Битва за Рим

Феликс Дан, 1876

Роман известного немецкого писателя Феликса Дана повествует о жестоком противостоянии племен остготов и Восточной Римской империи. Междоусобные распри, интриги и предательства, раздиравшие королевство варваров, сделали бывших союзников врагами. Роман «Битва за Рим» был необычайно популярен в кайзеровской Германии. В ХХ веке книгу не раз экранизировали. Наиболее известен двухсерийный фильм с гениальным Орсоном Уэллсом в главной роли.

VII

Когда старый оруженосец Теодорика широко раздвинул половинки тяжелого золототканого ковра, отделяющего спальню от приемной, среди присутствующих пронесся чуть слышный шепот. С почтительным удивлением устремились взоры на больного монарха. Немногие, подходившие постепенно сановники, римляне и готы, ожидавшие увидеть умирающего, вздохнули облегченно при виде Теодорика, который в эти последние минуты своей жизни более чем когда-либо казался великим.

Никто не решался прервать торжественное молчание вопросом о здоровье императора, который заговорил первым.

Медленно и спокойно обратился он к Амаласунте:

— Готовы ли письма в Византию?.. Сообщила ли ты императору о моей смерти и о вступлении на престол моего внука?

— Вот это письмо, отец, — ответила Амаласунта так же спокойно, протягивая умирающему отцу несколько свитков папируса, внизу которых, на шелковых шнурках, висели большие восковые печати.

Теодорик пробежал глазами написанные пурпурной краской заголовки.

— Императору Юстину… первое. Второе его племяннику, Юстиниану. Да, конечно… Он не только наследник престола… Он и теперь уже повелитель своего дяди… Письма написаны недурно. Узнаю Кассиодора по красоте слога… Но вот эту строку надо вычеркнуть… Наследник Теодорика не должен ни к кому обращаться с просьбой: «защитить мою неопытную юность»… Горе готам, если их король должен будет рассчитывать на защиту византийцев… Мой внук может обращаться к императору как равный, может просить о дружбе, но не более того. Переделай эту фразу, дочь моя, и покажи мне третье письмо, отправляемое в Византию… К кому?..

— Оно великодушной и добродетельной императрице…

— Что?.. — Брови Теодорика гневно сдвинулись. — Моя дочь решилась писать в таких выражениях бесстыдной женщине, оскверняющей императорский дворец своим поведением, развратной дочери раба, беспутной танцовщице, прокравшейся из цирка в царский дворец?.. Таким особам германские короли не пишут любезностей… Это было бы унижением.

— Ваше Величество, благоволите вспомнить о громадном влиянии этой женщины на своего супруга, — озабоченным голосом произнес Кассиодор.

— Дочь Теодорика никогда не унизится, подписывая письмо, адресованное распутной женщине, — громко произнес больной, и, разорвав приготовленное письмо на части, он бросил куски пергамента на пол. Вслед за тем он быстрыми и решительными шагами перешел через комнату и остановился у противоположной двери, возле которой стоял высокий и статный блондин, в полном вооружении, с красивым энергичным лицом и длинными волосами, падающими из-под стального шлема на синий плащ королевских готских телохранителей.

— И ты здесь, граф Витихис, мой верный слуга и храбрый друг. Я рад видеть тебя в эту минуту, чтобы сказать тебе последнее «прости» друга и последнее «благодарю» короля.

Рука Теодорика опустилась на плечо мужественного солдата, красивое лицо которого внезапно исказилось судорогой. Губы Витихиса задрожали, а смелые серые глаза затуманились слезой, когда он схватил руку умирающего короля и припал к ней горячими устами.

Теодорик ласково, почти нежно провел рукой по склоненной голове верного слуги и тихо произнес:

— Слеза храбреца — лучший знак славы для умирающего воина. Не плачь, сын мой… Смерть — общий удел, а мы с тобой слишком часто глядели в лицо смерти, чтобы бояться ее… Скажи мне лучше, какое место займешь ты после моей смерти?..

— Мне дано главное начальство над нашей пехотой, общий смотр которой назначен через три месяца, вблизи Тридентского озера.

— Прекрасно… Лучшего назначения я не смог бы сделать… С Богом отправляйся к месту назначения, не теряя времени. Не жди моего погребения. Каждый день дорог в такое время. Быть верным слугой моему наследнику я тебя не прошу. Это само собой разумеется. Но я прошу тебя быть отцом для моих готов и другом неопытному юноше, внуку твоего старого короля.

Сильная фигура закаленного в боях воина дрогнула и пошатнулась. Точно железными клещами стиснуло горестное волнение горло Витихиса. Тщетно силился он сказать что-то… Только губы его беззвучно шевелились. Безнадежно махнув рукой, он на мгновение прижался мокрым от слез лицом к руке своего умирающего монарха и пошатываясь двинулся к двери.

Теодорик остановил его.

— Постой… Ты еще не сказал мне своего желания, Витихис, хотя и немало времени прошло с тех пор, как ты разбил мятежных гепидов, а я дал тебе слово исполнить каждую твою просьбу. Неужели у тебя нет ни одного желания, исполнение которого зависело бы от твоего короля?..

Отчаянным усилием преодолев свое волнение, граф Витихис поднял голову.

— Если государь мой захочет осчастливить своего верного слугу, то да простит он бедняка гота, служившего тюремщиком и приговоренного к пытке за то, что он отказался пытать одного из заключенных… Прости эту просьбу, государь… Но пытка всегда казалась мне гнусностью, недостойной человечества. Твое величие не должно быть омрачено снисхождением к бесцельным жестокостям…

— Граф Витихис, — торжественно произнес Теодорик, положив руку на плечо победителя гепидов, — эта просьба удваивает долг твоего короля… Кассиодор, ты слышал его слова?.. Распорядись же, чтобы немедленно было разослано по всем провинциям предписание об отмене пыток в царстве готов, и позаботься, чтобы всем стало известно, кому первому пришла в голову эта великодушная мысль… Тебя же, сын мой Витихис, я прошу принять моего боевого коня на память о твоем старом короле. Баллада будет служить тебе верой и правдой, как мне служила. И если когда-нибудь жизнь твоя будет зависеть от быстроты моей золотогривой Баллады, то шепни ей на ухо мое имя, и никакая птица не обгонит тебя… не благодари меня, сын мой… Я благодарю тебя за эти слезы… Но… довольно. Мои минуты сочтены… Мы мужчины. Я должен еще стольким распорядиться… Скажи мне, Кассиодор, кому поручена охрана Неаполя?

— Я избрала графа Тотиллу на пост губернатора нашей важнейшей гавани, — ответила Амаласунта. — Он очень молод, но на его верность можно положиться.

— И ты поступила умно, дочь моя… Тотилла любимец Богов. Его баюкали добрые феи… Сердца мужчин и женщин одинаково покоряются прелести прекраснейшего из готских юношей. Правда, есть еще латиняне… Как знать, что происходит в их сердцах… Но да будет воля Господня над всеми нами…

Теодорик на мгновение задумался и затем произнес с оттенком беспокойства:

— А кто отвечает за Рим?.. За сенат, дворянство и народ римский?

— Цетегус Сезариус… Вот он, государь, — ответил Кассиодор, жестом руки указывая на стоящего близ него римлянина. — Благородный патриций согласен занять пост римского префекта.

— Цетегус Сезариус… — медленно повторил Теодорик. — Имя известное… Подыми голову и взгляни мне в глаза, благородный римлянин…

Медленно и нерешительно поднял патриций свои бездонные глаза. Сверхчеловеческим усилием воли удалось ему выдержать орлиный взгляд умирающего короля. Этот взгляд прожигал его душу, проникая в сокровенные тайники сердца со сверхъестественной, почти чудотворной прозорливостью гения, усиленной близостью смерти, озаряющей ум уходящего героя светом вечной истины.

Долго глядел Теодорик в загадочные мрачные глаза римлянина и, наконец, произнес задумчиво:

— Ты долго держался в стороне, Цетегус Сезариус… Долго не хотел переступить порога моего дворца. Почему?.. Добровольное изгнание для человека, подобного тебе, странно или… опасно… Теперь ты возвращаешься на государственную службу?.. Это странней и, быть может, еще опасней…

— Я здесь не по собственному желанию, государь, — спокойно ответил римлянин, едва выдерживая беспорядочное биение сердца, которое болезненно сжималось под пронизывающим взглядом короля готов.

— Я головой своей ручаюсь тебе за верность моего друга Цетегуса, — быстро произнес Кассиодор, почтительно приближаясь к королю.

Теодорик улыбнулся, как улыбается снисходительный дедушка наивности любимого маленького внука.

— Мой добрый Кассиодор… Я знаю твою верность и верю тебе безусловно, но ручаться за другого никогда не следует… Особенно в наше время, когда даже за себя самого не всякий поручиться может… Впрочем, успокойся… За этого римлянина ручается мне его гордость. Потомок великого Цезаря, с профилем и глазами Сципиона, никогда не продаст Италию греческим евнухам…

Еще раз впились светлые глаза умирающего орла в страшно побледневшее лицо железного римлянина, с ужасом чувствующего, как привычная маска ледяного спокойствия тает под могучими лучами королевского взгляда. Но вот внезапно рука Теодорика тяжело опустилась на плечо римского патриция, невольно вздрогнувшего от этого прикосновения. Нагнувшись к самому уху Цетегуса, умирающий король готов произнес тихо, но внятно:

— Выслушай предостережение умирающего, потомок героев… Ты римлянин, мечтающий о восстановлении древней славы великого Рима… Я читаю мысли в твоей гордой душе, потому что родись я от римской матери, я мечтал бы о том же самом… Но помни мое предсказание, Цетегус… Никогда не сбыться твоей великой мечте… Реки не текут вспять, и колесо мировой истории назад не повернет даже твоя сильная рука, правнук Цезаря… Времена Сципионов миновали безвозвратно, и ни один римлянин никогда больше не удержится на престоле Римской империи… Не возражай мне, Цетегус… Я не хочу знать, друг ты или враг мне и моему народу. Я знаю одно… Недостойному врагу ты не отворишь ворот Рима. Остальное в руках Того, Кто решает судьбы империй и народов, в руках Царя царствующих… Ты же помни предостережение умирающего, если не хочешь погибнуть бесславно и бесполезно не только для самого себя, но и для… твоего Рима… Что там за шум, дочь моя? — внезапно обратился Теодорик с вопросом к Амаласунте, которая шепотом отдавала приказания поспешно подбежавшему к ней воину.

— Ничего важного, государь, отец мой, — ответила Амаласунта, но легкая розовая тень пробежала по ее беломраморному лицу, выдавая сдержанное волнение.

Теодорик гордо выпрямился, и глаза его сверкнули таким огнем, что все присутствующие, не исключая Амаласунты и Цетегуса, вздрогнули и склонили головы.

— Тайны, Амаласунта?.. От меня тайны?.. Вы позабыли, что я еще жив и что я ваш повелитель, — произнес Теодорик, не возвышая голоса, но взгляд его горящих гневом глаз, его осанка и голос излучали такую власть и силу, что все присутствующие упали на колени.

Теодорик молча обвел глазами коленопреклоненных и тихо произнес:

— Встаньте… Я не сержусь и прощаю вам неуместную заботу о моем спокойствии… А теперь, дочь моя, прикажи отворить двери.

Роскошные, трехстворчатые двери в соседний приемный зал широко распахнулись, открывая взору короля многочисленные группы римлян и готов, в военных доспехах или в богатых придворных костюмах. Между ними резко выделялась группа странно одетых иноземцев, с землистыми лицами, узкими раскосыми глазами и длинными черными волосами, падающими гладкими прядями на плечи из-под черных барашковых шапок. Одетые в короткие полушубки из волчьего меха, шерстью внутрь, и длинные черные бурки из грубо выделанной овчины, шерстью наружу, они были вооружены кривыми саблями и широкими кинжалами, засунутыми за пестрые пояса. Все эти полудикие люди что-то громко кричали на каком-то непонятном гортанном наречии, размахивая руками и поминутно хватаясь за оружие.

— Кто смеет возвышать голос в приемной императора? — спокойно произнес Теодорик, делая несколько шагов навстречу чужестранцам, которые точно окаменели при виде его и как подкошенные свалились ничком на землю к его ногам, громко ударяясь лбами о мраморные плиты мозаичного пола.

— А… это послы разбойников аваров, беспокоящих мои границы, — насмешливо произнес король, останавливаясь шагах в двадцати от растянувшихся на полу дикарей, исподтишка всматривающихся в могучую фигуру Теодорика, беспокойно бегающими своими мышиными глазками. — Наконец-то вы явились с повинной, негодяи, — продолжал Теодорик, и невыразимое презрение сказалось в его голосе. — Хорошо, что вспомнили о сроке ежегодной дани, раньше чем вступил карательный отряд напомнить вам о вашем долге… Надеюсь, вы привезли дань полностью и вместе с ней, что гораздо важней и серьезней, намерение исправиться… Помните, что мне надоело слышать жалобы моих подданных на ваши разбои… Берегитесь испытывать мое терпение.

Один из аваров слегка приподнял голову.

— Государь, мы привезли тебе дань, — заговорил он хриплым, гортанным голосом. — Вот взгляни на образцы драгоценных мехов и оружие… Вот и ковры, и мечи, и щиты… Все привезли полностью, в исправности… Твои счетчики переписывают все полученное… За этот год мы в расчете, великий император. Что же касается будущего, то мы хотели… мы думали… мы желали… — Авар пал на землю и умолк, не находя подходящих слов.

— Вы желали посмотреть, не умер ли старый Теодорик ненароком, и нельзя ли обмануть неопытного и слабого юношу, его наследника? — насмешливо докончил король прерванную речь посла разбойничьего племени кочевников, набеги которых на границы готских земель стали за последнее время сущим бедствием. Дикое и необузданное монгольское племя не заслуживало ничего, кроме презрения, и Теодорик не счел нужным скрывать его. — Без возражений, шпионы, — гневно продолжал он, смерив сверкающими глазами распростертых у его ног дикарей. — Молчите, соглядатаи, и убеждайтесь в том, что расчет ваш оказался ошибочным. Старый лев еще жив и силы своей не утратил. Подай мне один из привезенных мечей, Витихис… Самый большой и тяжелый… Вот тот, у колонны, справа…

Приняв оружие из рук почтительно склонившегося Витихиса, Теодорик взял его одной рукой за рукоятку, а другой за острие и согнул, как будто пробуя крепость широкого клинка. Едва заметное усилие сделала похудевшая рука больного, и толстая полоса закаленной стали звякнула и сломалась. Лезвие со звоном упало на пол, в руке же короля осталась рукоятка, которую он презрительно бросил к ногам изумленных аваров.

— Плохое же у вас оружие, — насмешливо произнес Теодорик. — Как видите, моим готам не придется вынимать мечей из ножен; сражаясь с вами голыми руками они справятся с вашими мечами. И помните, что внук мой — готский юноша и докажет сейчас, что они созревают раньше других… Аталарих, подойди сюда, сын мой… Вот эти дикари надеются, что тяжесть моей короны раздавит твою юную голову. Докажи им, что ты плоть от плоти Теодорика и по праву получишь в наследство его оружие… Возьми мое копье, сын мой, и покажи, что оно не слишком тяжело для твоих молодых рук.

Аталарих подбежал к деду. Его бледное лицо горело ярким румянцем. Никогда еще фамильное сходство с дедом не было так заметно, как в эту минуту душевного волнения, когда гибкая и стройная фигура юноши гордо выпрямилась, а в задумчивых, кротких глазах заблестело пламя одушевления. Без видимого усилия схватил он копье своего деда и с такой силой ударил острием по одному из тяжелых щитов, привезенных аварами в качестве почетного дара самому королю, что острие пробило железную окову щита, насквозь пронзив толстую буйволовую кожу, и глубоко вонзилось в резную дубовую колонну, поддерживающую свод приемной залы.

Бледная рука Теодорика ласково опустилась на красивую темнорусую голову внука. Гордая радость любящего деда смягчила на мгновение строгие черты короля. Но через минуту брови его снова грозно нахмурились.

— Вы видели, что царство готов не останется беззащитным после моей смерти… Ступайте и расскажите своим соплеменникам, что наследник Теодорика сумеет сохранить завоевания своего деда, сумеет и наказать дерзких разбойников, оскорбляющих его верных подданных.

По знаку Теодорика тяжелые двери большой приемной залы закрылись, скрывая короля и его приближенных от пораженных и притихших аваров.

Теодорик обернулся к Гильдебранду, не спускавшему глаз со своего повелителя.

— Подай мне кубок вина, Гильдебранд… Последний кубок я хочу выпить так, как пили наши прадеды… Спасибо, Гильдебранд. Из твоих рук принимал первый кубок юноша Дитрих много-много лет назад… Из твоих рук принимает теперь кубок старый Теодорик, король готов, император италийский… Благодарю тебя за верную службу, отец и друг мой… Пью за вечное благоденствие, за вечную славу моего любимого народа…

Медленно осушил Теодорик громадный турий рог, окованный серебром, и твердой рукой поставил его на мраморный столик. Затем он поднял глаза к небу. Лицо его медленно бледнело… Он схватился рукой за грудь и без крика, без стона упал в объятья своего старого оруженосца, медленно опустившегося на одно колено, поддерживая гордую голову в боевом шлеме, под золотой королевской короной.

Жуткая тишина воцарилась между присутствующими. Пораженные ужасом, они не смели шевельнуться, не смели верить тому, что случилось.

Но вот Аталарих взглянул на искаженное горем лицо старого Гильдебранда, по морщинистым щекам которого медленно катились крупные слезы, и с воплем отчаяния кинулся на грудь мертвого деда.

Великого Теодорика не стало… Осиротело могучее племя готов, так долго бывшее грозой всей Европы…