Записки почтальона

Филипп Горбунов, 2014

Петербургский почтамт – место, полное тайн. Под куполом его стеклянного атриума причудливым образом сплетаются самые удивительные судьбы и часто происходят ситуации, в которое сложно поверить… Автор рассказывает о семи годах работы на Главпочтамте и примечательных людях, с которыми он успел познакомиться. Комментарий Редакции: Галерея портретов маленьких людей кисти почтальона.

Как всё начиналось, или Экскурс в историю

Я вошёл в отделение на Конногвардейском, где в те дни базировался наш телеграфный узел. Это было тесное, душное, плохо освещённое помещение, где вечно толпился народ. Мне там не понравилось. К тому же я попал в самый бойкий час — в зальчике шумно клубилась очередь из пенсионеров, пахло кислым молоком и валидолом. Под ругань стариков я протиснулся к окошку, улыбнулся кассирше:

— Извините, я по поводу работы.

Девушка подняла на меня равнодушно-томный взгляд и пробасила куда-то в сторону: «Соф Владиммна-а! Тут к вам!» Через мгновение ко мне вышла немолодая женщина в очках. Вид у неё был измождённый.

— Здрасте, — говорю. — Вот узнал, что вам почтальоны нужны и решил…

Дама меня не дослушала. Забыв про всё на свете, всплеснув руками, она вдруг бросилась ко мне, как к родному, помолодев лет на двадцать. Барышни за конторкой тоже оживились. Я ошалело отпрянул.

— Великолепно! Изумительно! — сыпала дама восторженными восклицаниями. — Как раз почтальоны-то нам и нужны! Ещё как нужны! Очень нужны! Тем более мужчины! Потрясающе! Это ж теперь такая редкость, такая редкость! Пойдёмте! Я вам всё сейчас покажу, расскажу!.. Я — начальник восьмой экспедиции. Зовут меня Софья Владимировна, а вас как величать? — несколько игриво поинтересовалась дама.

— Филипп, — говорю.

— Ах, какое имя! — парила надо мной начальница.

— Имя как имя…

— Ну не скажите! Хорошее имя, редкое… Сюда, пожалуйста… Садитесь здесь, — Софья Владимировна ловко сбросила какую-то пыльную коробку со стула.

Я оказался в маленькой комнатке, где теснились две телеграфистки и без умолку, как будто споря друг с другом, трещали допотопные аппараты. Начальница познакомила меня с женщинами, оперативно ввела в курс дела и спросила, согласен ли я на условия почтамта. В те дни я был в отчаянном положении, поэтому был согласен на всё. Услышав моё «да», Софья Владимировна снова зажурчала, что это великолепно, что мы обязательно сработаемся и так далее. Она звенела надо мной, точно благовест. Она ликовала. Я даже был немного сконфужен, подумав: «Серьёзный у них недокомплект…» А потом меня начали оформлять. Софья Владимировна распорядилась, и толстая девушка в веснушках и тужурке нехотя вытащила из металлического шкафа и вывалила передо мной целую гору потрёпанных перечней различных обязательств, утверждённых, наверное, ещё при «вожде народов» — по технике безопасности, по внутреннему распорядку, по правилам дорожного движения и бог знает ещё по чему. Всё это мне следовало прочитать, изучить и подписать: дескать, ознакомлен. Особенно запомнился пункт, в котором говорилось, что почтальону надлежит быть крайне бдительным и, при обнаружении на вверенном ему участке бесхозных вещей, незамедлительно сообщить об этом в органы ФСБ. Порадовал список лиц, которые могут беспрепятственно проникать во все служебные помещения Главпочтамта, когда им заблагорассудится. Помимо самих работников почты в него были включены спецслужбисты и почему-то депутаты. Что последние забыли на Почтамте, не уточнялось. Но всё это было сущей ерундой. Главное, что я, наконец, получил работу.

В бумажках, которые я заполнял, был список обмундирования, полагавшегося каждому почтальону. В него входили:

1. Куртка осенняя на синтепоне с капюшоном белорусского производства;

2. Обувь зимняя на меху (Полагается, но её нет);

3. Обувь летняя (Кроссовки фабрики «Динамо». Есть, но не всегда в наличии мой размер);

4. Плащ прорезиненный «Капелька»;

5. Перчатки рабочие (Так и не понял — зачем);

6. Фонарик;

7. Свисток.

В первые дни работы было много, и о списке этом я как-то подзабыл. Вспомнил обо всей этой «роскоши» только, когда заметил на коллегах из соседнего отдела фирменную атрибутику и понял, что я такую тоже хочу. Мне стало обидно, и я пошёл на склад.

Громадное помещение на втором этаже Главпочтамта было аж до потолка забито какими-то коробками и тюками. Старый грузчик, кряхтя, волок здоровенный мешок, и начсклада — строгая тётка с короткой стрижкой — подбоченясь, давала ему ценные указания. Я вошёл, поздоровался, объяснил ситуацию, но женщина развела руками: из одежды мне предложили только свисток да фонарик. С остальным беда — ни курток, ни обуви — ни хрена. Ладно, буду заходить. «Заходите. Но не раньше, чем через месяц» — предупредила начсклада. Через месяц действительно появилась обувь, но… далеко не моего размера. «Надо ждать», — посоветовала дама. Склад, напомню, был завален всякой-всячиной. Всё тот же грузчик, не переставая, охал под очередной ношей… Через какое-то время мне снова дали понять, что ловить на складе нечего и когда будет привоз — неизвестно. Я всё понял. Вежливо откланявшись, пошёл к руководству, узнал телефон склада и стал названивать им с назойливостью ревнивого мужа чуть ли не каждый час.

Спустя неделю столь плотного телефонного терроризма, они уже всем складом, вместе с грузчиком и кошками, рыдали в трубку. Но обувка нашлась! А потом и куртка… С тех пор всё это мне без проблем и в срок выдавала моя непосредственная начальница Софья Владимировна. Ко всему прочему, мне полагался газовый баллончик, чтобы отбиваться от бродячих собак, бомжей, алкашей, активистов «Единой России» и прочих вурдалаков, но его я так и не узрел. Да и чёрт с ним! Зато маленький китайский фонарик всегда был при мне и не раз помогал не сломать шею в тёмном переулке.

Всё постепенно устаканилось. По утрам я подрабатывал на Троицком в багетной мастерской. В полдень получал свой калым и бежал на почтамт, где вкалывал до вечера. Тут я официально трудился почтальоном. Когда мастерская закрылась, я лишился подработки, но получил чуть больше свободного времени. Стал, шутки ради, вести дневник. Потом задумал книгу, стал собирать всякие побасенки. Время шло…

Специфика моей работы на почтамте располагала к размышлениям, которые я старательно переносил на бумагу… Иногда, вдоволь набродившись по гнилым коммуналкам и сырым дворам, наглотавшись туманов и выхлопных газов, в меня неведомо откуда просачивались стихи, — и в одно мгновение меня уносило чёрт знает куда — сквозь эти трущобы, стены, тени, косой свет фонарей, вечную морось и мрак — в головокружительно свободный полёт. И вскрывалась суть, и приподнималась завеса таинства, и фантазия била ключом, и рвалась на волю какая-то звенящая лирика. И тогда, дивясь себе, я хватал ручку, пристраивался где-нибудь в уголку и, на пожелтевших бланках извещений с ещё советским гербом, на коленке ли, на водосточной ли трубе, на облезлой ли батарее парового отопления, выводил что-нибудь отчаянно пронзительное. Например такое:

Уже зима катит в глаза,

И ветер пахнет снегом,

Тружусь я, как и год назад,

Почтовым человеком.

Всё вертелось и менялось, а на почтамте время будто законсервировалось. Всё у нас было по-прежнему — те же дежурные лица кассирш, та же суета, та же угрюмая очередь у окон. И я всё ещё трудился почтальоном. Хотя уже минул год с того момента, как Софья Владимировна буквально затащила меня в этот стрекочущий вертеп!..

Надо сказать, служба в Министерстве связи не хрен собачий, дело ответственное. «Почта России» — организация с историей, с обычаями, флюидами и мистикой. Под крышей почтамта собирались не только самые несчастные люди города — старики, пьяницы, сумасшедшие и инвалиды, — но и граждане с высшим образованием и языком. Хватало и студентов. В посылочном, например, трудилась барышня, которая успешно совмещала работу с учёбой в консерватории по классу сопрано, из-за чего её всё время выдёргивали на всякие вечера самодеятельности. Но были, конечно, и маргиналы — лодыри, несуны… Мне, например, рассказывали про некоего грузчика Толика. Фамилия его, к сожалению, не сохранилась, но сам грузчик навсегда вошёл в разряд легенд Главпочтамта. О нём почти ничего не было известно. Говорили, будто он правправнук какого-то князя. Толик эти слухи не подтверждал, но и не опровергал, держась со всеми подчёркнуто учтиво, что невольно создавало богатую почву для новых сплетен. Зимой и летом этот «подпольный аристократ» ходил в задубевшем от пота ватнике и на бровях был до закрытия магазинов. Собственно, как и любой уважающий себя грузчик дворянских кровей!..

Толика любили за исполнительность, взаимовыручку и постоянную готовность помочь товарищу в трудную минуту. Если после бурных выходных к нему подползали его помятые коллеги с вопросом: «Есть чё?» — Толик, ощериваясь, оголял свои больные дёсны, и доставал из-за пазухи непочатый «мерзавчик» беленькой. Для друзей у него всегда было!.. Это ли не аристократическое джентльменство? Это ли не беспримерный героизм?..

Таков был грузчик Толик, скончавшийся прямо на «посту» от сердечного приступа, допив последний стакан вонючей бормотухи, за год до моего появления. Но вы не подумайте, контора наша отнюдь не сборище пьяниц и не шарашка какая-нибудь. Скорее, целый колхоз… И ничего смешного!.. Ишь, хаханьки развели!..

А знаете ли вы, насмешники, что почтовое дело старше советской авиации и русского флота вместе взятых? Не знаете? Ну, так слушайте, паяцы!..

Начнём сначала… Справедливости ради, следует напомнить, что человечество тянулось к коммуникации аж с «каменного века». Вспомните хотя бы тамтамы туземцев или разжигание сигнальных костров: скажем, увидел дым — ага, вино-водочный закрывается — бросил дубину, побежал… Появилась письменность — люди стали активно общаться, в том числе, и с помощью писем. Значит, должен быть кто-то, кто эти письма доставит? Пионеры сего ремесла были зафиксированы летописцами ещё в первом тысячелетии. Но нормальному развитию у нас всё время что-нибудь да мешает. Так, по причине затянувшегося инцидента с татаро-монголами, первые почтовые станции на Руси были открыты только в ХIII веке. Спустя ещё три столетия появились гонцы — так называемые нарочные. Они развозили царские грамоты и приказы. Заработали ямщики. И тут новая напасть — распутица, будь она не ладна! Из-за неё, злодейки, первая почтовая линия между Москвой и Ригой начала функционировать лишь во второй половине XVII столетия. Но вот подоспели реформы Петра, и Россия, с горем пополам, стала выползать из феодального болота. Благодаря Петру Алексеевичу, в первой четверти XVIII века начинается европеизация — в Петербурге, Москве и Риге открываются почтамты, внедряется полевая почта, вводится звание генерал-почтмейстера.

В 1782 году ямская и «немецкая» почты сливаются в дружеских объятиях, а светлейший князь Безбородко затевает, по приказу Екатерины II, строительство Главпочтамта.

Долго ломал он голову, где построить новый почтовый департамент. И тут приходит к нему граф Ягужинский, горько так вздыхает и говорит: мол, я на мели, дом мой доходный признан несостоятельным, денег нет, кончен бал, погасли свечи. Сделай, брат, милость, купи ты у меня мой паршивый трактир — сил моих боле нет на скоморохов да юродивых глядеть! Зело тошно, князь!..

А Безбородко будто этого и ждал — обрадовался, что строить ничего не надо и повелел тотчас выплатить графу нужную сумму… Так нашли помещение для петербургской почты, вернее, для её начальников. Но начальников было слишком много, все в дом Ягужинского не влезли, и Безбородко выкупил под застройку два пустыря напротив, чтобы гопники там по ночам песен похабных не орали. На этом месте планировался сам почтамт или, как его тогда называли, «почтовый стан». За реализацию этой идеи взялся тверской самоучка, сын отставного прапорщика — зодчий Николай Львов. Его проект был прост, как «дважды два»: внутренний двор (теперь — операционный зал) шёл под хознужды и даже не имел окон — там были сараи, конюшни и мастерские; второй и третий этажи отводились под казармы для «нижних чинов» и квартиры начальства, не вместившегося в дом графа Ягужинского.

Строительство велось семь лет и было окончено в 1789 году (Так и вижу орду этих несчастных, что мёрзнут на пронизывающем балтийском ветру, ёрзая на чемоданах, с фикусами в руках, в томном ожидании заселения!)…

Первая реконструкция почтамта проводилась с 1801 по 1803 годы архитектором Соколовым, рискнувшем проделать окна на первом этаже здания, а в 1859 зодчий Кавос соорудил ту самую переходную галерею над Почтамтской — легендарную арочку, что так удачно вписывается в перспективу Исаакиевской площади. Она есть на многих открытках с видами Петербурга. Тут следует сделать ремарку: арочка сия имела не только эстетическое, но и вполне практическое значение, поскольку выполняла роль ещё и коридора между департаментом и самим почтамтом, давая начальнику возможность курсировать между управлением и почтой с целью проверки работы подчинённых и без опасения попасть под дождь и испортить дорогой сюртук. То есть, снова работа в угоду руководству! Впрочем, Кавос превзошёл себя: погнавшись за двумя зайцами, он, тем не менее, добыл обоих — и о начальстве позаботился, и о городе не забыл, подарив нам ещё один прекрасный символ эпохи строгого классицизма.

Третье изменение в облике Главпочтамта произошло с подачи архитектора Новикова, вторнувшего под куполом здания второй стеклянный фонарь. Теперь на месте казённых площадей появился центральный операционный зал, ставший одновременно первым петербургским атриумом.

В середине XX века на Главпочтамте надстроили четвёртый этаж, а в 60-ых годах расширили помещение для производственных площадей. Таким образом, здание пережило аж пять реконструкций.

Шли десятилетия. Почтамт ветшал… Из 60-ти барельефов, установленных при строительстве здания, до наших дней дожили лишь две львиные мордочки «с полотенцами» на фасадах портиков!

Да и внутренние помещения постепенно разрушались. К 2000 году вопрос о ремонте встал ребром. После жалоб градозащитников власти города принялись за работу. Но… решили сэкономить, выписав из Средней Азии десант гастарбайтеров. Всех почтарей до окончания ремонта перевели на Конногвардейский бульвар, и процесс пошёл…

Возились долго — целых шесть лет… И вот час «Ч» пробил!.. 31 марта 2006 года, под речи депутатов и журчание СМИ, операционный зал Главпочтамта торжественно открыли. Почтеннейшая публика была в неописуемом восторге. Почтамт был воссоздан по чертежам и фотографиям начала прошлого века; всё сверкало, как зарница, и глаз радовался, и обыватель рыдал от счастья.

Отовсюду слышались крики «Браво!». Той же весной наш отдел перебросили обратно в лоно родного почтамта (До сей поры ваш покорный слуга ютился на кособоком стульчике, в жалкой каморке на Конногвардейском бульваре, среди кип пожелтевших бумаг и забитых всяким хламом коробок). Теперь же всё менялось на глазах: нам выделили светлицу на третьем этаже; у меня появился свой столик и повысилась самооценка! Но пиршество духа длилось, увы, недолго. А дело вот в чём. Главпочтамт, как я уже говорил, пережил пять реконструкций и через все прошёл с честью и без последствий. Но последний ремонт делали гости из Средней Азии, где преимущественно жарко, и среднегодовая норма осадков ничтожно мала. Ребята, видимо, не учли нюансов нашего климата, забыв про такую «мелочь», как система водоотведения, что была разработана ещё при «проклятом» царизме.

Гастарбайтеры просто снесли её к чертям и укатили домой! Но Питер не Душанбе — здесь иногда случаются дожди… И вот как-то по осени нас начало заливать… Почтамтские молили бога, лишь бы не протекло в главный зал, где иностранцы, журналисты и клиенты. Но, видимо, молили не слишком усердно — подлые потоки мутной влаги бесстыдно скатывались по стенам, грозя начальству скандалом, неминуемым потопом и новыми убытками.

Посыпалась штукатурка; закапало в операционном зале. Все этажи — с четвёртого по первый — были капитально залиты! На битву со стихией были брошены лучшие силы нашего департамента в виде… ударных бригад уборщиц с вёдрами. Вся служебная лестница была заставлена сосудами различных объёмов; весь внутренний балкон второго этажа, где линолеум пошёл амурскими волнами, завалили сырыми тряпками, а по первому этажу то и дело носились тётки с баклашками. Ещё недавно блиставший великолепием почтамт стремительно шёл ко дну, постепенно обнажая свою неприглядную сущность!..

Но вёдра с тряпками сделали своё дело, и контора была спасена! Потом снова начали красить и наводить лоск. Управились за несколько месяцев. Теперь по крайней мере штукатурка на голову не падает… Хотя поведать мне хотелось не об этом. Это была лирика. Забудьте! Я же собирался вам, нехристи, доказать, в какой славной организации мне довелось поработать, как богата и интересна её история, как необходим городу труд почты, как мудры и проницательны её руководители, вовремя догадавшиеся подставить вёдра под прохудившейся крышей! Как тяжек их путь и как велик их незаметный подвиг! Я жаждал написать пламенный панегирик в адрес руководства, и я сделаю это! А крыша… Что крыша? Пустяк! Залатал и в кабак. Всего и делов-то! А начальство неустанно о судьбах родины печётся! «Утром мажет бутерброд — сразу мысль: а как народ?..» Тяжело ему без поддержки! Вот я и поддержу! А вы, насмешники, слушайте да на ус мотайте! Итак…