© Валиуллин Р., 2019
© ООО «Издательство АСТ», 2019
* * *
Норма
— Ты же красивая баба. Почему ты одна? Нашла бы себе нормального мужика. Хотя что я говорю, что будет делать красивая баба с нормальным мужиком? Красивой нужен ненормальный, чтобы то закидывал на небеса, то забывал поймать.
— У меня уже есть один, ненормальный. Я же тебе рассказывала.
— Этот твой норвежец из Осло — все равно что нету, — вернулась на балкон Норма. Она села за столик, вытянула ноги и заправила халат, под которым, как обычно, больше не было никаких лишних тканей. — Зачем он тебе? Вот уж точно ненормальный, этот твой Эйнар. Как можно было воровать деньги у своей невесты? Смотри, он и тебя может обворовать, на чувства. А впрочем, возможно, именно этого иногда и не хватает, — сделала глоток своего любимого апельсинового сока Норма.
«Сейчас бы Манхэттен». Запах ржаного виски влетел в ее мысли (60 мл), сладкий вермут (30 мл) разлегся на языке вместе с вишенкой. Две-три капли Биттер Ангостуры стекли слезой. Норма наизусть знала этот рецепт.
— Ты права. Черное и белое.
— Не понимаю, что ты в нем нашла? — наблюдала Норма за тем, как солнце касается верхушек деревьев, теряя ватты.
— Как тебе объяснить? Он — мой самоучитель, как ни взгляну, все время напоминание, что я — женщина.
— Ты сумасшедшая.
— Нет, я чокнутая, когда дело касается чувств.
— У тебя с ним серьезно? — сделала еще глоток Норма.
— Нет, конечно. Уже лет пять как несерьезно.
— Это правильно. Женщине не стоит быть слишком серьезной, серьезность сушит кожу.
— Вот почему ты решила вдруг мне позвонить? Ты стала серьезнее?
— А кому еще звонить перед смертью? Это я так шучу по-дурацки, — сделала рокировку ног под столом Норма.
— Вижу, ты без настроения.
— Без. Что делать, когда настроение испорчено?
— Сиди ремонтируй, — рассмеялась раскатисто в трубку Элла. — Мне казалось, у тебя все отлично. По крайней мере, когда я услышала твою новую песню. Это было очень чувственно.
— Чувственно?
— Нет, не чувственно, сексуально.
— Значит, ты слышала эту песню?
— Точнее сказать, сначала услышала, потом увидела.
— Ты видела? — сделала еще один глоток нектара Норма. — Если бы ты знала, как на тот момент я была разбавлена водкой и шампанским, чтобы не волноваться! «Гораздо сильнее, чем сейчас».
— И ножки что надо для Мэдисон Гарден, жаль, что платье не взволновалось, как в «Зуде седьмого года»[1].
— Рассуждаешь, как мужик. А платье от Жан-Луи, — накинула Норма полу халата — занавес — на оголившуюся ногу, которая время от времени сползала вниз, как только Норма выходила в свет, на сцену.
— Я не рассуждаю, я впечатлена.
— Платье от Жан-Луи.
— Такое же потрясающее, как и поздравление. Это было поздравление всей стране, ты поцеловала государство прямо в губы. Все увидели, как замешкался президент, как покраснел. До сих пор не пойму, почему он не дал тебе закончить?
«Он боялся, что я ляпну что-нибудь лишнее», — проглотила свою мысль Норма. — Он волновался, как ребенок на утреннике.
«Ребенок, у меня же мог быть ребенок, я могла бы его сейчас любить. Он бы мог быть частью меня, самой лучшей частью меня. Но его нет, он был, но его не стало, его выскоблили из меня, как и многих других, как любовь. Мужчины по частицам выскоблили всю мою душу».
Все ее мужчины, как в прощальной церемонии вдруг выстроились в шеренгу перед ней. И первым был Джо — бейсболист, затем — Джон-президент… Взгляд остановился на Артуре…
— Ты же знаешь, для чего мне мужчины. Я очень хочу ребенка. Но после того ужасного дня, когда я случайно открыла дневник Артура… «Мне кажется, что она маленький ребенок, я ее ненавижу!» — что-то во мне перевернулось, наверное, мой ребенок. Может быть, поэтому беременность оказалась внематочной, — грустно пошутила «Мэрилин».
— Да, ладно тебе, Артур уже в прошлом, где-то на первых этажах. Наслаждайся видами сверху. Может, встретимся, кофейку выпьем?
— Кофе — это хорошо. Моя жизнь началась с кофе. Вот как только кофе попробовала, так и начала жить, по-настоящему жить, то есть вкус к жизни пришел именно с кофе, уже потом все остальное, помада, поцелуи, чувства и сушняк. С кофе началась, кофе и закончится.
— Нет, что-то с тобой не то. Кофе не пойдет, лучше шампанское. Выпьешь бокал хорошего вина, глядишь — потянулись проблемы к выходу. Выпьешь второй — вышли все. Подозреваю, что сегодня жизнь у тебя началась с шампанского.
— Во втором ты права, но если перейти на шампанское, то не захочется умирать совсем. Я так боюсь бессмертия!
— Все боятся смерти, а ты бессмертия. Ты что, сменила психотерапевта? Дай мне его номер, мне нравится твой оптимизм.
— Да нет же, я говорю о том, что после кофе меня начнут разбирать по частям — кому грудь, кому губы, кому глаза, кому платье, кому-то фото вместо иконы. Безбожники. Меня растащат, как хорошую книгу на цитаты. Нет, плохую. Ничего не останется. Одни разрозненные мысли и воспоминания тех, кто хоть как-то ко мне прикасался, а теперь будут лапать. Понимаешь?
— Понимаю. Ну, а кто виноват? Нечего было юбку задирать, — рассмеялась Элла.
* * *
В это время из окна соседнего дома за красивой женщиной, которая болтала по телефону на балконе, то и дело потягивая из бокала алкогольное удовольствие, в оптический прицел наблюдала Анна. Анна держала ее на мушке и ждала, пока та покинет балкон.
Вот уже месяц она следила за личной жизнью Нормы. Ей не хотелось знать лишнего о своей жертве, но так или иначе приходилось, хотя по инструкции это было запрещено. Вот и сейчас Анна листала ее жизнь, читая по губам. На первый взгляд журнал ей казался неинтересным, глянец. Однако внутри него происходило что-то странное, непонятное, слишком много было неясных пятен, в которых не хотелось разбираться. Анна была продолжением своего прицела и ничего не чувствовала. Чужая жизнь для нее была оптической иллюзией, смерть — ее материализацией. Единственное, что сейчас беспокоило Анну, это стремительно наступающая темнота. Ей хотелось быстрее завершить дела и лететь к своей мечте, в Рим. Она обожала его всем сердцем. Рим служил Анне путеводной звездой в ее непутевой жизни.
