абстрактная, её федеральный масштаб не учитывал московской или иной региональной специфики. Опыт первых подселений социально-нуждающихся к концу января должен был быть обобщён в отчётах, по которым министерство утвердит более точные региональные инструкции, подготовленные на местах.

Разговор начался как светская беседа — чуть ли не с погоды. Полковник предложил ознакомить Ольховского с положениями нового закона, Ольховский тупил, что ничего не знает, желая послушать, как полиция будет ему это преподносить. Адреналин от встречи полиции на пороге своего дома уже сменился эйфорией: это не обыск, его не закроют уже сегодня, и вообще это не начало захвата его бизнеса. Он внимательно слушал полковника, задавал много вопросов, аккуратно их формулируя. Ольховский почти получал удовольствие от разговора с интересным и знающим собеседником — пока не осознал, что его не уговаривают, что договор им уже подписан. Не им лично, конечно, а его женой Марианной, он сразу узнал её подпись, но не сразу понял, как и где это могло случиться. Поначалу он решил, что они знают про дачный дом, и напрягся уже из-за этого: неуплаченные налоги на якобы недостроенную недвижимость за столько лет могли потянуть на круглую сумму. Ещё час Лев Борисович не мог поверить, что заселение произойдёт прямо сегодня, прямо сейчас, и это будет лежачий больной и сиделка. Новая волна адреналина затрясла Ольховского, когда полковник буднично предложил осмотреть квартиру и выбрать комнату для нового жильца, сказав кому-то по рации: «Поднимайтесь».

Кристина возвращалась со своего субботнего ритуала фитнес-спа-маникюр-кафе заряженная бодростью и ощущением превосходства. Подруги плохо скрывали зависть, когда она рассказывала про Руан и новые перчатки. Одну пару она показала им, когда они уселись в кафе, а другую даже подарила лучшей подруге (правда, купленную не в этот раз, а в прошлом году, но зато тоже в Париже). Её подруги по субботнему ритуалу в жизни вовсе не бедствовали, все где-то бывали, что-то покупали. В этот раз одна рассказывала про Сейшелы, другая лишь про Таиланд, но никогда никто из них не мог похвастаться таким интеллектуально насыщенным путешествием, какие в Новый год устраивал Кристине Ольховский. Направления поездок у подруг бывали интересными, но развлечения ограничивались пляжем и банальным пьянством, лишь одна из них стала увлекаться дайвингом, да и то из-за сына-подростка — так ей было спокойнее отпускать его под воду. Кристина не была на Сейшелах, например, и ей было любопытно послушать, но оказалось, что подружка даже не сфоткалась там со знаменитым орехом («а какие орехи?»). В целом всё прошло как обычно. Кристина ценила свои субботние вылазки не столько из-за оздоровительных процедур, сколько из-за общения в этом кругу, дававшем иллюзию самоутверждения.

У подъезда стояла жёлтая машина реанимации, две полицейских машины и почему-то военный фургон, около которого курили два солдата. Рядом были сложены какие-то железки, похожие на разобранную старую кровать, такая была у Кристининой бабушки в деревне; на них лежал свёрнутый полосатый матрас совершенно из советских времён. Переезжает что ли кто-то? Ещё один генерал? Но зачем скорая? Не дай бог что-то с Ольховским. Поднявшись на свой этаж, Кристина сразу увидела, что дверь в квартиру открыта и проблема именно у них.

— Лёва! Лёва, ты где? — она думала, что кричала, но получилось совсем тихо. Из гостиной выглянул человек в полицейской форме, но ничего не сказал. Из столовой вдруг вышла женщина в белом халате, а за ней следом — Лев Борисович. На своих ногах, на вид — вполне здоровый. Он заметил её и слегка махнул рукой, врач что-то ему говорила, а он внимательно слушал. Кристина решила, что это важно, и остановилась, глядя на него с облегчением, — жив, но и с тревогой — ситуация была очень странной.

Когда врач ушла обратно в столовую, Кристина сделала шаг к Ольховскому, но он на неё не смотрел, его позвали в гостиную, где он сел к журнальному столику просматривать и подписывать какие-то бумаги, что ему передавал один из полицейских. Их тут было ужасно много, они ходили из комнаты в комнату, выносили какие-то свёртки и ящики. Кристина не решалась снова подать голос, формально она была здесь никто, и любой из полицейских мог начать задавать вопросы, а она бы не знала, как отвечать, чтобы не навредить Ольховскому. Он жив и явно энергичен, это главное, можно подождать подходящего момента и задать миллион кишащих в голове вопросов. Она наконец-то сняла шубу и сапоги, но не решилась шубу повесить в прихожей как обычно. Оставить любимого соболька пока что у себя в руках её убедило появление в этот момент солдат, заносивших разобранную железную кровать и матрас. Им указали нести всё в столовую. Это удивило Кристину, но тут она заметила, что в коридоре, ведущем в спальню и кабинет, на боку стоит с отвинченными ножками их огромный овальный стол, а за ним вдоль стены — несколько стульев. Это почти всё, что было в столовой, антикварную горку с посудой, видимо, выносить не стали… Прорезались запахи: совсем не пахло привычным домом, пахло уличной грязью, больницей и чем-то «компьютерным» — то ли принтером, то ли ксероксом, — Кристина сразу вспомнила этот запах из своей прошлой, давно забытой офисной жизни. Она прошла на кухню, но там сидели два полицейских. Она вернулась в гостиную, и тут Ольховский отвлёкся от бумаг и сказал ей: «Подожди в кабинете, пожалуйста». Тон был у него такой спокойный и уверенный, что она сразу подчинилась. Протиснувшись мимо стола, она зашла в кабинет, расправляя шубу в руках и собираясь её повесить — в кабинете всегда стояла гостевая вешалка для пиджаков, обычно пустая. Над рабочим столом Ольховского наклонился ещё один полицейский — «Господи, да сколько их здесь?», — он выпрямился при появлении Кристины и спешно вышел. Компьютер Ольховского был включён, но там крутился скрин-сейвер, а значит, уже более получаса никто не прикасался к клавиатуре, Кристина отметила мысленно и эту странность.

В кабинете она ждала довольно долго. Один раз заглянул Ольховский, сказал, что сейчас всех выпроводит и придёт к ней. После этого прошло ещё минут двадцать, прежде чем стало действительно тихо, и он зашёл в кабинет.

— Что происходит? — шёпотом спросила Кристина, она как-то чувствовала, что ушли не все.

— Всё плохо, но плохого много, — не улыбаясь, ответил своей обычной шуткой Ольховский, тоже шёпотом. — Сейчас буду рассказывать, это долго. Но я хочу жрать, пойдём на кухню.

— Я ничего не приготовила… И там менты.

— Не, те ушли. Найдём чего-нибудь, чаю попьём.

— Я не хочу! Объясни, что происходит, — они шли на кухню, всё ещё переговариваясь шёпотом, хотя никого не было видно. Дверь в столовую была прикрыта. В кухне он включил чайник, вытащил какие-то сладости и начал рассказывать, уже не шёпотом, но вполголоса:

— К нам подселили лежачего больного.

— Это твой родственник?

— Нет, абсолютно чужой человек, у него рак.

— Чужой? На фиг он тебе? Благотворительностью же можно и не дома заниматься.

— Выбора у нас нет. Всё сложно. Избыток жилплощади.

— Это разве ещё имеет значение?

— Уже опять имеет, как в Совке. Они вычисляют, у кого лишняя площадь, и проводят принудительное подселение.

— Нифигасе… А это законно?

— Ещё как законно. Видела, сколько ментов было?

— Да, я даже испугалась, что обыск, но тут ещё и солдаты, и докторша какая-то… Это, наверное, к больному приставлена.

— Типа да. Она только на подселении присутствовала, больше не придёт.

— А как же больной? Ты говоришь, он лежачий, кто его лечить будет, ухаживать? Говно выносить мы будем?

— С ним сиделка, она тоже теперь будет жить здесь.

— Охренеть… Коммунизм возвращается. Ленин, что ли, из Мавзолея вышел? Зря мы во Франции новости не смотрели…

— Про Ленина точно не знаю, но что Совком всерьёз запахло, это точно.

— Лёва, давай уедем отсюда. Продай бизнес, уедем на Запад, а то нас увезут в другую сторону, если раньше не сдохнем.

— Уедем, теперь точно уедем. Надо только подготовиться. Бизнес быстро не продашь. Кому он здесь теперь нужен-то? Дураков всё меньше, только мы и остались, наверно.

— А зачем ты их пустил вообще в квартиру?

— Говорю же, выбора не было. Марианна подписала этот договор взаимопомощи, или как там он называется…

— Так это Марианна всё устроила? — перебила Кристина. — Ей мало твоего дома с прислугой…

— Да нет, — перебил её уже Ольховский. — Вряд ли она тут… Просто подписала договор, не читая. Ей просто всё равно, понимаешь. Ей по фигу…

— А нам расхлёбывать. Вот сука.

Они помолчали, рассматривая ситуацию под новым углом. Ольховский, можно сказать, ждал от Марианны какой-нибудь проект отмщения, но с годами всё меньше и меньше. Но, главное, он не допускал, что она сумела бы как-то провернуть что-то подобного масштаба. А если бы советовалась в «Стрит Лойэре», он бы уже знал. Сама — вряд ли. Вероятнее всего — расслабленность. Она не любит напрягаться, особенно по внешним причинам, сразу устаёт, говорит «я не понимаю ничего, не надо меня грузить». Подписала, чтобы отстали, скорее всего. Не понимала, что делает… Но где они её нашли, чтобы подписать? Да ещё в каникулы. Надо ей позвонить, расспросить, как всё было.

Кристина тоже думала о Марианне, но её ход мыслей, наоборот, убеждал её, что бывшая устроила всё специально. Она давно затаила обиду и искала способ отомстить, а тут кто-то подсказал ей, что избыточную площадь можно отнять у старого мужа, вот она и устроила. «Зря я не заставила его развестись с ней сразу».

— Зря ты с ней не развёлся. Это точно она устроила.

— Не думаю. Но надо позвонить ей.

— Позвонишь ещё. А нам-то что теперь делать с этим инвалидом?

— Ничего. Быстро решить проблему не удастся, но я решу. Мы не можем его выкинуть на улицу, это уже уголовка.

— Может, устроить его в твою клинику, в стационар с нормальным уходом?

— Да, это, наверное, можно сделать. Только нам сразу нового привезут. Мне полковник так и объяснял эту систему. Теперь мы типа добровольно помогаем больным, а нам за это льготы предоставляются — свет, вода дешевле, пособия какие-то…

— Ты серьёзно? Оно тебе надо? Пособия…

— Мне не надо, но меня не спросили. И сейчас уже дёргаться поздно. В лоб эта проблема не решается, понимаешь. Надо хитростью как-то…

— Как?

— Пока не знаю. Сейчас Гарик приедет, обсудим.

— У нас бардак, надо хоть пол протереть.

— Плюнь, это форс-мажор…

— Нет, мне противно.

— А я сейчас сиделке скажу, пусть пол помоет.

— А она здесь?

— Ну да, в столовой с больным вместе.

— А почему в столовой-то?

— А куда их? Там только стол вынести и стулья, две солдатские кровати влезли и две тумбочки. Других подходящих изолированных комнат у нас нет, а я не хочу их всё время перед глазами видеть…

— Я вообще уже не хочу здесь жить, — пробормотала Кристина, когда Ольховский выходил из кухни. Он всё слышал, но промолчал. Он ждал более бурной реакции — крика, истерики, слёз…

В этот момент из туалета вышла сиделка, свет не выключила, дверь не закрыла и направилась в столовую.

— Э-э, минутку, — окликнул её Ольховский. — Вас как зовут?

— Гуля.

— Гуля? А полностью? Вы будете ухаживать за этим больным, так? — Я.

— Вы видите, как здесь натоптано? Надо убрать. Вот в этом шкафу всё необходимое — швабры, тряпки, средства гигиены…

— Я не уборщица, я медсестра, — с этими словами Гуля зашла в столовую и прикрыла за собой дверь, оставив Ольховского переваривать эту наглость. Позыв был сразу войти за ней и прочитать лекцию о том, как ей следует себя вести в чужом доме. Но его останавливала мысль о лежащем там больном, которого он ещё не видел и не хотел видеть. Доктор сказала, что у него рак желудка четвёртой степени, метастазы везде, сам есть не может, почти всё время спит под уколами. Протянет ещё, быть может, неделю, а может, и месяц. Лечить невозможно, мест в стационаре для таких нет. Жилья у него нет. Скорая забрала его из коммуналки, соседи нашли старика без сознания в туалете. Комната, где он жил, оказалась давно продана. «Именно для таких случаев и принят новый закон, — объясняла доктор, — для безнадёжных и не нужных никому больных это единственное спасение». По системе ухода за этим раковым пациентом она побеседовала с узбечкой Гульнарой, или Гулей, доставленной в качестве сиделки прямо с общего инструктажа медсестёр сегодня утром, специально её дождавшись.

«Ладно, с сиделкой потом разберусь, — решил Ольховский. — Сейчас надо позвонить Марианне, поговорить с Гариком по ситуации, а ещё вызвать Татьяну, чтобы всё тут прибрала». Приходящая горничная Татьяна звонку не обрадовалась. По понедельникам и четвергам она делала у Ольховских полную уборку, а в субботу была занята: работала на дому, шила какие-то театральные костюмы, Ольховский не особо вникал. За двойной тариф Татьяна согласилась приехать в течение часа и всё убрать.

Гарик Овакимян, юрист из «Стрит Лойэра», который по заказу Ольховского изучал систему социального донорства и потом докладывал ему, тоже имел на субботу совсем другие планы. Но, выслушав Ольховского, перестроил день. Он привёз переносной сканер, быстро снял договор и прочие бумаги, оставленные полковником, поговорил с Ольховским скорее в качестве психологической помощи, так как юридически с ходу ему сказать было почти нечего. Процедура подселения прошла по букве закона, насколько можно было судить по рассказу Льва Борисовича. Гарик удивился, что из всего установленного списка изъяли только ножи на кухне и ещё что-то неважное. Не стали особо ничего искать, хотя законом предусмотрен фактически обыск. Про лекарства спросили, Ольховский показал свои полисы и ОМС, и ДМС и объяснил, что все лекарства или с рецептами от врачей частной клиники, к которой он прикреплён, или непосредственно там врачами выданы, полковника это устроило, и даже смотреть на лекарства не стали. Также не тронули плоские телевизоры, не сняли стеклянные двустворчатые двери в гостиную. Хотели снять зеркало в прихожей, но оно антикварное, и Ольховский сказал, что без подписи страхового агента просто по общей описи его не отдаст, то есть не станет опись подписывать, и полковник махнул рукой. На сигарный хьюмидор в кабинете даже не обратили внимания, не тронули и алкогольные запасы. Опись была на полстранички (ножи, шампуры из кладовки, ещё что-то из бытовой химии).

Юрист обещал уже к понедельнику всё изучить и приехать в офис для обсуждения следующих возможных действий. Когда он уехал, Татьяна завершала уборку. Кристина долго сидела на кухне, но потом всё же взяла себя в руки и начала готовить ужин. Сиделка Гуля зашла к ней на кухню за чаем, и они решили, как организовать небольшую отдельную кухню прямо в бывшей столовой. Татьяна оказалась очень кстати и помогла освободить от старинного фарфора антикварную горку, аккуратно перенести её в спальню Ольховских и заново заполнить. В столовой на это место поставили небольшой складной стол (он хранился в кладовке, а летом выставлялся на лоджию для «чаепития на природе»), на стол водрузили микроволновку, электрочайник и необходимый минимум посуды. Кристина разрешила Гуле занять одну полку в холодильнике, но не наглеть. Лежачему больному еда не требовалась, даже воду он почти не пил, питался через капельницу, обезболивающие лекарства вводились уколами. Ещё Гуля очень просила какой-нибудь телевизор, ей обещали, решив, что это хорошая идея — пусть сидит там и смотрит, меньше будет по квартире бродить.

К концу этой длинной субботы в первом приближении быт как-то наладился. Ужин Кристина накрыла в кабинете. Ещё раз проговорив всю эту дикую ситуацию, Кристина снова завелась и начала проклинать Марианну, но Ольховский теперь жёстко пресёк эту тему, буквально приказав Кристине смириться и быть конструктивной или уезжать — в отель, к маме, куда угодно. Она задумалась, но тему разговора сменила.

Неожиданно позвонила дочь Марина. Хотя почему неожиданно? Суббота была привычным днём их созвона. Она расспросила про поездку, как там Париж и прочее, но быстро почувствовала, что отец напряжён, стала расспрашивать, и он всё выложил, дал волю эмоциям, и голос дрогнул. Марина сказала, что сейчас же приедет, Ольховский с трудом её отговорил ехать на ночь глядя, он очень устал за этот день. Решили увидеться завтра, в воскресенье.

8

Марина была рада звонку Ольги Гришиной.

Ольга набрала её в ту злополучную для Гришиных субботу 14 марта, и они договорились встретиться на следующий день в ТЦ «Европейский», так им было ехать примерно одинаково. Ольга думала заехать к Марине домой, раньше та именно в дом звала её посплетничать, да и тема, волнующая теперь Ольгу, была не для случайных ушей где-то в кафе. Но по телефону Марина сказала, что дома «будет неудобно», и теперь они сидели в «Шоколаднице» у запотевшего окна с видом на вокзальную площадь и толстое мартовское небо. Марина просматривала меню, а Ольга рассматривала её.

Они виделись последний раз месяца три назад, на встрече одногруппников, перед Новым годом. Тогда Марина выглядела лучше, даже можно сказать, лучше всех сокурсников по «Плешке», уверенно расползавшихся вширь с каждой новой встречей. Причём толстели и мальчики, и девочки, только кое-кто из мальчиков к тридцати пяти начал ещё и лысеть. В конце 2014-го все были какие-то особенно взвинченные и злые, у всех были проблемы на работе, ждали сокращений. Бонусов — главной мотивации финансистов — почти никому не выплатили, разговор всё время скатывался к политике, а агрессивность дискуссий о Крыме и санкциях нарастала с каждой выпитой рюмкой. Марина на этом фоне казалась спокойной и безмятежной, выглядела потрясающе, чем бесила, кажется, в равной степени и мальчиков, и девочек из их бывшей группы. Но всерьёз злиться на неё было невозможно, она всем говорила комплименты, удачно милые или откровенно льстивые, иногда будто невпопад, но ловко гася тем самым кухонные политические страсти. Она улыбалась всем и каждому и сияла изнутри. Маленькое чёрное шерстяное платье — она извинилась, что без наряда, так как прямо с работы — подчёркивало безупречную фигуру, стройные длинные ноги с узкими коленями и приросший к спине живот. Длинные чёрные волосы (она убрала их в простой хвост, когда сели к столу), светло-серые глаза, заставлявшие мужчин спотыкаться на улице и запинаться на совещаниях в её банке, прямой тонкий нос и чистейшая кожа. Само совершенство, излучающее благополучие.

У неё действительно всё было хорошо, по крайней мере, такое впечатление было вполне единодушным. Муж Саша работал айтишником в том же Пенькофф-банке, где они когда-то и познакомились. Единственный сын только пошёл в школу. Огромная квартира на Новой Басманной в сталинке. Родители живы и здоровы, хотя и живут раздельно. Отец — успешный бизнесмен, владелец многих магазинов (никто не знал, скольких), но далёкий от публичности и бюджетных потоков. На вечеринке она охотно болтала даже с самыми отъявленными занудами их группы, выслушивала нытьё и утешала, предлагала как-то помочь (но бедных там не было, только прибеднявшиеся). Выходила на балкон покурить за компанию. Тянула весь вечер один бокал prosecco, чтобы было, чем чокаться. Держала на тарелке приличный набор закусок, но, как обычно, почти ничего не ела.

Ольга и Марина дружили со школы, вместе поступили в «Плешку» — в те годы Российскую экономическую академию им. Г. В. Плеханова, — не теряли друг друга из виду и после выпуска, и после обеих свадеб. Ольга всегда восхищалась Маринкой, а Марина только с Ольгой могла расслабиться и побыть собой — уставшей, злой, рассеянной — в зависимости от момента её реальной жизни. Сейчас от «мисс совершенство» почти ничего не осталось, и Ольга смотрела на неё в изумлении. Тонкое лицо стало совсем худым, уже болезненно худым, кожа казалась тоньше и как-то посерела, нанесённый тональник был заметен (немыслимый для Маринки прокол в имидже). Вместо очередной новой шубы на ней была дублёнка, причём будто и не очень новая. Роскошные чёрные волосы до пояса теперь превратились в каре, но были по-прежнему безупречно чисты и без тени проседи.

Марина заметила взгляд Ольги и отвлеклась от меню:

— Что, не узнаёшь?

— Да уж. Ты изменилась. А волосы где?

— Отрезала. Возни много с длинными, времени не хватает.

— Раньше хватало.

— Это было в прошлой жизни.

— Рассказывай. И извини, что я так долго не могла к тебе выбраться, дел завал. Времени и правда не хватает на всё.

— Без проблем. Может, так даже и лучше. Сейчас вроде какая-то стабилизация, можно остановиться и подумать.

— Как родители? — Ольга спрашивала не из дежурной вежливости, она знала и Льва Борисовича, и Марианну Михайловну, уважала их и всегда расспрашивала о них Марину. С Андреем они были на свадьбе Марины с Сашей, сидели как раз рядом с её родителями и успели познакомиться поближе.

— Не очень хорошо. Сейчас расскажу. Отец болен, инсульт, почти не говорит, не встаёт. Почему, думаешь, я тебя к себе не позвала?

— Он что, у тебя дома? Надо же в больницу…

— Мы его у себя от больницы и прячем.

— Прячете?

— Да. Долгая история. Давай закажем, и расскажу всё по порядку.

И Марина рассказала Ольге, что произошло в её жизни за последние два месяца. Когда Марина приехала к отцу в воскресенье 18 января, на следующий день после подселения к нему лежачего больного с сиделкой, она застала его в разгар ссоры с Кристиной. Ольховский тем утром позвонил Марианне и узнал, что договор социальной взаимовыручки она подписала, когда приносила книги и встретилась с участковым. Подписала, не читая и не понимая, в чём суть. Отец Марины это философски принял, хотя и не сразу, он рассказал бывшей жене о последствиях её невнимательности, завёлся, начал кричать… Но он прекрасно знал характер Марианны и, в итоге, легко представил, как всё произошло и как участковый обвёл её вокруг пальца.

А Кристина была в бешенстве. К утру воскресенья она уже совершенно убедила себя, что Марианна подстроила всё специально. Это была хладнокровная, годами выдержанная месть бывшему мужу и ей, считала Кристина. Лев Борисович ещё раз попытался переубедить подругу, но это едва ли было возможно на таких эмоциях, и он решил отложить убеждение на потом. В конце концов, в тот момент отношение к событию Кристины казалось ему не таким важным, как оперативное исправление последствий события, а в возможности такого исправления он был тогда убеждён. Но Кристина, прекратив спорить вслух, кипела внутри, и к концу того же дня приняла окончательное решение, собралась и уехала. Ольховскому она не стала ничего объяснять, тем более что он закрылся в кабинете с Мариной, и несколько часов они не прерывали разговор. Кристина заглянула к ним, сказала, что едет к маме, Ольховский ответил: «Хорошо», и опять углубился в объяснения чего-то Марине.

Он далеко не сразу понял, что она поехала не навестить свою маму, а фактически бросила его с его проблемами. Он позвонил ей через пару дней уточнить кое-что по хозяйству — сиделке понадобился стиральный порошок, а он понятия не имел, где Кристина его держит. Она ему объяснила про порошок и про то, что возвращаться не собирается. Ольховский к тому моменту уже был так измучен потоком разноплановых и срочных дел, что, глубоко вздохнув, просто сказал себе, как Скарлетт О’Хара, мол, подумаю об этом завтра, и рефлексировать не стал. Хотя ноющая боль предательства Кристины зависла в его голове надолго, заглушить её текущими делами было не трудно.

Ещё через день перезвонила Марианна, её глодало чувство вины, и она хотела как-то помочь Льву Борисовичу. Узнав, что Кристина сбежала, Марианна быстро поняла, что должна делать. Она просто переехала в квартиру из дачного дома, заняла бывшую комнату дочери и сказала мужу, что все вопросы хозяйства, как и взаимодействия с новыми жильцами, она берёт на себя, а Лев Борисович может сосредоточиться на более важных вопросах. В очередной раз Ольховский подумал тогда, что он не случайно на ней женился и столько лет прожил: она чувствовала его лучше всех. Она предлагала помощь именно в том, в чём он острее всего нуждался, и именно тогда, когда это было критически важно. Его обида на жену рассеялась, тем более что он сам задолго до заселения отнёс себя к группе риска, а в том, что всё случилось быстрее его ожидания, жена едва ли была виновата. Сама Марианна Михайловна при этом относилась к ситуации как к работе. Она прекрасно отдыхала несколько лет, говорила она себе, была окружена заботой мужа и после расставания, жила в своё удовольствие, даже по бизнесу косметических салонов от рутины и неприятных дел её освобождала компаньонка. Пришло время и ей внести свою лепту в благополучие семьи, хотя бы даже и разделённой давно на части.

Восстановить хозяйство, чистоту и порядок, режим питания, уровень шума и прочие стандарты их прошлой жизни с Ольховским ей удалось в считанные дни. Больше времени заняло «построение» сиделки, оказавшейся весьма вздорной и своенравной особой, имеющей не слишком обоснованное самомнение, но в целом обучаемой и способной к конструктивному взаимодействию. Всё необходимое для ухода за больным ей было обеспечено, но сам уход был полностью на ней. Что и как Гульнара делала за закрытыми дверями бывшей столовой, Ольховские не знали и знать не хотели. Со стороны приходящих медработников из онкологического диспансера, а они посещали пациента еженедельно, тоже нареканий не было — во всяком случае, хозяевам квартиры врачи ничего не говорили и ни о чём их не спрашивали. Через три недели больной тихо умер, Гульнара сама вызвала похоронную команду, труп вынесли на одеяле рано утром, а вечером в тот же день зашёл участковый и предупредил, что заселение нового лежачего больного будет через три дня, сиделка останется та же.

При новом заселении снова всё обыскали. На этот раз вынесли не только все ножи, но и три телевизора с плоским экраном. Старинное зеркало, хьюмидор с сигарами, ценности из сейфа Ольховского и антиквариат к тому времени уже вывезли — домой к Марине или в офис. На этом настоял юрист Гарик. Предельно буквальное соблюдение требований нового закона, несмотря на любые перспективы разрешения ситуации, он считал обязательным. Створчатые мозаичные стеклянные двери в гостиную просто сняли и увезли, а двойную дверь в столовую перед вторым заселением заменили на новую — широкую, в прочной коробке, с хорошей звукоизоляцией и своим замком. Это Ольховскому предлагала сделать врачиха ещё во время заселения первого лежачего, указывая на высокую вероятность громких стонов умирающих. К моменту смены больного сам Лев Борисович уже съехал на квартиру к Марине. Связано это было и с логистикой: проводить в пробках по полтора-два часа, пересекая центр между Хамовниками и Новой Басманной для ежедневных встреч с Мариной, было слишком неэффективной тратой времени. А общаться им было нужно постоянно.

Разговор с Гариком Овакимяном, доверенным лицом по проблеме социального донорства из юридической фирмы «Стрит Лойэр», начатый Ольховским в офисе в понедельник после заселения, продолжался с перерывами всю неделю. Они вместе разбирали закон статью за статьёй. То там, то тут, как казалось, есть лазейки, но после перепроверок выяснялось, что они прикрыты совсем другими законами, принятыми раньше и никак с социальной взаимовыручкой не связанными. Не противоречили формально законодательству два пути: отказ от роли социального донора по состоянию здоровья и продажа квартиры вместе с проблемой. Решили двигаться сразу по обоим. Ольховский должен был посоветоваться со своим врачом в частной клинике, куда сам себя прикрепил по полису ДМС, а Гарику следовало проработать вопрос продажи квартиры.

В больнице врач посоветовал прежде всего пройти очередной чек-ап, прошлый раз Ольховский его проходил менее года назад. Тогда ничего тревожного в его организме врачи не нашли, предписание было делать новый чек-ап только через два года. Однако необычная ситуация требовала отступить от предписания. Пациент не опасался обнаружить у себя новый возрастной недуг, а практически требовал его обнаружить, и желательно что-то серьёзное. Запланировали полное обследование, а врач взял тайм-аут, чтобы выяснить формальную сторону дела. Среди утверждённых стандартных форм медицинских справок не было формы для приложения к заявлению об исключении из списка социальных доноров. Необходимость такой справки была предусмотрена законом, но форма доктору была не известна, и он обещал разобраться. Пока шло обследование Ольховского — в амбулаторном режиме и при его занятости оно заняло больше двух недель — прояснилась и ситуация со справкой.

Оказалось, что форма её утверждена, но она не была предназначена для медучреждений общего профиля, а выдавалась единственной уполномоченной организацией в каждом регионе. Это казалось логичным и естественным — во избежание коррупции и злоупотреблений. Врачам всех клиник, государственных, ведомственных или частных, предписывалось направлять пациентов, обратившихся за такой справкой, в уполномоченное медучреждение на дополнительное обследование. Доктор Ольховского, однако, долго тянул с направлением, даже не говоря ему, где в Москве такое место, а потом вдруг предложил выпить кофе где-то вне клиники, когда Ольховскому будет удобно. Результаты обследования, кстати, выявили некоторые аномалии в системе кровообращения, опять вырос холестерин. Как минимум требовалось дополнительное обследование сосудов и сердца. Это доктор сообщил Ольховскому сразу, тот не удивился. Решили ограничиться кое-какими дополнительными таблетками и увеличить дозу ежедневных статинов, на которых Лев Борисович сидел уже не первый год.

Шамиль Рифатович работал кардиологом в клинике MedSwiss практически с момента её создания, и Ольховский был его пациентом почти пятнадцать лет. Попав случайно к нему на приём после обострения гипертонии, Лев Борисович потом уже через него искал любого другого доктора по всякому лечебному вопросу. Сначала советовался с Шамилем, а потом шёл к специалисту, рекомендованному им. Они были одногодки и, как выяснилось, даже учились несколько лет в одной и той же московской школе, правда, в начальных классах, вспомнить друг друга в школьное время так и не смогли, и старые фотографии оказались бесполезны. В свои сорок, когда Ольховский стал его пациентом, Шамиль Рифатович был абсолютно лыс, худ и очень высок. Его восточные корни дополнительно подчёркивала неизменная чёрная щетина, которая вылезала на его лице, по всей видимости, уже через пару часов после тщательного бритья. За пятнадцать лет, отмечал про себя Ольховский, он не изменился, разве что лысина теперь всегда была загорелой и щетина стала местами серой.

Они договорились встретиться в кофейне Costa Coffee на Волхонке, напротив музея имени Пушкина. Лев Борисович место это хорошо знал. После всякого посещения клиники тут рядом, на Ленивке, он любил не спеша выпить здесь местный капучино в «тазике» с двумя ручками. Он припарковал свой «кайен» на небольшой площадке между Храмом Христа и музеем Глазунова, чудом остававшейся открытой и бесплатной в таком месте Москвы. По утрам на ней обычно всегда было свободное местечко. Февральское солнце светило как-то слишком по-апрельски, или это купол ХХС добавлял утру яркости? Не было ни слякоти под ногами, ни единого сугроба в пределах видимости — внутри Бульварного кольца зима никогда не наступала. Трафик здесь слабый, воздух — чистый. Всё вместе возбуждало какое-то радостное весеннее настроение, хотя радоваться было совершенно нечему. С момента подселения прошёл месяц, возможные пути разворота ситуации исчезали один за другим, и сейчас он ждал от Шамиля примерно того же вывода: подавать заявление на исключение из соцдонов по медпоказаниям нельзя… Однако накануне они с Мариной подписали договор продажи федеральной сети супермаркетов одного из своих крупных мебельных в Москве. Это была бестолковая и почти бесприбыльная для Ольховского точка, и удачное избавление от неё вполне можно было рассматривать как повод для хорошего настроения: всё-таки начало воплощения в жизнь плана ликвидации бизнеса.

Ольховский улыбался своим мыслям, подходя к стеклянной двери Costa Coffee. Шамиль Рифатович уже был на месте, сумев занять дальний столик в углу, единственный здесь с двумя высокими вольтеровскими креслами. Ольховский пожал ему руку, заказал себе самый большой капучино, рассчитался, повесил пальто на ближайшую вешалку и спросил:

— Плохие новости?

— Да как сказать? Как всегда, плохая в пакете с хорошей.

— Давай начнём с хорошей, плохих и так слишком много.

— Хорошая новость в том, что мы вовремя узнаём плохую.

— Рассказывай. Если я правильно понял, в кабинете у тебя это не расскажешь.

— Ну да, в кабинетах у нас всё пишется, что, кстати, правильно — масса случаев была, когда в спорах со страховой именно запись реальной беседы врача и пациента доказывала правоту врача… Не важно… Этот разговор лучше никому не слышать.

В этот момент бариста принёс Ольховскому его капучино в огромной двуручной чашке, но, занятый своими мыслями, не обратил внимание на разговор клиентов и последнюю подозрительную фразу. Переглянувшись с Ольховским, когда бариста отошёл к своему агрегату в трёх метрах от их столика, Шамиль продолжал.

— Лев, не дам я тебе справку.

— Это я уж понял…

— Да. Справку в Москве даёт только ЦКБ, а там странные вещи творятся. Мы с коллегами пообсуждали кое-какие случаи с другими пациентами… Когда социальный донор — меня от этого термина корёжит — желает справку о своём здоровье, мы обязаны направить его в ЦКБ. Именно в ЦКБ и никуда больше. Хуже того, после направления всего лишь на обследование в ЦКБ в нашей системе файл с историей болезни исчезает. Вообще исчезает, даже копий старых записей не остаётся. Это делается где-то на центральном уровне, в наших клиниках такого доступа к файлам нет. У нас пока никто эту справку формы МС-11 живьём и не видел — это приложение к заявлению об исключении из списка социальных доноров по состоянию здоровья, твой случай как раз… Мне коллеги дали пару фамилий, я проверил и отсюда, и из Жуковки, и из нашей клиники на Маяковке, ты у меня там тоже был, помнишь, — нет в базе таких пациентов, будто и не было. А ведь были, и одного я точно помню… Коллега звонила такому бывшему её пациенту на домашний номер, родные говорят, он в стационаре в ЦКБ и очень плох. А у него, по её мнению, никаких показаний к стационару и близко не было. Короче говоря, у нас многих такое положение уже беспокоит. Может быть, и ничего страшного, может, там их лучше лечат, чем мы, не знаю. Но я бы рекомендовал тебе не настаивать на этой справке. Во всяком случае, пока.

— Ясно, — Ольховский покрутил чашку. — Тогда пока наблюдаюсь у тебя по-старому?

— Думаю, лучше нам пока твой файл вообще не трогать. Я его и так засветил по незнанию. Теперь, как твою фамилию наберу, сразу всплывает форма направления в ЦКБ на обследование… Лучше я к тебе на дом буду заглядывать. Мне шумы твои не нравятся, и картинка шейной артерии с последнего УЗИ мне не очень нравится, особенно её звук… Вот от капучино я бы тебе советовал точно отказаться, — сам Шамиль Рифатович потягивал зелёный чай. — И вообще построже сейчас с диетой, обязательно двигайся и постарайся абстрагироваться от своей ситуации. Отвлекайся как-то.

— Да уж, тут отвлечёшься…

— Понимаю. Но ты старайся. Тебя именно стресс губит. Вот в спокойном темпе ты сколько можешь пройти? Сколько вы по своему Парижу наматываете, как ты рассказываешь?

— Ну, часов пять-шесть — легко. С одним-двумя перерывами, конечно, в кафе где-нибудь, минут на пятнадцать.

— Вот. Пять-шесть часов. А представь, если бы тебе не спокойно гулять и на красоты любоваться, а в рваном темпе двигаться, сто метров прошёл — пробежал трусцой ещё двести, ещё триста прошёл — и спринтерскую рванул. И не останавливаясь в кафе. Проходишь ты так пять часов?

— И часа не прохожу, думаю.

— Конечно. Ноги не выдержат, мышцы. Вот так и сердечная мышца работает, её стресс изматывает, темп дёрганый её истощает. Она стареет в разы быстрее… А мы и так уже не мальчики… Отвлекай себя насильно, на что-то хорошее, что-то приятное. На женщину любимую, на книгу время оставляй, в кино ходи, я не знаю.

— Да понял я, понял. Буду стараться. Вон сегодня денёк какой, солнышко. Я к тебе шёл, прямо радовался.

— Ну, хоть это… Помни, любое сильное волнение, любой стресс тебе противопоказаны. На стрессе люди и жрать начинают всякое дерьмо, и бухать, и про спорт забывают, про движение, а оно всё в одну точку бьёт.

— Всё понял. Буду исполнять. Если ещё чего-нибудь не случится…

— Я об этом и говорю: именно если случится — держи стресс под контролем. Буквально механически себя отвлекай. Плохая новость — говори себе, обдумаю её через час, а сейчас мне надо срочно пойти и проверить, начался ли ледоход на Москве-реке, тут же оделся и пошёл проверять.

— Мне сейчас ближе Яузу проверять, я же к Марине съехал с той квартиры.

— Да хоть Неглинку… А что с квартирой-то? Никак продать не получается?

— Нет. И что-то мне подсказывает, что и не получится. Зато мы вчера с Мариной одну из лавок продали, первую, и неплохо так вышли из неё. Все бы так сдать удачно.

— Поздравляю. С почином, как говорится. А Марина где прикреплена?

— Даже не знаю. Она от своего банка полис имела, но из банка она ушла. В районной, наверно.

— Если ушла из банка, тот полис ей аннулировали уже, скорее всего. Подключи её к своему договору, оформите полис, и пришли её ко мне.

— Да она вроде бы не жалуется ни на что.

— И слава богу. Я ей открою файл, заведу историю, и если тебе будут нужны лекарства, через неё буду выписывать, на дом она меня сможет вызывать иногда, а твой файл будем держать подмороженным, без лишней активности. На всякий случай.

— Хорошо. Наверно, это правильно. Я ей скажу, всё так и сделаем. А ты не рискуешь, Шамиль, при таких манипуляциях.

— Не беспокойся об этом, мало у тебя причин беспокоиться?.. Пойдём, у меня приём через пять минут начинается. Вот тут я рискую, — Шамиль Рифатович первый раз за утро широко улыбнулся.

С продажей квартиры действительно были сложности. Сначала, как выяснил Гарик, неприятной новостью было лишь то, что на московский рынок в январе неожиданно выставили много хорошего жилья. Квартиры в Хамовниках, как у Ольховских, улетавшие раньше в неделю, сейчас стали зависать, а цены медленно проседать. Однако договора подписывались и так, и через нотариусов, и Росреестр принимал документы, как прежде. Однако к середине февраля стали очевидны задержки в регистрации дольше установленных законом сроков, это было настолько необычно, что риэлторы начали выяснять подноготную. В большинстве случаев сделок продажи соцдонами своих квартир Росреестр выдерживал паузу, а затем требовал справку из органов опеки. Само по себе это не было необычно, риэлторы заранее получали такие справки, если продавала квартиру семья с детьми. Соцдоны, однако, в большинстве были бездетны, заранее справок таких не готовили, а получить их оказывалось непросто. Опека их тупо не выдавала, ничего не объясняя и включая на полную мощность механизмы бюрократической волокиты и крючкотворства. В конце концов Гарик с помощью знакомого риэлтора добился некоторого понимания: де-факто соцдоны становились опекунами социально-нуждающихся, которых к ним подселили. Как только последних регистрировали в квартире, круг замыкался: опека требовала доказательств устроенности судьбы подопечных после продажи «их жилья», соцдоны же законно считали жильё только своим. Дееспособности социально-нуждающиеся вовсе не лишались, они не становились опекаемыми де-юре, и из этой нелепой правовой коллизии выхода не было видно. Вероятно, Конституционный суд мог бы навести порядок, рассуждал Гарик, но все прекрасно понимают, что ждать этого придётся долго. Вскоре Росреестр стал сам, без привлечения опеки, отказывать в сделках, проверив продавца по списку социальных доноров и имена зарегистрированных в конкретной квартире. Путь разрешения ситуации через продажу квартиры был перекрыт.

Ольховский снова погружался в депрессию. Второй больной в его квартире был с онкологией кишечника, четвёртая стадия. Есть он не мог, но всё время хотел. От голода и страшной боли он постоянно стонал, иногда повышая голос до крика. Новая дверь не спасала. Обезболивающие помогали, но недолго. Большего количества ампул Гульнаре не давали, были нормы, а её откровенно подозревали в продаже лекарств на сторону и не стесняясь обвиняли в этом, когда она приходила за лекарствами. Однажды в квартиру даже нагрянула комиссия из полицейских и медиков, составила протокол о неправильном хранении сильнодействующих лекарств. Пришлось переставить в столовую сейф из кабинета Ольховского, к тому времени уже пустой. Это было идиотизмом, поскольку ключ от сейфа был вручён той же Гульнаре, и кроме неё никто к таким лекарствам по-прежнему не прикасался. Но она перестала настаивать на увеличении доз лекарств для подопечного больного, надеясь, что он протянет недолго. На сейф поставили телевизор — старый огромный ящик с электронно-лучевой трубкой, который водитель Марианны Михайловны забрал у кого-то из своих родственников в Подмосковье (Ольховские, конечно, купили им взамен новую плазму). Но телевизор лишь маскировал непрерывные стоны, и сам добавлял какофонии. Находиться в квартире стало почти невозможно. Марианна перебралась в кабинет, на маленький диванчик, в самую дальнюю от столовой комнату. Гуля тоже не могла долго выдержать рядом с больным. Сделав необходимое, она садилась в гостиной или на кухне и заглядывала в столовую, только когда больной либо внезапно затихал, либо, напротив, начинал кричать в голос. Водитель теперь говорил, что посидит в машине. Компаньонка Марианны тоже стала заезжать гораздо реже, прося её лучше выйти куда-то в ближайшую кофейню для обсуждения самых срочных дел. Компаньонка активно поддерживала желание Марианны вернуться обратно в дачный дом, а лучше уехать совсем за границу, и пару раз пыталась повести разговор в сторону продажи ей обоих салонов по разумной цене. Марианна делала большие глаза и говорила, что пока не думала о продаже своего бизнеса и, тем более, отъезде за рубеж. Она повторяла, что это временные трудности, Лев всё разрулит, но с каждым разом сама она верила в это меньше и меньше.

Зато ей отлично стал помогать коньяк. Найденная в кабинете Ольховского кем-то когда-то подаренная маленькая фляжка в чёрной коже теперь всегда была с ней. И она внимательно следила, чтобы фляжка не пустела. Марина, заметив при очередной встрече, что мать навеселе, была поражена. Марианна Михайловна пить не могла и не любила, сколько её помнила Марина. Даже на Новый год бокал шампанского она всегда выпивала по необходимости, приговаривая, какая, мол, гадость. С того поворотного в жизни Марины визита к отцу сразу после подселения она почти не бывала в квартире родителей, не знала новых повседневных реалий, этой бесконечной череды посторонних людей, больничных запахов и отвлекающих шумов. А ещё ведь были собеседования с полицией, прошедшие к середине марта уже дважды и сильно напоминавшие допросы. Марианна Михайловна выдерживала их, нарочито стоя перед полицейскими, их сесть не приглашая и тем давая понять, что задерживаться им не следует и что чая им никто не предложит. Она отвечала на вопросы вызывающим тоном и не стеснялась в подколках и насмешках, но эти беседы её сильно изматывали. Она перестала по-прежнему тщательно следить за своей внешностью, выходя на улицу. У неё стали выпадать волосы, что её очень удивило. Компаньонка лишь один раз убедила её доехать до собственного салона и привести себя в порядок.

Увидев мать пьяной, Марина поняла, какой крест та на себя взвалила и тянет. Причём взвалила сознательно и добровольно. Эта добровольность и не позволяла ей всё бросить и поставить Ольховского перед фактом второго предательства, вслед за Кристиной… А Ольховский и сам терял форму на глазах. Ещё до инсульта Марина стала замечать эту потерю интереса к себе, к своему внешнему виду. Всё это давило и отнюдь не прибавляло сил самой Марине.

Примерно так изложила Марина Ольге свою ситуацию. К этому моменту её повествования глаза у обеих были на мокром месте. Время от времени Ольга поглаживала Марину по руке, приговаривая «Мариша, Мариша…». Внезапно Марина пристально взглянула на Ольгу и спросила:

— К вам что, тоже подселили? — она заметила, что Ольга слушала её историю не так, как слушают обычно, с охами и вздохами и дежурными причитаниями. Ольга едва кивала, но с таким пониманием, что сомнений не оставалось — она глубоко в теме, и не в теории, а на практике.

— Ты догадалась…

— Лежачий с сиделкой?

— Бомжиха.

— О господи… Что хуже, не знаю…

— И мы пока не знаем. Вчера подселили. Просто вломились в дом, вскрыли дверь, пока мы завтракали. Внутрь собак пустили, овчарок таких огромных, потом сами зашли…

— Ужас. Они, похоже, избавляются от реверансов. Упрощают себе жизнь.

— И усложняют нам…

— Нет, Оль, это уже не сложности, это просто пиздец, прости мой французский, — Марина умела материться, но не практиковала этого почти никогда. — Отец, считай, два месяца бился, а убил себя в итоге. Почти убил, я уже не уверена, что он поправится. Жалко его ужасно. Если выкарабкается, увезу его отсюда… Ломать не строить, бизнес его распродам до конца и — давай, до свиданья.

— А его магазинами теперь ты занимаешься?

— Да. Он почти сразу, в первую неделю, понял, что сам будет плотно заниматься этими заселенцами, избавляться от квартиры, а на бизнес времени не останется. Он меня и раньше звал взять управление, всё же отлажено у него было. Рутина и контроль — это не его, ему скучно. А развитие бизнеса в прошлом году было закончено, и, видимо, надолго. С этим Крымом, Донбассом, санкциями… Я сейчас не смогла ему отказать, понимаешь? Ушла из своего банка… И стала главной стервой его корпорации.

— Почему стервой?

— Я ж пришла как терминатор — сокращать издержки, увольнять лишних и бездельников. Стерва, однозначно. Отец меня в курс дел вводил и по ходу концепцию менял: от оптимизации процессов и накачки стоимости активов к полной ликвидации — почём возьмут.

— Так ты распродаёшь его магазины.

— Типа, да. И даже кое-что получается. Но реальность сложнее. Где-то проще не как бизнес продавать, а как имущество, а где-то проще убить или обанкротить какую-то лавку… Кое-кто просто сжигает всё в один день, типа случайный пожар на складе.

— Мне кажется, продать — хоть за копейку — всё равно выгоднее, чем сжечь…

— Есть такая книжка старая, «Атлант расправил плечи» называется, американки Айн Рэнд. Типа фантастики, но прямо наша ситуация описана. Так вот там предприниматели уничтожают свой работающий бизнес, чтобы он не достался государству. Кое-кто из наших, мне кажется, к такому же выводу приходит: лучше уничтожить своё детище, чем отдать этим козлам. Эмоциональное решение, конечно. На рациональном уровне ты права: лучше за копейку, но продать. Я пока пытаюсь сохранять рациональность.

Они помолчали. Кофе был допит.

— Марин, так выхода нет? Из списка социальных доноров выйти нельзя никак? Вы уже всё попробовали?

— Не знаю. Но, кажется, нет способа. Мы, кстати, сами не в списке, только родители.

— Ну, да, вас мелкий спасает…

— Возможно, да. Но мы и в переписи не участвовали. Составляли списки по переписи, это исходная база. А мой Сашка, ты знаешь, живет по «правилу Аленя»: надо сделать вот то и то — а лень, авось само рассосётся. И иногда это работает. Так и с переписью было. Переписчики дома нас не застали, приглашали в какую-то школу поблизости зайти и самим переписаться, но Сашка, как всегда: а на фига? Как в воду глядел.

— А мы, блин, такие правильные и честные, в переписи участвуем, налоги платим, на выборы ходим, всё на что-то надеемся.

— Да у меня отец такой же. Вроде в бизнесе прожжённый такой перец, 90-е прошёл, всё повидал, а наивный… Был. У него в фирмах даже весь софт на компах лицензионный, представляешь? Притом что зять — айтишник от бога. Он мог бы вообще на софт не тратиться, если бы нас спросил. А он такой, типа: как мы из России цивилизованную страну сделаем, если с себя же не начнём? У него принципиальная позиция была — не экономить «на спичках», если риск можно исключить за разумные деньги, он платил и исключал.

— Не все риски можно исключить, даже предвидеть в нашей…

— Да, — перебила её Марина, что-то вспомнив. — Знаешь, отец мне рассказал, что он знал про этот закон о социальных донорах, он видел эти риски, ещё в прошлом году своих юристов заряжал всё просчитать, но был уверен, что есть время принять меры, что он всё успеет. Представляешь?

— Слушай, а почему вы его от больницы прячете, или я что-то не так поняла?

— Если коротко, то больница для социального донора, скорее всего, последнее пристанище. Оттуда только в морг. Сашка вытащил одну суперсекретную директиву Минздрава директору ЦКБ, приказ, что ли, какой-то закрытый. В Москве все соцдоны, которые на здоровье жалуются, приписываются к ЦКБ… Так вот в том приказе регламентирован порядок обследования для всех поступающих пациентов независимо от диагноза. Единая схема лечения, — тут Марина показала пальцами кавычки, видимо, относящиеся в слову «лечение». — Даже диета у всех больных одна и та же предполагается. Понимаешь? Не важно, сердечный приступ у тебя, печень отказывает или просто видеть стал плохо, тебе сегодня гастроскопию делают, завтра — колоноскопию, потом томографию мозга…

— Не может быть… Бред же.

— Бред, ясен пень. Там в этой инструкции нигде нет, конечно, в явном виде предписания замучить пациента до смерти… Короче, нас с Сашкой это достаточно напугало, и мы решили отца отговорить. А он и сам, оказывается, против. Видимо, его врач ему что-то объяснил. Он к нему ходит, этот врач из его платной клиники, берёт наличными и довольно дорого. Он мне сказал, что у него предписание направить папку в ЦКБ выскакивает на компе, как только он его фамилию набирает. Он лекарства для отца выписывает на меня, я уже перешла на обслуживание в эту клинику. Хорошо ещё мужик нормальный попался, понимающий.

— И каков его прогноз по состоянию Льва Борисовича?

— Говорит, ситуация не безнадёжна, худшее позади (типа, мог бы сразу умереть от такого приступа), но полное восстановление, или почти полное, возможно только в клинике где-нибудь в Европе. У него тоже есть стационар со всеми условиями, но он к себе положить не может: его самого уволят сразу, а отца всё равно в ЦКБ переведут.

— Так вы уезжаете?

— Да, но вряд ли очень скоро. Отца пока просто нельзя транспортировать. Да и других дел ещё уйма, по бизнесу всё в процессе, почти ничего не завершено, не закрыто… Я по шестнадцать часов в офисе, а выходные — по точкам, так быстрее получается, без пробок. Сегодня не поехала, устала от всего этого. Дома очень тяжело, хотя Кристина — молодец: и от отца не отходит, и по дому помогать успевает. Даже не ожидала от неё…

— Кристина — это вторая жена? Твоя мачеха?

— Ну да… Она же сначала сбежала от него. Сразу после подселения. Сказала отцу, типа, это не моя война, разберёшься — звони. Выглядело как предательство. Но, с другой стороны, она и не претендовала ни на что, прописаться не пыталась, формального развода от отца никогда не требовала.

— А когда же она вернулась? И как мама-то с ней ладит?

— Тогда, после подселения, отец с матерью поговорил по телефону, наорал на неё, что она договор этот чёртов подмахнула не читая. Мама пару дней дулась, а потом приехала и говорит, я займусь этими жильцами. Кристины тогда уже там не было, мама заселилась в мою комнату и начала строить эту сиделку. С ней её верный водитель. И подруга, с которой они своей косметологией рулят, тоже каждый день заезжала. У мамы там целая антикризисная команда собралась. Думаю, без неё квартира уже превратилась бы в узбекское общежитие. Отец к нам переехал, так проще показалось, мы очень много с ним по делам общались, мне же во все детали входить надо было быстро. Места у нас достаточно… Короче… Кристине я позвонила после инсульта, она сразу приехала, через час, наверно, примчалась и больше уже не уезжала. И знаешь, мне так спокойнее за отца, она его, похоже, очень любит.

— А доктор объяснил тебе, отчего инсульт случился. Отец у тебя ещё молодой.

— Да, ему 55 всего. Доктор говорит: нервы, стресс. Сначала накапливалось, а потом какой-то особый повод, даже не очень значительный, и всё. А повод был, видимо. В тот день отец ездил к Хабибуллину. Знаешь, наверно, заммэра по строительству?

— Слышала, конечно. А они знакомы были, да?

— Ну, да. У отца было несколько крупных контрактов по поставкам сантехники для новостроек, которые продавались с полной отделкой. Не то чтобы элитное жильё, но и не массовое. Сантехнику ставили импортную, а отец один из немногих, кто мог обеспечить большие объёмы и быстро, и за разумные деньги. Почти не зарабатывал на этом, разве что кредитную историю у поставщиков, мы её сейчас капитализируем и обналичиваем, — Марина усмехнулась.

— Твой отец вроде не работал с бюджетом, избегал?

— Да он ненавидел эти тендеры и госзакупки, эту крысиную возню. Но это были поставки не городу, а застройщику, который на бюджете сидит. Тот палился сначала на одном проекте, отец его выручил. По предоплате, конечно, зато быстро и чётко всё поставил. Так и пошло. Отца не волновало, что застройщик накручивает два конца к его сантехнике по своей отчётности, всех всё устраивало. А с Хабибуллиным он через этого застройщика на какой-то презентации познакомился. Потом ещё где-то как-то пересекались, шапочное знакомство, но Хабибуллин его знал, всегда с интересом общался. Как отец говорит, не через губу, а как нормальный мужик разговаривал, что редкость на таком уровне. Короче, когда он всё уже, что мог придумать со своими юристами, попробовал, он решил этот административный ресурс задействовать. Стал добиваться встречи с Хабибуллиным, и это отдельная история… Так или иначе, ему назначили приём в мэрии, он туда с утра поехал. А вышел — и приступ. Он даже мне не рассказал, как встреча прошла, не успел. Я примчалась из конторы по Сашкиной смс-ке, он звонил, а я на переговорах не брала трубу. Сашка отца у двери квартиры нашёл, в дом затащил… Я приехала, отец не говорит — под уколами… Скорая тогда уже уехала, что Сашка вызвал.

— Кошмар.

— Сейчас-то чуть отпустило, я его могу понимать, Кристина все слова разбирает, но он мало говорит. Он хоть сам чуть спокойнее стал, смирился, наверное. Кристину всё время за руку держит.

— Что же ему Хабибуллин сказал такое?

— Не знаю, Оль. Ясно, что не смог помочь. Думаю, для отца это была последняя надежда вернуться к старой жизни, повернуть всё вспять. И ему дали понять, что повернуть нельзя. Вот его и накрыло.

— Может, ещё расскажет.

— Надеюсь. Если восстановится, думаю, мне всё расскажет… У вас-то что произошло, расскажи. Что за бомжиха? Что делать будете?

— Марин, не знаю пока, что делать. Мы ещё в шоке. А твою историю Андрею расскажу — настроения ему точно не прибавлю, — и Ольга пересказала ей процесс заселения к ним Никитичны.

Они не хотели закруглять встречу, поговорили ещё немного об общих знакомых. Официант давно принес счёт, рассчитал их, а они всё сидели, возвращаясь то к одной, то к другой детали своей новой и нежданной роли социального донора.

9

План ликвидации бизнеса у Ольховского был давно.

Он вынашивал его уже несколько лет и успел продумать многие детали. Триггером послужил 2012 год, когда в мае ОМОН палками разогнал последний митинг на Болотной, а в сентябре цинично объявили о новой рокировке в верхах. На Болотной всего-то хотели, чтобы их послушали, чтобы с ними поговорили по-человечески — так эти белоленточные протесты воспринимал Ольховский, никогда не участвуя в них, но с интересом наблюдая со стороны. А им палкой по башке и в клетку. Дела стали заводить за неласковые касания железных омоновцев, сроки давать серьёзные… Параллельно ближний круг президента получал всё новые и новые куски экономики в кормление, а средний бизнес у честных коммерсантов всё чаще отжимали правильные пацаны в погонах, абсолютно уверенные и в своём праве на долю чужого добра, и в дозволенности любых методов. Развитие бизнеса в таких условиях смысла не имело, и Лев Борисович решил пройти по лезвию, накачав капитализацию к продаже активов, но не засветившись слишком сильно — чтобы отъём не начался раньше контролируемого процесса распродажи. Задача была не простая, и Ольховскому это нравилось. Кроме того, он был уверен, что время у него пока есть, и целенаправленное уничтожение класса независимых предпринимателей как очевидной помехи кумовскому капитализму начнётся только завтра.

Смущали его лишь отдельные детали плана, остававшиеся неясными и в 2012, и в следующем году. Пытаться продать магазины западникам, где у него был отличный репутационный задел в виде безупречной кредитной истории, или искать покупателей среди местных? Переложить капитал от реализации торговых активов в землю и недвижимость или сразу выводить всё за границу? Ответ прояснился в 2014 году после украинских событий. Прогноз Ольховского был такой: очередной пересмотр границ ни Европа, ни Штаты России не простят. Они обвалят цены на нефть до уровня начала девяностых и обеспечат настоящие проблемы российской верхушке. Там перегрызутся, что-то поменяется. И как люди уж точно не глупые они там быстро найдут правильное решение проблем страны. Класс бюрократии поставят на то место, где он должен быть, а бизнесу позволят нормально развиваться. Но цивилизованный мир проглотил всё, как и в 2008-м проглотил войну с Грузией, объявив лишь какие-то смешные санкции. Гордая Меркель перестала здороваться с плохим мальчиком, лидеры помельче визгливо требовали устроить бойкот всей России, от начальников до школьников, а трусоватый Обама предоставил выражать всё американское возмущение престарелому конгрессмену с железкой в голове.

Для разочарованного Ольховского это означало, что, во-первых, чуда не случится и надо выкручиваться самому, а во-вторых, что с ними, западниками, можно делать всё, что угодно. Вспомнилась поговорка девяностых: не кинул — не пацан. Он никогда не считал её своим кредо и, более того, предпочитал даже дел не иметь с теми, кто этот принцип не осуждал. Но ситуация изменилась. Они кинули нормальный бизнес, да и весь средний класс России: дескать, ваша дурная власть — ваши проблемы. Ладно. Тогда и мы белые перчатки снимаем и будем решать свои проблемы, как умеем.

План Ольховского включал пункт «капитализации и обналичивания» своей деловой репутации через невозврат кредитов западным партнёрам. С зарубежными банками он не работал, а поставщики товаров считали его надёжным клиентом. Жаль, что придётся их разочаровать. Не мы такие — жизнь такая. Вместе с Мариной, финансовым директором и корпоративным юристом по международным контрактам они проработали весь список поставщиков, фирму за фирмой. Пара немецких компаний, с главами которых сложились особенно хорошие личные отношения, получили иммунитет от общего кидального плана. В заключительной части программы действий, на стадии переезда в Европу, Ольховским будут нужны друзья по ту сторону границы. Деньги деньгами, но от правильных связей успех там зависит не меньше, чем у нас. Из остальных поставщиков с некоторыми было решено рассчитаться, лишь немного задержав платежи, месяца на три или полгода, в зависимости от истеричности реакции. Большинству же было решено больше не платить, но резко увеличить объёмы заказов. За счёт почти бесплатных («почти» — поскольку таможенную очистку всё равно делать приходилось) товаров можно было значительно снизить собственные розничные цены до уровня наглого демпинга. Это должно было дать два эффекта: во-первых, конкуренты либо закрывались (что увеличивало спрос на товары Ольховского), либо должны были ощущать заинтересованность в покупке бизнеса у Ольховского (если сами были в силе). Во-вторых, нарастающий оборот на фоне падающего рынка давал привлекательную картину экономических результатов, рост выручки и доли рынка. Розничный бизнес, как и у всех в России, у Ольховского был отделён от работы по импорту. Обязательства перед поставщиками повисали на одних юрлицах, а деловой успех демонстрировали другие. Долго так работать, конечно, нельзя, но в качестве «дембельского аккорда» схема годилась.

Кроме этого, было решено сразу избавиться от нескольких магазинов, на которые уже были известны претенденты. За счёт дополнительных скидок нарастить долю оптовых продаж региональным партнёрам, но исключительно за живые деньги, ни дня отсрочки. Оптимизировать штатную структуру, максимально сократив персонал и убрав самых дорогостоящих управленцев с верхушки структуры, продвинув нижестоящий уровень менеджеров на их места — но не на их зарплаты. Компенсационные пакеты по всему штату было решено плавно ужимать: договора ДМС не продлевать, в отпуска никого не пускать, премии и бонусы не выдавать, начав с отмены годовых бонусов менеджменту. Финансовые результаты 2014 года вполне позволяли такую меру обосновать, но и тайная цель спровоцировать уход топов по собственному желанию здесь присутствовала. Отменена была и ежегодная поездка в конце апреля в Тунис, куда в арендованный целиком отель на чартере вывозился весь руководящий состав, начиная с супервайзеров в магазинах и на складах. Не брали только простых продавцов, водителей, грузчиков и прочий техперсонал. Штаб-квартира ехала целиком, а высшему руководству можно было брать и семьи. Это было всегда отличное мотивационное упражнение с семинарами и лекциями до обеда и весельем после, продолжавшееся три или четыре дня. Оно влетало, конечно, в копеечку, даже в низкий сезон, но это были вполне оправданные затраты, не сомневался Ольховский.

Для подготовки к пакетной продаже было решено оставить две сети. Двадцать три магазина сантехники в Москве и области под вывеской «Сан Саныч» и четырнадцать больших мебельных гипермаркетов по областным центрам, продававших и большой ассортимент аксессуаров для интерьера и домашнего уюта. Гипермаркеты формально не были связаны в сеть и торговали под разными, но сходными брендами — «Брянский Уют», «Рязанский Уют». У всех был единый поставщик по всей номенклатуре товаров, огромный склад «Центр-Уют» в Московской области. Это значительно упрощало рутинный учёт и логистику и вполне изящно выглядело для потенциального покупателя всей сети. В то же время у местных властей отдельный магазин, пусть и большой, особого интереса не вызывал. Налоги они платили исправно, в организации Дня города везде помогали, и насчёт прочей «социальной ответственности» их не очень беспокоили. Магазины, не входящие в эти сети, а также довольно большой парк большегрузов было решено продавать, не откладывая, за любые деньги. И уж, конечно, никаких больше лицензионных платежей по софту, по торговым маркам (исключая товарный знак «Сан Саныч») делать они не собирались.

Всем этим и занялась Марина, приняв неизбежную роль новой стервы для персонала. По мужу она была Иванова, родственная связь с хозяином бизнеса не афишировалась, что облегчало разрешение многочисленных спорных ситуаций и с людьми, и с деловыми партнёрами, и с банками-кредиторами (с российскими банками Ольховский активно работал, и им тоже планировалось жирок срезать) по схеме «злой и добрый полицейский». Добрый полицейский Ольховский, однако, к разрешению проблем подключался лишь в самых крайних случаях. Марина отлично справлялась со всеми вопросами, единственное, что ей было нужно от Льва Борисовича — информация по неписаным договорённостям, истории отношений и неформальным обязательствам в ту или иную сторону — всё это Ольховский предоставлял ей без задержки.

После первой быстрой и удачной сделки по продаже мебельного дела забуксовали, потенциальные покупатели соскакивали один за другим или предлагали слишком нереальную цену. Относительно удачно пристроили парк грузовиков, получив часть оплаты наличными, а часть пошла в зачёт аренды тех же грузовиков у покупателя для продолжения тех же самых перевозок. Кажется, наметилась сделка по сети «Сан Саныч» с Бета-банком, но на момент разговора с Ольгой всё было ещё слишком сыро, и Марина не стала об этом упоминать.

В главном офисе новую директрису невзлюбили и не слишком пытались это скрыть. Даже неожиданно продвинутые вверх менеджеры и те не особенно проявляли энтузиазм, но на них ещё можно было опереться. Стратегической цели никто в конторе точно не знал, тактических действий не понимал. Все ощущали, что бизнес готовится то ли к продаже, то ли к закрытию, царили чемоданные настроения, атмосфера всеобщей безответственности и взаимного раздражения.

После разговора с Мариной домой Ольга вернулась поздно. Очнувшись от глубокой задумчивости лишь на выходе из метро, она вспомнила, что Андрей в квартире один на один с Никитичной весь день, сидит наверняка злой, и заспешила к дому. Пока она закрывала дверь, Андрей вышел в прихожую, он был не злой, но очень грустный и явно ждал Ольгу. Следом выскочил Маркиз и тут же завалился на спину, подставляя мохнатое брюшко. Оба соскучились.

— Всё хуже, чем мы думали, — произнесла Ольга заготовленную фразу.

— Да. Я тебе то же самое хотел сказать.

— Но ведь мы справимся?

— Справимся… Когда-то. Вряд ли быстро. Пока надо привыкать и приспосабливаться.

— Да, Маринка о том же говорит… Ты ел?

— Пельмени.

— Ну и правильно… Мы засиделись с Маринкой. У них трындец похлеще нашего. Ко Льву Борисовичу ещё в январе подселили…

— Да, ты говорила… Пойдём на кухню, — Андрей приложил палец к губам, напоминая, что из прихожей каждое слово прекрасно слышно в комнате Никитичны. На кухне он прикрыл за ними дверь. — При ней не обсуждаем.

— Да-да. Включи, что ли, радио, — Ольга уже ставила чайник. — Сейчас расскажу, что у Ольховских. Как твой-то день здесь?

— Нормально. Замки и инструмент купил, дубликаты ключей на входную сделал. Замок поставил пока только на нашу дверь в спальню. Не знаю, надо ли на кухню или на кабинет ставить. Но всё необходимое есть.

— Наверно, пока не ставь больше нигде, успеем.

— Ну да. И ещё в сети с утра порылся, долго сидел, много чего нашёл. Вот это потом почитай, — Андрей достал из заднего кармана джинсов сложенную вчетверо распечатку поста Кощея. Ольга сразу пробежала глазами текст, не отпуская открытую дверцу холодильника, где у неё в морозилке хранился готовый корм на несколько дней вперёд.

— А-а-а… Ну, значит, главное ты тоже знаешь: нельзя подавать заявление на исключение из списка.

— Нельзя. Надо вообще прикинуться шлангом… Полная покорность обстоятельствам и сотрудничество с родной властью. Но кое-что надо делать не откладывая.

— У тебя уже есть план?

— Есть, хоть и не детальный. И кое-что ещё надо будет перепроверить. В общих чертах план такой. Трудоустраиваем нашу бомжиху, оформляем ей ипотеку и, как только съедет и её выпишут, предъявляем документ о беременности, чтобы из списков нас исключили автоматически, без заявления. Если прокатывает, продаём квартиру и в Ригу на ПМЖ.

— Справку о беременности, типа, купим?

— Да, в сети полно предложений.

— А бизнес твой?

— Постараюсь за это время продать, это будет непросто. И не быстро.

— Будь готов, что продать не получится вообще. У Маринки с этим большие проблемы сейчас, хотя розничный бизнес ведь понятней, чем оптовый. Никому ничего не надо.

— Это верно, но я поговорю с основными конкурентами. У нас есть несколько сильных контрактов и товарные остатки, это всегда интересно. Может, кто и поведётся… На крайняк оставлю ребятам… А почему у Маринки с этим проблемы, она же в банке работает?

— Да нет, уже не работает. Распродаёт хозяйство отца. А сам он с инсультом лежит, едва выжил, — Ольга поставила перед собой сковороду с разогретой курятиной и брокколи, залила кипяток в чайник с зелёным чаем и села к столу. Маркиз тут же запрыгнул к ней на колени и начал укладываться. — А Маркиз голодный?

— Ну конечно… Был бы голодный, уже когтем бы твою курицу подцепил. Он сегодня мокрым кормом лакомился, ему положена компенсация за вчерашний стресс.

— Ты купил ему мокрого? Молодец, давно малыша не баловали.

— Ага, видишь, глазки как замаслились?

— Так это у него от мокрого корма? А я думала, от счастья, что мамка пришла…

— И это тоже. Он от меня весь день не отходит, даже помогал замок ставить, шурупы гонял по комнате, а уж теперь про меня забыл — мамка дома.

Маркиз уже рокотал урчанием на полную громкость, влюблённо щурился на хозяйку и улыбался, засыпая.

Ольга рассказала все приключения Ольховских от беспечного подписания Марианной Михайловной договора и заселения лежачего больного и вплоть до инсульта Льва Борисовича после его визита в мэрию. Андрей особенно подробно расспрашивал её про доктора и ЦКБ, заметил себе, что Сашка, вероятно, много чего нарыл в сети, наверняка больше, чем сам Андрей. Ещё его поразила скорость, с которой Ольховский сошёл с дистанции, — за два месяца здоровый, процветающий мужик превратился в недееспособного старика. Не стоит биться лбом о стену. И в мэрию он зря ходил, проект, очевидно, федеральный, ясно, что не помогут в главном, только если какие-то лазейки в законах подсказать могли. Но, похоже, их нет, если и Хабибуллин не знает. Или не захотел говорить — возможно, не тот уровень отношений с Ольховским.

— Получается, безнадёжно больной хуже нашей ситуации. Помер — везут следующего, сиделка и не уходит, и не видно вообще выхода… Может, и у нас реального выхода нет?

— Всё может быть. Ольховские, ну, то есть Маринка и Лев Борисович, считают, что реальная цель этой системы — выдавить предпринимателей из страны, отжав у них собственность и активы. А вовсе не помощь социально-нуждающимся.

— В сети пишут: цель — занять креативный класс личными бытовыми проблемами. Это тот же средний класс по уровню жизни, но за минусом чиновников. А нуждающихся пристроить под опеку вне государства — приятный побочный эффект. Можно будет ещё сократить бюджетные расходы на социалку, увеличить бюджеты на армию и мегапроекты, типа Олимпиады, которые разворовать гораздо легче, чем деньги на новые койко-места в больницах.

— Нам по-любому с Никитичной надо подружиться, пока не избавимся…

— Давай так. Я попробую её к себе трудоустроить, но дружить с ней не буду, ладно? Я не хочу с ней даже разговаривать без крайней необходимости.

— Ок, это будет моё дело. Но, знаешь, не спеши её сразу к себе брать в контору. На всякий случай. Пусть она сходит на биржу, если уж там глухо, тогда к тебе. Зачем тебе лишние расходы перед закрытием? Вдруг найдёт работу?

— Да хрен она найдёт чего. Образование — школа в Башкирии где-то, опыт работы — ноль, профессии никакой нет. Только самый нижний уровень, даже не кассир в супермаркет. А самый нижний занят азиатами. И это устойчивая система, им, небось, одну зарплату на троих выдают, а остальное — в карман. С дворниками-то ведь именно такая система работает. Помнишь, твой отец пытался устроиться, чтобы во дворе снег убирать, когда на пенсию вышел? И с уборщицами прочими наверняка то же самое… Кстати, не факт, что она сама пойдёт на биржу. Мы же её не поведём за ручку?

— Да я бы отвела для спокойствия… Если время будет. Завтра некогда, в Сбербанк ведь надо обязательно заехать.

— Да, это первым делом. И к вам ещё в банк — ячейку снять. Я сегодня пока ездил, а она тут одна была, всю дорогу на измене был. Приехал, полез сразу проверять наш дипломат, но вроде бы всё на месте, никто не лазил. Я даже не знаю, выходила ли она из своей комнаты, пока нас не было.

— Выходила. Колбасы-то уже вообще нет, смотрю, сыра половины нет, хлеб почти весь слопала…

— Да мы её так не прокормим…

— Ладно, надо укладываться, завтра длинный день. Я ещё хочу к ней заглянуть, может, поговорить получится. Как-то же надо её убеждать насчёт работы…

— Успехов тебе. А я пойду соберу бумаги для банка, паспорта, договор этот.

— Знаешь, Ольховские тоже решили уезжать.

— А куда?

— Я не спросила. Она говорит, что ещё не скоро. Но, думаю, как с основным бизнесом она разберётся, свалят мигом.

— А чего ещё ждать? У них с деньгами проблем нет по-любому. Бизнес — да, а квартиры, дом ещё у них где-то на Рублёвке, кажется, — всё это бросить жалко, но вряд ли деньги главный тормоз.

— У них дом во Внуково, там Марианна Михайловна обитает, а она, может, ещё не захочет ехать… Да живых-то денег и у них особо нет, все в обороте, в бизнесе. Я не знаю… Сложно, короче.

— Да уж, — Андрей был мыслями в завтрашних делах. В спальне он положил в дипломат с будущим содержимым банковской ячейки ещё и оба их загранпаспорта.

Андрей познакомился с Ольгой летом 2000 года. Он уже работал тогда в штате крупного дистрибутора канцтоваров, куда устроился сразу после института и занимал должность менеджера по региональным продажам. Они проводили акцию для торговых партнёров из ближайших областей на подмосковном складе компании. На территории склада было организовано две точки выдачи призов — вблизи кассы и около зоны погрузки. Подарки выдавались за покупку на некоторую минимальную сумму, уровней было несколько: с призами возрастающей ценности, плюс каждому покупателю вручали лотерейный билет для последующего розыгрыша суперприза (автомобиля класса LCV для местных доставок небольших грузов — идеальная техника для их клиентуры). Акция была задумана с размахом, отпечатаны материалы, заказаны и получены разные призы, а также приглашено московское промо-агентство. В числе четырёх девушек была и Ольга, тогда она ещё училась в «Плешке» и часто подрабатывала в модельном агентстве, участвуя и в кастингах на рекламную съёмку, и в качестве hostess на промо-акциях. Обязанностью Андрея была организация всей работы на месте: выбрать правильные точки, поставить и оформить столы, проинструктировать девушек и контролировать бесперебойный процесс. В первый же день выяснилось, что ошибкой было разделить призы поровну на две части и сложить их на точках выдачи. В зоне погрузки получали призы за более высокие суммы, так как здесь были в основном старые клиенты компании, оформившие заказ заранее и приехавшие забрать товар, они даже и не ходили на другой край склада к кассе и офису. Их заранее оформленные заказы уже стояли готовыми на паллетах для быстрой загрузки, и никто из клиентов не тратил лишнее время. А через кассу шли преимущественно новые покупатели, привлечённые самой акцией, платили наличными относительно небольшие суммы за пробные заказы и забирали совсем другие призы. Уже к обеду стало ясно, что в одной точке выдачи на весь день не хватит одних призов, а во второй — других. Довезти из офиса не успевали, очевидным Андрею показалось решение о перераспределении призов между точками. Пока он этим занимался, ему пришёл в голову ответ на вопрос, мучивший его с самого утра этого прекрасного первого дня акции. Он понял, как изящно можно попросить номер мобильного телефона Ольги. Для виду он, конечно, взял номера у всех четырёх девушек, чтобы, типа, находясь далеко, он мог оперативно уточнить, сколько осталось штук тех или иных призов. Ситуацию с перекосом запасов девушки прекрасно видели сами и дали свои номера без всяких сомнений. Андрею был нужен лишь один из этих номеров.

Это был классический случай любви с первого взгляда. Причём взгляд был мельком, вскользь, когда девушек только привезли на склад на минивэне агентства, и они выходили из машины. Андрей встречал девушек, выдавал им форму, сшитую специально для акции в корпоративных цветах фирмы, показывал, где можно переодеться, подписывал путевой лист водителю и отпускал его до вечера. Все девушки-промоутеры обладали прекрасными фигурами, все приехали в облегающих джинсах, подчёркивающих стройные ноги неизмеримой длины. Однако Ольга чем-то отличалась от остальных, так показалось Андрею. С расстояния в десяток метров, когда они вылезали из вэна, он не мог ещё увидеть её глаз, но именно её появление заставило его сглотнуть слюну и вздохнуть поглубже, чтобы унять заколотившееся сердце. Глаза он рассмотрел, отдавая ей стопку униформы, где была бейсболка, юбка, кроссовки и футболка с логотипом компании — всё ярко-красного и белого цветов, в строгом соответствии с бренд-буком их продвинутой в маркетинге фирмы. Глаза её были немыслимого светло-голубого оттенка со светлыми густыми ресницами и удивительно серьёзным взглядом. Тогда у неё были соломенно-жёлтые волосы, длинные и прямые. Собранные в простой хвост на время дороги, они обнажали чистый высокий лоб, подчёркивали правильность овала лица, чуть с широкими скулами, устранявшими неизбежную детскую кукольность натуральной блондинки. Всё остальное в ней было также безупречно: аккуратный носик, спокойная улыбка, идеально ровные зубы, которые Андрей заметил, когда она спросила: «А вас как зовут?» Три другие девушки, получившие свои стопки униформы до Ольги, Андрею улыбались, но именем не поинтересовались… И ещё ему показалось, что Ольга задержала на нём взгляд будто бы чуть дольше, чем можно было ожидать.

Пока девушки одевались, Андрей пытался взять себя в руки. Помог водитель со своим путевым листом, которого Андрей не сразу услышал, а среагировал, когда тот легонько ткнул его бумагой в локоть и протянул ручку. Водитель не раз видел подобную реакцию на девушек, которых он привозил, и по его лицу блуждала понимающая улыбка. Андрей подписал бумагу, изучение которой несколько отвлекло его и вернуло в рабочий режим. Следующим шоком того же утра стало появление Ольги в компании остальных промоутеров после облачения в корпоративную униформу. Именно ей форма подошла идеально. Красные кроссовки не казались слишком большими с тонкими щиколотками, короткая белая юбка не задиралась слишком высоко сзади, красная футболка не висела мешком, а подчёркивала грудь, оставляя простор для фантазии, бейсболка же не прятала под длинным козырьком весь лоб и эти синие глаза. Белизна кепки делала глаза как будто чуть ярче, но это работало для всех глаз и всех девушек. Волосы у них теперь были заплетены в косу, как и предусматривалось договором с агентством, губы покрывала красная помада одного оттенка, а ноги… Ноги были практически полностью на виду, притягивая взгляды не только клиентов (что задумывалось), но и работников склада (что грозило внеплановыми столкновениями автопогрузчиков со стеллажами и между собой).

Вспоминая эти ноги и весь образ Ольги в тот день, Андрей покачал в неверии головой: «Неужели был в моей жизни такой прекрасный день?» Почти пятнадцать лет назад, давно, уже очень давно, но этот день был, и забыть его невозможно. Андрей сидел в машине, прогревая двигатель и поджидая Ольгу, чтобы ехать в банк. В понедельник подморозило, зима уходить явно не торопилась. Стёкла он уже отчистил, вставил в проигрыватель диск Pink Floyd и сидел за рулём, почему-то вспоминая чудесные первые дни их знакомства.

Та промо-акция на складе продолжалась неделю, и это была неделя сладкой пытки для Андрея. Каждый день он видел Ольгу и не мог привыкнуть. Каждый раз сердце заходилось в бешеном стуке, голова улетала, а в горле пересыхало. Он старался на неё не смотреть и даже реже появляться на той точке, где сегодня стояла она. Ему казалось, что она тоже что-то чувствует, она как-то очень внимательно смотрела на него, задерживала взгляд так, что он всегда отводил глаза раньше.

Ночью после первого дня акции он не мог спать, забылся под утро и проснулся по будильнику совершенно «больным». Он влюбился, он вспомнил это ощущение первого утра любви, с ним однажды уже такое было, ещё до армии. Это как сильная простуда: с вечера ещё вроде ничего, лёгкие симптомы, спишь крепко, а просыпаешься абсолютно больным, с температурой, заложенным носом и жжением в горле… Только вчера встретил её впервые, отметил, что понравилась. Конечно, думал о ней, засыпая, но, вроде бы, ничего такого особенного. Однако утром понимаешь, что вовсе её не забыл. Напротив, забыл обо всём, кроме неё единственной, кроме любимого образа, без которого, очевидно, дальнейшая жизнь была невозможна. Кто ты, где, какой сегодня день и что нужно сделать с утра — всё это нужно было вспоминать с гигантским усилием, чуть не вручную отодвигая в голове картину любимых глаз и вставляя то список дел, то алгоритм привычных движений, обычно выполняемых на автомате. Нет, холодное молоко в хлопья, а не в чашку с пакетиком чая Lipton, а кипяток, напротив, сюда в чашку, а не в хлопья…

Все те пять дней любовь его только усиливалась, каждая встреча, каждое столкновение взглядов и каждое произнесённое ею слово выводили чувство ещё на ступеньку выше. Он благодарил себя, что в первый же день сумел добыть её номер телефона (конечно же, он ни разу им не воспользовался в ходе промо-акции), ведь уже на второй, и тем более в последующие дни он бы просто не смог этого сделать, волнение его бы выдало, а Ольга отшутилась бы и номер почти наверняка не дала. Теперь он молился всем богам, чтобы она не отказала в свидании, о котором он собирался её просить сразу по окончании акции…

Она тогда не отказала, согласилась выпить кофе недалеко от офиса их агентства на Новом Арбате. Первым же вопросом, ещё не заказав кофе, он выпалил: «Ты веришь в любовь с первого взгляда?» Она ответила: «Нет», и засмеялась так открыто и беззлобно, что он мгновенно осознал, как смешон сейчас в своей серьёзности, и на ходу сменил тактический план разговора с «приступа» на «затяжную осаду». Пусть будет сколь угодно долгой эта осада, лишь бы она была с ним. А она ведь и была с ним, она согласилась прийти на встречу, и — о чудо! — она действительно пришла. И даже не сказала, что торопится…

Счастливые воспоминания прервала сама Ольга, открыв дверь и садясь в машину.

— И чего мы такие довольные? — глупую улыбку Андрей даже не пытался спрятать, ведь это была она, та самая Ольга, смысл его жизни все эти пятнадцать лет, она была с ним.

— Так… чего-то вспомнил наше первое свидание…

— Чего вдруг? — Ольга внимательно на него посмотрела, пристёгиваясь, помолчала.

— Ладно, поехали, а то я опоздаю… Были у нас светлые полосы, а теперь тёмная, и надо её побыстрее прожить.

Припарковаться у банка, конечно, было негде. Одно из отделений Сбербанка действительно открылось прямо в соседнем здании, рядом с банком Ольги. Андрей его ещё не видел. Решили, что она пойдёт на работу, отметится у начальницы, что прибыла без опоздания, и начнёт оформлять ячейку на себя. Андрей посидит в машине, ожидая, что кто-то отъедет с парковки, и он нормально поставит машину, возьмёт дипломат с ценностями и будет поджидать Ольгу в фойе банка. Открыть спецсчёт в Сбере можно когда угодно, а ценности надо пристроить в первую очередь.

Всё прошло гладко и с ячейкой, и в Сбербанке. К открытому спецсчёту даже сразу выдали карту, без имени, но вполне нормальную «визу», подтвердили, что банк сам сообщает органам опеки о номере счёта, и суммы пособий будут поступать автоматически, карту можно привязать к онлайн-банку и так далее.

Андрей проводил Ольгу до дверей её банка и поехал в свой офис, размышляя, как подступиться к продаже бизнеса.

10

У Андрея не было «плана ликвидации активов».

Да и планов свалить из страны тоже не было. Путешествуя с Ольгой по разным странам мира, он присматривался к обстановке, пытался представить, чем бы он мог тут заниматься. Местные законы, традиции, отношение к иностранцам вообще и к русским в частности, реально ли освоить язык — сотни вопросов прокручивались в его голове, пока они лежали на пляже или рассматривали картины в каком-нибудь местном музее. Возвращаясь в Москву, он делал всегда один и тот же вывод, сформулированный старой поговоркой: лучше ли — хуже ли, а в своей луже. «Пока работаем, а там посмотрим…» — думал Андрей после каждого отпуска.

«Там» наступило внезапно, пришло время «посмотреть».

Гришин строил свой бизнес с 2005 года, строил с азартом, с куражом, но тщательно и аккуратно, думая о деталях и не забывая про цели. Стратегической целью сначала было войти в тройку лидеров на российском рынке поставщиков товаров для офиса. Тактические цели ставились каждый год и формулировались предельно конкретно — в цифрах объёма выручки, чистой прибыли, числа клиентов и числа охваченных регионов. Так советовали книжки по бизнесу, так Андрей и делал, и первое время всё получалось: поставленные задачи выполнялись и перевыполнялись, компания плавно росла. После 2009 года дела пошли хуже, причины были не очевидны. Отчасти был виноват мировой кризис, зацепивший и российский финансовый бизнес (весьма значимый для Гришина сегмент клиентуры). Но и в прочих секторах настроение стало каким-то кислым. Операция «Преемник» и первая рокировка президента с премьером не принесла сюрпризов, всё совпадало с ожиданиями, но почему-то оптимизма не добавляло. Скепсис усилился после пятидневной войны с Грузией, которая всем, кроме политиков и политологов, показалась не только неожиданной, но и совершенно не нужной. Смена международной обстановки и ухудшение имиджа России не сказывалось на бизнесе Андрея прямо, но отражалось на настроении покупателей, и с каждым кварталом всё сильнее. Об этом говорили и цифры отчётности. Постепенно Андрей отказался от установки тактических целей по охвату регионов, затем по числу клиентов, а планируя свой 2013 год, оставил только один критерий — чистую прибыль. И задача по ней была — сохранить цифру в рублях, даже без поправок на инфляцию. Началась эпоха выживания, а не развития. Новой стратегической целью стало «продержаться подольше».

Конечно, параллельно он иногда подумывал о других возможных темах для бизнеса, уговаривая себя, что это кризис на рынке офисных товаров, а действительно перспективные ниши ещё есть, просто надо их найти. Может быть, это что-то в сфере нанотехнологий? Одно время много разговоров было об этом… Например, нанопокрытие для проводов против обледенения — это явно была перспективная тема для российского климата и российских расстояний. По металлам Гришин многое помнил с института, учиться в МИСиСе ему нравилось, знания о металлах он накапливал, пока канцтовары не поглотили его. По нанотехнологиям, правда, для полного понимания его образования не хватало, в чём он быстро убедился, купив пару книжек. Он даже сходил на выставку Роснанотех, но после неё тему для себя закрыл. Да, что-то там есть, и даже большие деньги в перспективе возможны, но это не быстрые деньги: успеешь всё нажитое проесть, пока что-то заработаешь. Если направление и будет в России развиваться, то очень медленно. А когда начались наезды на госкорпорацию «Роснано», потенциально единственного реального инвестора в любую нанотехнологическую идею, Гришин с облегчением подумал, что его решение эту тему вычеркнуть было верным. В марте 2014 года он и вовсе решил, что бизнес надо потихоньку сворачивать, капитал вытаскивать за границу и думать, как устроиться где-то там.

До конкретных планов дело у него так и не дошло. Повседневная суета не оставляла времени обдумать новую стратегию как следует. Власти не давали расслабиться мелким предпринимателям. То они боролись с обналичкой, то начали гасить мелкие банки один за другим (Гришин потерял ощутимую сумму, когда отозвали лицензию у его банка, где на остатках у его фирмы сначала зависли несколько миллионов, а потом так и пропали с концами). Затем налоговая возбудилась по поводу юридических адресов, пришлось делать перерегистрацию всех юридических лиц, а их у Андрея было немало. Часть он бросил, все региональные «дочки» закрыл через продажу местным партнёрам или клиентам, кое-что оптимизировал и в Москве. И всё это требовало времени и денег, причём потраченных совершенно не продуктивно — не на развитие бизнеса, а на откорм российской бюрократии. Потом вдруг вызвали в налоговую генерального директора одной из его ключевых московских контор и вежливо объяснили, что его выручка не соответствует сумме уплачиваемых налогов на фонд оплаты труда и числу сотрудников. «Наши расчёты показывают, что вы платите сотрудникам нереально низкую зарплату, на которую в Москве прожить нельзя. Исправьте ситуацию, или мы приедем с проверкой и посмотрим подробнее на месте». Директор со всем согласился, записал весь разговор на смартфон и дал Андрею прослушать. Сомневаться они не стали, сразу повысили в три раза зарплату сотрудникам этой фирмы. Число их, однако, втрое сократили. Часть из них Андрей перевёл на другие фирмы, где у него сохранялась прежняя система зарплат в конвертах. Часть вообще вывел за штат, честно спросив каждого, что ему интереснее: стаж и будущая государственная пенсия или больше живых денег сейчас?

В государственную пенсионную систему сам Андрей не верил вообще. На его глазах прошло уже несколько пенсионных реформ, в родном Ярославле он любовался роскошным дворцом местного отделения ПФР, зная, какую пенсию получают его родители. От них он также знал, какие пенсии выплачивают в городе бывшим мелким бюрократам, поработавшим в госорганах после 2000 года перед пенсией хотя бы пару лет. Всё было ясно — и всё это было не честно. Закон обязывал его платить в пенсионный и прочие фонды минимум сорок копеек с каждого рубля белой зарплаты, а жизнь убеждала, что если из них хоть десять копеек и станут когда-то чьей-то пенсией, то это будет не его пенсия, а пенсия чиновника, полицейского или депутата. Бухгалтер его фирмы в принципе это мнение разделял, да и из сотрудников мало кто видел в белой зарплате какие-то гарантии своей будущей пенсии — всё-таки полные идиоты у Гришина отсеялись из штата ещё в первые годы работы фирмы. Так что реальные деньги все получали в конвертах, а официальные зарплаты были лишь служебным индикатором для исчисления неизбежных налогов.

Андрей вспоминал то один, то другой эпизод из недолгой истории своего дела, едва начинал размышлять о продаже бизнеса в целом. Он уже выехал на Дмитровку в направлении своего офиса и склада, слушал всё тот же диск «Pink Floyd» и думал. Реальными его активами были неформальные связи с клиентурой и действующие контракты. Кое-какие контракты с поставщиками тоже имели сладкие условия, но это и вовсе нельзя было считать активом: сбытовую политику поставщиков дистрибутор не контролировал. Сегодня условия шикарные, завтра твой контракт отдают единому эксклюзивному партнёру, а послезавтра и его лишают бизнеса, открыв собственный склад. Были весьма значительные для этой отрасли складские запасы, но это был скорее дополнительный повышающий стоимость аргумент, чем основной. Персонал? Ну, да, в принципе. Все работники у Андрея своё дело хорошо знали, структура работала чётко и слаженно, никаких серьёзных внутренних конфликтов или интриг. Впрочем, и фирма была не большая, людей не так много, но «паршивых овец» в его стаде не было, он был убеждён. Сказать, что эти люди обладали какими-то исключительными компетенциями или иными деловыми качествами, было нельзя. В общем, обычные работники, лояльные ему, честные и самостоятельные (что Андрей особенно ценил). Но какими они себя проявят, окажись в иных условиях, в другой фирме, Андрей бы сказать не мог. Тоже, получается, лишь второстепенный повышающий коэффициент. Зарегистрированный товарный знак с логотипом фирмы, оргтехнику в офисе и несколько погрузчиков на складе Андрей значимыми активами не считал. Своих грузовиков он не имел, была партнёрская фирма, всегда готовая для него на любые перевозки по любым маршрутам. Ассортимент у него был не сезонный, грамотно учитывая пики спроса на перевозки, он никогда не сталкивался с ситуацией нехватки машин у партнёра. В то же время парк машин, особенно новых, не «убитых», традиционно считался важным активом при продаже дистрибьюторского бизнеса, но у Гришина такого актива не было.

С другой стороны, думал он, не было и особых обременений. Бизнес был прост и прозрачен. Никаких кредитов от банков, хотя он мог бы легко этим путём пополнить оборотный капитал, его нынешний банк был готов обсуждать это в любой момент. Никаких партнёров или соучредителей. Когда-то, на заре его бизнес-карьеры, был один партнёр, однокурсник по МИСиС. Первую фирму они учредили вместе, пятьдесят на пятьдесят, договорились о разделении обязанностей, и всё шло вроде бы нормально. Первый год. На втором году партнёрства приключилась одна история, о которой Андрей вспоминать не любил. После неё они быстро разошлись с этим товарищем, с тех пор он его не видел и видеть не хотел, а прошло уже восемь лет. Он вывел однокурсника из их общей фирмы и послал его подальше. Впрочем, через пару лет он и саму старую фирму закрыл, присоединив к другой своей конторе. Партнёр был серьёзно виноват перед Андреем и не возражал, исчезая. Дополнительным неприятным сюрпризом после его ухода оказалось то, что он свою часть работы в их партнёрстве даже и не пытался делать. «На берегу» они договорились, что Гришин тянет продажи и отношения с клиентами, а его партнёр, Сальников, занимается организацией офиса, бухгалтерией, постановкой учёта и документооборота, а также организацией работы склада, типа у него во всём этом был опыт. Работу с поставщиками они должны были вести вместе, хотя на момент регистрации их первой фирмы все отношения с будущими поставщиками были в руках Гришина.

Собственно, первым и долгое время единственным его поставщиком была фирма «Рихард Браузе» — большой уже тогда и крупнейший потом российский поставщик канцелярских товаров. Именно в этой компании Андрей Гришин и начинал работу ещё студентом, в ней стал региональным менеджером и завязал свои самые важные связи. Работая там, он познакомился с Ольгой, а потом и женился. Он очень ценил полученный первый опыт в бизнесе и с большим уважением относился к основателю «Рихарда Браузе» — огромному по росту дядьке, выпускнику физфака МГУ, умнейшему трудоголику, с нуля создавшему этот успешный бизнес и знаменитый бренд канцтоваров. Свой бизнес Андрей буквально отпочковал от «Рихарда Браузе». Как региональный менеджер, он лично вёл много клиентов, часть из которых переключил на свою фирму, дав им лучшие цены на тот же ассортимент канцтоваров. Переговоры шли не просто, процесс занял не меньше года и стоил ему серьёзных проблем с печенью. Одновременно он коррумпировал коллегу, который оставался в фирме «Рихард Браузе» после ухода Андрея на его должности, и тот дал тайной фирме Гришина (конечно, в рамках своих полномочий) такие условия поставки, каких никакой новый клиент с ходу не удостаивался. Никто тогда не знал, что за «новым клиентом» скрывается старый сотрудник, недавно покинувший «Рихард Браузе». Гришин откатил бывшему коллеге в общей сложности стоимость неплохой квартиры в Тушино, выплачивая комиссионные два года подряд, но затраты того стоили. По мере переключения региональных покупателей на нового поставщика их заказы у «Рихарда Браузе» быстро снижались: регионалы теперь явно покупают канцелярку у кого-то ещё… Гришину как-то даже позвонил кадровик из «Рихарда Браузе», спрашивая, не хочет ли он вернуться на новых чудесных условиях (ушёл-то он, кстати, именно под предлогом маленькой зарплаты), а то что-то у них региональные продажи стали хромать. Гришин прекрасно понимал, что именно он и сделал их «хромыми», и вежливо отказался. Конечно, ценовой зазор у него по большинству позиций получался мизерным, но всё же не отрицательным, и Гришин долго работал то в ноль, то в минус, но обороты росли, репутация укреплялась. Это был очень трудный год, даже полтора. А Сальников ударил в спину. Андрей надеялся, что у него в бизнесе надёжный тыл, а выяснилось, что трухлявый. Бухгалтера в их общую фирму Сальников выбрал по длине ног, а не уровню компетентности, с официальным учётом была полная катастрофа, сданная в налоговую отчётность не имела с реальностью почти ничего общего. Волосы шевелились на голове Гришина, когда он разбирался сам со своей бухгалтерией после ухода Сальникова и его тупенькой милашки-бухгалтера…

Всё это было давно позади. Для себя Андрей тогда сформулировал несколько выводов, сделав их принципами ведения бизнеса: партнёров не иметь, в долг не брать и не давать, словам верить, но всё оформлять письменно. С этими принципами Андрей и вёл свои дела дальше. Их разделял и его новый управляющий, которого он нанял вскоре после исчезновения Сальникова. Им оказался тот самый аспирант МИСиСа, который за разумные деньги написал Андрею диплом, когда Гришин уже плотно был в бизнесе «Рихарда Браузе» и не вылезал из командировок по стране. С 2000 года, когда они общались по поводу диплома Гришина, прошло семь лет, два года как Андрей завёл своё дело, впереди уже брезжило процветание, а позади оставались ужасы запущенного учёта. Гришину была нужна «правая рука» для корректной поддержки рутинных процессов. Он думал, что неплохо было бы найти такого надёжного управляющего, чтобы он ещё был и постарше, поопытнее в жизни, и чтобы Андрей его знал и мог бы ему доверять во всём. Среди знакомых кандидатур не просматривалось, но тут сам позвонил аспирант Юрка и спросил, нет ли для него какой работы? Они встретились, теперь это был весьма солидный кандидат технических наук Юрий Иванович Хлебников, сорока лет, с двумя малыми детьми и женой-аспиранткой, которого только что уволили из IT-конторы, где — как сам он и выразился — он «слишком много умничал», поучая юного начальника. У Андрея после диплома оставалось очень хорошее впечатления от Юры и его подхода к делу — с аккуратностью и тщательностью педанта, но цинизмом умника, просчитывающего все ходы всех причастных на десять шагов вперёд. Новая встреча с ним Гришина не разочаровала, и он сразу предложил ему работу, для начала — в качестве «внутреннего аудитора», чтобы разобраться в специфике.

Юрий Иванович уже давно ушёл из института, практически сразу после защиты, и успел поработать в самых разных ипостасях. Кроме металлургии, которая была его настоящей профессией и даже страстью, хотя больше в теоретическом плане, он со своих студенческих лет прекрасно разбирался в компьютерах, причём на уровне и программном, и аппаратном. После института он легко освоил программу «1С» и успел поработать бухгалтером в паре контор. Казалось, он может всё, за что ни возьмётся, но подводил его язык, который он никак не мог держать за зубами. Если с ним был равный по компетентности человек, и не сильно обидчивый, это не было проблемой, но если его брался наставлять кто-то, знающий меньше, лодка быстро раскачивалась, и отношения портились безвозвратно. В случае же если это был начальник, да ещё и моложе Юры, увольнение следовало неизбежно.

К заказчикам дипломов Юра относился несколько свысока, что было понятно, но в случае с Андреем он сразу увидел, что тот мог бы и сам легко написать диплом, но у него нет на это времени. Андрея он воспринимал ещё тогда интеллектуально равным, и проблем в общении у них никогда не было.

…Сейчас Юрий Иванович принёс последние данные продаж, предварительные итоги первого квартала, как попросил Андрей, и они сидели в кабинете Гришина, разбирая цифры. Понедельник подходил к концу, а у Андрея по-прежнему не было никакого плана, как подступиться к продаже своего бизнеса и с чего начать.

Первого марта в мэрию Ольховского подвозил Гарик Овакимян. Всю дорогу он мягко убеждал Льва Борисовича быть осторожным и внимательным в разговоре, никаких намёков и двусмысленных предложений, все кабинеты в мэрии на прослушке, был убеждён Гарик, а время такое, что мы не можем знать, кто сейчас в разработке. Если, например, Хабибуллин, то любой малейший намёк Ольховского на взятку может элементарно добавить кучу новых проблем к их и так уже не маленькой куче. Ольховский это и сам всё понимал. Он не имел чёткого плана на этот разговор. Когда он начал искать выход на Хабибуллина, ему казалось вполне ясным, о чём говорить, в каких вопросах спрашивать о возможной помощи: о регистрации сделки по квартире, быть может, или о негласных способах исключения из списка социальных доноров. Но пока встречу подтвердили, назначили дату, и дата приблизилась, ясности в голове Ольховского поубавилось. Отпали все уместные вопросы, стало очевидной бесполезность просьбы по Росреестру — глупо просить московского чиновника нарушить закон, а по регистрации в Росреестре процедура для соцдонов уже была узаконена. При других личных отношениях, где-нибудь в бане или в раздевалке хоккейного матча Ночной лиги, бизнесмен и чиновник могли бы говорить откровенно, как школьные друзья. Но в кабинете заместителя мэра всё должно быть как в телевизоре.

В приёмной он просидел всего полчаса, хотя готовился ждать дольше. Хабибуллин встал ему навстречу, вышел из-за стола и даже прошёл треть кабинета, чтобы пожать Ольховскому руку.

— Какими судьбами, чем могу помочь? — улыбнулся Хабибуллин.

— Даже не знаю, Марат Раисович, нужна ли прям помощь… Скорее посоветоваться хотел.

— А я, кстати, тоже с вами обсудить хотел одну тему. Располагайтесь, — Хабибуллин указал на место за длинным столом, примыкавшим к хозяйскому и предназначенным явно для планёрок. — Чай или кофе?

— Чаю было бы неплохо.

— Чёрный? Зелёный?

— Чёрный. С лимончиком, если есть.

— Лен, принеси нам два чёрных чая с лимоном, — Хабибуллин произнёс, наклонившись над своим столом и нажав какую-то кнопку. Ольховский заметил там низкий дополнительный столик с ретро-телефонами без наборного диска — вероятно, «вертушками» прямой связи с мэром и другими важными персонами. Хабибуллин не стал, однако, садиться на место, взял ежедневник и разместился напротив Ольховского за конференц-столом.

— У нас минут двадцать-двадцать пять… Мэр открывает сегодня Волгородскую эстакаду, мне надо там быть.

— Конечно. Понимаю. Я тогда сразу к делу, — Лев Борисович наклонился ближе к столу. — В рамках закона о социальной взаимовыручке мне подселили онкологического больного и сиделку. Мы выделили им комнату. Но больной стонет, и это уже второй такой больной с января, первый умер в моей квартире…

— А почему к вам подселили? — Хабибуллин убрал остатки улыбки, надел на лицо озабоченность, но было ясно, что он не удивлён. — Вроде бы у вас есть дети.

— Дочь. Уже взрослая, живёт своей семьей отдельно. Но внука я уже не могу в свой дом пустить, эти стоны, крики, постоянно ходят какие-то люди, врачи, родственники сиделки. Я и сам не могу больше в доме работать, как раньше, вынужденно переехал в офис. Нас просто выжили из своей квартиры… Что-то можно с этим сделать? Есть какое-то решение, вот об этом я хотел посоветоваться. У вас другой уровень информированности, может, я просто не знаю чего-то.

— Я узнаю, что там в Хамовниках у вас происходит, — отвёл взгляд Хабибуллин. Ольховский никогда не говорил ему, где у него квартира, то есть к встрече заммэра готовился и справки наводил, понял Лев Борисович. — Но эта программа взаимовыручки — не городской проект, федеральный. У города нет возможности влиять ни на процесс подселения, ни на состав списка социальных доноров. Вы не первый, Лев Борисович, кто с таким вопросом ко мне приходит, но если всё проходит в рамках федерального закона, без нарушений, то что можно сделать? Ничего. Нужна квартира поменьше или жильцов в ней побольше.

— Так в том-то и дело, что я готов и квартиру сменить на меньшую, библиотеку продать, что всю жизнь собирал, но только сделки не регистрирует Росреестр, если продавец — социальный донор. Порочный круг получается. Как вырваться?

— Сложная ситуация… Мы подавали в Думу свои соображения, говорили им, что закон сырой, нельзя его в таком виде принимать, но нас не слушали. У Москвы огромный опыт социальной поддержки в разных формах, могли бы учесть, так нет, отмахиваются. А теперь и по правоприменению не слушают… У меня указание мэра: не вмешиваться, — в той «пурге», что нёс Хабибулин, как изюм в булке, попадались крупицы ценной информации, но Ольховский знал этот стиль и был начеку. — Я, если и мог бы чем-то помочь, получил бы по шапке. Но и в реальности, Лев Борисович, у меня нет совета, нет решения. Вообще, город ничем тут не может помочь. Никто в мэрии не возьмётся. Социальная взаимовыручка, помощь тем, кому в жизни повезло меньше… И плюс демографическая политика: рожайте больше и живите только своей семьёй.

— Мне пятьдесят пять лет, кого мне ещё рожать? Демография… Выглядит это всё не как демография, а как отъём собственности под новым предлогом.

— Почему же отъём? Квартира остаётся в вашей собственности, отчуждение законом не предусмотрено.

— Формально в собственности, но распоряжаться-то я ею уже не могу, сделки заворачивают.

— Это вопрос к органам опеки. Они не пропускают сделки, если остаётся неопределённой судьба социально-нуждающихся, ваших подопечных…

— Да мне на них… — Ольховский удержался от резкого слова, оно бы здесь точно было лишним. — Это чужие люди, почему лично я должен их опекать? Я всю жизнь плачу налоги, плачу в полном объёме и городу, и в федеральный бюджет. У меня ни одна налоговая проверка никаких нарушений не нашла за двадцать с лишним лет бизнеса. Я квартиру на трудовые купил, не украл, не отжал, а заработал. Я все девяностые работал без отпусков и выходных по шестнадцать часов в сутки. А теперь — отдай бомжам и бездельникам и радуйся, что ты социальный донор? Так получается?

По ходу этой тирады теплота сочувствующего взгляда в узких глазах Хабибуллина сменилась прохладой и равнодушием. Но он не поддался искушению сразу завершить разговор (от повышенного тона собеседников он давно отвык и не терпел его ни от кого, кроме мэра). Он сделал последнюю попытку помочь просителю:

— Лев Борисович, не я законы принимаю. Я уже объяснил, что мне это тоже не нравится, но сделать я ничего не могу. Мы все лишь исполнители решений центра… Если продать квартиру не получается, можно ведь её передать городу. В этом случае опека возражать не будет, так как город берёт на себя заботу о социально-нуждающихся в этой квартире.

— Передать — значит, безвозмездно?

— По договору дарения, да, безвозмездно. Но ведь финансовые потери можно возместить иначе. Квартира, даже в Хамовниках, стоит не так дорого на фоне, скажем, крупного подряда от города.

— Госзаказ?

— Как вариант. Я знаю ваши возможности, ваше добросовестное отношение к делу. Городу нужны такие подрядчики. Скоро будет несколько конкурсов на обеспечение сантехникой жилья, ещё есть задача полного мебельного оснащения нового здания театра, даже два театра у нас на подходе. Работы много и заработок там достойный.

— Для участия в госзакупках нужен целый отдел юристов по этой теме, у меня их нет. Опыта участия в тендерах, конкурсах и, соответственно, в подготовке всех этих бумаг и заявок, а я примерно представляю, о чём речь, у меня нет. Освоить это быстро — нереально. Полгода минимум. И потом никто не даст гарантий, как я понимаю, что мы сможем выиграть конкурс, что нас не обойдут более опытные конкуренты.

— То есть, не хотите.

— Реальной возможности нет. Но я подумаю над вашим предложением. И по конкурсам, и по передаче квартиры городу.

— Подумайте, но не очень долго. Сроки всех конкурсов есть на нашем сайте, — Хабибуллин поднялся, обозначая окончание разговора. — Подберёте что-то интересное для себя, знаете, как меня найти. Обсудим.

— Раз город помочь не может, посоветуйте, с кем это можно проговорить? — Хабибуллин уже открывал дверь кабинета, молча пропуская вперед Ольховского.

— Лена, заберите там чашки, — подождав, пока Лена скрылась в глубине кабинета, Хабибуллин вполголоса сказал Ольховскому, — не ищите помощи в кабинетах, никто не поможет, ни на каких условиях. Лучше найдите хорошего айтишника, пусть пороется в приказах и протоколах, ко всему доступ есть почти свободный, полная картина снимет все ваши вопросы.

— Ясно… — упавшим голосом произнёс Лев Борисович, не найдя, что ещё добавить.

— Спасибо, что заглянули. Всегда рад вас видеть. И удачи во всём, — уже обычным бодрым голосом сказал Хабибуллин, когда Лена проносила мимо поднос с чашками, и пожал Ольховскому руку, глядя прямо в глаза.

Лев Борисович вышел на улицу, чувствуя крайнюю усталость, хотя в этот день кроме разговора в мэрии ничего не делал. И решил не делать, а ехать домой, отдохнуть и всё обдумать. «Похоже, не всё решается в России правильными связями… Или мои связи не такие уж правильные?..» Он пошёл было в сторону Нового Арбата, но вспомнил, что Гарик его ждёт в машине у американского посольства, где на широком проезде всегда можно было постоять, оставаясь за рулём. Ольховский набрал телефон Гарика, сказал, что уже на улице, и пошёл назад вокруг мэрии навстречу Гарику.

Гарик появился через минуту. Он остановился, увидев Ольховского на тротуаре, тот держался за опору знака «Остановка запрещена», будто у него кружилась голова. Включив аварийку, Гарик выбежал, чтобы помочь Ольховскому, но тот довольно бодро и спокойно направился к машине, так что Гарик успел только дверь открыть.

— Чего ты прыгаешь? Садись, давай. Здесь стоять нельзя.

— С вами всё в порядке, Лев Борисович? — Гарик тронулся, с тревогой поглядывая на босса.

— Со мной всё в порядке. Что мне сделается?.. Устал что-то от этого разговора. Подбрось меня к Марине, в офис не поеду.

Гарик не стал расспрашивать про разговор, Лев Борисович потом сам расскажет всё, что нужно. У подъезда Марины Гарик ещё раз уточнил, не проводить ли его до двери, Ольховский отказался. С усилием сам вылез из машины и вошёл в подъезд. Гарик наблюдал за ним: вроде нормально идёт. Он подождал пару минут, но сзади уже кого-то надо было выпускать по узкому дворовому проезду, и он поехал в офис.

Ольховский поднялся на лифте на нужный этаж, но на площадке, подходя к двери, понял, что не помнит, где его ключи и какой замок надо открывать… Он нажал кнопку звонка и сполз на пол, ноги не держали его. К счастью, Саша, муж Марины, был дома. В камеру домофона он увидел сидящего у двери Ольховского, быстро открыл дверь и понял, что тот без сознания. Он втащил его в квартиру, дотянул до гостиной и уложил на диван. Первым делом он позвонил Марине, она не брала трубку, видимо, была на важных переговорах. Он быстро набрал ей смс-ку: «Отцу плохо, он дома». Телефон правильной неотложки от страховой компании Ольховского был где-то записан, но Саша не мог вспомнить где и вызвал обычную скорую.

Конец ознакомительного фрагмента.