Аттила

Феликс Дан, 1888

Феликс Дан (1834–1912) – немецкий юрист, историк и поэт, родился в семье известного актера. С 1872 г. стал профессором немецкого и государственного права и философии в Кенигсберге, а в 1888 г. перешел в Бреславль. В 1854 г. Дан издал юридическую монографию; затем выступил как поэт, автор множества исторических стихов и поэм. Им написан также ряд комедий, драм и оперных либретто. В своих больших исторических трудах Дан предстает одним из тех чрезвычайно полезных исследователей, которые не прокладывают новых путей, но искусно подводят итоги всему сделанному. Как поэт, он мастер поэтического слога и проводник здравых идей, не возвышающийся, впрочем, над уровнем большинства других поэтов. Его исторические романы показывают серьезное изучение описываемой эпохи, читаются легко и увлекательно, а работы в области юриспруденции отличаются прекрасным методом и редкой ясностью изложения. В данном издании публикуется роман «Аттила», действие которого происходит в V в. новой эры, когда вождь племени гуннов Аттила вторгся в Италию и пошел на Рим, намереваясь сровнять его с землей. На фоне подлинных исторических событий показана непримиримая борьба, в которой происходило становление одних наций и исчезновение других.

VII

Молчание нарушил патриций Максимин, устало махнув рукой.

— Мне до сих пор не верится, — сказал он, — что я, по воле судеб, попал в страну гуннов. Я! Честный, порядочный, не виновный ни в каком преступлении римский гражданин!

— Мне нужно дивиться еще больше тебя, — с улыбкой ответил его спутник. — Я — сын моего отца, вынужден отдыхать на этом холме, обвеваемом степными ветрами, вместо того, чтобы мирно сидеть у себя дома в Византии, в уютной рабочей комнате, описывая мои прежние путешествия в качестве посланника. Очень не хотелось мне предпринимать эту новую поездку, да еще куда? К Аттиле! К грозному царю гуннов, которым матери пугают детей от Тибра до Босфора. Кто знает, вернусь ли я отсюда назад к моим запискам, свиткам и дневникам? Может быть, им напрасно придется ожидать меня, лежа в образцовом порядке на полках библиотеки! Гуннский царь не раз навсегда удерживал у себя посланников, которые ему нравились, а иногда и тех, которые не успели ему угодить. Но им обыкновенно приходилось недолго томиться в неволе.

И говоривший с грустной покорностью сжал губы, окончив свою полушутливую речь.

— Прости меня, друг Приск! — ответил патриций. — Это я буду виноват, если книга о твоих путешествиях с посольской миссией, так сильно интересующая всех образованных людей в Византии, не будет доведена до конца.

— Вот как! Значит, ты насчитываешь всего семнадцать образованных человек в нашей столице, то есть настолько образованных, что они не ограничились одними похвалами, но и купили первую часть моего обширного труда!

— Да, я буду виноват, — продолжал Максимин, — если вторая часть твоего сочинения не допишется до конца и если блестящий византийский ритор не будет больше очаровывать слушателей своим мощным словом в зале красноречия. Но, по крайней мере, я разделю его участь, живой или мертвый!

— Ну, в этом мало утешения, сенатор!

— Видишь ли, когда государь назначил меня посланником, а ведь я вообще не пользуюсь особенной милостью во дворце с золотыми куполами…

— Само собой разумеется, патриций! Твоя честность колет глаза. Ты неподкупен, а что еще важнее — не желаешь подкупать других. Кроме того, неужели ты счел свою настоящую посольскую миссию к степному волку знаком особого монаршего благоволения?

— Ну, конечно нет! И потому, прежде всего, я написал духовное завещание. А затем подумал: «Нужно непременно взять с собой друга Приска. Иначе я умру от скуки во время длинного путешествия, а не то сойду с ума в приятном обществе других членов посольства или взбешусь от сознания всемирного бедствия, жалкой беспомощности в этой совершенно неизвестной мне стране, пустынной и варварской. Между тем Приск — прекрасно владеющий иностранными языками, желанный спутник всех посланников, знакомый со всеми частями света — знает также и землю гуннов. Приск должен сжалиться над своим несчастным другом или, по крайней мере…

— Благодарность к тому, кто спас ему жизнь и честь, возьмет в нем верх над всеми прочими соображениями! — с живостью подсказал обычно сдержанный, рассудительный ритор, беря за руку сенатора. И он продолжал с жаром: — Когда, года два тому назад, это воплощение низости…

— То есть Хризафиос!

— Да! Когда гнусному евнуху не удалось уговорить меня, чтобы я по возвращении с посольством из Персии выставил перед императором нашего пограничного наместника как человека образцовой честности…

— Двоюродного брата Хризафиоса!

— Против которого у меня были собраны неопровержимые улики, тогда Хризафиос уверил государя, будто я подкуплен персами и потому добиваюсь удаления ненавистного им, за свою добросовестность, правителя пограничной области. Тотчас после этого доноса меня бросили в тюрьму бессмертных…

— Почему ты называешь так городскую темницу?

— Потому, что никто не выходит оттуда смертным!.. Тогда ты, не побоявшись всемогущего евнуха, поручился за меня всем своим имуществом. Я был выпущен на свободу и благодаря тебе успел оправдаться, вполне доказать свою невиновность. Никогда не забуду я твоего благодеяния, Максимин. И если Аттила действительно разинет на тебя свою волчью пасть, которой кормилицы пугают детей, то клянусь: я положу туда собственную голову. Но почему император назначил тебя, именно тебя в посольство к гуннам? С этим нам нужно еще хорошенько разобраться. Скажи, как было дело?

— Все вышло довольно странно. Часа в два пополуночи меня неожиданно разбудили рабы: Вигилий желал безотлагательно говорить со мной. Я спросил, не сошли ли они с ума, не рехнулся ли почтенный Вигилий или я сам? Ты знаешь, что презираю этого негодяя, как никто другой…

— Исключая Хризафиоса, — напомнил ритор.

–…таков приказ государя, — отвечали мне, — и через минуту противный человек уже стоял у моей постели, показывая при свете ночника письмо, написанное рукой евнуха и скрепленное подписью императора. Там говорилось, что я должен на следующий день, то есть сегодня, отправиться в Паннонию, царство гуннов, с Вигилием и посланником Аттилы, чтобы передать последнему ответ императора.

— Это нелегкое поручение. Тут надо снести на себе несколько центнеров позора, — проворчал ритор.

— Пурпуровые царские чернила незапечатанного письма не успели еще высохнуть: я понял, что во дворце происходило ночное совещание между императором, Хризафиосом, Вигилием и — что очень странно! — в нем участвовал еще один человек…

— Кто? — спросил удивленный Приск.

— Эдико.

— Посланник Аттилы? Откуда это тебе известно?

— От Вигилия. Хотелось бы мне узнать, какими путями Вигилий без всякой заслуги со своей стороны поднялся так высоко во мнении императора и самого евнуха.

— О, у него есть неоценимые достоинства!

— А именно?

— Его сделали переводчиком, так как он, кроме латинского и греческого, знает также готский и гуннский языки. У него способность к филологии, кроме того, природа одарила Вигилия замечательной изворотливостью, а он развил в себе это качество до совершенства. Теперь этот человек без запинки врет, по крайней мере, на шести языках. Отчасти по собственной охоте, отчасти по внушению Хризафиоса.

— Итак, Вигилий нечаянно проболтался об участии Эдико в переговорах. Когда же я стал отказываться от предложенной поездки и спросил, как он смеет принуждать меня к ней, негодяй воскликнул, пожимая плечами: «Неужели ты думаешь, что я сам избрал тебя своим спутником — ради собственного удовольствия? Тебя назначили по настоянию Эдико». — «Ведь он меня вовсе не знает», — возразил я. Вигилий ответил: «Разумеется, но он потребовал, чтобы самый почтенный из всех византийских сенаторов последовал за ним ко двору царя гуннов».

— И на тебя указали как на самого почтенного человека в столице, — досказал Приск.

— И еще одно: в противном случае, — так сказал Вигилий, — Эдико не взял бы на себя ответственность за столь опасное поручение.

Ритор с сомнением покачал головой.

— Вероятно, Вигилий все врет, — хмуро сказал он.

— Я сам так думал и высказал свою мысль посланнику Аттилы, когда нам удалось остаться с глазу на глаз. Ведь он не гунн, а германец, да и человек недюжинный.

Приск кивнул головой в знак согласия.

— Однако и непроницаемый, — прибавил он.

— Оказалось, что Вигилий на этот раз не соврал. Аттила действительно потребовал посланника сенаторского ранга. Я спросил у Эдико прямо: «Ты выбрал меня за мою правдивость?» — «Это ты узнаешь, когда придет время!» — ответил германец.

— Совершенно верно: когда придет время! — повторил позади друзей чей-то сильный голос.

Они с удивлением обернулись и увидели перед собой Эдико.

— Вы скоро узнаете все и поймете причину моих действий. А до тех пор будьте осторожнее, когда вздумаете секретничать, — предупредил он. — Опасайтесь не меня… а других.

Германец повернулся и пошел вниз, к подножию холма, навстречу поднимающимся повозкам. Там же стояла его лошадь, поджидая своего господина.

Вскоре он медленно проехал мимо полуоткрытых носилок.

— Эдико, Эдико! — послышался оттуда шепот. — Ах, эта проклятая боль в бедре! Как досадно, что она мешает мне сесть на коня, и я принужден оставаться в этом дурацком ящике! Мне необходимо переговорить с тобой еще о многом. Пожалуйста, дай мне сказать тебе хоть одно слово!

— Молчи, неосторожный! — отвечал Эдико не останавливаясь. — Оба твои спутника и без того смотрят на меня подозрительно. Неужели ты хочешь погубить нас обоих еще до исполнения великого плана?