Записки почтальона

Филипп Горбунов, 2014

Петербургский почтамт – место, полное тайн. Под куполом его стеклянного атриума причудливым образом сплетаются самые удивительные судьбы и часто происходят ситуации, в которое сложно поверить… Автор рассказывает о семи годах работы на Главпочтамте и примечательных людях, с которыми он успел познакомиться. Комментарий Редакции: Галерея портретов маленьких людей кисти почтальона.

Наш ангел

Последние полтора года работы мне тоже было на всё наплевать. Я знал, что меня не уволят и порой работал спустя рукава — рвать жилы за копейки мне уже было неинтересно. Но в начале пути я был усерден. Я старался; я не перечил руководству. Нарастив мышцу, стал профессионалом доставки. Я был поджар и быстр, как гепард. Я закалился, как сталь, позабыл о простуде и уже не боялся ни жары, ни холода. Я научился проходить сквозь стены, жить на шестьдесят рублей в день и вручать телеграммы покойникам (Так было с одним мужиком, которого соседи сочли умершим, а у него просто был запой). Я вкалывал, как каторжник… А ведь тогда, в начале почтамтской жизни, зарплата моя была вообще курам на смех! И ничего, не унывал! Что же меня спасало, спросите вы? Что придавало мне сил? А я вам отвечу. Вера в лучшее и девушка Надя.

Она работала телеграфисткой. Когда я пришёл на почтамт, ей было лет двадцать, наверно. Тонкая, как свечка, застенчивая, как ребёнок, с мягкой улыбкой и тёплым голосом, она излучала какое-то дивное спокойствие. Рядом с ней всё расцветало, всё начинало жить, обретая новые смысл и силу. Она не была красавицей, но глаза её, большие и чистые, светились такой неподдельной добротой, такой нежностью ко всему, что её окружало, что не влюбиться в них было просто невозможно.

Надя — удивительный человек и, я бы сказал, товар штучный. Таких, как она, уже не делают ни на одной фабрике мира, даже на заказ. Её надо было беречь — сдувать пылинки и заворачивать в мягкое, как богемский хрусталь. Хотелось спасать её от солнца, чтобы она не растаяла.

Надя — редкий, вымирающий вид. Она — наше чудо, наша радость, наш ангел. Так я иногда называл её за глаза…

К сожалению, у неё был парень, о котором она отзывалась исключительно в восторженных тонах: «Мой Коля то, мой Коля сё!» Меня это стало бесить. Меня тошнило от одного имени Коля. Кто он такой вообще?! Финансовый гений? Президент мира? Бог?.. Да, для неё он был богом… Хотя мне с самого начала почему-то казалось, что хорошим это не кончится, что Коля окажется подонком, Надя выйдет за него, родит, а он, в благодарность, отравит ей жизнь, будет на неё орать, заставит сидеть дома и стирать носки. Может, даже станет её бить. А Надя, символ покорности, будет молчать, проглатывая слёзы, прощая измены, терпя унижения и выжимая на людях улыбку: он у меня самый лучший! Значит, Надю надо спасать! Спасать, как того рядового из американского фильма. Вытаскивать с поля боя. Немедленно! Сейчас же! Но как? Жениться, опередив Колю?.. Эх!.. Мало что так угнетает мужчину, как низкая зарплата и собственная несостоятельность!.. Сами посудите: она — телеграфистка, я — почтальон, что может быть бесперспективнее?! Союз свинарки и пастуха? Тандем слесаря и принцессы?!.. И почему мне нравятся не те девушки?!.. Увы и ах! Всё, что мне оставалось — это тихо наблюдать за её полётом, заливать тоску пивом и подсчитывать гроши. А она всё парила… Бывало, впорхнёт в наш клоповник, улыбнётся светло — и не надо больше ничего: и то радость, и то утешение.

Я любил за ней наблюдать. Когда от долгой работы за компьютером у Нади краснели глаза, она напоминала мне уставшую аквариумную рыбку. А ещё она так забавно чихала — мелко и часто, как кошка. И жутко смущалась при этом.

За годы работы с Надей я не помню, чтобы она хоть раз повысила на кого-то голос, отругала кого-то. Боже упаси! Представить её курящей, сквернословящей или просто обозлённой было также невозможно, как узреть еврея на сабантуе.

Она была покладиста и прилежна. Она со всеми находила общий язык. Не настаивала. Не напирала. Всё принимала и всех жалела. И люди, даже самые никчёмные, самые гнилые, самые сухие и бесчувственные, за версту смердящие своими пороками, преображались на глазах, очищаясь от скверны в ея флюидах. И наступала гармония, которая примиряла всех… Вот такой она была человек. Вы, конечно, спросите, почему «была»? Что случилось? Да ничего не случилось. Просто Надя действительно была влюблена в своего Колю по уши и решила наконец выйти за него замуж…

Впервые он появился на почтамте, как снег на голову. Расхристанный, не в меру громкий и, разумеется, поддатый, этот тип внезапно вырос у нас на пороге как-то под Новый год, и гармония вмиг рухнула. Я сидел в углу и делал вид, что читаю книжку, хотя уже минуты три буксовал на одной и той же строчке. Надя тихонько подошла и предложила выпить с ними шампанского. Я нехотя поплёлся в их закуток. Телеграфистка Фариза — пожилая, добродушная татарка — достала бокалы и мандарины. Мне налили шампанского. Надя произнесла какой-то избитый тост и зарделась. Гость привычным залпом осушил бокал и, мотнув головой в мою сторону, спросил:

— А эт кто?

— Это — Филипп, — ответила за меня Фариза. — Почтальон наш. Хороший мальчик.

— Нормальный чувак, да? — снова обратился к ней Коля, как будто я был в другом месте.

— Нормальный, нормальный, — подтвердила, смущаясь, Фариза.

Не находя слов, я молча и без удовольствия выпил игристого, закинул в рот дольку мандарина, поздравил женщин с наступающим, попрощался и ушёл. Коля потом ещё пару раз приходил на почтамт, привнося в нашу чудесную музыку диссонанс бестолковой, постыдной ахинеи, которую он, очевидно, считал блеском остроумия и находчивости.

Он был абсолютным Надиным антиподом, громким, душным и пошлым, но, в силу собственного скудоумия, конечно, не замечал этого. Это был классический жлоб, хам высшей марки, отборный, дистиллированный, то есть настолько, что это было понятно, даже когда он молча стоял к вам спиной. Я, конечно, знал, что противоположности притягиваются, но никогда не думал, что — такие! Что-то сжималось во мне, когда этот лысеющий «мальчик» неуклюже сгребал своей огромной корявой лапой нашего Ангела и безнаказанно волок куда-то, как паук муху, и шептал сальности, и тащил, и тянул, и хрипел, а Надя, хрупкая, как лёд, домашняя, как кошка, сдавалась, обильно тая в его железной хватке и шалея от ощущения взрослости и пьянящего восторга. Чтобы угодить ему, она даже смеялась над его убогими шутками. Милая, несчастная девочка!.. Хотя почему несчастная? Она себя такой не считала.

Конец ознакомительного фрагмента.